Текст книги "Тихий сон смерти"

Автор книги: Кит МакКарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Неблизкий же путь ты проделал, чтобы повидаться со мной, Карлос.

– Думаю, вы догадываетесь почему, профессор.

Штейн посмотрел на своего гостя, и рот старика непроизвольно приоткрылся, сделав видимым шевелившийся, словно змея, язык. Впрочем, это была обычная манера старика. Стены дома продолжали сотрясаться от порывов дождя и ветра, но и они не могли заглушить громкое дыхание профессора. Несколько долгих минут Штейн и Карлос молча смотрели друг на друга – седой профессор и молодой лаборант, потом старик медленно произнес:

– Протей.

– Мы с вами остались последними, профессор. Понимаете? Остальные либо умерли, либо исчезли.

Потрясение, вызванное словами Карлоса, на миг лишило Штейна дара речи, но уже в следующий момент он произнес:

– Умерли? Исчезли? Что ты имеешь в виду?

– Милли была первой. Она умерла от рака.

Лицо Штейна исказила гримаса отчаяния, в голосе звучала растерянность:

– Первая? Что ты имеешь в виду?

– Джастин взорвали, ее разнесло на куски, а потом через день или два исчез Жан-Жак. Всего за несколько дней до этого при странных обстоятельствах погиб Тернер.

Карлос видел, как Штейном овладевает смятение.

– Нас убивают, профессор, – терпеливо продолжил он свои объяснения. – Всех, кто работал по проекту «Протей».

Но смысл услышанного медленно доходил до старика. Он недоверчиво смотрел на Карлоса, и лицо его постепенно становилось все более мрачным. Штейн встал, сделал несколько шагов по комнате, потом снова опустился в кресло, и Карлос заметил, как на его воспаленных глазах выступили слезы. Теперь он старался говорить как можно спокойнее.

– Я думаю, мы тоже в этом списке.

Откуда-то из глубины дома послышался странный треск. Звон разбитого стекла. Оба – и Штейн, и Карлос – обернулись на звук.

– Что это? – выдохнул перепуганный старик.

Карлос пожал плечами, но на лице его читался не меньший испуг. Он встал и направился к двери, ведущей в прихожую. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как она широко распахнулась и на пороге появились сперва Елена, потом Айзенменгер с Бочдалеком. Странное шествие замыкал Алан Розенталь. При виде этих людей Карлос остолбенел, закрыл глаза и в отчаянии прошептал:

– Вот черт…

Розенталь велел Карлосу сесть обратно в кресло, а Елене и Айзенменгеру указал на два стула, которые Бочдалек услужливо притащил из кухни. В результате получилась весьма умильная картинка, прямо-таки идеальная для группового фото. Именно такие фотографии, на которых запечатлены уже давно умершие люди, годами хранятся в семейных альбомах.

Страх покинул Штейна, и старик воспылал возмущением, в других обстоятельствах объяснимым. Будучи известным ученым, человеком заслуженным и уважаемым, он прямо-таки трясся от фамильярности, с которой ему сейчас пришлось столкнуться. Едва четверо незваных гостей вошли в его комнату, он закричал на Розенталя, резонно рассудив, что он является главой этой шайки:

– Как вы смеете? Кто вы вообще такие? По какому праву вы вламываетесь в мой дом?

И вдруг он узнал Розенталя. Лицо профессора моментально преобразилось, и, обессилев, он рухнул в кресло, произнеся только:

– А, это вы…

Розенталь не оценил этого признания. Развалившийся на диване Бочдалек держал всю компанию под прицелом, и гнев профессора вызвал у него приступ веселья:

– Так вы и есть профессор? Самый умный?

Штейн с негодованием посмотрел на него.

– Может кто-нибудь объяснить мне, что происходит? – Повернувшись к Карлосу, он добавил: – Ты знаешь этих людей?

Но Карлос пребывал в не меньшей растерянности. Заговорил Айзенменгер:

– Возможно, профессор, нам следует представиться. Меня зовут Джон Айзенменгер, это мой коллега, Елена Флеминг. Имена этих двоих, – он указал на сидевшего на диване Бочдалека и ходившего взад-вперед по комнате Розенталя, – мне неизвестны. У этого вообще несколько имен, одно из них, как я понимаю, Розенталь, а его приятель, боюсь, мне известен не более, чем вам.

Бочдалек склонил голову в знак приветствия, но назваться не захотел. Впрочем, для Штейна это не имело никакого значения.

– Эти двое прибыли сюда, чтобы раз и навсегда закрыть проект «Протей», – завершил представление Айзенменгер.

– О господи!.. – прошептал Карлос.

Наконец Штейн начал ориентироваться в ситуации. Повернувшись к Розенталю, он задумчиво произнес:

– Стало быть, вы приехали убить нас?

Розенталь тем временем осматривал комнату. Не глядя на Штейна, он произнес:

– Эксперимент «Протей» закончен, профессор. Результаты положительные.

Когда Штейн недоуменно уставился на Розенталя, в разговор вмешался Айзенменгер:

– Эффективность Протея доказана. Вы хорошо поработали, профессор.

Старик воспринял комплимент так же, как воспринял бы клочки кошачьей шерсти, обнаружив их на ковре гостиной.

– Присмотри за ними, я проверю дом, – стоя у окна, приказал Розенталь Бочдалеку.

Тот кивнул, и Розенталь вышел, неслышно ступая по голым половицам.

Воспользовавшись паузой, Елена обратилась к Карлосу:

– Что произошло во время пожара? С чего он начался?

Карлос посмотрел на Штейна и сказал:

– Мы думали, что Протей станет просто высокотехнологичным инструментом для исследований рака. Методом, с помощью которого можно вызывать раковые образования в клеточных системах для последующего их изучения. А потом мы узнали, что речь идет о совершенно ином его назначении.

Штейн поднял воспаленные глаза на Елену и Айзенменгера:

– Это не моя вина. Мы были уверены, что занимаемся чем-то действительно нужным. Помогаем бороться с раком. Этому я посвятил всю свою жизнь. Потом мы узнали, что делаем нечто прямо противоположное. Мы узнали, что кто-то перехватил проект и ловко превратил его в убийцу. Протей – это биологическое оружие, какого еще не знало человечество.

Бочдалеку все это показалось весьма интересным. Он с неподдельным удивлением спросил:

– Неужели?

Проигнорировав его вопрос, Штейн повернулся к Елене:

– Вы должны мне поверить. Когда я получил финансирование от «ПЭФ», проект выглядел именно так. Все мы, и Карлос в том числе, думали, что разрабатываем новую систему лечения онкологических заболеваний. Проект был украден, но только не мной.

– Тогда кем? – спросила Елена.

Глядя на Карлоса, Штейн произнес:

– Робином Тернером.

Розенталь переходил из комнаты в комнату, осматривая содержимое стенных шкафов, заглядывая во все уголки, не забывая обследовать через окна пространство вокруг дома. Как он и ожидал, везде было пусто. Все было промерзшим, запылившимся и не несло на себе никаких следов человеческого существования, за исключением одной большой комнаты, занимавшей дальнюю часть верхнего этажа дома. Из ее окон открывался широкий вид на северную часть острова и просматривалась единственная дорога, начинавшаяся у дома и уходившая к горизонту. Уверившись, что никто им не помешает – кому придет в голову в такую погоду совершать долгий путь, чтобы навестить никчемного старика? – он вернулся в ту самую комнату, которая представляла собой наполовину кабинет, наполовину лабораторию. Розенталь не имел опыта исследовательской работы и не был знаком с научным оборудованием и инструментами, но поразился, насколько сложной и современной оказалась аппаратура Штейна. А сколько здесь разнообразных приборов и устройств! От нечего делать он пробежал взглядом по некоторым из них: его окружали центрифуги, холодильники, морозильные камеры – и это лишь те приборы, назначение которых он мог определить, прочее же оборудование лаборатории было для него совершенно незнакомо.

Потом Розенталь покопался в груде папок и бумаг, разбросанных по письменному столу и кипами громоздившихся на полках стеллажа в дальнем углу комнаты. Вряд ли он мог понять их содержание, но одно название узнал безошибочно: Протей.

Карлос никак не отреагировал на слова Штейна, тогда тот продолжил:

– Тернер человек умный, талантливый ученый, но при этом беспринципный, хотя в то время я этого не знал. С самого начала он, вероятно, понял скрытый военный потенциал Протея и убедил «ПЭФ», что на этом можно заработать куда больше, чем на очередных противораковых лекарствах.

– Тернера убили, – спокойно заметил Айзенменгер.

Потрясенный Штейн несколько секунд молча смотрел на доктора.

– Убили? Кто?

Айзенменгер кивнул в сторону Бочдалека:

– Думаю, этот.

Штейн перевел взгляд на напарника Розенталя, и Бочдалек в подтверждение версии Айзенменгера с ухмылкой склонил голову. Профессор бросил на Бочдалека уничижительный взгляд и вновь повернулся к Айзенменгеру.

– Что бы он ни сделал, ученым он был хорошим.

Розенталь вернулся с папкой в руках и, улыбаясь, помахал ею Штейну:

– Продолжаете работу по Протею, я правильно понимаю, а, профессор?

Штейн взглянул на папку:

– Кто-то же должен найти способ борьбы с тем, что мы сделали.

– Вам удалось? – с надеждой спросил Карлос.

Штейн покачал головой, охваченный, по-видимому, стыдом и раскаянием.

Розенталь поспешил успокоить старика:

– Ну и ничего. Поражение терпят и лучшие умы. И все-таки я рад, что наткнулся на это. Попадись эта папочка кому-нибудь на глаза, неприятностей было бы не счесть. – Он сунул папку в большую дорожную сумку и повернулся к Бочдалеку. – Подождем до темноты. – И уже для остальных добавил: – Теперь мы можем подождать, время расстаться еще не пришло. Будете хорошо вести себя, обойдемся без веревок, но как только кто-нибудь из вас перестанет быть паинькой, боюсь, придется принять меры ко всем, а это, поверьте, будет весьма неприятно. Вам ясно?

– Мы можем прекрасно провести время, – добавил Бочдалек. – Можем, например, ради развлечения дослушать историю. – Он довольно ухмыльнулся.

Розенталь сел за стол, стоявший у окна. Айзенменгер спросил у Штейна:

– Значит, «ПЭФ» перевел вас на Роуну. Вам не приходило в голову, зачем они так далеко вас упрятали?

Старик покачал головой:

– Я был таким наивным! Старлинг так убедительно говорил, что проект имеет для компании первостепенную важность, что идеей борьбы с раком заинтересовались еще несколько компаний. Мне сказали, что для нас Роуна – самое безопасное место. Я поверил.

Карлос вышел из состояния задумчивости:

– Я все-таки не понимаю, как можно было не заметить, что происходило у нас под носом.

Штейн тихим голосом произнес:

– Потому что Протей изначально был близок к биологическому оружию. И любую модификацию, которую предлагал Тернер, легко можно было расценить как совершенствование моей первоначальной идеи. Даже чувствительный к температуре стартер казался мне тогда вполне логичным и резонным дополнением всей системы.

В разговор вмешалась Елена:

– А что насчет того несчастного случая? Что случилось тогда?

Ей ответил Карлос:

– На Роуне царила тоска смертная, и после работы заняться было нечем. Это из-за погоды, из-за отсутствия нормального человеческого общества, из-за перегрузок на работе. Само собой, кто-то с кем-то сближался, и отношения между нами переставали быть чисто деловыми. И, черт побери, после стольких месяцев такой вот жизни и вынужденного воздержания я смотрел на каждую дырку в стене! Ну, я и влюбился в Милли. Думаю, я ей тоже немного нравился, не так чтобы очень, но нравился. Тернер тоже посматривал на нее. Джастин сошлась с Жан-Жаком, так что мне ничего другого не оставалось. – Карлос на несколько секунд замолчал, может быть, на него нахлынули сентиментальные воспоминания, а может, какие-то другие, не столь приятные мысли. – Я думаю, ей было жалко нас. – Он печально улыбнулся. – Во всяком случае, я так думаю. – И снова, глубоко вздохнув, он опустил глаза к полу. – Она пыталась водить за нос и Тернера, и меня, но у нее ничего не получилось.

Бочдалек скабрезно ухмылялся; Елена видела, как он облизал сперва верхнюю, потом нижнюю губу.

– Приходилось с этим мириться. Милли была счастлива – прежде она, наверное, не становилась объектом столь пристального внимания мужчин, – а я был влюблен в нее. Разумеется, Тернер был для нее лучшей парой, а что мог дать ей младший научный сотрудник? – Все это начинало походить на исповедь. Карлос вспоминал, и вспоминал, возможно, лучшее время своей жизни. Теперь, после смерти Милли, события тех месяцев обрели для него совершенно иной смысл, отношения с Милли казались ему чище и благороднее. – Думаю, я бы все это пережил, если бы Тернер не стал в ультимативной форме предъявлять на нее права. Он приперся ко мне надутый и злой как черт. Стал требовать, чтобы я вышел из игры, потому что, дескать, он такой важный, а я никто.

– Ну и что было потом?

– Я послал его куда подальше. Одно дело – заставлять меня мыть пробирки, и совсем другое – пытаться запрещать проводить время с тем, с кем мне нравится.

– И он отстал?

Карлос усмехнулся:

– Ну да. Когда настало время переходить от угроз к действиям, у него кишка оказалась тонка.

– А как поступили вы?

– Ну, выпил для начала. Немного. Потом, если память не изменяет, уснул. Потом пошел искать Милли. Я хотел рассказать ей, что мне наговорил этот придурок. – Не дожидаясь очередных наводящих вопросов, Карлос продолжил: – Она, как мне сказали, была в лаборатории, и я отправился к ней. Но лучше бы я этого не делал, потому что Тернеру пришла та же самая мысль. Он оказался там раньше меня. Когда я вошел, он уже разговаривал с Милли. Тернер стоял у вытяжного шкафа ко мне спиной, но услышал, как я вошел, и оглянулся через плечо. Я, наверное, выглядел разъяренным, потому что Милли подскочила ко мне и попыталась помешать подойти к Тернеру. Я отпихнул ее.

Штейн слушал его и грустно качал головой.

– Никакого конкретного плана действий у меня не было, я даже не знал, что скажу в следующий момент, но тогда мне это было все равно. Я хотел сказать Тернеру, что не позволю ему так обращаться с Милли, и подскочил к нему. Началась ссора. Все это выглядело совсем не по-джентльменски: мы стояли друг напротив друга и, брызгая слюной, поливали друг друга грязью. Потом – не помню, кто начал первым, – мы стали толкаться, лягаться… Само собой, на шум сбежались все. Помню, все пытались нас разнять, и только Жан-Жак, как я успел заметить, откровенно наслаждался зрелищем.

Штейн, который, видимо, только сейчас начал понимать, что же на самом деле произошло в тот день в лаборатории, проговорил:

– У меня не было ни малейшего представления, что там творилось. Я… – Он пожал плечами и улыбнулся. – Я ничего не видел, кроме работы.

– Вот тогда-то началось самое жуткое; я говорю жуткое, поскольку решил, что он вовсе не заслуживает Милли, у этого подонка нет даже права на жизнь. Что меня так взбесило? Тернер наговорил мне столько гадостей, в том числе и о моем происхождении. В общем, повел себя как самый настоящий расист. А тут еще Жан-Жак начал меня подначивать. Он тоже терпеть не мог Тернера, считал его высокомерной сволочью. Словом, атмосфера накалилась до предела, и тогда-то все и произошло. Я ничего не видел вокруг себя, мне просто хотелось убить этого гада. К этому моменту нас уже растащили по разным концам комнаты, и мы буквально озверели. Он повернулся, чтобы наброситься на меня, я схватил первый попавшийся мне под руку предмет и швырнул ему в голову. Это была водяная баня, полунаполненная. Если бы я попал в него, может, на этом все и закончилось бы. Но он успел уклониться, и на какой-то миг мне показалось, что он стоит и представляет, как ковыряется скальпелем в моих внутренних органах. Я так отчетливо себе это вообразил… Но тут баня разлетелась на куски, и все понеслось в тартарары. Раздался невероятный грохот. Баня влетела в вытяжной шкаф. Перебила все склянки, повсюду расплескалась вода. Капли попали на соединения электрических проводов. Что-то жутко зашипело, посыпались искры, шкаф наполнился паром или дымом, а потом послышался тихий хлопок и начался пожар. Только тогда я перевел взгляд на Тернера. Тот стоял с каменным лицом, словно получил удар обухом по голове. А когда вышел из оцепенения, принялся кричать. Он орал, как… Ни одного связного слова, даже ругательства. Просто истошный вопль. И вот наши взгляды встретились. В глазах Тернера я увидел такое… Описать это невозможно. Никогда в жизни я не видел такого лица. И таких глаз. В них был страх. Нечеловеческий страх.

Карлос в очередной раз прервал свой рассказ. Тогда за него продолжил Штейн:

– Огонь распространялся с невероятной быстротой. Здание лаборатории было деревянным и к тому же полуразвалившимся. Конечно, там имелись огнетушители, но почти все они не работали, а от исправных пользы было немногим больше. В общем, единственное, что нам оставалось, это выбежать на улицу. – Сказав это, Штейн опустил голову на грудь и глубоко задумался. – Тернер признался мне на следующий день. Карлос правильно заметил, он был смертельно напуган. Поначалу я все не мог понять почему. Верно, настроение у всех было препаршивейшее, но только Тернер пребывал в состоянии панического ужаса. – Старик перевел взгляд на Карлоса. – Помнишь?

Ариас-Стелла медленно наклонил голову, будто силясь вспомнить события того злосчастного дня. Штейн повторил свой вопрос:

– Он же был перепуган, разве не так? – и, обращаясь уже к Айзенменгеру и Елене, добавил: – Тогда он и признался, что работал над параллельным проектом. Он взял за основу Протей и красиво повернул его в другом направлении.

– Красиво?! – От негодования Карлос аж подскочил на месте.

Бочдалек, до этого не вступавший в разговор, неожиданно подал голос. Он задал вопрос совершенно невинным тоном, совсем как зритель в кинотеатре, интересующийся каким-то особенно занимательным трюком:

– А что это вообще такое, Протей?

Внезапно в разговор вмешался Розенталь:

– Тебе вовсе ни к чему это знать.

На что Бочдалек удивленно поднял глаза:

– Да неужели?

– Ты не должен знать больше, чем следует. Ты не забыл этого?

Бочдалек расплылся в улыбке и помахал револьвером.

– Насколько я понимаю, тот факт, что я знаю, что сегодня эти четверо умрут, для меня уже повод побеспокоиться о собственной безопасности.

Розенталь не счел нужным отвечать что-либо своему напарнику. Дескать, дело твое. Тогда Бочдалек повернулся к Штейну и громким шепотом произнес:

– Он любит меня.

– И вы действительно не имели никакого представления? – спросила Елена у Штейна.

– Нет. Наши научные интересы практически не пересекались. Я занимался системой культуры, Тернеру я поручил совершенствование самого Протея. А результаты, о которых он мне докладывал, оказались, как я потом понял, сфальсифицированными.

Карлос раздраженно прервал старика:

– Ну какое это теперь имеет значение? Тернеру пришлось сообщить нам, что Протей представляет собой нечто большее, чем просто очередную модель рака, и что из-за пожара все мы, возможно, стали носителями этого вируса. А то, что Протей безжалостный убийца, мы знали и без него.

Бочдалеку пассаж Карлоса показался восхитительным. Он проникался все большим интересом к этой истории. Сидевшая рядом Елена начала с опаской поглядывать на своего соседа.

Штейн между тем продолжал:

– Он показал мне свои записи, все по порядку. Это было что-то невероятное… – Профессор на секунду умолк, чтобы посмотреть на Карлоса, потом продолжил: – Он проделал фантастическую работу. Тернеру удалось свести в единое целое огромное количество онкогенов, промоторов и блокаторов рецессивных генов. Он использовал все три рамки считывания. Результат его работы можно с полным правом назвать произведением искусства. – После этих слов Штейн виновато опустил глаза, словно стыдясь своего восторга. – Это было совершенное оружие.

Теперь уже Карлос вынужден был продолжить рассказ. Получилось это у него безрадостно и даже цинично:

– Так неожиданно выяснилось, что мы работали над биологическим вариантом ядерной бомбы, и, что еще хуже, мы обнаружили, что, скорее всего, носим эту бомбу в себе.

Бочдалек негромко присвистнул. Разговор об оружии явно его возбуждал.

Штейн продолжил:

– Как только мне все стало ясно, я позвонил Старлингу. Тот моментально поднял трубку, будто ждал моего звонка. – Штейн перевел взгляд на Розенталя, который в продолжение всего рассказа профессора молча стоял у окна. Поймав на себе этот взгляд, Розенталь меланхолично проговорил:

– Начало моего романа с Протеем.

– Позвольте, я попробую догадаться, что случилось потом, – предложил Айзенменгер.

Бочдалек закивал.

– Да, да, – начал настаивать он, очевидно забыв совет Розенталя поубавить свое любопытство. По всему было видно, что разворачивавшаяся перед ним драма захватывала его все больше и больше.

– Мистер Розенталь прибывает на остров с одним или двумя коллегами. Он разбирается в произошедшем, а его коллеги берут у всех сотрудников лаборатории анализ крови.

Бочдалек посмотрел на напарника и, не дождавшись от него ответа, обратился к Штейну:

– Это так?

Штейн кивнул, и это еще больше подняло авторитет Айзенменгера в глазах Бочдалека.

– И что дальше? – спросил он у доктора.

– Полагаю, полиция тоже проявила интерес к инциденту в лаборатории. Местный инспектор сунулся было со своими вопросами, но Розенталь быстро взял ситуацию под контроль. Он или кто-то из его коллег сочинил полуправдивую историю о неисправности в электропроводке, что, надо отдать должное, было недалеко от истины – оборудование в лаборатории оставляло желать лучшего. А потому эта сказка не вызывала подозрений у полиции. При этом из протоколов были исключены всякие упоминания о предмете деятельности лаборатории. – Айзенменгер остановился и, повернувшись к Карлосу, спросил: – Вам предложили что-нибудь вроде отступного?

– Перевод в любое выбранное нами место – разумеется, в пределах разумного. Плюс сумма наличными – сто тысяч фунтов без налогов каждому. При условии, что мы будем держать язык за зубами. Нам еще раз напомнили, что мы дали подписку о неразглашении и что в случае нарушения этого обязательства нас ждут самые печальные последствия.

Айзенменгер улыбнулся Розенталю:

– Кнут и пряник? У вас богатый опыт в таких делах, а?

Розенталь, не меняя выражения лица, легким наклоном головы подтвердил догадку доктора. Тогда тот обратился к Штейну:

– А как поступили с вами?

– Я был просто вне себя. Я чувствовал себя подставленным и «ПЭФ», и Тернером. Собирался выступить публично, но потом… – Старик сник и закончил фразу уже совсем на другой ноте: – Потом мне напомнили про подписку о неразглашении, и…

Он замолчал, ему было стыдно. Как ни странно, ситуацию прояснил Розенталь:

– У почтенного профессора есть сын, а у сына – пристрастие к героину. Мы помогли.

Объяснять, в какой именно форме была оказана помощь, он не стал, а Штейну, естественно, не хотелось вдаваться в подробности. Он сказал лишь:

– Когда умерла его мать, мы с сыном отдалились друг от друга. Он покатился по наклонной. Это моя вина.

Айзенменгер повернулся к Розенталю:

– А как насчет Тернера? Когда вы свернули работы по Протею, он, наверное, был огорчен?

Розенталь пожал плечами:

– Его больше заботило, заразился он или нет. Думаю, что перспектива сдохнуть от своего изобретения отбила у Тернера охоту продолжать исследования.

Бочдалек, уже не скрывая интереса, переводил взгляд с Айзенменгера на Розенталя и обратно. И Елена заметила, что ствол его револьвера уже не направлен на доктора. Она даже прикинула, не попытаться ли выхватить оружие из его рук или хотя бы выбить его ногой. Но вот Розенталь…

– Значит, проект закрыли и всех вывезли с Роуны. Кроме вас, профессор, – подытожил Айзенменгер.

– Я решил остаться.

– Почему?

Старик глубоко вздохнул:

– Я намного старше остальных членов группы, и мне просто некуда было возвращаться. Я решил выйти на пенсию и поселиться здесь. А еще я хотел попытаться как-то исправить зло, причиной которого явился.

Айзенменгер задержал взгляд на профессоре несколько дольше, чем делал это до сего момента, затем продолжил:

– А они все ждали результатов анализов, – и, повернувшись к Розенталю, закончил: – Которые оказались сфабрикованными. Вами.

Бочдалек обрадовался словам доктора как дитя. Подобное вероломство привело его в неописуемый восторг. Реакция Карлоса и Штейна оказалась совсем иной. Карлос весь посерел, его лицо мгновенно утратило признаки жизни, голова бессильно упала на грудь.

– Значит, это правда, – тихо, почти шепотом вымолвил он.

Штейн бросил короткий взгляд на Розенталя. Услышанное определенно не укладывалось у него в голове. Затем он повернулся к Айзенменгеру, который грустно кивнул:

– Боюсь, что правда. Во время несчастного случая Протей высвободился, и вы все заразились. Вероятно, после этого огонь стерилизовал очаг заражения, но для вас это уже не имело значения.

Штейн посмотрел на доктора невидящим взглядом, потом опустил глаза:

– Иногда я задумывался об этом. Но я был слишком напуган, чтобы проверить свою догадку.

Теперь заговорил Розенталь. Скрывать что-либо от этих людей уже не имело смысла.

– Когда все анализы дали положительный результат, мы поняли, что у нас проблема. Методов борьбы с Протеем не существует, поэтому все шестеро являлись фактически мертвецами. Но проблема состояла даже не в этом. Вопрос стоял так: как выйти из сложившейся ситуации с наименьшими потерями для «Пел-Эбштейн».

– Какой же вы мерзавец! – отрывисто, с нескрываемой ненавистью проговорила Елена.

Розенталь с деланой признательностью поклонился:

– Можете думать, что вам заблагорассудится, но мне поручили работу. И если посмотреть на все с позиций сугубо практических, то выбора у нас не было. Если бы мы сообщили нашим… хм… друзьям подлинные результаты анализов, то уже через два дня о Протее знал бы весь мир. Им же нечего было терять, они обратились бы в газеты, на радио, на телевидение. Поводов для обвинений у них было предостаточно. Поэтому мы решили использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах. Тернер был уже близок к завершению работы, и представлялось вполне логичным посмотреть, насколько Протей эффективен. Мы сообщили всем, что результаты анализов отрицательные и беспокоиться не о чем, после чего нам оставалось лишь ждать и наблюдать. Рано или поздно кто-нибудь подхватил бы простуду или грипп, которые должны были дать старт Протею. А дальнейшие события позволили бы нам понять, насколько он совершенен.

– И никто ничего не заподозрил? – спросила Елена. – Все так запросто и поверили?

– Тернер потребовал предъявить ему все данные анализов, но и этого ему показалось мало: он решил провести анализы самостоятельно. Однако мы предусмотрели и этот вариант. Ловкость рук, и образцы были подменены сразу после того, как он взял их у себя. Вместо собственной крови он исследовал мою.

В разговор вмешался Карлос:

– Когда Тернер сказал, что он удовлетворен результатами, мы окончательно успокоились. Думаю, все мы тогда решили: раз так, нам ничего другого не остается, как принять предложение «ПЭФ» и покончить на этом. В конце концов, исследования по Протею прекращены, и это был единственный выход.

Айзенменгер задумался над словами Карлоса и посмотрел в лицо Розенталю, чтобы понять, так ли это на самом деле. Но в глазах этого человека он не увидел ничего. Тогда доктор продолжил рассказ:

– Первой умерла Миллисент Суит. Ее смерть оказалась столь внезапной, что «ПЭФ» не успел вовремя взять ситуацию под контроль.

– Она умерла быстро и от множества разнообразных раковых опухолей, – подтвердил догадку Айзенменгера Розенталь. – Протей продемонстрировал свою эффективность. Я бы сказал, даже чрезмерную эффективность, о которой до того момента никто и не подозревал. Совершенно ясно, что смерть Суит не была естественной, и мы не могли допустить, чтобы этот факт получил огласку. Нам пришлось взять ситуацию под контроль.

– Марк Хартман.

– Да. Решить вопрос с ним оказалось проще пареной репы.

Елена время от времени поглядывала на револьвер Бочдалека. Напарник Розенталя держал указательный палец возле курка, но не на курке.

Розенталь зевнул:

– Как ни интересен ваш рассказ, доктор, но на дворе уже ночь, и, полагаю, нам пора заканчивать.

Тем временем буря за окном разыгралась с новой силой. Темнота еще не сгустилась окончательно, но свет, лившийся в окна, уже был достаточно тусклым.

Затянувшееся молчание нарушил Штейн.

– Что вы теперь собираетесь делать? – спросил он. Наверное, это был самый бессмысленный вопрос из всех, которые Розенталь слышал в своей жизни; тем не менее он счел необходимым дать на него исчерпывающий ответ.

– Убрать всех, – беспристрастно произнес он.

– Фосфорная бомба. Очень эффективная вещь – сгорает без следа, так что от вас не останется даже горсти пепла, – любезно пояснил Бочдалек.

– Так же вы избавились и от Жан-Жака?

Бочдалек не успел ответить, потому что в этот момент раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Он эхом прокатился по прихожей и ворвался в комнату. Розенталь как кошка метнулся к окну и осторожно отогнул край занавески. Окинув взглядом улицу, он отступил на несколько шагов.

– Полиция, – бросил он Бочдалеку.

– А я-то думал, ты держишь ситуацию под контролем. – Ответ напарника прозвучал как издевка.

– На протяжении нескольких миль дорога была пуста! – огрызнулся в ответ Розенталь.

Тем временем стук в дверь повторился, на этот раз значительно более настойчивый.

Розенталь кивнул Штейну:

– Пошли.

Старик заколебался, но тем не менее встал. Палец Бочдалека вернулся на спусковой крючок, и револьвер в его руке вновь занял горизонтальное положение. Розенталь схватил Штейна за руку и потащил в прихожую. Бочдалек, не сводя глаз с остальных, предупредил ледяным голосом:

– Все сидят смирно и тихо, как послушные детки.

Уже в прихожей Розенталь прошептал Штейну:

– Накиньте цепочку, откройте дверь, и, кто бы за ней ни оказался, он ничего не должен заподозрить. Тактично отправьте его восвояси. Все понятно?

– Но…

– Никаких «но»! Ясно?

На этот раз Розенталь для пущей убедительности уткнул дуло револьвера старику под ребра. Тому не оставалось ничего иного, как набросить цепочку и приоткрыть дверь, впустив в дом холод и сырость.

– Профессор Штейн?

Стоявший на пороге увидел в приоткрытую щель, что старик кивнул.

– Я сержант Маккаллум, с материка. Если помните, мы встречались года полтора назад, после пожара.

Старик снова кивнул, но, по-видимому, не имел намерения вспоминать Маккаллума. Более того, сержанту показалось, что Штейн чувствует себя слегка не в своей тарелке. Но еще более странным ему показалось то, что старик запирал дверь на цепочку, – и это не где-нибудь в Глазго, а здесь, на Роуне.

– Могу я войти? У меня к вам разговор.

Старик замотал головой:

– Нет. Нет. Это невозможно.

Маккаллум замерз и промок до нитки. Надвигалась унылая северная ночь, и ему вовсе не улыбалось и дальше торчать на улице. Он не понимал, почему старик не позволяет ему сделать два шага, чтобы он мог хоть на какое-то время оказаться в тепле. Штейн поселился на Роуне не так давно, но это не дает ему права быть негостеприимным. Сержант посмотрел вправо, где, дрожа от холода и дождя, притаилась Беверли. Та кивком велела ему продолжать разговор.