Текст книги "Павана"

Автор книги: Кит Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Чуть Рейф понял, что невозможное возможно, его желанию стать сигнальщиком уже не было удержу; он с утра до вечера пропадал на станции Силбери, стоящей высоко-высоко на загадочном доисторическом кургане. Отец смотрел косо на его постоянные отлучки. На скромное чиновничье жалованье господина Бигленда семерых мальчишек не прокормить, семье приходилось рассчитывать больше на свой огород, и тут была не без пользы каждая лишняя пара рука. Но никто не догадывался, куда Рейф повадился бегать, а сам он ни словом никогда не обмолвился.

В часы, украденные у домашней работы, он вызубрил тридцать непарных позиций семафорных крыльев, самые распространенные сокращения; отныне, лежа возле холма Силбери, он разбирал, восторженно выкрикивая, почти все сигналы – правда, не зная шиф-ров, сути сообщений по-прежнему не понимал. Однажды сержант Грей позволил ему провести блаженные полчаса на месте наблюдателя – принимали сообщение из Марлборо-Даунса. С одеревенев шим телом, сжимая в потных ладонях цейсовский бинокль, Рейф перечислял увиденные знаки, стараясь говорить как можно громче и четче, чтобы было понятно сигнальщикам за его спиной. Сержант ненавязчиво подстраховывал его, стоя в дальнем конце комнатки, но мальчик ни разу не ошибся.

К десяти годам Рейф получил все то образование, на которое мог рассчитывать, принадлежа к определенному классу. Встал непростой вопрос: кем ему быть? Был собран торжественный семейный совет: отец, мать и трое старших сыновей. На Рейфа это впечатления не произвело – он знал, притом не первую неделю, какое для него избрано поприще. Его отдадут в ученики к одному из четверых портных городка – сгорбленному старикашке, который сидит на перекрещенных ногах за горами рулонов ткани и гробит жизнь с иголкой в руках при свете грошовой свечи. Что спросят его мнения – он на это и не надеялся; однако за ним послали «официально», и он был спрошен, к чему его душа лежит. Тут-то Рейф их и огорошил.

– Я совершенно точно знаю, кем хочу быть, – сказал он твердо. – Сигнальщиком.

На мгновение все оторопели; потом раздался нарастающий смех. Гильдию ожесточенно блюдут от чужаков, а отец едва-едва наскреб денег даже на учебу портняжному делу. Что же касается сигнальщиков… Среди Биглендов их не было и не будет!.. Постойте-ка… Но ведь это только поднимет престиж нашей семьи! Городок будет смотреть на нас другими глазами, ежели один сын оденется в зеленое… Нишкни! Что морозишь-то!

Пока шла перепалка, Рейф сидел спокойно – только губы прикушены да щеки горят. Все это он предвидел заранее и давно решил, как поступит. Его самообладание смутило взрослых; поуспокоившись, они с издевкой осведомились, как он намерен осуществить столь честолюбивые планы. Тут он их огорошил вторично.

– Подам прошение в гильдию, чтобы держать экзамен на общих основаниях, – без запинки выпалил он. – За меня замолвит словечко сержант Грей из силберийской башни.

Воцарившееся молчание прервал кашель отца. Господин Бигленд, похожий сейчас на старого барана, часто-часто моргал за толстыми стеклами очков и пощипывал свои жиденькие бакенбарды.

– Хорошо, подумаем, – произнес он. – Не знаю, что и сказать… Хорошо, подумаем.

Но Рейф уже подметил искорку в глазах отца, представившего радужное будущее. Сын в зеленом мундире – эт-то кое-что…

Пока они не передумали, Рейф написал и лично отнес на сил-берийскую семафорную станцию по всей форме написанную бумагу, в которой в самых изысканных выражениях спрашивал сержанта Грея, не будет ли тот столь любезен зайти к г-ну Бигленду, имея предметом разговора обсуждение вопроса о поступлении его сына в колледж сигнальщиков города Лондониума.

Сержант свое слово сдержал. Он был бездетным вдовцом; Рейф, быть может, стал ему вместо сына, которого у Грея никогда не было, или же напомнил ему его собственный энтузиазм в мальчишеские годы. Сержант явился на следующий вечер, прогулочным шагом пройдясь по городку, и постучал в дверь Биглендов. Следя за ним из спаленки над крыльцом, которую он делил с другими братьями, Рейф потешался над тем, как соседи, вытягивая головы, глазеют на необычайного посетителя. А в доме царил переполох: из семейного кошелька извлекли последние гроши на покупку вина и свечей, выставили столовое серебро, в крохотной гостиной положили свежие дорожки, все из кожи вон лезли, чтобы произвести хорошее впечатление. Глава семьи был сама любезность с высокоуважаемым господином сержантом. Час спустя сержант ушел, оставив подписанную им рекомендацию. Рейф самолично видел, как по семафорной связи в Лондониум открытым текстом ушла просьба о пересылке бумаг, необходимых для сдачи приемного экзамена в колледж.

Ежегодно гильдия открывала лишь двенадцать вакансий, и конкурс был чрезвычайно велик. Несколько оставшихся недель Рейф занимался до посинения; сержант натаскивал его во всем, что касалось работы сигнальщиков и о чем могли спросить, а местный священник, невольно впечатленный, подчищал его правописание и даже пытался впихнуть в пухнущую голову Рейфа основы французского, на котором говорит знать. Рейф получил разрешение сдавать экзамен; о провале он и не думал – может, потому, что мысль эта была непереносима. Он держал экзамен в Сорвиодунуме, ближайшем районном центре; неделю спустя пришел ответ – положительный, с перечислением, какую одежду и какие книги следует взять с собой, и приказом в месячный срок явиться в колледж сигнальщиков. Когда он уезжал в Лондониум – в новом теплом плаще, верхом на присланной гильдией лошади и в сопровождении ею же приставленной пары одетых в желтовато-коричневые ливреи слуг, – городок стонал от зависти. Крылья силберийской башни были неподвижны, но в момент, когда он проезжал мимо, они внезапно показали сигнал «Внимание!», потом последовал знак «Ближайших окрестностей». Со слезами на глазах Рейф оглянулся и прочел быструю череду знаков, которые сложились в незашифрованные слова: «Доброго пути!»

После Эвебери Лондониум показался грязным, шумным и обшарпанным. Колледж находился в ветхом старинном здании в центре города, а сам Лондониум давным-давно уже переплеснул через прежние границы, на юге расширился за реку, а на севере – до Тибурн-Три. Будущие сигнальщики по драчливости и сопливости не уступали ученикам всех прочих профессий. На тех, кто прошел экзамен, не будучи сыном сигнальщика, отпрыски «зеленых» смотрели с невыносимой и ничем не обоснованной надменностью. Рейф вволю настрадался, пока несколько ночных драк в дортуаре, заканчивавшихся всегда разбитыми носами, не доказали соклассникам, что этого биг-лендёныша лучше оставить в покое. Его приняли на равных в сообщество сорванцов.

Гильдия, особенно в последние годы, делала упор на теоретические дисциплины, и двухлетняя учеба была крайне напряженной. Выпускникам полагалось бегло говорить на французском, ибо дальнейшее учение неизбежно откроет им доступ в богатые дома. Тре бовалось и неплохое владение другими распространенными языками, как то: корнуоллским, гаэльским и среднеанглийским, – ведь ни один сигнальщик не ведает, в какую часть страны его отправят служить. Изучалась также история гильдии, основы механики и кодирования, хотя большинство практических навыков приобреталось позже, на учебных семафорных станциях, разбросанных на южном и западном побережье Англии и вдоль границы с Уэльсом. Ученикам преподавалась, пусть и поверхностно, даже магия – впрочем, Рейф не понимал, как умение притягивать янтарной палочкой кусочки бумаги может пригодиться в работе сигнальщика.

Невзирая на трудности, он учился прилежно и получал высокие оценки, не вызывая нареканий даже самых требовательных преподавателей. На практику его послали в лучший учебный центр – в учебный комплекс первого класса на вершине горы Сент-Адхельм-Хед в Дорсете. К его большой радости вместе с ним ехал его добрый приятель по колледжу, одноклассник Джош Коуп – резвый черноволосый сын шахтера из Дурхема, тоже «пришлый» в среде сигнальщиков.

Они добрались до Сент-Адхельма традиционным способом – автостопом; их подвез дорожный поезд, который тащила проверенная трудяга – фаулеровская паровая машина. Рейфу не забыть, как он впервые увидел ту башню. Она была еще больше, чем рисовало воображение, и громоздилась на верхушке огромной скалы. Для удобства семафорные линии разделяли по величине наибольших башен, но сент-адхельмская выполняла также роль узловой станции для линий второго, третьего и четвертого классов, а вокруг массивных спаренных установок, характерных для башен первого класса, располагались семафоры поменьше, крылья которых так и мелькали, так и блестели на солнце. Под ними особые лебедки поднимали разные наборы ярких кругов или многоугольников, обозначающих номер кода, на котором передается сообщение; Рейф видел, как одна лебедка пришла в движение и выставила на запад желтый щит с полосой по диагонали из левого верхнего угла – предупреждение, что семафор над ней переключился на середине сообщения с обычного языка на код номер двадцать три. Он метнул взгляд в сторону Джоша, тот потряс обеими руками с вытянутыми вверх большими пальцами; потом они дружно забросили рюкзаки за спину и зашагали к главным воротам, чтобы доложить о своем приезде.

В первые несколько недель мальчики не могли нарадоваться, что очутились на практике вместе. Атмосфера на основной учебной станции резко отличалась от той, что была в колледже. После школьного шума и возни казалось, что они угодили в монастырь. Обучение в гильдии сигнальщиков было безжалостным, и снова Рейф и Джош оказались в самом низу социальной лестницы. От зари до зари они то прислуживали на кухне, то что-нибудь мыли, скребли, драили с песочком, наводили лоск. А еще была уборка всех помещений, выдергивание сорняков на гравиевых дорожках и натирание до блеска, похоже, целых миль медных поручней. Сент-адхельмская станция была образцово-показательной – гостей можно было ждать в любой момент. Однажды она подверглась такому испытанию, как визит самого Великого магистра сигнальщиков и его лорда-заместителя; наводить чистоту и полировку начали за несколько недель до их приезда. Сверх того, были хлопоты по поддержанию рабочего состояния башен: требовалось обновлять полотняные кренгельсы на огромных управляющих тягах, следить за их состоянием, красить семафорные крылья, чистить и смазывать подшипники, спускать вниз и водворять на место подвижные брусы – причем, всегда в темноте, так как днем сигнальная работа не прекращалась даже в самую отвратительную погоду. В силу полувоенного характера сигнальной службы здесь давались уроки фехтования, а также стрельбы из больших луков и арбалетов, оружия, постепенно выходящего из употребления, но изредка все еще применяемого в европейских войнах.

Сама станция превзошла самые буйные фантазии Рейфа. Помимо десятка учеников, а они никогда не переводились, тут было больше сотни штатных работников; на дежурство являлось или могло явиться по срочному вызову до шестидесяти – восьмидесяти человек. Большие семафоры первого класса обслуживали групппы по двенадцать человек – шестеро на каждый большой рычаг – под началом бригадира, который отвечал за слаженность работы и повторял сигналы, которые считывали наблюдатели. Станция, работающая в полную силу, производила неизгладимое впечатление: у рычагов ряды мужчин, чья работа синхронизирована, как движения кордебалета; выкрики бригадиров, шарканье ног по белому дощатому полу, грохот и скрип тяг, веселый громовой лязг сигнальных крыльев в сотне футов над крышами. Однако это не мешало желчному дежурному офицеру честить происходящее «невежественным дерганьем деревяшек». Майор Стоун большую часть жизни прослужил на башенке третьего класса в Пеннинских горах, прежде чем его нежданно-негаданно назначили на столь ответственный пост.

Сообщение из Сент-Адхельма принималось сперва неподалеку – на семафорной вышке Свайр-Хеда, оттуда поступало на Кэд-Клифф – эта башня высилась на горе, с которой был виден залив Уорбэрроу. Далее оно следовало по взморью до Голден-Капа – та станция располагалась в шестистах футах над рыбацкой деревушкой под названием Лаймес – и длинными прыжками устремлялось на запад, к Сомерсету, Девону и далекому Корнуоллу, или опять на север – по возвышенностям Великой равнины вдоль дороги в Уэльс. Рейф знал, что на своем маршруте сообщения проходят и мимо древних каменных кругов Эвебери. Нередко он с любовью вспоминал родителей и сержанта Грея, но тоска по дому давно прошла. Грустить было некогда – слишком много было работы. Через двенадцать месяцев после появления в Сент-Адхельме и три года спустя после поступления в гильдейскую школу, ученикам впервые дозволили коснуться семафорных штанг. Джош, по правде говоря, не утерпел и еще несколько месяцев назад отвел душу тем, что передал хулиганское послание с одной маленькой местной башни – глубокой ночью, в надежде, что никто его на застукает. За свой проступок ему пришлось близко познакомиться – весьма болезненное знакомство! – с пряжкой зе леного кожаного ремня, которая взлетала в руках не кого-нибудь, а самого майора Стоуна. При этом два дюжих капрала-сигнальщика крепко держали вырывающегося и воющего шахтерского сына; в результате даже такой удалец, как Джош, проникся мыслью, что в некоторых вопросах дисциплины гильдия тверже алмаза.

Научиться управлять крыльями оказалось непросто, ребята опять словно с нуля начинали. Очень скоро Рейф обнаружил, что рычаги семафора норовисты, ими не поуправляешь играючи; напор ветра на широкие черные полотнища крыльев бывал такой, что отдаче даже небольшого тридцатифутового механизма ничего не стоило сбросить сигнальщика с его платформы, а членам команды башни первого класса несогласованность в действиях могла стоить жизни – и такое случалось. Был один прием, который усваивался только после долгих часов изнурительной практики, – не давить на рычаг, используя мускулы руки и спины, а наваливаться всем телом, чтобы заодно привести его в положение готовности к следующему знаку. Если ворочать как попало, а не приноравливаться экономно к поведению рычагов, то любой силач за несколько минут изойдет потом и рухнет без сил; бывалый сигнальщик работал полдня и хоть бы что. Рейф взялся за обучение со всем рвением – через шесть месяцев, сломав всего только ключицу, он мог гордиться тем, что освоил основы своей профессии. Но тут он столкнулся с убийственной запутанностью двусторонней сигнальной связи…

По прошествии двух лет службы на станции было признано, что ученики готовы к экзамену для приема в члены гильдии. Наступило время главного испытания. Местом драматического действа оказался голый взгорок в полумиле от Сент-Адхельм-Хеда. На нем стояли друг против друга две учебные семафорные будки четвертого класса. Джош и Рейф держали экзамен на пару. Их привели на взгорок утром и дали задание: перегнать из будки в будку всю Книгу Неемии из Ветхого Завета – на обычном языке, передавая поочередно по стиху, не забывая отбивать начало и конец каждого сигналами «Внимание», «Подтверждение приема» и «Конец сообщения». Разрешили сделать несколько десятиминутных перерывов, предупредив, что лучше их избегать: однажды сойдя с платформы, измочаленные, они вряд ли смогут заставить себя вернуться к рычагам.

Вокруг взгорка расположились наблюдатели, которые будут проверять работу минуту за минутой, отмечая все ошибки и заминки. Ученики вправе покинуть будки и назваться сигнальщиками только после того, как завершат передачу и получат одобрение комиссии. Не раньше. Можно прервать выполнение задания в любой момент – за это не накажут, но тогда им в тот же день и навеки придется покинуть гильдию. Несколько парней, совсем немного, вылетели подобным образом. Большинство – кто раньше, кто позже – падали без чувств; таким предоставляли право повторной попытки.

Рейф не сомлел и не сбежал, хотя временами был близок и к обмороку, и к бегству. Начал он на самом рассвете, а закончил, когда солнце пряталось за западный край горизонта. В первые два, даже три часа ничего не чувствовалось; потом появилась боль. В плечах, в спине, в пояснице и икрах. Мир сузился – он перестал замечать солнце и море вдали. Ничего, кроме семафора, его крыльев, текста перед глазами и смотрового окна. Сквозь пространство, отделяющее будки, он видел Джоша, занятого той же бесконечной и бессмысленной работой. Мало-помалу накатывала ненависть к башням, гильдии, к самому себе, к своим прежним поступкам, отвращение к силбе-рийской вышке и старому добряку сержанту Грею; однако наибольшую ненависть вызывали Джош – белое пятно его рожи – и пощелкивающие над ним крылья, диким образом ставшие как бы частью его тела. От утомления Рейф впал в состояние, близкое к трансу: логика отпала, смысл действий перестал ощущаться. Казалось, что жизнь состоит и будет состоять из одного: из стояния на платформе, работы с рычагами, механических толчков, на которые следует отзываться телу в ожидании следующих толчков… В глазах двоилось, строки Библии сперва стали дрожать перед глазами, а потом пустились в пляс. Но несмотря ни на что, он не сдавался.

Во второй половине дня Рейф, не задумываясь, прикончил бы своего друга, будь тот рядом. Но до Джоша теперь было как до луны: ноги Рейфа словно приросли к платоформе, руки прикипели к поворотным рычагам семафора. Крылья хлоп-хлоп-хлоп – бум, хлоп-хлоп – бум-бум-бум, дыхание – ха-хух, ха-хух, ха-хух, будто ходит поршень парового двигателя. Глаза затягивала мгла, текст и будка напротив поплыли в пустоте. Появилось чувство бестелесности, конечности ощущались только слабым далеким жжением. Среди этого одурения, неведомо как, передача дотянулась до конца. Он отбил последний стих книги, дал знак «Конец сообщения», повис на рукояти рычага, и где-то в мозгу – даже не сразу – зашевелилось, что можно остановиться. И тогда, ошалев от злости, Рейф сделал то, чего не сподобился сделать ни один практикант на учебной станции. Он вцепился в рычаги опять, поднял сигнал «Внимание» и с невероятной отчетливостью, по буквам выдал фразу: «Боже храни королеву». Затем показал знак «Конец сообщения», не получил подтверждения приема от Джоша, поднял рычаги вверх и застопорил в положении «Срочно! Связь прервана!». В цепи сигнальных башен этот сигнал тревоги обозначал бы, что следует немедленно перегнать эту информацию на исходную станцию, прекратить передачу сообщения и послать бригаду для выяснения причин срыва связи.

Рейф тупо уставился на рычаги.Только теперь до него дошло, что причудливые яркие полосы на них – его собственная кровь. Он с трудом разжал ободранные ладони, плечом толкнул дверь, оттер с дороги кого-то, присланного за ним, и грохнулся без чувств на траву в двадцати ярдах от семафорной будки. Его отвезли на тележке в Сент-Адхельм и уложили в постель. Целые сутки он спал без просыпа, но пробудился с блаженным чувством, что теперь он и Джош могут скинуть форменые коричневые курточки учеников и с ног до головы облачиться в зеленую кожу заправских сигнальщиков. Вечером они неумело нагрузились пивом, держа кружки обеими забинтованными руками, и снова пришлось использовать тележки для их транспортировки к постелям.

Остаток обучения был сущим удовольствием. Рейф распрощался с Джошем и отправился в двухмесячный отпуск домой; по окончании побывки его определили на двенадцать месяцев сигнальщиком-па-жем в семейство Фитцгиббонов, принадлежавших к одному из стариннейших родов на юго-западе. Его обязанности сводились к участию во всяческих церемониях, но в трудные для страны времена его могли привлечь и к серьезной работе. Большинство знатных семейств, если позволяли денежные средства, покупали патент у гильдии и возводили на своей земле небольшие семафорные башенки, оборудованные по пятому классу, то есть еще более непритязательные, чем та будка, в которой Рейф сдавал экзамен на сигнальщика.

В местностях, где в пределах видимости не имелось сигнальных линий, иногда строили одну-другую башню и сажали туда подмастерья, которому еще не были известны секреты шифровки. Но просторный Н-образный особняк Фитцгиббонов находился почти у самого подножья Свайр-Хеда, в ложбине, открытой в сторону моря. Прибыв поутру и окинув взглядом крыши городка, Рейф заулыбался. Его будущая семафорная башня торчала над лесом печных труб; этак в миле от нее, выше по склону, виднелась передаточная башня первого класса, принимавшая сигналы с милой его сердцу сент-адхельмской башни, которая пряталась неподалеку, за холмом. Он пришпорил коня и припустил легким галопом. Ему доведется передавать сигналы прямо на башню первого класса – иного маршрута тут нет; его веселила мысль, как будет вытягиваться физиономия майора при просьбе срочно направить в Сент-Адхельм или в Голден-Кап заказ на масло, шесть дюжин яиц или сапожника. Мысленно воздав должное взрастившей его станции, он спустился в долину приступить к выполнению своих новых обязанностей.

Дел оказалось еще меньше, чем он мог предположить. Фитцгиб-бон занимал видное положение при дворе, домой наезжал редко, и все хозяйство вели жена и две дочери подросткового возраста. Рейф не ошибся: большинство передаваемых им сообщений касалось дел сугубо домашних. Зато он пользовался всеми привилегиями юного пажа-сигнальщика: по ночам его ждало теплое местечко на кухне, ему перепадал первый кусок жаркого, хорошенькие служаночки латали его одежду и подрезали кудри. До моря – камнем докинуть, а в праздники можно податься в Дурноварию или в Боурн-Маут. Однажды здесь раскинула шатры ежегодная местная ярмарка, и Рейф провел упоительные полчаса, просемафорив башне первого класса просьбу доставить машинное масло для паровых двигателей и мясо для медведя-плясуна.

Но вот год промелькнул; поздней осенью на его место прислали новичка, а Рейфу присвоили чин капрала сигнальной службы и перевели на новое место. Он отправился на запад, на холмы вокруг Дорсета, чтобы приступить к настоящей ответственной работе.

Пост был составной частью цепочки четвертого класса, которая тянулась на запад по возвышенностям до Сомерсета. Зимой из-за коротких дней и дурной видимости башни этой цепочки оставались без дела. Рейфу это было хорошо известно, как и то, что жить придется в полнейшей изоляции – зимы в тех краях бывают суровы, заваленные снегом дороги непроезжи, а морозы стоят неделями. Зато он мог не опасаться разбойников, которые, по слухам, в холодные месяцы наводили ужас на жителей западного края: его пост был в стороне от дорог, да и что взять в рабочей комнатке сигнальщика – разве что какой ухорез прельстится его цейсовским биноклем. Ему следовало в большей степени опасаться волков и злых гномов, хотя первые на юге повывелись, и он был слишком юн, чтобы всерьез думать о вторых. Рейф принял башню от измученного капрала, который как раз отслужил свой срок, просигналил о прибытии по цепочке и засел обмозговывать свое положение.

Все хором твердили, что первая зима на одноместной башне – испытание почище выпускного экзамена на выносливость. Спору нет, проверка на прочность нешуточная. В грядущие темные месяцы в любой час светлого времени по омертвелой линии может пойти какое-либо сообщение – с востока или с запада, и Рейф должен быть на месте, чтобы принять его и переправить дальше. На минуту замешкался с сигналом «Готов к приему» – и получай официальный реприманд из Лондониума, который способен на годы, если не навсегда, воспрепятствовать его повышению. Требования гильдии к своим работникам чрезвычайно высоки, и она ими ни на йоту не поступится; если даже майору, начальнику станции первого класса, ничего не стоит попасть в немилость, то с никому не ведомым и малоопытным капралом цацкаться не станут! Ежедневное дежурство не будет длительным – часов шесть, даже пять в самые темные месяцы, в декабре-январе. Зато все это время, с одним только коротким перерывом, Рейфу придется постоянно быть начеку.

Оставшись в одиночестве, он первым делом взобрался на тесный сигнальный мостик. Пост отличался своеобразной конструкцией. Чтобы восполнить малую поднятость башни над уровнем моря, под крышей был построен круговой рабочий помост, в центре которого находилась платформа с рычагами; по бокам помоста два окна с двойными рамами выходили на запад и восток. От окна к окну на досках была протерта дорожка глубиной в полдюйма. В ближайшие месяцы Рейфу предстояло углубить ее, перебегая туда-сюда, проверяя не заработали ли семафорные крылья на башнях у соседей. С его рабочего места они казались размером со спичку. Потребуется вся острота зрения и помощь цейсовских линз, чтобы различать сигналы в пасмурный день, но глаз с них спускать нельзя, потому что рано или поздно крылья одного из семафоров зашевелятся. Рейф с ухмылкой потрогал рычаги своей собственной машины. Когда понадобится, он не оплошает и выставит сигнал «К приему готов», прежде чем сосед закончит передавать сигнал «Внимание».

С помощью бинокля Рейф дотошно изучил соседние посты. Тамошних работников он сможет повстречать не раньше весны, если по приказу отправится работать в другом месте. До той поры в дневное время все они, подобно ему, будут прикованы к своим сигнальным мостикам, а прогулка к ним в темноте может плохо кончиться. Да никто и не ждет его в гости, у сигнальщиков это не принято. Если нужда прихватит, можешь просемафорить насчет помощи, а так – будь сам по себе. Вот она, неприкрашенная жизнь члена гильдии: суматошный Лондониум, уют и покой в доме Фитцгиббонов – лишь краткие ее эпизоды. Итог: гробовая тишина, глухое одиночество, пустынный пейзаж уходящих в даль древних холмов. Он проделал весь путь сигнальщика.

Итак, его жизнь вошла в скучную колею: сон – пробуждение – наблюдение, сон – пробуждение – наблюдение… По мере убывания дня и погода портилась; морозный туман окутывал пост, пошел первый снег. На многие часы башни на востоке и западе скрывались в дымке; приди теперь какая-либо депеша, сигнальщикам пришлось бы зажигать огни на крыльях. Рейф тщательно приготовил охапки хвороста, вставил их в специальные железные футляры, установил подле двери, облив для пущей яркости горения парафином. У него появилась навязчивая идея, что депеша уже была, да только он ее прозевал из-за вечного марева. Временами страх рассеивался. Гильдия строга, но справедлива; от сигнальщиков, особенно зимой, не ждали сверхчеловеческих подвигов. Если вдруг нагрянет капитан с вопросом, почему Рейф не ответил тогда-то и тогда-то, он увидит приготовленные факелы, фитили и масло и оценит хотя бы то, что Рейф сделал все возможное. Однако никто не появлялся; а когда погода прояснилась, соседние посты помалкивали по-прежнему.

Ежевечерне, когда сгущались сумерки, Рейф проверял работу системы, шевелил крыльями, чтобы очистить их от нанесенного ветром снега; было приятно ощущать податливые движения тонких крыльев, постукивающих где-то вверху, в темноте. Он слал в темноту, фантазируя, крайне замысловатые послания: письма родителям, старому сержанту Грею, огненные признания молоденькой служанке Фитцгиббонов, увлечение которой оказалось стойким. Дважды в неделю он пользовался законным перерывом на ленч, чтобы вскарабкаться на верхушку башни и проверить исправно смазанные подвижные части механизма. Однажды, во время такой инспекции, у него сердце упало: на одной управляющей тяге он заметил тонкую трещину, первый признак, что металл изнашивается. Ночью он заменил всю секцию запасной, из чулана, поднял ее наверх и приладил при тусклом свете фонаря. Это была кропотливая и опасная работа – пальцы стыли, ветер толкал в спину, норовя сорвать его с крыши. Рейф мог бы поставить свой пост на временный ремонт, просигналить соседям об этом и воспользоваться преимуществами дневного времени, но гордость не позволяла. За два часа до рассвета работа была закончена, он проверил готовность башни, сделал запись о проделанном в журнале и лег спать в надежде на внутреннее чутье сигнальщика, которое будило его при первых лучах солнца. И оно не подвело.

Его начали тяготить бесконечные часы в темноте. Штопка и стирка одежды занимали небольшую часть свободного времени; он прочитал и перечитал привезенные с собой книги, отложил их в сторону и принялся измышлять себе задания по проверке и перепроверке своих запасов еды и топлива. В глухую темень, когда над крышей нескончаемо жалобно завывал ветер, россказни о злых гномах и оживших покойниках, разгуливающих по вересковым пустошам, уже не казались таким вздором. Было трудно даже вообразить, что вернется лето, что башни будут лениво поскрипывать под ярко-голубым небом, и все вокруг будет залито светом. В его комнатке имелась пара кремневых пистолетов; Рейф их проверил и зарядил. После этого он дважды вскакивал ночью, напуганный треском на крыше – будто нечистая сила скреблась, силясь попасть внутрь; но оказывалось, что это просто ветер гуляет в слуховых окнах. Рейф заложил их кусками полотна, а позже грянули морозы, и они наглухо замерзли, так что больше его не беспокоили.

Он поднял передвижную печку вверх, на смотровую площадку, и с удивлением обнаружил, сколько всего можно сделать, лишь изредка поглядывая на окна. В разгар дежурства не стоило труда приготовить кофе или чай; со временем он наловчился, не прерывая наблюдения, готовить и горячие закуски. А во время перерыва на ленч он занимался не готовкой, а чем-нибудь поинтересней. Больше всего Рейф боялся, что растолстеет от бездействия; пока что не было причин для волнения, но он не хотел рисковать. Когда снег был не слишком глубок, он делал короткие вылазки по окрестностям. Однажды его внимание привлек пригорок с рощицей раскидистых деревьев. Рейф направился туда бодрым прогулочным шагом – изо рта вырывался пар, футляр с биноклем постукивал по бедру. Там, в кустарнике, его поджидал злой рок.

Затаившись в ветвях ели, за передвижением юноши наблюдала рысь – глаза на зловещей маске горели ненавистью. Ее мыслей никому не угадать. То ли она вообразила, что на нее готовятся напасть, то ли правду говорят, что эти твари зимой сходят с ума от мороза. В западных краях их теперь осталось совсем немного, большинство мигрировало в уэльские горы или укрылось среди скал на дальнем севере. Рысь в этих местах была чудом.

Рейфа угораздило идти прямо под то дерево, на котором прятался зверь. Взрывая снег ногами, он шел вперед с опущенной головой, занятый поисками наиболее удобного пути. По мере его приближения рысь все больше раздвигала пасть, в широчайшем беззвучном оскале обнажая алую глотку и длинные зубы-бритвы. Ее глаза сверкали, уши распластались, превратив голову в пушистый шар. Рейф так и не заметил дикой кошки – благодаря окраске она отменно сливалась с ветками и снегом. Едва он очутился под деревом, как рысь прыгнула ему на плечи, словно рычащая меховая накидка. Она успела в клочья изорвать кожу на шее и спине прежде, чем боль дометнулась до мозга.