Текст книги "Тихий сон смерти"

Автор книги: Кит МакКарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Джон Айзенменгер – наивная душа! – оказался совершенно ошеломлен реакцией, которую вызвали его слова у Елены.

– Ради всего святого! – не проговорила, а скорее прокричала она. – Когда ты, черт возьми, станешь говорить нормально, а не своими гребаными намеками? Что с тобой? Тебе что, доставляет удовольствие доводить людей до трясучки своими великими познаниями?

Погруженный до сего момента в высокие материи и размышления о возможных вариантах развития событий, Айзенменгер вынужден был теперь спуститься на землю. Для него это путешествие заняло некоторое время, как не в один миг произошла перемена среды обитания у первобытных морских существ.

Однако внезапный взрыв ярости отобрал много сил и у Елены. Она закрыла глаза, чтобы спрятаться от совершенно потерянного взгляда Айзенменгера.

В конце концов она услышала, как он, словно маленький мальчик, обращающийся к старшей сестре, произнес:

– Елена?..

Она открыла глаза и увидела, что он, наклонившись и протягивая вперед руки, испуганно смотрит на нее.

– Прости, Елена. Я… Я не понял…

Она только фыркнула.

Айзенменгер нерешительно поднялся с кресла и пересел на диван, оставив между ней и собой небольшое пространство.

– Я понимал, как тяжело тебе рассказывать все это, и подумал, что будет лучше, если я не стану сейчас выражать свои чувства.

– Когда же ты научишься, Джон?

– Научусь чему?

– Тому, что чувства – такое же средство коммуникации, как и слова. Если ты не замечаешь их, ты просто слепец. Эмоции – не просто передача информации, они движутся, меняют форму, сотрясают почву под ногами и у нас самих, и у тех, кто нам дорог. Поэтому, если ты не научишься считаться с чужими чувствами, ты будешь падать все глубже и глубже.

Он задумался над словами Елены.

– Патологоанатомам приходится делать страшные вещи, вещи, которые большинство людей посчитали бы для себя невозможными. Но мы успокаиваемся мыслью, что делаем это из лучших побуждений. Однако я не уверен, что этих самооправданий достаточно. Необходимо также отбросить эмоции. Как принято у нас говорить, нужно стать клиницистом, и тогда аутопсия сделается всего лишь еще одним интеллектуальным упражнением, а тело под скальпелем перестанет быть человеческим – оно превратится в очередную задачку по анатомии.

– Значит, всем патологоанатомам свойственна атрофия чувств?

– Ну, это слишком сильное определение. Думаю, что большинство из нас просто научились включать и выключать эмоции в зависимости от обстоятельств.

– А ты? – спросила она, заглянув Айзенменгеру в глаза.

– Я нахожусь в положении «выкл». Сперва Тамсин, потом Мари. Так мир кажется более спокойным местом.

Она протянула руку и коснулась его ладони:

– Я знаю, что ты чувствуешь.

Они неуверенно улыбнулись друг другу. Напряженность, существовавшая между ними, начала ослабевать.

– Что теперь? – спросила Елена.

– Завтра я захвачу графики, которые сделала Белинда, и покажу их кому-нибудь в медицинской школе, кто сможет в них разобраться. Если мне это удастся, мы значительно приблизимся к ответу на многие вопросы.

Елена кивнула:

– Сообщи мне о результатах.

Она замолчала, и Айзенменгер вдруг заметил, что Елена пребывает в нерешительности. Он подумал, что ему пора уходить, и начал подниматься с дивана, но она быстро вытянула вперед руку и схватила его за запястье. Его пальцы побежали вверх по ее руке к плечу, потом коснулись лица, и затем Айзенменгер утонул в ее огромных, как небо, глазах.

Инстинкт подсказывал ему, что нужно ехать как можно быстрее, и в то же время он отлично понимал, что, останови его полиция и составь протокол, это стало бы катастрофой. Сама его жизнь зависела теперь от того, насколько незаметным он сумеет стать.

Он был зол. Попытка устранения Ариаса-Стеллы провалилась. За всеми, кто так или иначе был связан с Протеем, велась слежка, и за исчезновение Карлоса кое-кому придется ответить. Но в конечном счете вина за то, что Карлосу удалось ускользнуть, ложилась на Розенталя, и наказание других виновных в этом не меняло сути дела.

И все же главным сейчас было не установление виновных. Прежде всего следовало выяснить, куда подевался Ариас-Стелла. Кроме того, существует ли в природе инспектор Уортон, и если да, почему полиция заинтересовалась Карлосом?

Все это не внушало оптимизма. Не исключено, что в полицию обратился Хартман, но это могла сделать и адвокат Флеминг, которой, возможно, удалось собрать для этого достаточное количество доказательств.

Обе версии не давали ответа на главный вопрос: где искать Карлоса? Если кто-то знал, где он прячется, то этот кто-то знал все или почти все о Протее и, соответственно, о проводившихся год назад экспериментах. А если это так, то очень скоро на «ПЭФ» должно было обрушиться само небо. На «ПЭФ» и лично на него, Розенталя.

Однако во всем этом существовала одна странность: телефонный звонок. Вряд ли полиция станет предупреждать подобным образом о своем визите.

Несмотря на необходимость как можно скорее вернуться в Лондон, Розенталь остановился на ближайшей автозаправке и сделал несколько звонков. Воспользоваться мобильным телефоном он не решился. Первым делом он навел кое-какие справки об инспекторе Уортон, после чего отдал распоряжение начать круглосуточное наблюдение за Еленой Флеминг и Джоном Айзенменгером. Но главные силы Розенталь направил на розыск Карлоса Ариаса-Стеллы.

Сиобхан Тернер пребывала в неподдельном горе, кое-как спрятав его под маской стоицизма и решительности. Увы, это была лишь видимость. Когда Беверли Уортон посетила вдову, глазам инспектора открылась печальная картина.

– Я не успела даже как следует узнать его, – сказала Сиобхан, едва они с Беверли расположились в просторной оранжерее позади дома. Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, как подкосила эту женщину смерть мужа.

– Как долго вы были женаты?

– Только год.

У Беверли возникло опасение, что выяснить правду об отношениях Робина Тернера и Миллисент Суит будет непростым делом.

– Значит, недолго.

Сиобхан рассмеялась. Она курила уже вторую сигарету и то и дело прикладывалась к стакану джина с тоником. Она даже настояла, чтобы Уортон составила ей компанию. В ее голосе, поведении, даже в нарочито показном гостеприимстве чувствовалось отчаяние. У Беверли не хватило духу отказать ей.

– Вы привлекательная женщина, инспектор. – Справедливости ради следовало признать, что и Сиобхан была весьма недурна собой. Несмотря на свой возраст, она не утратила былой красоты. – Вы замужем? – Когда Беверли покачала головой, вдова профессора заметила: – Это из-за того, что, работая в полиции, решили, что все мужики сволочи?

– И поэтому тоже. Я жду того единственного, который не будет сволочью и при этом еще не окажется отловлен.

Миссис Тернер снова рассмеялась:

– Мне повезло больше. О да, в первый раз в мои сети попался один из ваших клиентов. Он оказался не только бабником, но и жуликом. Его прихватила таможня и налоговая, а он взял да и повесился перед судом. Вторая попытка оказалась более удачной.

Беверли проработала в полиции довольно долго и знала, что поджидать удобного момента, когда можно будет сунуть руку в мешок с неудобными вопросами, – дело безнадежное. Поэтому она решила перейти к делу.

– Говорит ли вам что-нибудь имя Миллисент Суит?

Затянувшись сигаретой, Сиобхан сдвинула брови:

– Она работала с Робином, так ведь? – После чего последовала пауза, и морщинки на лбу Сиобхан стали значительно заметнее. – Если я не ошибаюсь, она умерла? Незадолго до Робина.

– Да, именно так. Он когда-нибудь говорил о ней?

Впервые за все время разговора Беверли заметила, что Сиобхан не так проста, как это казалось на первый взгляд.

– О чем?

Беверли предполагала такое развитие событий и не надеялась на откровенный ответ.

– Я просто хочу убедиться, что между смертью мисс Суит и гибелью вашего мужа нет ничего общего, – пояснила она.

– А что может быть между ними общего? – насторожилась Сиобхан.

– Вот это мы и должны проверить, миссис Тернер, – ответила Уортон, но ей не удалось разрядить обстановку.

– Я не понимаю, с чего бы полиции интересоваться смертью Робина? Это ведь был просто несчастный случай, не так ли?

– Разумеется, – поспешила уверить собеседницу Беверли. – Конечно, это был несчастный случай, а Миллисент Суит умерла естественной смертью. Говоря о возможном совпадении, я просто должна удостовериться, что мы ничего не упустили. Коронер считает, что это был несчастный случай, и мне нужно документально подтвердить, что это действительно так.

Ложь Уортон выглядела весьма убедительно. Впрочем, кое-что в словах Беверли являлось правдой, и Фрэнк Каупер согласился поддержать инспектора в случае, если миссис Тернер что-либо заподозрит. Поддержать-то он ее поддержит, вот только чем потом придется платить за эту поддержку…

– Мне сказали, что он был пьян. Это совсем не похоже на него. И что он мог делать среди ночи на автостоянке? – Сиобхан докурила сигарету, затянувшись напоследок так, будто эта затяжка была последней в ее жизни.

Беверли этот вопрос тоже не давал покоя, но она пришла сюда не отвечать на вопросы, а задавать их. Вопросов было предостаточно, куда сложнее обстояло дело с ответами. Чтобы разрядить обстановку, Беверли решила временно сменить тему.

– Вы не знаете, у вашего мужа были враги?

Вдова профессора вдруг как-то обмякла и упавшим голосом произнесла:

– Робина любили все. – Она отхлебнула из стакана. Этого, конечно, быть не могло, но Беверли приняла утверждение Сиобхан как должное.

– Где он познакомился с Миллисент Суит?

– Это было еще до нашей встречи. Они работали в одной лаборатории в «Пел-Эбштейн».

Опять «Пел-Эбштейн».

– Так, стало быть, ваш муж был там во время происшествия? Во время пожара.

Сиобхан кивнула.

– Он не рассказывал об этом?

Закуривая новую сигарету, вдова напрягла память. Беверли украдкой бросила взгляд на часы и увидела, что времени у нее почти не осталось.

– Да, он говорил про пожар. Я не знаю, отчего там загорелось. Мне кажется, и он этого не знал. Во всяком случае, когда пожар начался, погасить его уже не удалось. И неудивительно, если судить по рассказам Робина.

– А что он рассказывал? Что конкретно?

– Лаборатория была старая, почти развалина. Нормальной противопожарной системы там не было, а сама лаборатория находилась на каком-то острове, так что, когда вспыхнул огонь, тушить оказалось некому.

– На острове?

– Ну да. Если не ошибаюсь, где-то у берегов Шотландии. Робин шутил, что там можно было только гоняться за овцами.

Или друг за другом.

Сиобхан Тернер продолжила:

– Знаете, мне всегда это казалось странным. Такая большая компания – и такая лаборатория.

Понимая, что миссис Тернер может в любой момент сообразить, что это не имеет отношения к гибели ее мужа, Беверли все равно была вынуждена гнуть свою линию, надеясь, что все обойдется:

– И чем он там занимался?

Она покачала головой:

– Об этом он не рассказывал. – Сиобхан улыбнулась своим воспоминаниям. – Сказал лишь как-то, что это нечто связанное с обороной… Я вас умоляю! Он был всего-навсего вирусологом!

«Всего-навсего?» Как будто вирусолог, профессор медицины – это какой-то подметальщик-неудачник.

Но произнесла это Сиобхан с теплым чувством.

– Тогда почему он не мог рассказать о «Пел-Эбштейн»?

– Сама не знаю! Обычно он любил поговорить о своей работе, хлебом не корми. Иногда по ночам заговаривал меня до полусмерти, хотя я не понимала и половины того, что он рассказывал.

Сиобхан отхлебнула из стакана, и на ее глазах выступили слезы. Закурив очередную сигарету, она глубоко затянулась.

– Он не рассказывал, кто еще работал в той лаборатории?

Только теперь миссис Тернер заметила, что вопросы инспектора выглядят, мягко говоря, несколько странно. Однако она постаралась ничем этого не показывать и лишь слегка сдвинула брови:

– Что-то говорил.

– У него сохранились какие-нибудь заметки того времени? Научные записки или еще какие-то бумаги?

Этот вопрос Уортон заставил Сиобхан насторожиться:

– Но какое это отношение имеет к его смерти?

Беверли сочла разумным уклониться от прямого ответа.

– Вы сказали, что он занимался какими-то работами, которые могли быть секретными. Думаю, стоило бы это проверить.

– Зачем? Что вы хотите этим сказать?

Чувствуя, что подозрения Сиобхан начинают воздвигать между ними стену недоверия, Беверли позволила себе слегка приоткрыть перед миссис Тернер завесу тайны:

– Миллисент умерла от рака. После гибели вашего мужа у него также обнаружили рак на ранней стадии. Я хочу убедиться, что пожар в лаборатории не стал причиной рака мисс Суит и мистера Тернера.

Вдова профессора некоторое время широко раскрытыми глазами смотрела на Беверли, потом резко передернула плечами.

– Его бумаги находятся в кабинете. Я к ним не притрагивалась.

– Могу я посмотреть?

– Почему нет?

Кабинет профессора Тернера находился на первом этаже и представлял собой небольших размеров аккуратную комнату.

– Старые бумаги он хранил вон в тех папках. – Сиобхан указала на полку над письменным столом.

Папок оказалось шесть, все они были старыми, запылившимися, пожелтевшими и местами порванными.

Уже в прихожей Беверли обернулась и коротко произнесла:

– Спасибо.

И тут впервые за все время их разговора это слово, представлявшее собой лишь дань вежливости, пробило броню, которой после смерти мужа окружила себя Сиобхан. Миссис Тернер сникла и, в один миг забыв о роли радушной хозяйки, стала тем, кем была на самом деле, – одинокой, всеми покинутой несчастной женщиной.

– О боже, – прошептала она. Сигарета, которую она, казалось, никогда не выпускала из рук, упала на пол. Провожая Беверли, Сиобхан смогла вымолвить только: – Прошу вас, я очень устала…

Из дверного проема на Беверли смотрела стареющая одинокая женщина, в глазах которой застыли слезы. Отвернувшись, Беверли зашагала прочь от дома, прижимая к груди шесть тяжелых картонных папок. Впереди ее ждала бессонная ночь. Вот только приблизит ли ее эта ночь к разгадке?

Вот уже несколько дней Хартман безуспешно пытался разобраться в собственных чувствах. Напрасно он уговаривал себя, что самое страшное позади, что наконец-то перед ним – впервые со дня появления в его жизни Розенталя – забрезжила пусть слабая, но все же надежда. Надежда, что все как-нибудь устроится и образуется. Приняв совет Айзенменгера как руководство к действию, он привел образцы тканей Миллисент Суит в надлежащий порядок, написал коронеру письмо с кучей извинений за «случайную ошибку», и теперь ему казалось, что у него есть все основания для оптимизма. Правда, Патриция Боумен, узнав о случившемся, провела с Хартманом долгую и весьма неприятную для него беседу, а после телефонного разговора с коронером у него защемило анальный сфинктер, но теперь, думал он, худшее позади. Главное, что коронер принял решение не проводить слушания по делу о смерти Миллисент Суит и, стало быть, имя Хартмана не станут трепать публично. К счастью, ему удалось убедить Каупера, что смерть девушки в любом случае была вызвана естественными причинами, а что до его ошибки в диагнозе, то от этого не застрахован ни один врач.

Однако одного самоубеждения Хартману было мало.

Что если узнает Розенталь?

В глубине души Хартмана прочно засел страх перед этим человеком, который, как ему казалось, был способен на все. А что если он и вправду все узнает? Достаточно будет одной неосторожной фразы или, возможно, еще одной взятки, еще одного шантажа. Хартман ни минуты не сомневался, что, стоит Розенталю получить о нем полную информацию, и он исполнит свою угрозу.

И если даже Розенталь не узнает о его действиях сам, все равно остается Айзенменгер. Этот человек как будто заранее знал, что смерть Миллисент носит чрезвычайно странный характер, и, судя по всему, он ни перед чем не остановится, чтобы докопаться до правды. Если он выяснит, что смерть эта не только странная, но и неестественная, ничто не помешает правде всплыть на поверхность. Этого Хартман боялся больше всего.

Сейчас он походил на паука, который сломя голову убегает от ребенка, вознамерившегося посмотреть, что будет, если по очереди отрывать у несчастного все лапки.

– Привет, Марк.

Хартман был настолько поглощен собственными мыслями и страхами, что, услышав приветливый, почти дружеский голос – голос, который он так хорошо знал и которого так боялся, – буквально подскочил на месте.

– Что с вами, друг мой? – В голосе прозвучала искренняя забота, будто Розенталя и в самом деле беспокоило душевное состояние профессора Хартмана. – Что-нибудь стряслось?

Хартман принялся разубеждать его.

Они стояли у ворот медицинской школы, и в обе стороны от них уходила высокая глухая стена из красного кирпича. Вечерний воздух постепенно наполнялся сыростью, холодало.

– Я подумал, почему не проведать старого друга, – как ни в чем не бывало продолжил Розенталь, – и убедиться, что он по-прежнему жив и здоров.

Розенталь был одет в черное шерстяное пальто, которое придавало ему несколько зловещий вид. В свете фонарей клубился выдыхаемый им пар, и Хартман не заметил холодного блеска в его глазах.

– Так вы утверждаете, что в нашем деле проблем нет?

Хартман затравленно посмотрел на Розенталя, стараясь понять, вызван его вопрос лишь подозрениями или же его собеседник что-то знает. Однако лицо Розенталя не выражало ровным счетом ничего.

– Никаких, совершенно никаких, – промямлил Хартман. Ему показалось, что его слова прозвучали довольно убедительно.

Розенталь моментально расплылся в улыбке и выпрямился, отчего ужас, сковавший Хартмана, начал понемногу отступать.

– Хорошо, просто замечательно! – произнес Розенталь, после чего добавил уже менее дружелюбным тоном: – Но вы все-таки заставили меня поволноваться.

Наступила очередь улыбнуться Хартману. К улыбке он присовокупил:

– Все идет прекрасно. Никаких поводов для беспокойства.

– Великолепно!

Вдруг дружеская улыбка резко сползла с губ Розенталя. Две – всего лишь две – секунды, превратившиеся для Хартмана в вечность, он пристально смотрел на патологоанатома матово-голубыми, с затаившейся в их глубине смертью глазами, и тому показалось, что Розенталь знает все. Этот немигающий взгляд гипнотизировал Хартмана, словно вырывая его из окружающего мира, и профессор не понял, а скорее почувствовал всем своим существом, что он обречен.

Улыбка вернулась на лицо Розенталя так же внезапно, как и исчезла. Оба – и Хартман, и его незваный гость – облегченно вздохнули.

– Полагаю, все кончилось, – произнес Розенталь. – Теперь, думаю, все.

Не веря собственным ушам и все еще находясь во власти страха, Хартман послушно, словно китайский болванчик, закивал:

– Да, да.

– В таком случае у меня есть для вас кое-что. – Розенталь извлек из левого внутреннего кармана пальто нечто, обернутое в коричневую бумагу и перехваченное бечевкой, и протянул Хартману.

Приняв подарок, профессор уставился на него с тем же изумлением, с каким, вероятно, две тысячи лет назад люди внимали Нагорной проповеди.

– Что это? – спросил он и, опасаясь, не шутка ли это, добавил: – Видеокассета?

Продолжая улыбаться и смотреть на него ледяными глазами, Розенталь кивнул.

– Но… но почему? – Хартман крепко сжал в руке подарок. Освободиться от настороженности ему мешало недоверие, рождавшее в нем новые подозрения.

– Скажем так: она мне больше не нужна.

Хартман едва не расплакался. Он прижал пакет к груди, потом, словно о чем-то вспомнив, произнес:

– Но вы говорили, что у вас остались копии. Что с ними?

Розенталь покачал головой и, взяв в свою руку ладонь Хартмана, сказал:

– Они уничтожены. Я подумал, что в качестве подарка достаточно будет и одной кассеты. Своеобразный дружеский жест, если угодно.

Розенталь выпустил руку Хартмана и уже повернулся, чтобы уйти, когда его остановил вопрос патологоанатома:

– И вам больше ничего от меня не нужно?

Не оборачиваясь, Розенталь произнес:

– Все, что нужно, сделано. Все.

Они легли в постель, стараясь не касаться друг друга, – как будто молча приняли такое странное решение. В ту ночь они вообще не занимались любовью, Айзенменгеру было достаточно просто лежать рядом с Еленой, чувствовать ее дыхание, ощущать ее тепло.

Выключив бра над кроватью, Елена сказала:

– Мне всегда казалось, что уж я-то умею держать себя в руках. Как я ошибалась! Всего за два дня Аласдер, кем бы он ни был, показал мне, кто я есть на самом деле. Вот что мучает меня больше всего.

Айзенменгер пробурчал в ответ что-то неразборчивое.

– Что?

– Человек, я сказал. Елена, ты живой человек – вот и все, что это показало.

Она задумалась:

– Дура, правильнее сказать.

Он рассмеялся:

– Это одно и то же. – Ему было приятно, что она засмеялась вместе с ним.

– Джон? – прозвучал через несколько минут голос Елены, когда, казалось, прошла целая вечность и сон уже понемногу смежил им веки.

– Да?

– Что происходит, Джон?

– А?..

– Так ты знаешь или нет?

– На этот вопрос я смогу ответить завтра, когда разберусь с маленькой странностью, которую обнаружила Белинда.

– Значит, все действительно очень серьезно?

– Боюсь, что да, – ответил Айзенменгер, и Елена уловила в его голосе нотку горечи, от чего ей стало как-то не по себе.

– Тогда что это? – спросила она.

Он ответил не сразу:

– Очень похоже, в графиках Белинды прячется коварный убийца.

Они договорились, что Айзенменгер заедет за ней в шесть, а пока Елена решила посвятить свободное время насущным делам и с головой погрузилась в житейские проблемы мистера Кодмана, вызванные растратой и нарушением условий досрочного освобождения. Елена не просто работала вполсилы – она чувствовала, что не может сосредоточиться. В ее сознании все звучали загадочные и пугающие слова Айзенменгера, сказанные накануне; они преследовали ее всюду, за что бы она ни бралась, стараясь отвлечься. Справиться со своим состоянием Елена не могла. То и дело перед ее мысленным взором возникало сосредоточенное, суровое лицо Айзенменгера. Она и раньше замечала, что, стоит доктору задуматься, его лицо тотчас принимает отрешенное выражение – но лишь затем, чтобы через несколько минут озариться улыбкой понимания. Айзенменгер как будто знал конечную цель своих умозаключений, искал недостающие звенья мыслительной цепи, тянувшейся от безответных вопросов к разгадке, то есть к истине.

Елена решила заняться приготовлением ужина, хотя есть ей совершенно не хотелось. Скорее она затеяла это для того, чтобы как-то отвлечься от мрачных мыслей и скоротать время до приезда доктора. Но едва она ступила на кухню, как появился Айзенменгер. Под мышкой он сжимал бутылку вина. Хотя он и выглядел усталым, глаза его радостно светились. Во всем его облике было что-то необычное, но что именно, Елена не могла распознать.

– Ну? – накинулась она на него прямо с порога, но доктор ответил не сразу. Сняв пальто, он прошел в комнату и, улыбнувшись, сказал:

– Почему бы нам не выпить вина?

«Боже мой! Ну почему он так действует мне на нервы?» – подумала Елена, но вслух произнесла совсем другое:

– Есть какой-нибудь прогресс?

– Еще бы! Дело постепенно проясняется. – Айзенменгер на секунду остановился, будто взвешивая каждое свое слово. – Определенно проясняется.

Теперь, глядя в глаза доктору, Елена поняла, что означает необычное выражение его лица.

Айзенменгер боялся. До этого момента она ни разу не видела, чтобы он чего-нибудь боялся, и это ее порой настораживало. Елена не успела ничего сказать, как доктор оживился:

– Ты готовишь? Отлично!

Он прошел мимо нее на кухню, и ей оставалось лишь проследовать за ним.

– Джон? – Она коснулась его руки и спросила: – В чем дело?

Он хотел было ответить, что все в порядке, но замешкался и перевел разговор на другую тему:

– Просто хочу есть. Ты будешь готовить, а я рассказывать.

Она начала заниматься ужином, а он стоял рядом, разливал вино и наблюдал за ней. Его почему-то удивило, как ловко Елена управляется с кухонной утварью. С другой стороны, почему это должно вызывать удивление? Елена никогда не была замужем, жила одна и, естественно, должна уметь готовить. Сам же он в этом вопросе был абсолютно беспомощным, что, впрочем, касалось всех сторон жизни одинокого мужчины. Будучи женатым, он не задумывался над бытовыми проблемами, потом жил с Мари, так что всегда было кому его накормить. По крайней мере, Айзенменгер никогда не утруждал себя сложными произведениями кулинарного искусства, а специализировался на чем-нибудь попроще, что не требовало особого мастерства, быстро готовилось и вкусно.

Вино оказалось недурным, и после первого бокала Айзенменгеру захотелось выпить еще, но при этом он понимал, что времени мало, что до сегодняшнего вечера они слишком медленно вели расследование. Теперь же все менялось. Сосредоточиться оказалось нелегко. Что-то внутри его самого упорно мешало Айзенменгеру, отбросив эмоции, открыто посмотреть в глаза правде.

– Итак, – наконец заговорил он, – начнем сначала. Что мы имеем? Молодая девушка умерла от множественного рака. Болезнь развилась очень быстро, в течение недели, а может, еще быстрее.

Елена возилась с приправами, закладывая их в кухонный комбайн.

– Ты утверждал, что это невозможно.

– Знаешь, говорят, что в медицине невозможного не существует. Но то, с чем мы столкнулись… это все равно что круглый год каждую неделю угадывать выигрышные номера лотерейных билетов.

– Отсюда первый вопрос: как объяснить с точки зрения биологии возможность случившегося? И второй: связано ли это с работой Миллисент в «ПЭФ»? В частности, с инцидентом в лаборатории.

– Первый вопрос является ответом на второй, – заметил Айзенменгер, что-то помечая в записной книжке. Слова доктора прозвучали как высказанная вслух неоконченная мысль.

– Что это значит?

Он оторвался от своих записей и поднял взгляд на Елену, но по его лицу невозможно было сказать, готов ли он дать исчерпывающий ответ на ее вопрос. Елена только что вынула из холодильника эскалопы, положила их на разделочную доску и теперь выжидательно смотрела на Айзенменгера.

– Весь день мы с Белиндой бегали по медицинской школе, демонстрируя разным людям цепочки ДНК, полученные ею якобы при изучении подделки, которую ей не удавалось идентифицировать. Времени и сил это отняло уйму, но, во-первых, мы и сами не профаны, а во-вторых, нам, можно сказать, повезло. Теперь я могу сказать, что это такое.

– И?

– Ты знаешь, что такое ретровирус?

Елена покачала головой.

– Вирусы – это относительно небольшие сгустки нуклеиновой кислоты – генетического материала. Они существуют в так называемых протеиновых пакетах. Как и люди, они заинтересованы только в одном – в самовоспроизводстве. Поскольку собственных генов у них кот наплакал, вирусы используют для размножения гены человека. Для этого вирусы проникают в клетки человеческого организма и заставляют наш внутриклеточный механизм производить их копии. Гены, которые они несут в себе, – просто инструменты, с помощью которых они добиваются своих целей. В о многих вирусах гены, как и у нас, состоят из ДНК, но ретровирусы предпочитают РНК. Это означает, что, прежде чем приниматься за работу в клетке, им приходится превращать свою нуклеиновую кислоту в ДНК, используя метод так называемой обратной транскриптазы. То, что обнаружила Белинда, является вариантом ДНК генного материала для ретровируса.

Об ужине они оба забыли – так захватила их тема разговора.

– Значит, смерть Миллисент была естественной? Ты это хочешь сказать?

Доктор коротко рассмеялся:

– Если Бог когда-нибудь создаст вирус наподобие это го, это будет означать, что у него кончилось терпение. Нет, смерть Миллисент Суит была не более естественной, чем смерть самоубийцы, засунувшего в рот дуло пистолета и нажавшего на курок. Это был искусственно созданный вирус. Я думаю, это Протей.

– О, ради бога, Люк…

– Тебе хорошо, Бев? Или тебе хочется, чтобы я сделал так?..

Люк чуть приподнял бедра, одновременно с этим положив большие ладони на лобок Беверли, и принялся круговыми движениями поглаживать его. Потом его руки заскользили по ее животу вверх к груди. Он нежно сжал ее соски кончиками пальцев. Беверли стояла на коленях, выгнув спину и упираясь руками в его бедра. Он принялся целовать ее шею, потом, ничего не говоря, подтолкнул партнершу вперед, и она, подчинившись, опустилась. Теперь выгибал спину он, а она лежала с закрытыми глазами, приоткрыв рот, всем своим существом ощущая каждый его толчок. Когда Люк, все еще оставаясь в ней, наклонился вперед и коснулся губами ее соска, Беверли почувствовала, что еще чуть-чуть, и наступающий оргазм поглотит ее целиком.

Люк скоро кончил, но оставался в ней еще несколько минут, двигаясь медленно, медленно возбуждая, словно дразня. Когда он наконец вышел из нее, Беверли почувствовала, как ей его не хватает, как ей хочется, чтобы эта сладкая пытка продолжалась вечно. Но ее ждала работа. Приподнявшись на локтях, она повернула голову и через плечо увидела улыбавшееся лицо Люка. Беверли вздохнула, улыбнувшись в ответ, спросила:

– Теперь что-нибудь поесть?

Продолжая улыбаться, Люк шлепнул ее по ягодице:

– А ты как думала?

Они перебрались за маленький кухонный столик, освещенный тусклыми неоновыми лампочками. Люк с аппетитом поглощал сандвич с помидорами и сыром, Беверли потягивала пиво из бутылки. Изредка поглядывая на Люка, она видела, что тот не спускает глаз с ее грудей, прикрытых полупрозрачным шелковым халатом. Ей всегда нравилось ловить на себе жадные похотливые взгляды. Начинать тревожиться надо, когда перестанут смотреть. Мужчины всегда смотрят на это, и Беверли предпочитала, чтобы смотрели на ее грудь, а не на сиськи потаскух.

– Ты сделал то, о чем я тебя просила?

Рот Люка был полон; жевал он, как всегда, методично и не спеша. Глядя на сандвич, постепенно исчезавший в его утробе, Беверли ощущала себя свидетелем не биологического, а геологического процесса. Сам же Люк с любопытством посмотрел на свою любовницу, и движение его челюстей замедлилось, но не прекратилось. Он проглотил последний кусок не потому, что полностью пережевал его, а потому, что Беверли ждала ответа.

– Пожар? В лаборатории «ПЭФ»? – спросил он.

Она кивнула, а он поджал губы и задумался. Прежде чем ответить, Люк достал из холодильника бутылку пива, открыл ее и, приложившись губами к холодному стеклу, выпил половину ее содержимого. Освежающая влага побежала по его горлу, заставляя адамово яблоко двигаться вверх-вниз при каждом глотке. Теперь он был готов говорить.

– А зачем тебе это знать?

Беверли не первый год была знакома с Люком, но его манеры отвечать вопросом на вопрос она никогда не понимала. Она всегда усматривала в этом что-то нехорошее – вот и сейчас она почувствовала в словах Люка отчуждение, даже некоторую враждебность. Обращаться к коллегам с просьбами, зачастую неофициально, – обычная практика. Такая взаимопомощь порой оказывалась куда более действенной, чем предписанные уставом методы сотрудничества. Так в чем же дело? Он и сам не раз обращался к ней за помощью, и Беверли не впервые доводилось просить его том же.