Текст книги "Павана"

Автор книги: Кит Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Какого шута ты там делаешь?

Она пожала плечами, имея в виду что-то вроде: «Море… Бросаю камушки…»

– Ну-ка, поднимись сюда.

Она снова пожала плечами. Хочешь – спускайся сам. Он спустился, ломая по пути кусты и ругаясь.

– Из-за тебя акробатом станешь, – проворчал он уже возле нее. Потом небрежно приподнял ей подбородок толстым пальцем и протянул: – Эге, да ты хорошенькая…

Она обожгла его злым взглядом.

– Он умер?

Вопрос слетел с губ вяло – секундный гнев уже прошел, оставив после себя усталость и равнодушие. Незнакомец разразился смехом.

– Плебейские выродки вроде него живучи. Может, сдохнет от заражения крови, но не думаю. Обычно на них заживает как на собаках…

– Как его лечат? – спросила она с некоторой долей интереса. Мужчина пожал плечами. Он, должно быть, норманн – судя по тому, что они разговаривали на норманнско-французcком, на который Маргарет переключилась автоматически.

– Те еще врачи! Мигом ампутировали. Мясницкий нож, плошка дегтя. Швы на венах так и торчат, их уберут потом, когда…

У нее болезненно повело рот, и он положил свою руку на ее. Маргарет сбросила чужую ладонь.

– Оставьте меня в покое…

Не тут-то было, пришлось побороться.

– А ты аппетитная штучка, – изрек незнакомец. – Где ты пряталась, что я тебя до сих пор не встречал?

Она замахнулась на него кулачком.

– У, попович!..

Реакция была такая, словно его штыком пырнули. Он опрокинул Маргарет на песок и накинулся с поднятыми кулаками. Изобьет, скотина! Но нет, сдержался.

– Ишь, какая нелюбезная… – произнес он и стал с руганью тереть глаза, в которые попал песок. Затем круто повернулся и полез вверх по склону. На полпути бросил взгляд через плечо и крикнул: – Что, перепугалась?

Молчание в ответ.

– 3-зануда!..

Никакой реакции.

– Ничего, обратная дорога дли-и-инная…

Маргарет встала, ее ноздри раздувались от гнева, и вслед за ним двинулась к машине.

«Бентли» набирал скорость убийственными толчками, но почти пугающе тихо; за автомобилем вилась узкая струйка пара. Маргарет сидела, словно аршин проглотила, и напряженно размышляла: ну почему же я такая дура и всегда вляпываюсь в истории, когда же я взрослой-то стану?.. Водитель повел машину прочь от побережья, свернув на восток. Автомобиль немилосердно трясло на ухабах; после очередной ямы водитель выкрикнул что-то вроде: «На хорошем щебеночном покрытии можно было бы выжать две сотни в час!» – и снова погрузился в молчание. Маргарет окончательно поняла, что за рулем птица высокого полета. Паровые автомобили иметь не запрещено, но они по карману только самым богатым. Кто же теперь не понимает, что Petrolium Veto, запрещающее бензиновые двигатели, существует для того, чтобы ограничить мобильность рабочего класса.

Проезжая через Уэй-Маут, Маргарет подумала о старой Саре, которая к этому времени, наверно, извела вопросами о ней всех, кто был на берегу. Она крикнула, чтобы водитель остановился, но тот никак не отреагировал – только по тому, как он скосил глаза, светлые и злые, она определила, что ее просьба услышана.

Уже за городом их застиг дождь. Маргарет видела, как на голубое июльское небо наползают жирные грозовые тучи, пыльно-желтые, свинцовые. Она вскрикнула, когда первые капли упали на нее и застучали по небольшому ветровому щитку. Водитель оглянулся: «Забыл чертов складной верх…» Милю спустя ливень залил паровой двигатель, автомобиль остановился под огромным раскидистым дубом, но к этому моменту Маргарет уже насквозь промокла. Поэтому она обрадовалась, когда они снова двинулись в путь.

На горизонте показался Корвесгит – группа башен, похожих на каменные клыки, оскаленные на небо. Дождь стихал. В городке за ними увязалась стая заливисто-злобно лающих псов – видно, форсунки «бентли» издавали в ультразвуковом диапазоне звук, доводящий собак до бешенства. Водитель пересек площадь и направил автомобиль вверх по склону, к замку. Вскоре они нырнули под подъемную решетку внешнего барбикана; стражники у ворот отсалютовали мушкетами. Во внутреннем дворе была разбита ярмарка, дальше Маргарет разглядела золотых драконов, намоченных дождем кариатид, пикантно смотрящихся на фоне серого камня. Ярмарочные карусели были разрисованы не хуже «Леди Маргарет». «Бентли» покатил по траве, гудя в два медных рожка, и толпа поспешно рас ступалась перед ним. У ворот Мученика подъемная решетка была опущена, закрывая доступ в верхние дворы замка и к главной башне – донжону. Паровая лебедка подняла железную решетку, и они, проехав по спиральной дороге, попали в каменный гараж.

Над дворцом развевались знамена – старинная и вселяющая трепет орифламма, которую вывешивали только в дни святых и по другим праздникам, голубой папский стяг, флаг Соединенного королевства с раздвоенным концом. Отсутствовал только флаг с леопардами и геральдическими лилиями владетеля Парбека – стало быть, его светлости не было в замке. Маргарет успела рассмотреть флаги, вы – . сокие стены, теперь залитые ярким солнцем, покуда похититель тащил ее за руку по открытым галереям. Дыхание у нее сбились от быстрого шага, и она уже не спорила с ним. Очень быстро Маргарет потеряла ориентацию – замок был сущим каменным лабиринтом: какие-то службы, множество зданий и пристроек вокруг исполинского донжона. В узкой бойнице она различила просторы пустошей, видных до самой гавани Пула. По крутой спиральной лестнице они поднялись в покои, где лорд Роберт Уэссекский, сын лорда Эдуарда Пар-бекского, с таким остервенением стал дергать за шнурок вызова прислуги, что Маргарет показалось: непременно оторвет. Затем она, невзирая на сопротивление, была передана мрачноватой женщине в коричнево-алой форменной одежде парбекской прислуги.

– Займитесь этой, – сказал Роберт, нетерпеливо хлопнув в ладоши. – Выкупайте ее, долой эту одежду – и все такое. Словом, чтобы от нее не разило морем…

Разъяренная Маргарет хотела было проскочить мимо него в дверь, но не тут-то было – окованная железом дверь уже захлопнулась. На вопли Маргарет, что ее похитили, служанка рассмеялась:

– Вздор. Его матушка в замке. Уж поверьте мне, голубушка, он, как в пословице, в своем гнезде не гадит… У-уф! Давайте, барышня, скоренько, не артачьтесь… Экая капризуля!..

Комната, куда почти волоком притащили Маргарет, по дворцовым понятиям была маленькой. Изящные арки обрамляли окна с мозаикой, в которой повторялись геральдические мотивы: леопарды и лилии. Парчовые занавеси прикрывали часть стен; в полу был бассейн, выложенный полированными плитами парбекского мрамора. Над ним виднелась богато украшенная колонка для подогрева воды, покрытая черным лаком, перехваченная кольцами из отполированной меди. Решетки в стенах прикрывали, надо думать, систему подачи теплого воздуха. Маргарет помимо своей воли была поражена: их дурноварийский дом славился богатством, но такой роскоши она еще никогда не видела.

Ей прислуживали две девушки. Маргарет насупилась и едва не услала их прочь: она не привыкла к тому, чтобы ее мыли. Когда-то сестра Алисия скребла ее мочалкой, но ведь это было в первый школьный год; она упрямилась, а монахиня, приговаривая: «Давай, давай, грязнуля!», затаскивала ее в огромную лохань с ледяной водой и принималась растирать большой жесткой щеткой, – иногда грязь действительно сходила. Ах, как давно все это было, сколько всего с тех пор переменилось!

Маргарет подумала, подумала – и сняла плащ. Коль скоро этому чокнутому молодому аристократику вздумалось транжирить на нее время своих служанок – быть по сему, вряд ли когда-нибудь еще представится такая возможность.

Бассейн наполнили быстро – вода била из трубы шумным шипящим гейзером; служанки высоко закололи ей волосы, и одна из них бросила в бассейн пригоршню какого-то вещества, от которого образовалось много-много пены. Маргарет была заинтригована: ничего подобного она прежде не видела. Выйдя из бассейна час спустя, она почувствовала себя другим человеком: ее растерли губками, про-массировали все тело; затем она встала на колени, и ей в спину втерли какой-то пахнущий сандаловым деревом состав, от которого тело сперва будто огнем охватило, а потом по мышцам разлилось приятное тепло – усталости как не бывало. Ее уже ждала одежда – очень официальное платье с глубоким вырезом и невероятно пышной юбкой и украшенный бриллиантами головной обруч. Платье оказалось в самый раз; она закружилась перед зеркалом, опьяненная ощущением чистоты материала на своей чистой коже и бесшабашной мыслью: ловок этот Роберт – позаботился, чтобы в его замке было все для соблазнения женщин. Позже Маргарет узнала, что ради такого случая он велел совершить набег на гардероб своей сестры. Если и были у него недостатки, то половинчатостью в своих начинаниях он не грешил. Она не на шутку волновалась насчет Сары и своих родителей, которые, наверно, с ума сходят из-за ее отсутствия; но события развивались так стремительно, что некогда было даже дыхание перевести.

Готова она была только к сумеркам. От заходящего солнца на пустоши ложились тени в целую милю длиной. Замок словно парил в сумерках над окрестностями, подобно исполинскому каменному кораблю. Снизу, из внешнего двора, доносились ярмарочные шумы: крики, звуки шарманок, цокот копыт. Ужин был накрыт в зале шестнадцатого века напротив донжона – главной башни; богато разодетые гости прогуливались под руку по опоясывающему башню балкону. Маргарет была немного разочарована, когда узнала, что донжон в течение последних веков использовали лишь в качестве склада и арсенала.

По важным дням и по праздникам парбекские лорды имели обычай устраивать трапезу в старинном духе – по заведенному Гизе-виусом порядку: менее именитые приглашенные сидели за длинными столами в центре зала, а владетельное семейство и их ближайшие друзья пировали на подиуме в конце зала. Горело бесчисленное множество ламп, так что не оставалось ни одного темного угла; на галерее менестрелей наигрывал небольшой оркестр; слуги и служанки торопливо лавировали между лежащими на полу охотничьими псами – легавыми и мастифами. Маргарет, еще не совсем пришедшая в себя, была представлена матери Роберта – леди Марианне – и дюжине самых важных гостей. В голове у нее был смбур, и имен она не запомнила. Сэр Фредерик такой-то, Его преосвященство архиепископ такой-то… Маргарет машинально рассыпалась в любезностях и в конце концов позволила усадить себя по правую руку от Роберта. В бедро уперся холодный нос обнюхивающей ее легавой – она рассеянно погладила пса, почесала ему за ушами и исторгла у хозяина удивленный возглас:

– А ты знаешь, какую честь оказывает тебе этот пес? Ведь он никого, кроме меня, не признает. Недавно искусал сержанта. – Тут Роберт ухмыльнулся: – Целых два пальца отхватил!

Маргарет незаметно убрала руку подальше от клыков легавой. Казалось, для Роберта увечья были главным источником веселья.

Он слышал ее фамилию не раз, сам представлял по меньшей мере дюжине гостей, но так и не смог запомнить. Стараясь сохранять достоинство, она попросила его направить весточку ее домашним, потому что мимоходом успела заметить семафорные крылья возле дворца и на ближайшей горе – семафорную башню, одну из цепочки. Он выслушал ее, удивленно наклонив голову, потом щелкнул пальцами, подзывая пажа-сигнальщика, и переспросил:

– Кому сообщить – Ст… Стрэнджу?

– Моему отцу, – холодно сказала Маргарет, – Тимоти Стрэнджу, совладельцу дурноварийской фирмы «Стрэндж и сыновья».

Это-таки произвело эффект. Роберт хмыкнул, поднял брови, сделал большой глоток вина, постучал пальцами по скатерти.

– Тьфу ты, черт, – сказал он. – Эх, женюсь на чертовой болгарке…

– Роберт!.. – одернула сидящая слева от него леди Марианна. Нисколько не смутившись, он в знак извинения почтительно поклонился матери.

– Понимаю, – сказал он Маргарет, – ты просто маленькая злючка, чем все и объясняется… – Роберт написал записку и отдал сигнальщику. – Давай, парень, одна нога там, другая здесь, а не то наше солнышко надует губки.

Юноша убежал, и буквально через несколько минут Маргарет услышала лязг семафорных крыльев и явственное ответное постукивание с большой семафорной башни на горе. Поздним вечером перед наступлением полной темноты из Дурноварии пришел скупой ответ: «Сообщение принято и понято». Из чего она заключила, что на нее гневаются.

Вечер пролетел незаметно, как-то даже слишком быстро. Маргарет временами становилось не по себе при мысли, какая встрепка ожидает ее дома. За ужином последовало выступление акробатов и ярмарочных актеров. Дрессированные собаки ходили по натянутому канату, бегали на задних лапах в шотландских юбочках и бриджах, вызывая восторг гостей. Не испортило всеобщего настроения даже то, что злонравные Робертовы псы настигли и загрызли одного из четвероногих актеров. После собак выступил менестрель – длиннолицый печального вида мужчина, который, явно поощряемый Робертом, прочитал простонародные куплеты, сдобренные сальностями, – Маргарет мало что поняла, но Роберт так и покатывался от смеха. Затем внесли подносы с орехами и фруктами и еще вина… Расходились далеко за полночь. Роберт отрядил двоих пажей проводить Маргарет в ее покои. Стараясь идти твердым шагом, она втайне очень радовалась, что никто из родственников не примчался забрать ее, – португальские вина, когда-то подаваемые к столу только королям и папам, оказались для нее чрезмерно крепкими. Она опрокинулась на кровать в теплом полузабытьи, бормоча слова благодарности раздевшей ее служанке, и через минуту-другую крепко спала.

Проснулась Маргарет, когда уже рассвело, и долго прислушивалась к звукам снаружи. Она вновь услышала заливистый собачий лай. Пошатываясь, встала, обернулась простыней и подошла к длинному высокому окну. Далеко внизу, за чередой разновысоких крыш, она увидела Роберта – у копыт его лошади носились кругами две легавые, а сам он выезжал через один из нижних крепостных дворов с соколом на руке, который казался карликовым слепым рыцарем с богатым плюмажем. Собачий лай был слышен еще долго после того, как и псы, и их хозяин скрылись из виду.

В одиннадцать утра через наружный барбикан пропыхтел «фо-ден» с малиновыми полосами на боках, водитель которого разыскивал некую мисс Стрэндж; и вскоре Маргарет с грустью распрощалась с огромным замком Корф-Гейт.

Дома оказалось, что все обстоит не так уж плохо, и боялась она напрасно; ее приключение не вызвало гнева, зато произвело сильное впечатление на все семейство, за исключением Сары. Надо сказать, на Стрэнджей мало что производило сильное впечатление; однако парбекским лордам принадлежала большая часть Дорсета – их владения простирались до Шерборна и дальше. Некогда сам Джесс арендовал у них землю, пока не скопил достачно денег для выкупа. Дядюшка молчаливо одобрил ее поступок, и всем приходилось с этим считаться. Вечером он уединился с ней, и Маргарет подробно рассказала о событиях в замке. Он попыхивал трубкой и насупливал брови, изредка задавая короткие уточняющие вопросы, выясняя уже мельчайшие детали. Впрочем, Джесс уже был на закате, здоровье его было подорвано, лицо посерело от болезни.

Маргарет опять перенеслась вперед во времени. Образы замелькали в сознании с невероятной быстротой – словно при прокручивании на большой скорости ленты еще не изобретенного кинематографа. Ей вспомнилось, как она проводила время в мечтаниях, как ждала знака, что Роберт не позабыл ее. Она пыталась разобраться в своих чувствах. Что влекло ее к нему – его взбалмошность? Или откровенно-животное мужское начало в нем? Или нечто более грубое? Или ей попросту хочется продать себя за самую высокую цену, встать над другими и – в качестве владелицы Корф-Гейта – даже над собственной семьей? Она уверяла себя, что верно последнее, дабы побыстрее перестать строить воздушные замки и грезить наяву. Потому что глупо это, никогда ей не бывать владелицей огромного замка на горе!

Наступила осень, полетели листья, отслужили благодарственные молебны по завершению уборки урожая. Буксировщики сплели в га ражах соломенных человечков и принесли в дом, чтобы заменить прошлогодних, которые по традиции сжигались. Маргарет дневала на кухне, надзирая за приготовлением запасов провизии на зиму: закрывали банки с вареньем, засаливали огурцы и мясо. Мало-помалу в гараж по обледенелым дорогам возвращались последние локомобили, подуставшие за сезон. Теперь настал черед им отдохнуть, получить добрую смазку, обновить покраску, полировку и как следует приготовиться к работе в следующем году. Надлежало проверить каждый болт, заменить изношенные протекторы на колесах, перебрать каждый клапан, проверить каждую передачу. Огни сварки поблескивали круглые сутки, отражаясь в темных щитках работающих в депо подмастерьев; жужжали токарные станки, тучи работников сновали вокруг ремонтируемых громадин – «буррелей», «клейто-нов» и «шаттлвортов». В рабочей силе нехватки не ощущалось: будучи монополистами в дорожных перевозках, «Стрэндж и сыновья» в межсезонье не увольняли работников. Джесс, как и встарь, работал вместе со своими подчиненными: склонив голову к плечу, внимательно вслушивался, как звучит нутро каждого локомобиля под парами, не брезговал подлезать машинам под брюхо, определяя неполадки. Лишь иногда его скручивала боль, и он, ругаясь на чем свет стоит, уходил отдохнуть и пропустить кружечку пива, но потом неизменно возвращался.

Дни стали укорачиваться, дело шло к середине зимы. До Рождества оставалась всего неделя, когда в их двор въехал легким галопом бейлиф. Дрожащими руками Маргарет взломала печати на принесенном ей письме. Увидев кривые строчки, написанные малограмотными каракулями, она нахмурилась – и вскипела гневом, когда поняла, что писал сам Роберт. Первым делом она поспешила в гараж – сообщить дядюшке. Маргарет была уже приглашена на празднование Рождества в Корвесгит вместе с сотней других гостей – по опыту прошлых лет она знала, что празднество в этом гостеприимном доме может запросто затянуться до марта. Но не успел бейлиф как следует отогреться в кухне и выпить кувшинчик теплого эля, как она вернулась с письменным согласием.

На следующий день, перед самым отъездом, Маргарет снова побежала к дядюшке в гараж. Во дворе уже ждали похрапывающие лошади. Джесса она застала, как обычно, за работой: при скудном свете, льющемся через покрытые морозными узорами длинные окна в потолке, он прилаживал головку поршня. Ее пронзило острое чувство жалости, когда она увидела любимое лицо, заостренное болезнью. Вокруг его рта залегли глубокие морщины. Внезапно она расхотела ехать, но Джесс прикрикнул на нее.

– И думать не моги, поезжай! – сказал он с грубым прямодушием. – Если подваливает такой случай, нечего ушами хлопать.

Джесс чмокнул ее в лоб, шлепнул по заду, словно маленькую. Потом проводил до двери и прощально махал рукой, пока Маргарет не скрылась из виду; только тогда он с гримасой боли повернулся, присел на скамейку и стал тереть бок, бессознательным жестом пытаясь смягчить боль. Приступ миновал, красные круги перед глазами пропали, он вытер вспотевшее лицо и тяжелой поступью зашагал обратно – к вечной своей работе.

На окраине Дурноварии Маргарет поджидал отряд сопровождения. Она дрожала от пронизывающей стужи и слезящимися от холодного ветра глазами поглядывала на конных арбалетчиков впереди и на тех, которые двигались сбоку от экипажа, настороженно оглядывая окружающие пустоши: не появятся ли разбойники; парбекский лорд предпринял все возможное, чтобы оградить своих гостей от дорожных приключений. Ехали долго, и ветер сильно накусал ей лицо и уши; подковы лошадей звенели по замерзшей дороге. В первых сумерках она вновь увидела замок – припорошенную снегом махину из серого камня на фоне свинцово-серого неба. На внешнем барби-кане решетка была опущена; здесь завывал ветер, а вверху, за крепостной стеной, огромный дворец манил россыпью горящих окон. Прибывшие толпились, кони ржали и переминались, покуда цепи лениво гремели, и решетка уползала куда-то вверх, под камень. За волнением Маргарет позабыла про дядюшку и смеялась надрывному скрипу ворот, окликам стражников на внутренних стенах. Замок был добычей зимы и тьмы…

Теперь, когда все то минуло, ей вспоминались танцы, беседы, звонкий смех, мессы в небольшой часовенке Корф-Гейта, поездки на побережье – любоваться Ла-Маншем во время бури; вспомнились огни в Большом Зале, теплая постель в холодные зимние ночи, когда ветер стонет за окном… Маргарет успела немного научиться соколиной охоте – эта милая некрупная хищная птица была в самый раз для дамского спортивного развлечения. Роберт подарил ей сокола, хотя она отказывалась: где и как его держать? Нет ни подобающей клетки, ни сокольничего, чтобы постоянно заботиться о ловчей птице, тренировать ее. В конце концов подаренный сокол вырвался на волю, и когда могучая птица взмыла высоко в небо, Маргарет втайне обрадовалась: ведь ей самое место там, на свободе, где птица и ветер – одно целое.

Для того, чтобы ошеломить гостей, Роберт задумал приручить беркута, пойманного по его заказу в диких местах шотландских гор. Во время первого же полета лукавая птица укрылась в кроне высокого дерева, и все попытки снять ее оттуда оказались напрасны. Двух слуг оставили дежурить у дерева, но они вернулись с пустыми руками: птица ускользнула от них, проигнорировав приманку. Впрочем, два месяца спустя беркут вернулся – и в самом жалком виде умостился на башне внешнего барбикана. В стельку пьяный Роберт, ругаясь на чем свет стоит, повелел, чтобы чудесное возвращение было должным образом отмечено. Было сочтено, что сему событию мог соответствовать только салют из старинной пушки, из которой на памяти живущих ни разу не стреляли. Пушку выкатили, притащили пороху из арсенала, забили ядро – и поднесли запал. Ядро пробило брешь шириной этак в ярд в стене у ворот, едва не снесло голову сержанту из стражи и до истерики перепугало гостивших в замке женщин, а глупая птица, сброшенная со своего насеста, тяжело ворочая крыльями улетела прочь – больше ее не видели.

В канун Нового года Роберт повел Маргарет на экскурсию на самую верхотуру старинного замка. Они долго карабкались по лестницам, а потом стояли у амбразуры окна – на высоте больше пятисот футов над уровнем окружающих пустошей. Холодный ветер обжигал им лица и яростно освистывал крепостные стены. Роберт потешался над суеверными кострами против ведьм, которые во множестве помигивали внизу – до самого горизонта. Откуда-то издалека донесся волчий вой, вибрирующий на высокой ноте; Маргарет содрогнулась, услышав этот явившийся из темноты позабытый древний звук. Он заметил, что ей не по себе, набросил плащ на них обоих, встал сзади и обнял ее обеими руками за талию; она повернулась и тесно прижалась к нему, ощущая жар его тела, медленные движения его рук, уткнулась ему в плечо, а он тем временем ласково раздвигал пряди волос, упавших ей на лицо; при этом ей хотелось зарыдать от острого ощущения, что Время быстротечно, и все в мире преходяще. Они простояли так не меньше часа, покуда в деревне не зазвонил колокол, покуда вдали не распахнулись освещенные прямоугольники окон и дверей. Для всех начался Новый год.

После этого Маргарет была в Корвесгите еще и еще раз в течение зимы, весны и в разгаре лета. В канун Иванова дня она присутствовала на ярмарочной площади замка при шуточных танцах в костюмах героев легенды о Робине Гуде, кормила карусельную лошадку зерном, которое ее клацающие деревянные зубы, разумеется, не могли разжевать… Однажды после попойки Роберт превратил «бен-тли» в груду металла – сам спасся только чудом. Он ходил черный от злости и в этом настроении осуществил давний замысел – расправился с противно лязгающим семафором. Отныне все сообщения передавались через солдат-посыльных или через бейлифа… Маргарет ставила в тупик будущего лорда Корфа; быть может, даже немного волновала. Она ему неровня, но мыслит отнюдь не как простолюдинка, в ней нет ничего общего с теми туповатыми крестьянами, которые бросаются врассыпную, заслышав его охотничий рожок. Деревенские девки краснели, жеманились и хихикали, когда он мял их груди. С Маргарет подобное казалось немыслимым. Она всегда была серьезна, спокойна, на донышке глаз постоянно чудилась тихая грусть. Со своей стороны Маргарет ощущала, что между ними существует нечто непроизнесенное вслух, какое-то глубинное понимание, не требующее слов. Этот шалопай и похабник по-своему нуждался в ней, и ей верилось, что в один прекрасный день он официально предложит ей руку и сердце.

Ее пронзила боль при воспоминании о том, как рухнул тогдашний воздушный замок.

Была августовская ночь, неутомимо стрекотали кузнечики; казалось, этот звук уже проник в мозг, растворился в токе крови – он то нарастал, то ослабевал, то слышался, то не слышался. Замок был погружен во тьму, в теплом тяжелом воздухе было разлито предчувствие осени. В руке Маргарет зажимала жука-светляка – их было видимо-невидимо во дворах замка. В полумраке большой комнаты светляк на ладони сиял далеким и таинственным светом. Повеял слабый ветерок из открытого окна – экзальтированной фантазии Маргарет казалось, что это дуновение загадочного прошлого.

Роберт сидел в глубокой задумчивости, молча – таким она его еще не видела. В кухнях пылали огни, отсветы колыхались на каменной кладке, освещая массивные стены донжона. Хлопья золы вырывались из труб, и Роберт вдруг сказал, что они похожи на души людей, улетающих в вечность: вот так же вспыхнут – и растворятся во мраке. Он говорил не на привычном с детства языке, а на старинном, гортанном… Она и не подозревала, что он владеет этим языком. Маргарет отвечала ему на том же языке, нанизывая фразу на фразу, стремясь успокоить его смятенную душу. Но потом на память пришли стихи:

– Глухая ночь, кормилица скорбей, подруга бед, вместилище томленья…

Он удивился. Она приглушенно рассмеялась – полумрак невольно принуждал говорить вполголоса.

– Это один из младших елизаветинцев, которого мы изучали в школе. Только я забыла его имя. Мне он нравился.

– И чем там кончается?

– Затем что ты тревожишь страсть во мне, от коей я горю в дневном огне… – произнесла она конец стихотворения и осеклась, впервые осознав, какие страсти кипят за этими словами и как странно, что именно сейчас… Роберт…

Она была совсем рядом с ним, но придвинулась еще ближе и – еще, свозь тонкое платье ощутив жар его руки, которая легла ей на спину. И прежде Маргарет касалась его, они целовались, его пальцы уже знали ее тело и наслаждались им, как его глаза наслаждались статями охотничьих собак или летом ловчих птиц, как рот наслаждался хорошей пищей и добрым вином… Однако ей подумалось, что на этот раз все иначе. Если он проявит настойчивость, а я поддамся – понятно, чем все кончится. Ну и что за беда?

Она нервно сглотнула, закрывая глаза; похоже, именно тогда впервые возникло то ощущение невесомости, потери точки опоры, падения, неладов со временем и пространством, то мерзкое ощущение, которое позже стало регулярно терзать ее. Со скулящим стоном она крепче прижалась к Роберту, чувствуя, как теряет почву под ногами, как некая сила влечет ее над пустотой, а за ней гонятся по пятам тени прошлого, былые горести и будущие страхи, которые воют по-волчьи в унисон со злобным норманнским ветром. Ей почудилось, что она вот-вот потеряет сознание. Что же со мной происходит?.. Она попыталась противопоставить наползающей тьме знакомые образы: отца, Сары, дядюшки Джесса, знакомых по пансиону, даже старой мегеры – сестры Алисии. Уголком сознания Маргарет понимала, что в происходящее втянута не только она, дело не только в том, что совершается с ее телом. Ей предстоит держать ответ перед всеми людьми, которых она когда-либо знала, и ради их блага ей нужно сделать правильный выбор. Маргарет ощутила что-то горячее на своей щеке – то была слеза, а о чем ей плакалось – о своей ли доле, о судьбе ли Роберта, или о крестном пути человечества, – того она и сама не смогла бы сказать. В ту ночь она возлегла с ним – и их тела сплетались вновь и вновь, то давая, то обретая утешение. Порой она ласкала его с материнской успокаивающей нежностью, порой льнула к нему как малое дитя, испугавшееся темноты; но потом и ее возлюбленный стал уплывать в марево искривленного времени и пространства – и она погрузилась в тот глубокий сон, который не тревожат сновидения.

Ее разбудил сенешаль лорда Эдварда… почему-то именно он, будто больше уж некому было!.. Он сообщил, что Роберт-де занят неким важным делом на королевской службе, а ему велено проводить ее домой. Маргарет молча лежала в постели – еще в полудреме; и ярость внутри вскипела не сразу. Она прочитала на лукавой кошачьей физиономии сенешаля то, что уже знала в глубине души. Наваждение, если то было наваждение, закончилось. Она купилась на пустые красивые слова, и здравый смысл успел вернуться к Роберту, он осознал, что негоже мешать свою голубую кровь с кровью плебейки. Маргарет раскричалась и выгнала вон сенешаля, потом вскочила, подбежала к зеркалу, увидела свое новое лицо – лицо потаскушки; она умылась, в бешенстве расплескивая воду из таза прямо на пол. На простынях остались следы, она сбросила одеяло на пол, чтобы весь мир увидел ее позор. Маргарет вновь накинулась на сенешаля, когда тот заглянул, чтобы поторопить ее, и выкрикивала самые страшные проклятия и угрозы, хотя знала, что это все пустое: против обидчика бессильны и она, и ее отец, и могущественная фирма Стрэнджей со всем ее богаством и влиянием. Потому что закон в этой стране писан не для плебеев. Будь они богаты или бедны, им не найти управы на аристократов, ибо лорды получили свое могущество напрямую от английского короля, который посажен на трон милостью апостола Петра. Та мортира, что сияет медью у ворот, – вот она и есть закон…

Во внутреннем дворе Маргарет чуть не сошла с ума от ухмылок дворцовой прислуги – будь у нее оружие, беды не миновать. Она пустила коня в галоп и пришпоривала его, покуда у того не потекла кровь по бокам. Ее мотало в седле, а сенешаль как ни в чем не бывало поспевал за ней на расстоянии в двадцать ярдов. Все эти люди, глядевшие на нее в замке, метили ее, словно бракованный груз на платформе дорожного поезда: «Порченый товар, вернуть отправителю»… В миле от замка Маргарет оглянулась и разразилась руганью: зеваки высыпали на стену и глядели ей вслед. Из глаз хлынули слезы, горло перехватило, но то были слезы безмерного гнева…

– Для тебя и твоего воинства готовится неугасимый адский огонь, ибо ты корень всякого богомерзкого преступления и кровосмешения… Изыди, паскудник, со всеми своими кознями… Преклонись пред Господом, пред коим все преклоняется…