Текст книги "Павана"

Автор книги: Кит Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Локомотив громыхал, кривошипы вращались, ползуны скользили взад-вперед, медь блестела и звенела на ветру.

Джесс привстал и потряс головой. Теперь лампа горела ровно, тонкий столбик огня стоял прямо, только кончик слегка подрагивал. За окном выл ветер, принося бой церковных часов. Он прислушался и сосчитал. Двенадцать ударов. Нахмурился. Поспал, насмотрелся снов, и думалось, что уже рассвет. А долгая безрадостная ночь, выходит, только начинается. Джесс прилег со стоном, все еще хмельной, но сна не было ни в одном глазу, напротив – ощущалась диковинная бодрость. Пиво не пошло впрок, только накликало кошмары. И, глядишь, новые поджидают.

Джесс принялся лениво перебирать в памяти сказанное де ла Хе-ем. Фраза насчет женщины. Бредни в духе Коля. Может, ему это – раз плюнуть, а для Джесса была и есть на свете только одна девушка. Но до нее как до неба.

Круговорот мыслей вдруг остановился, словно их тормознули на полном ходу. Ну-ну-ну, сказал он себе раздраженно, забудь, проехали. И без того у тебя хлопот полон рот, выкинь из головы… Но какая-то часть сознания мятежно противилась: листала гроссбух памяти, что-то прибавляла, что-то вычитала, подбивала баланс… Он ругнулся, проклиная де ла Хея. Вскользь произнесенное слово прочно поселится в голове. Будет преследовать неделями, а то и годами.

Джесс дал себе волю и размечтался. Знает она все о нем, это уж точно; у баб на это чутье. Он выдавал себя сто, тысячу раз; ну, всякие там пустяки – взгляд, жест, слово, и все яснее ясного. А несколько лет назад он ее поцеловал. Один только раз; оттого, наверно, воспоминание об этом было таким острым, таким отчетливым, так легко оживало в памяти. Это вышло почти случайно; был канун Нового года, ярко освещенная пивная гудела от голосов – там встречали праздник десятка два, а то больше местных жителей. Те же часы на церкви, удары которых он только что считал, отбили полночь, по всей деревне были распахнуты двери, повсюду ели сладкие пироги и пили вино, весело перекрикивались в темноте, целовались; и она, поставив поднос, который держала в руках, взглянула на него и сказала:

– Негоже быть в стороне, Джесс. Давай-ка и мы…

Ему запомнилось, как бешено заколотилось сердце – так внутри локомотива все приходит в лихорадочное движение, когда водитель впускает сжатый пар. Он видел, как она подняла лицо в его сторону, как раскрылись ее губы; потом она с силой прильнула к его губам, пустив в дело язык, чуть слышно томно застонала. Джесс никак не мог решить, получился ли этот звук машинально, как мурлыканье кота, когда его гладишь. Он и не заметил, как она направила его руку к своей груди; та раскаленным углем уместилась точно ему в ладонь. Тогда он подхватил ее под спину, приподнял, она задохнулась и высвободилась из его объятий.

– Уф-ф, – сказала Маргарет. – А ты умеешь, Джесс. О-о… умеешь!

Она пригладила волосы и опять стала насмешничать; но все прошлые и будущие грезы сошлись в этой точке замерзания Времени.

Ему вспоминалось, с какой неутомимостью он подбрасывал уголь в топку локомотива на обратном пути, как ликующе пел ветер, как весело тарахтели колеса, и все вокруг сияло, словно россыпь бриллиантов. Грезы накатили снова; он увидел Маргарет в несчетных сладчайших мгновениях – она гладит его, ласкает, она раздевается, она смеется. Ни с того ни с сего пришла на память свадьба брата – начало злополучного брака Михея с девицей из Стурминстер-Ньютона. Локомотивы отдраены до самых крыш, украшены лентами и флагами, каждая доска их приземистых прицепов-платформ вымыта и сияет белизной; вороха конфетти, словно разноцветный снег; хохочущий священник со стаканом вина; престарелый Илай – вокруг шеи неправдоподобно белый воротничок, вихры каким-то чудом прилизаны – с блаженной улыбкой на красной физиономии стоит на площадке машиниста и размахивает квартой пива. Потом, тоже неожиданно, эта картина сменилась другой: теперь Илая – в воскресном костюме, волосы напомажены, в руке оловянная кружка – вихрь уволакивал в черную пасть бури.

– Отец!

Джесс вскочил. Его шатало. Комнатка была погружена во мрак, по стенам метались густые тени – свеча оплыла. Снаружи часы пробили половину первого. Он присел на край постели и застыл, уронив голову на руки. А ему ни свадьбы, ни веселья. Завтра изволь вернуться в темный, все еще объятый трауром дом; берись доделывать недоделанное отцом, впрягайся в наследственный воз и тащи лямку по сыздавна известному кругу, по нудному замкнутому кругу…

В непроглядной тьме образ Маргарет плясал одинокой искоркой надежды.

Джесс пришел в ужас от того, что затевало его тело. Ноги вывели его на деревянную лестницу, нашарили первую ступеньку, вторую… Во дворе в лицо ударил холодный ветер. Он пытался урезонить самого себя, но куда там – ноги жили сами по себе. Его пронзила внезапная радость. Не век же терпеть испорченный зуб, надо бежать к цирюльнику, чтобы бесконечную ноющую боль излечить ценой боли большей, но минутной, и обрести блаженный покой. А терпел он достаточно; все, баста, оттерпелся. Сейчас, не откладывая. Про себя Джесс приговаривал: десять лет мечтаний, когда ты ждал, умалив себя до бессловесной твари, – разве от этого можно отмахнуться? Но собственно, чего ты ждал? Что она сама прибежит с мольбами и бросится тебе в ноги – бери меня? Женщины не так устроены, у них есть своя гордость… Он мучительно припоминал, в какой день и час разверзлась непреодолимая пропасть между ним и Маргарет. И отвечал себе: да никогда; ни словом, ни делом она его не отталкивала… Он попросту не дал ей случая выказать свои чувства – почем знать, может, и она томилась все эти нескончаемые годы? Ждала, когда он спросит… Это не может не быть правдой. В нем росла уверенность, что это правда. Выписывая вензеля по улице, он вдруг запел.

От двери отделился стражник, словно сгусток мрака, вооруженный куцей алебардой.

– С вами все в порядке, сэр?

Голос, донесшийся будто из дальней дали, приковал Джесса к месту. Он поперхнулся, закивал и заулыбался.

– Угу, угу, все отлично. – Большим пальцем он показал себе за спину: – Привез… это вот… поезд. Стрэндж. Из Дурноварии.

Стражник заковылял обратно. Казалось, вся его фигура с ясностью говорила: ох уж эти оборванцы! Вслух он бросил:

– Вы бы, сэр, убирались подобру поздорову, чтоб не попасть в кутузку. Нет охоты возиться с вами. Или не знаете, что уж давно за полночь?

– Ухожу, господин офицер, – сказал Джесс. – Уже ухожу… Пройдя десяток шагов, он обернулся:

– Господин офицер, а вы… ж-ж-женаты?

В ответ донеслось суровое: «Проваливайте, сэр.» И владелец голоса растворился в темноте.

Городишко спал. Иней поблескивал на крышах, лужи на дорогах задубели-замерзли, ставни всюду наглухо закрыты. Где-то ухала сова, а может, это дадеко-далеко пыхтел локомотив… В «Морской деве» была тишина, огни погашены. Джесс постучал дверным молотком. Нет ответа. Он постучал сильнее. В доме напротив мелькнул свет. У него сперло дыхание. Глупость сморозил, откроет не она. Кончится тем, что позовут стражников… Но она должна догадаться, кто стучит, должна, у женщин есть чутье. Объятый ужасом, он громче заколотил в дверь.

– Маргарет!..

Желтый проблеск света; дверь распахнулась так внезапно, что он растянулся на земле. Тяжело дыша, встал, потирая глаза. Перед ним стояла Маргарет – волосы взъерошены, рукой придерживает плед, наброшенный на плечи. Она подняла лампу повыше и ахнула:

– Ты?!. – Потом захлопнула с глухим стуком дверь, заложила засов, повернулась к нему и произнесла негромко, но сердито:

– Ты хоть соображаешь, что делаешь?

– Я… – попятившись, выдавил он, – я…

Тут он заметил, что выражение ее лица изменилось.

– Джесс, тебя не побили? Что случилось?

– Я… извини. Мне надо было повидаться с тобой, Маргарет. Лопнуло мое терпение…

– Тихо! – прошептала она. – Отца разбудишь, если уже не разбудил. О чем ты толкуешь?

Джесс оперся о стену, чтобы поменьше кружилась голова.

– Пять тысяч, – сказал он громким шепотом. – Это же ничто, Маргарет. Теперь это ничто. Маргарет, я… это… богат, слава Богу. Теперь это не играет роли.

– Что?

– На дорогах, – лепетал он, – буксировщики болтают. Они говорят, ты хочешь пять тысяч… Маргарет, я и десять достать могу…

На ее лице забрезжило понимание. И, видит Бог, она рассмеялась.

– Джесс Стрэндж, – произнесла она, покачивая головой, – к чему ты клонишь?

И он выложил все до конца. Само сказалось:

– Я люблю тебя, Маргарет. И, думаю, всегда любил. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Улыбка сбежала с ее лица. Маргарет замерла и полуприкрыла глаза, будто на нее навалилась внезапная усталость. Затем шагнула вперед, взяла его за руку и сказала:

– Пошли. Только ненадолго. Заходи и садись.

В темном зале пивной догорал камин. Она села поближе к огню, свернулась кошечкой и уставилась на него – в темноте ее глаза казались особенно большими. Джесс заговорил. Он высказал все – прежде и вообразить не мог, что способен произнести такое вслух. Рассказал, как тосковал по ней, как надеялся – зная, что надежды нет; как ждал столько лет, что уже позабыл то время, когда ее еще не было в его душе. Она слушала, не двигаясь, не выпуская его пальцев, поглаживая его ладонь своей ладонью, задумчивая, озадаченная. Он живописал, как она будет хозяйкой в его доме, своя роща, свой вишневый сад, террасы, усаженные розами, слуги, свой счет в банке; и, разумеется, Маргарет Стрэндж, его жена, трудиться не будет.

Джесс умолк, и наступила тишина, которая тянулась и тянулась, пока тиканье больших настенных часов не превратилось в гром. Маргарет запустила ступню в теплый пепел и шевелила пальцами ее щиколотку.

– Я люблю тебя, Маргарет. Действительно люблю…

Она была все так же спокойна, устремив затуманенный взор в никуда. Плед сполз с ее плеч; ему была видна ее грудь – соски проступали сквозь тонкий материал ночной рубашки. Маргарет нахмурила брови, поджала губы и перевела взгляд на него.

– Джесс, – сказала она, – обещай, что ты кое-что сделаешь для меня после того, как я закончу говорить. Обещаешь?

Его хмель внезапно как рукой сняло. Головокружение и внутреннее тепло пропали, теперь он дрожал. Ему почудилось, что где-то вдали снова заухал локомотив.

– Да, Маргарет, – сказал он. – Как велишь. Она привстала и села рядом с ним.

– Подвинься ближе, – прошептала она, – а то гудишь на всю комнату. – Тут Маргарет заметила, что Джесса колотит, и легонько погладила его. – Прекрати, не надо. Пожалуйста…

Приступ миновал; она отняла руку, поправила шаль, подобрала ночную рубашку вокруг колен.

– После того, как я скажу то, что скажу, ты обещаешь мне уйти? Тихо-тихо и… и без скандала? Бога ради, Джесс, ведь я могла тебя не впускать…

– Договорились. Не беспокойся, Маргарет, ничего не случится. Собственный голос казался ему чужим. На него вдруг снизошло понимание того, что такое последняя сигарета для приговоренного к повешению: каждая затяжка – лишняя секунда бытия.

Маргарет сцепила пальцы, остановившись взглядом на напольном ковре.

– Я… мне хочется подобрать правильные слова, – сказала она. – Такие слова, чтобы тебя не обидеть, Джесс. Ведь ты мне очень нравишься… Я, конечно же, все знала, знала с самого начала. Вот почему я тебя впустила… Потому как ты мне нравишься, Джесс, и мне не хочется тебя обидеть. Теперь ты видишь, как я… доверилась тебе, поэтому не огорчай меня. Я не могу выйти за тебя замуж, потому что не люблю тебя. И никогда не полюблю. Поймешь ли ты это? Это мука… вот так вот знать о твоем чувстве ко мне и все же говорить тебе то, что я говорю. Однако деваться некуда, у нас с тобой ничего не выйдет… Я знала, что это произойдет рано или поздно, и порой я лежала ночью без сна и все думала, все думала и думала про тебя, ей-же-ей, не вру; но без толку. Просто-напросто ничего не получится, и весь сказ. Стало быть… нет. Мне очень жаль, но… нет.

Отчего человек способен жизнь свою ставить в зависимость от мечты, отчего он так глуп? И как сможет он жить, когда мечта пойдет прахом…

Она заметила, как исказилось его лицо, и снова дотронулась до его руки.

– Джесс, умоляю… Это так здорово, что ты ждал все это время… А о деньгах я знаю и понимаю, почему ты заговорил о них, ты просто хотел, чтобы мне жилось легко. Здорово, что так заботишься обо мне, и я верю, ты бы не обманул. Но ничего не выйдет… Господи, как же это ужасно…

Пробуешь очнуться от грез, вырваться из сна, но тщетно. Ведь ты давно не спишь и не грезишь, а сон и грезы – это то, что зовут жизнью. Ходишь во сне, говоришь во сне, даже тогда, когда что-то в тебе хочет скорчиться и умереть.

Джесс провел рукой по ее колену, гладкому и теплому.

– Маргарет, – произнес он, – я не хочу, чтобы ты принимала решение впопыхах. Давай через месяц-другой я вернусь…

Она прикусила губу.

– Я предчувствовала, что ты скажешь что-либо в этом роде… И повторяю – нет. Не стоит и думать об этом, Джесс, все уже думано и передумано – ничего не выйдет. Я не хочу нового разговора, не хочу еще раз обидеть тебя. Пожалуйста, не спрашивай меня больше. Никогда.

В его голове ворочались угрюмые мысли. Не смог купить ее. Не смог покорить ее и не смог купить. Потому что как мужчина ты так себе, и в этом немудреная разгадка. По крайней мере ей нужен не такой. В глубине души он знал это с самого начала, но не смел взглянуть правде в глаза; по ночам целовал подушку и нашептывал ей слова любви к Маргарет, потому что не решался выволочь на свет всю правду. А теперь ему придется остаток времени провести в надежде забыть… вот это.

Не сводя с него глаз, она сказала:

– Будь добр, пойми…

И ему вдруг стало лучше. Видать, Бог его берег, словно груз спал с него, и он смог произнести:

– Маргарет, это глупо, не знаю, как и сказать…

– Попробуй.

– У меня нет желания завладеть тобой вопреки всему. Эгоизм это… Будто птицей в клетке владеешь… Только раньше я представлял наши отношения не так. Честное слово, я люблю тебя по-настоящему и не хочу, чтобы ты попала в клетку. Маргарет, все будет нормально. Теперь все будет нормально. Честное слово, я… ну, словом, я уберусь с твоей дороги…

Она приложила руку к голове.

– Боже, Боже, какой ужас… я знала, что так и будет… Джесс, не надо… не надо так вот пропадать. Взял и ушел – и не вернулся. Я тебя очень люблю – как друга. Мне будет плохо, если ты сделаешь, как сказал. Разве нельзя все сохранить по-прежнему… я имею в виду, ты мог бы просто… ну, приходить и болтать со мной, как прежде. Не уходи совсем, пожалуйста…

Даже на это… Господи, я даже на это пойду, подумал он.

Маргарет встала.

– А теперь иди. Пожалуйста.

– Все будет нормально, – тупо кивнул он.

– Джесс, я просто не хочу… заходить дальше. Однако…

Тут она быстро поцеловала его. Но на сей раз совсем без чувства. Без огня. Он стоял столбом, пока она его не отпустила; затем торопливо двинулся к двери.

Джесс смутно слышал, как по улице разносится звук его шагов. – Откуда-то издалека доносился не то шорох, не то шелест; может, это кровь колотилась в ушах, а может, доносился шум моря. Двери домов и темные впадины окон, казалось, самочинно устремлялись ему навстречу, а потом оказывались позади. Он был подобен призраку, который тщится разобраться в понятии смерти, пытается вместить мысль, которая чрезмерна для его сознания. Маргарет больше не существует, совсем. Нет Маргарет. Теперь он обязан покинуть тот мир взрослых, где люди женятся и любят друг друга, вступают в брак и что-то значат друг для друга, и вернуться навсегда в свой детский мир машинного масла и стали. Придут дни, и уйдут дни, и в один из дней смерть заберет его.

Он пересек дорогу напротив гостиницы «Георг», прошел через ворота во двор, поднялся по лестнице, снова открыл дверь своей комнатушки. Погасил лампу, вдохнул аромат свежевыстиранных простыней от Гуди Томпсона.

В постели было холодно, как в могиле.

Его разбудили крики торговок рыбой, разносящих товар по домам. Где-то поблизости позвякивали маслобойки; в морозном воздухе двора хрустели чьи-то голоса. Он лежал неподвижно, лицом вниз, и не сразу ощутил лед на сердце. Потом вспомнилось, что он умер; он встал, оделся, не ощутив холода выстывшей за ночь комнатенки. Умылся, побрил незнакомца, который смотрел на него из зеркала, и направился к своему «буррелю». Бортовые украшения локомотива, блестящие в лучах хилого утреннего солнца, прихватила корочка льда. Джесс открыл топку, разворошил тлеющие красные угольки и развел огонь. Есть не хотелось; он пошел на набережную и, рассеянно поторговавшись, купил рыбы, велев доставить ее в гостиницу «Георг». Ящики загрузили как раз во время поздней заутрени в церкви, и он решил задержаться на исповедь. Джесс старательно обходил «Морскую деву»; единственное, чего он хотел, так это поскорее убраться прочь, побыстрее оказаться в дороге. Он еще раз проверил «Леди Маргарет», начистил таблички с названием, ступицы колес, рельефный орнамент на маховом колесе. Потом вспомнил, что хотел купить кое-что, примеченное в витрине магазина, – небольшую картинку: Святая Дева, Иосиф, коленнопреклоненные пастухи и младенец Иисус в яслях. Джесс постучался к хозяину магазина, картину запаковали, и он заплатил деньги; у его матери прорва таких картин, а эта будет хорошо смотреться на серванте в Рождество Христово.

Наступило время ленча. Он заставил себя поесть, проглотил пищу, безвкусную, как трава. Собрался было оплатить счет, но вспомнил: теперь все будет записываться на счет фирмы «Стрэндж и Сыновья из Дорсета». После еды направился в одну из закусочных «Георга», опохмелился, чтобы прогнать мерзкий привкус во рту. Джесс поймал себя на том, что подсознательно ждет – знакомых шагов, знакомого голоса, записочки от Маргарет, в которой она просит не уезжать, потому что передумала. Не стоило впадать в такое состояние, но совладать с собой он не мог. Никакой записочки так и не принесли.

Ближе к трем Джесс вернулся к своему «буррелю» и развел пары. Он отцепил «Маргарет», развернул, присоединил передом к вагонам и вытолкал их на дорогу. Маневр сложнейший, но он выполнил его машинально. Вернув «Маргарет» в обычное положение перед вагонами, он нажал на рычаг реверса и не спеша открыл клапан регулятора. Наконец-то размеренно загрохотали колеса. Ему было ясно, что стоит ему разделаться с делами в Парбеке, и он больше никогда не вернется сюда. Не сможет, вопреки обещанию. Будет посылать в эти края Тима или еще кого; то, что умерло в нем, способно ожить, если он вновь увидит ее. А одного раза более чем достаточно.

Ему предстояло проехать мимо пивной. Из трубы «Морской девы» валил дым, но иных признаков жизни заметно не было. Поезд погромыхивал за спиной, с шумом подчиняясь его воле. Ярдов пятьдесят он не отнимал руки от свистка, подавая сигнал вновь и вновь, извлекая из «Маргарет» низкий металлический стон, обдавая улицу паром. Мальчишество, но порыв обуздать не удалось. Вскоре он был уже на просторе и поднимался в гору к вересковым пустошам – прочь, прочь от Сваниджа. Джесс прибавил скорости – ведь он опаздывал, а в том мире, который он покинул, казалось, целую вечность назад, о нем тревожился человек по имени Дикон.

Слева от дороги, в отдалении, высоко уходила в небо башня семафора. Джесс просигналил: два коротких гудка, один длинный – как принято у всех буксировщиков. Несколько мгновений там ничего не происходило, потом ему замахали: дескать, ясно. Сейчас его «бур-рель», как пить дать, разглядывают в цейсовский бинокль. Член гильдии сигнальщиков ответил, стало быть на север от башни к башне живо побежит такая весть: локомотив «Леди Маргарет», «Стрэндж и сыновья», Дурновария; из Сваниджа направляется в Корвесгит, пятнадцать часов тридцать минут; все в порядке…

Быстро приближалась ночь, а с ней и обжигающий мороз. Джесс круто повернул на запад задолго до Уорехэма, срезая дорогу напрямик через пустошь. «Буррель», однообразно ревя, катил на своих семифутовых ведущих колесах – за ним клубились тощие призраки, свитые из пара. Он остановился лишь раз – пополнить водой баки и зажечь лампы, потом опять понесся по болотистой пустоши. Появилось что-то вроде легкого тумана или изморози; туман особенно льнул к впадинам на затвердевшей земле и причудливо мерцал вокруг боковых ламп. Зловеще свистел ветер. С севера от Парбека, со стороны узкой полоски моря, зима может навалиться шустро и всей силой; уже к завтрашнему утру пустоши могут стать непроезжими – колеи занесет слоем снега фута в два, если не больше.

Прошел час, как он выехал из Сваниджа, а «Маргарет» все так же гремела хвалебную песнь своей мощи. У Джесса даже слезы выступили при мысли, что по крайней мере хоть она сохранила ему верность. Из-за темноты локомотив перестал быть виден с семафорных башен – теперь до самого прибытия домой никаких сообщений о нем не будет. В воображении рисовался встревоженный старик Дикон, переминающийся с ноги на ногу у ворот машинного депо под ярко горящими факелами, прислушивающийся то одним ухом, то другим, стараясь за много миль уловить звук выхлопов. Локомотив проехал мимо Вула. Теперь до дома рукой подать; дом – последнее утешение…

Незваный гость чуть было не застал его врасплох. Поезд замедлил ход, взбираясь на вершину холма, как вдруг из ниоткуда появился какой-то человек, нагнал локомотив и метнулся на подножку площадки машиниста. Джесс услышал топот башмаков по дороге, и какое-то шестое чувство предупредило его о движении во тьме. Он уже занес лопату, метя пришельцу в голову, но остановился, потому что тот истошно закричал:

– Очумел, дружище? Корешей не признаешь?

Джесс кое-как сохранил равновесие, ругнулся сквозь зубы и снова взялся за рулевое колесо.

– Коль… Какого лешего ты здесь делаешь?

В отраженном свете боковых огней было видно, как еще не отдышавшийся де ла Хей осклабился:

– Так, путешествую, друг мой. Вот увидел тебя и обрадовался. Маленькая передряга, знаешь ли, ну и пришлось ночевать на этой чертовой пустоши…

– Что за передряга?

– Да ездил в одно местечко, – сказал де ла Хей. – Фермочка возле Каллифорда. Рождество с дружками. Смазливые дочки. Ну и – сам понимаешь, Джесс!

Он хлопнул Джесса по руке и загоготал. Но тот с суровым видом спросил:

– А что сталось с твоей лошадью?

– Охромела, скотина. Сломала ногу. – Где?

– Там, на дороге, – беспечно махнул рукой де ла Хей. – Перерезал ей глотку и скинул в канаву. А не то проклятые разбойники углядят ее и сядут мне на хвост… – Он подул на руки и протянул их поближе к топке, заметно дрожа в своем куцем дубленом полушубке. – Экая холодрыга… Далеко едешь?

– Домой. В Дурноварию.

– Эге-ге, – пристально взглянул на него де ла Хей, – выглядишь ты хреново. Приболел, что ли?

– Нет.

Коль настойчиво потряс его за плечо.

– Да не ломайся ты, дружище. Может, кореш поможет тебе? Джесс отмалчивался, не спуская глаз с дороги. Де ла Хей внезапно захохотал.

– Это пиво. Конечно же, пиво! Неужто у старины Джесса желудок съежился? – Коль показал сжатый кулак. – Вот такой вот стал, как у ребенка? Да, ты больше не боец – эх, что жизнь, собака, с нами делает…

Джесс опустил взгляд на приборную доску, открыл краны бака в чреве локомотива, услышал, как вода выплеснулась на дорогу, повернул рукоять нагнетателя – клубы пара возвестили о том, что насосы заполняют паровой котел. Деревянным голосом он произнес:

– Да, видать, от пива. Пора бросать пьянство. Старею. Де ла Хей пристальнее прежнего уставился на него.

– Сынок, – сказал он, – у тебя, похоже, проблемы. Хлопот выше крыши. Что, не так? Выкладывай, не таись…

Проклятая интуиция не изменяла ему и теперь. Еще в колледже он был весьма проницателен – чуть о чем подумаешь, а он уж и угадал. Это-то и было сильнейшим оружием Коля; именно так он завоевывал сердца женщин. Джесс рассмеялся горьким смехом; и внезапно выложил все, как на духу. У него и в мыслях не было рассказывать, однако же он рассказал все, до последней малости. Как начал, так и понесло, до самого конца.

Коль слушал молча, а потом затрясся. Затрясся от хохота, спиной привалившись к боковой стене кабины и придерживаясь за стойку.

– Джесс, Джесс, а ты все еще мальчишка. Господи, каким был, таким и остался… Ох уж эти англосаксы… – Он скорчился от нового приступа смеха, вытирая выступившие на глазах слезы. – Стало быть, она помахала тебе хвостиком? Ну, Джесс, ты просто сопляк, и когда ты повзрослеешь? Какого шута ты поперся к ней на… на вот этом? – Коль презрительно щелкнул по какому-то кронштейну «Маргарет». – Приперся: замурзанное лицо честного трудяги. Ох, Джесс, ты бы видел себя со стороны! Олух, на кой ей нужен твой железный конь? Видит Бог, он ей до одного места… А теперь слушай, что я тебе скажу…

Углы рта Джесса поехали вниз.

– А не лучше ли тебе заткнуться?

– Оп-оп, осади. – Де ла Хей похлопал его по руке. – Не рой копытом землю, послушай… Тебе следовало пообхаживать ее, она из тех, кто это любит. Надеть самые шикарные тряпки, обзавестись роскошным экипажем, натянуть на крылья золотую парчу. На это-то она и купится… Только не надо давить – с ней это не пройдет. Так что ни о чем больше не проси, ни о чем! Ты поставил ее в известность, чего хочешь, а теперь скажи себе: эта бабенка от меня не уйдет… Плати за кружку пива по золотой гинее, обещай за свой счет отремонтировать и обставить второй этаж. Она стоит того, Джесс, действительно стоит. Такая хорошенькая…

– А пошел ты…

– Да ты что, больше ее не хочешь? – вроде как обиделся де ла Хей. – Ну, старина, я просто пытался помочь… Ты что, потерял к ней интерес?

– Да, – сказал Джесс, – потерял.

– Эх-х… – вздохнул Коль. – Какая досада. Растоптанное юное чувство… Тяжкое испытание. – Тут лицо его просветлело. – А знаешь что, у меня идея. Раз уж у тебя с ней все, так я ей сам займусь.

Идет?

Когда в ушах твоих стоят рыдания, возвещающие о кончине отца, пусть руки твои протирают нарезку ползунов. Когда на рушащийся мир опускается красная пелена, и по темени бьют барабаны, пусть глаза твои всматриваются в дорогу, которая несется навстречу, а пальцы бестрепетно покоятся на рулевом колесе. Джесс услышал свой голос, интонация была ледяной:

– Коль, ты был и есть лживая скотина. Она на тебя и не взглянет…

Коль тер пальцы и пританцовывал на площадке машиниста.

– Ба, да я уже на полпути к успеху. Она и в самом деле конфетка… Эти милые глазки вчера так поглядывали на меня. Пустячное дело, приятель, в два счета… А в постели она будет зверь. Однако

хороша, у-у, хороша… – Но его жест при этом был исполнен чего-то, похожего на искреннее благоговение. – Я отжарю ее в пяти разных позах за ночь, – добавил он. – И пришлю тебе удостовериться. Заметано?

А может, он так – языком мелет? Заливает по-черному? Нет, не врет. Коль не обманывает. По крайней мере в таких вещах. Раз обещал добиться – добьется… Джесс ухмыльнулся – просто заголил зубы.

– Давай, Коль. Завали эту сучку. А потом наступит мой черед. Заметано?

Де ла Хей хохотнул и хлопнул его по плечу.

– Джесс, ты свой в доску… Ого!..

Впереди справа – вдалеке, на вересковом поле – блеснул огонек. Коль крутанулся на месте, уставившись в точку, где он мелькнул, и посмотрел на Джесса.

– Видал?

Тот мрачно буркнул:

– Видал.

Де ла Хей пошарил обеспокоенным взглядом по кабине.

– Ружье есть?

– Зачем?

– Разбойники.

– Против разбойников ружье не поможет.

– Ну, ты даешь, приятель… – покачал головой Коль. Джесс рванул дверцы топки – яркий свет, обдало жаром.

– Шуруй!

– Чего?

– Шуруй!

– Лады, приятель, – сказал де ла Хей, взял лопату и принялся подбрасывать уголь в топку. Потом ногой запахнул створки и выпрямился. – Я тебя расцелую и очень скоро уберусь восвояси, как только мы минуем этот огонек. Если мы его минуем…

Сигнал, если это был сигнал, больше не повторялся. Вокруг чернели вересковые пустоши. Дорога впереди пролегала по нескончаемым холмам; «Леди Маргарет» тяжело пыхтела, взбираясь на ближайший из них. Коль трусливо оглядывался и даже высунулся из кабины посмотреть, что делается сзади, за вагонами. Высокие углы брезента почти терялись в темноте.

– Ты чего везешь, Джесс? – спросил Коль. – Товар?

– Оптовый, – сказал Джесс, пожав плечами. – Жмых, сахар, сушеные фрукты. Нечего и руки марать.

Де ла Хей озабоченно кивнул.

– А в прицепе что?

– Коньяк, немного шелка. Немного табака. Ветеринарная дребедень. Кастраторы для скота. – Он поглядел по сторонам. – Ничего существенного.

Коль озадаченно нахмурился, потом раскатисто засмеялся.

– Мальчишка… Самый настоящий мальчишка… Такому грузу цены нет. Большая удача…

Джесс невозмутимо кивнул, ощущая внутри полную пустоту.

– Товару на десять тысяч фунтов. Плюс-минус одну сотню.

– Ого-го! – присвистнул де ла Хей. – В самом деле нешуточный груз…

Они благополучно миновали то место, напротив которого вспыхивал огонек. Два часа, как Джесс в дороге, и ехать предстоит не больше того. «Маргарет» скатилась с холма и потянулась на следующий. Из-за тучи вышла луна, ярко осветив вьющуюся перед ними длинную ленту дороги. Пустоши остались почти что позади, а у горизонта завиднелась Дурновария. Прежде чем луна скрылась и дорога снова погрузилась во тьму, Джесс заметил проселочную дорогу, уходящую влево от основной.

Де ла Хей тронул его за плечо.

– Теперь не опасно, – сказал он. – Мы проскочили мимо мерзавцев… Дальше тебе будет спокойно. Я слезаю, дружище; спасибо, что подбросил. И помни, что я сказал про девчонку. Подави ее своей напористостью, не отступай. Понял, Джесс?

Джесс встретился с ним глазами.

– Занимайся лучше своим делом, Коль. Тот уже стоял на ступеньке лесенки.

– Бывай здоров. Не робей! – улыбнулся он и спрыгнул, пропав в темноте.

Коль недооценил скорость «бурреля». Он закувыркался, перелетел через голову и сел, закатившись смехом. Огни парового тягача уже исчезали вдали. Из темноты показались силуэты шести всадников. С собой они вели седьмую лошадь – под седлом, но без седока. Коль заметил, как блеснул ствол ружья, различил массивный корпус арбалета. Разбойники… Все так же продолжая смеяться, он вскочил на свободного коня. А поезд тем временем скрывался в полосе низко лежащего тумана. Де ла Хей поднял руку и бросил:

– Последний вагон.

Он пришпорил коня и пустил его вскачь.

Джесс поглядывал на показания приборов. На головке поршня предельное давление – в паровом котле сто пятьдесят фунтов на дюйм. Скорбные складки вокруг рта не разглаживались. Маловато. После спуска по этому склону, на середине следующего длинного подъема – вот где они нападут. Он передвинул регулятор в крайнюю позицию, и «Леди Маргарет» вновь стала набирать скорость – сильнее стало потряхивать на выбоинах. К подножию холма она скати-лась на скорости двадцать пять миль в час и замедлила ход, ощутив за собой тяжесть состава.