Текст книги "Тихий сон смерти"

Автор книги: Кит МакКарти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Кит Маккарти
Тихий сон смерти

Часть первая

Передвигаться по дому старику с каждым днем становилось все труднее: холод проникал в его дряхлое тело все глубже, а сырость ощущалась все болезненнее. Сквозняки, каждую ночь провожавшие старика в постель, от вечера к вечеру оказывались все более пронзительными, а их шепот – все более зловещим. Казалось, сам дом сделался его врагом. Старик знал, что скоро ему придется перебраться из спальни вниз, на первый этаж, и тогда, по крайней мере, не нужно будет карабкаться по шаткой лестнице, где перегорела лампочка, заменить которую у него уже не было сил, словно он превратился в какого-то калеку. В прошлом месяце он дважды падал на тех ступеньках, к счастью (или наоборот) не убившись при этом насмерть, что разрешило бы разом все его проблемы.

Старик присел за лабораторный стол и принялся торопливо помечать что-то в компьютерных распечатках. Он провел уже не один день за этой работой и намеревался продолжать ее до тех пор, пока лекарство не будет наконец найдено. Он не сомневался, что находится в нескольких шагах от развязки, но вот от какой развязки – от неудачи? Неудача означала смерть.

Прошло уже несколько месяцев с того дня, когда он наконец набрался смелости и повторил анализ, тем самым открыв для себя правду. С тех пор он не переставая размышлял о том, как распорядиться этой правдой. Рассказать? Скрыть? Продолжать работать как ни в чем не бывало? Поначалу он думал, что ответить на этот вопрос будет нетрудно. Его деятельной натуре было свойственно отдаваться работе целиком, он посвящал последнему шагу все время и все деньги, чтобы хоть как-то восполнить потери. Теперь же старика беспокоило одно: правильно ли он поступил, не сообщив никому о своем открытии? Верно ли он сделал, промолчав, не следовало ли вовлечь и всех остальных в страшный круг тревожного ожидания – круг, в котором вопросов пока было больше, чем ответов? Краешком своего сознания старик понимал, что мысль, будто он, и только он, способен решить внезапно возникшую проблему, есть не что иное, как интеллектуальное тщеславие; но он не мог не понимать и другое: его друзьям было бы лучше до поры до времени пребывать в неведении – ради сохранения покоя и душевного равновесия.

Старик догадывался, что ему осталось немного – здоровье его с каждым днем ухудшалось: теперь от долгого сидения у него отекали лодыжки, да и дышать – если не подтыкать себе под бока подушки – он мог с трудом. Как-то раз он даже потерял сознание, и в тот момент в висках его прерывисто застучал пульс, мир вокруг посерел, но мозг сработал четко: старик понял, что умирает. Но тогда все обошлось.

Следовало бы сходить к врачу, старик даже знал, к кому именно можно было бы обратиться, но встрече с доктором мешала самая что ни на есть банальная трусость. Если у него вот так в один прекрасный день само собой перестанет биться сердце, тогда не придется опасаться смерти от руки более страшного, более изощренного убийцы, нежели старость, не придется пережить то, что, вероятно, предстоит пережить остальным пятерым.

Поэтому он не обращал внимания на перебои в сердце и отдавал все силы работе, стараясь тем самым хоть как-то загладить зло, которое сам же принес в этот мир.

Часть вторая

Жила она одна, с соседями практически не общалась, а потому и конец свой встретила в одиночестве. Если бы ее не хватились на работе, то она провела бы наедине со смертью куда больше времени – никто не помешал бы энтропии просочиться в ее тело, растворить его и превратить в газы и жидкости, тем самым вернув ее существо в лоно единой мертвой Вселенной.

Но, скорее всего, мертвой она пролежала лишь один день, пока Робин Тернер, начальник ее лаборатории, не надумал позвонить ей – как он потом утверждал, главным образом из-за ее запланированного доклада на семинаре, где она должна была рассказать о результатах своих исследований. И поскольку все решили, что несостоявшаяся докладчица просто-напросто заболела гриппом и осталась дома, звонок, оставшийся без ответа, вызвал у Тернера раздражение – даже если подчиненный болен, он должен связаться с начальником и сообщить, почему отсутствует на рабочем месте. Однако в глубине души Робин понимал, что причина его раздражения кроется не только, вернее, не столько в ее отсутствии. Когда на следующий день в восемь утра он позвонил ей снова и ответом ему, как и в прошлый раз, стали длинные гудки, Робин Тернер забеспокоился по-настоящему, хотя всеми силами старался скрыть свою тревогу от окружающих. Что бы там ни случилось, ей следовало сообщить, когда она сможет выйти на работу. Тернер поинтересовался у других ординаторов лаборатории, не видел ли ее кто-нибудь после того, как, не дождавшись окончания рабочего дня, она под предлогом высокой температуры ушла домой. Но никто ее не видел, мало кто знал даже, где она живет. Последнее выглядело более чем странно, ведь ординаторы и докторанты обычно держатся тесной компанией и часто проводят время за стаканчиком горячительного. Единственным человеком, от которого Тернер надеялся получить хоть какую-то полезную информацию, была Сьюзан Уортин, ее близкая подруга и, вероятно, такая же мужененавистница – однако и ее в тот день не оказалось на месте. Ее коллеги сообщили, что Сьюзан тоже подхватила какую-то особую, новую для этого года разновидность вируса гриппа. Тернер решил позвонить ей, чтобы выяснить, не знает ли она что-нибудь о состоянии подруги.

Разговор получился недолгим, но трудным. Сьюзан Уортин, судя по ее голосу, чувствовала себя не лучшим образом, и Тернер постарался не выказать беспокойства, говорил сжато и по-деловому. Нет, она не общалась со своей лучшей подругой с того момента, как та заболела и ушла с работы. В заключение Сьюзан уверила Тернера, что если та не связалась с начальством, значит, действительно разболелась всерьез, а когда Тернер поинтересовался, не знает ли она адрес подруги, то оказалось, что Сьюзан в этом вопросе помочь Тернеру не в силах.

Огорченный, Тернер направился в отдел кадров, чтобы взять адрес там, но опять потерпел неудачу: какая-то придурочная девка, сославшись на принцип конфиденциальности сведений о личной жизни служащих, ответила на его просьбу отказом.

Вернувшись в свой кабинет, Тернер долго сидел за столом, пытаясь разобраться в собственных мыслях. Действительно, он нервничал так, словно каждая новая попытка связаться с больной была предвестием беды. Но с какой стати? Чего он так боится?

Она заболела, вот и все. Просто грипп.

Но шепот прошлого все настойчивее звучал в его возбужденном мозгу, и Тернер, как ни старался, не мог его заглушить.

Следующим утром Сьюзан Уортин, еще не полностью оправившаяся от болезни, сидела на втором этаже автобуса.

«Ты окончательно сошла с ума», – повторяла стучавшая в ее висках кровь. В голове ее словно плескалась какая-то отвратительная жидкость, легкие разрывались, как будто Сьюзан вместо воздуха вдыхала ядовитые пары средства для очистки раковин, а руки и ноги то и дело выходили из повиновения. При каждом повороте автобуса Сьюзан теряла равновесие, а с ее желудком творилось нечто странное, и тот факт, что за последние четыре дня она ничего не ела, никак не влиял на периодически атаковавшие ее приступы тошноты, которые порой становились столь острыми, что подавляли все прочие ощущения. К тому же в автобусе было страшно холодно и необычайно шумно.

Сошла она с ума или нет, но именно звонок Тернера ознаменовал начало ее безумного состояния и заставил выйти в таком состоянии из дому. Когда и ее звонок подруге остался без ответа, Сьюзан забеспокоилась. Три следующих звонка, последний из которых был сделан в полночь, довели ее беспокойство до наивысшей точки, и успокаивать себя тем, что, возможно, ничего страшного не случилось, Сьюзан уже не могла. Вышло так, что состояние Тернера, как бы он ни старался прикрыть свою тревогу сухим безразличием, в полной мере передалось и ей. Его безразличие могло бы обмануть Сьюзан, если бы она не знала правду.

«Все в прошлом, Сьюзан. Эта история однажды началась, и рано или поздно она должна была закончиться. Теперь, когда он женился, мне нужно найти другую работу. Я даже не хочу, чтобы он знал, где я живу».

Эти слова, словно приговор, вновь прозвучали в ее мозгу, прорвавшись сквозь пелену горечи.

Сьюзан с трудом, превозмогая боль, вышла из автобуса и оказалась напротив муниципального строения с облупившимся фасадом. Начался дождь, а она и не подумала захватить зонт – эта мысль вообще не пришла ей в голову. Она чувствовала себя настолько плохо, что несколько дождевых капель не могли ухудшить ее состояние, так, по крайней мере, она полагала. Но когда полило как из ведра, мнение Сьюзан переменилось. Лучше уж быть почти сухой, чем почти насквозь мокрой.

Улица, на которую ее привез автобус, была длинной, скучной и к тому же заваленной мусором, что придавало ей вконец неприветливый вид. Это впечатление только усиливало нависшее над Сьюзан мрачное здание госпиталя и медицинской школы – квадратное оранжево-красное строение, создавая которое неизвестный архитектор явно принес красоту в жертву полезной площади. Те несколько людей, что прошли навстречу Сьюзан, по-видимому, не всадили в нее нож только потому, что им помешала вызванная сыростью апатия. Ко всему прочему ее облаяла непонятно откуда взявшаяся собака, выказавшая при этом необычайную злость и с остервенением заскрежетавшая когтями по тротуару.

Сьюзан редко навещала подругу, а потому знала этот район довольно плохо. Всякий раз, когда она оказывалась здесь, ее томили дурные предчувствия. Если конец света когда-нибудь наступит, думалось ей, то в местах, подобных этому, его встретят с облегчением.

«Почему ты решила жить здесь?»

Сьюзан закашлялась, и ей пришлось остановиться. Она знала, что за приступом кашля непременно последует столь же сильный приступ боли. Увы, она не ошиблась: еще целых пять минут она была не в силах двигаться дальше.

Вечер выдался серым, промозглым и неприятным, но все же было достаточно светло, чтобы увидеть, что этот район города далек от процветания. Похоже, некоторые его жители были уверены, что огороженные участки перед их домами являются не садиками, а персональными мусорными свалками, выделенными щедростью муниципалитета для сброса туда всех возможных нечистот. Кое-кто использовал эти участки как клетки для животных, но кого именно из братьев меньших там содержали, разобрать было невозможно, да Сьюзан и не стремилась это выяснить. Единственной приметой цивилизованного мира здесь были спутниковые тарелки, торчащие возле едва ли не каждого окна и придававшие улице вид обсерватории.

Наконец она нашла нужный дом и подошла к его главному подъезду. Как и в большинстве соседних строений, в нем было два этажа.

Нижний этаж тонул в темноте, но из окон верхнего пробивался слабый свет. Сьюзан протиснулась сквозь бесформенную дыру в ограде (видимо, когда-то на ее месте располагалась садовая калитка) и почти сразу оказалась перед дверью, единственным украшением которой служили два звонка, располагавшихся друг над другом. Фонарь над дверью был тусклым, так что она с трудом разобрала и без того едва различимые фамилии под каждым звонком. Нужная ей квартира оказалась нижней, и, нажав кнопку, Сьюзан услышала, как в темноте внутри дома звякнул дешевенький колокольчик. Никакого ответа.

Шторы на окнах гостиной нижнего этажа были наглухо задернуты, и это вновь разбудило в Сьюзан дурные предчувствия, уже начинавшие понемногу отступать. В груди у нее все еще неимоверно жгло, по лицу и шее стекали дождевые капли, да и в туфлях хлюпала вода.

Минуты через три Сьюзан позвонила еще раз – эффект был тот же. Затем она нажала на кнопку верхнего звонка – И снова безрезультатно. Постояв в нерешительности несколько минут, Сьюзан попыталась заглянуть в комнату через окно, но закрывавшие его шторы были столь толстыми и темными и к тому же задернуты столь плотно, что разглядеть сквозь них что-либо оказалось невозможно.

Она знала, что с обратной стороны дома пролегает нечто вроде проулка, неимоверно узкого и неимоверно грязного – особенно в такую погоду, – но, обогнув здание и пройдя по нему, можно было добраться до черного хода.

Миновав фасад дома, Сьюзан прошла по боковой дороге и повернула налево вдоль стены, оставив справа маленький гараж, дверь которого неизвестный художник украсил грубо намалеванной фреской, изображавшей огромную женскую грудь. Свое творение автор снабдил комментарием, извещавшим, что «Келли классная деваха». За гаражом начинался проулок.

Это жалкое подобие улицы по всей ширине заросло сорной травой и было заставлено мусорными баками, часть которых лежала на боку, извергнув из своего чрева груды слежавшихся от времени отходов. У Сьюзан мелькнула мысль, что здесь наверняка полно крыс, но те, на ее счастье, разбежались прежде, чем она успела их заметить. Во многих местах дорогу Сьюзан преграждали мокрые, набухшие от дождя ветки деревьев, и всякий раз, когда Сьюзан отводила их в сторону, они обдавали ее каскадами влаги. Заборы по обе стороны проулка покосились и подгнили, а от лужи блевотины, оставленной кем-то посреди дороги, исходило нестерпимое зловоние.

Чтобы удостовериться, что перед ней нужный дом, Сьюзан пришлось пересчитать стены всех зданий начиная от угла. В ее теперешнем состоянии оставалось лишь уповать на то, что она не собьется со счета, и, представляя себе, в каком идиотском положении окажется, попав не в тот садик, Сьюзан приходила в ужас.

Калитка была закрыта, и поначалу Сьюзан показалось, что она вообще заперта. Женщина толкнула ее, ощутив ладонью опутавшие калитку мокрые и скользкие стебли сорняков. С первого раза калитка не поддалась, но во второй раз сдвинулась с места, оставив на размякшей земле глубокие борозды. Еще одна попытка, и калитка приоткрылась настолько, что в нее стало возможным протиснуться.

Садик зарос, но не настолько, чтобы полностью скрыть валявшийся на земле мусор. То здесь, то там поблескивали осколки битого стекла, и Сьюзан пришлось ступать осторожно, чтобы не поранить ноги и не угодить в кучки экскрементов – в таком месте, как это, они могли оказаться человеческими.

Кое-как ей все же удалось преодолеть около двадцати метров, отделявших ее от дома.

Здесь шторы не были задернуты, но свет в окнах не горел, а сами окна давно не знали тряпки, поэтому у Сьюзан ушло довольно много времени на то, чтобы хоть что-то разглядеть. Первым, что она увидела, были письменный стол и камин. Затем Сьюзан взглянула на постель и поняла, что та не разобрана: простыни и одеяла свисали почти до полу, подушки стояли уголками вверх.

Сьюзан посмотрела на пол и сразу же увидела опрокинутый стеклянный стакан. Следующим, на что наткнулся ее взгляд, была голова.

Фрэнк Каупер терпеть не мог таких ситуаций. По правде говоря, любая скоропостижная смерть выводила его из равновесия. Каупер был сотрудником коронерской службы, и все подобные случаи имели к нему самое непосредственное отношение, но такие, как этот, были хуже всего.

Убийства – когда все очень просто и причина смерти не вызывает сомнений: человек зарезан, застрелен, оглушен ударом по голове, – были для него словно манна небесная или, на худой конец, подоходный налог, но тут… Тут предстоит бумажная волокита, а кроме того, придется платить за вызов криминалиста-патологоанатома для проведения вскрытия. Но Каупер понимал, что злиться бессмысленно, нужно просто вытерпеть все это до конца.

Некоторые случаи скоропостижной смерти Фрэнк Каупер научился ловко обходить; это было настоящее искусство, результат долгих лет службы. Например, терапевта можно было уговорить выписать свидетельство о смерти, которое основывалось бы исключительно на его знании пациента. И врачи шли на это, невзирая на то что видели своих, теперь уже бывших подопечных месяцы, а порой и годы назад. Больничных врачей Кауперу временами удавалось убеждать в своих необъятных познаниях в области медицины, и, как настоящий иллюзионист, он умудрялся обвести их вокруг пальца и заставить подписать свидетельство о смерти даже тогда, когда те не очень хорошо представляли, какими заболеваниями на самом деле страдал покойный. Такие номера проходили только с начинающими докторами, но, как правило, именно им начальство поручало подобные дела. Иногда, правда крайне редко (а потому это было особенно приятно), этих докторов удавалось уговорить провести необходимое в подобных случаях вскрытие в больнице. В таком случае все расходы оплачивала последняя и установление причины смерти обходилось без дополнительных расходов со стороны службы коронеров. Но к сожалению, больничные патологоанатомы легко разгадывали эту уловку и зачастую просто перебрасывали расходы обратно.

Большинство смертей, с которыми доводилось сталкиваться Кауперу, не вызывало подозрений в их насильственной природе. Однако в этих случаях никого нельзя уговорить поставить подпись под свидетельством о смерти. Первое место в этом невеселом хит-параде занимал внезапный коллапс в преклонном возрасте, далее с небольшим отрывом шли разнообразные самоубийства, всевозможные несчастные случаи, смерти, вызванные профессиональными заболеваниями, смерти в тюрьмах или на железнодорожных путях. Хочешь не хочешь, но во всех этих случаях коронеру приходится платить за вскрытие. Но и это не являлось страховкой от головной боли, если подготовленные и уже подписанные свидетельства возвращались к Кауперу обратно с убийственной пометкой: «Неестественные причины». Такие пометки буквально доводили его до бешенства, поскольку означали новые следственные действия, а соответственно и новые расходы.

Кроме вышеперечисленных, оставалось лишь небольшое количество смертей, но именно они всегда выливались в крайне запутанные дела. И это дело грозило стать одним из них.

На противоположной стороне улицы за проржавелым фургоном без номеров остановилась полицейская машина, лишенная каких-либо специальных опознавательных знаков. Каупер нехотя вылез из своей машины и направился к только что прибывшим мужчине и женщине. Мужчину, Ламберта, он знал, но его спутницу видел впервые. Каупер заметил, что она блондинка, обладала неплохой фигурой, да и вообще была весьма недурна собой – с такой женщиной он был бы не прочь познакомиться поближе. Как и Ламберт, она имела усталый вид старшего полицейского офицера. Впрочем, наблюдательный взгляд Каупера не мог не заметить, что отношения между этими полицейскими не слишком ровные. Появление сотрудника службы коронеров не улучшило их настроения.

– Фрэнк, – вместо приветствия произнес Ламберт, но, не договорив, замолчал.

Ламберт был высоким мужчиной крепкого телосложения, однако начавший округляться живот свидетельствовал, что его хозяин понемногу теряет форму. Полицейский расправил плечи, но неожиданно опять ссутулился, словно сбрасывая напряжение, потом медленно, с нескрываемым отвращением оглядел дома вдоль улицы. Фрэнк вдруг обратил внимание, что с момента их последней встречи Ламберт слегка полысел, хотя его волосы по-прежнему сохраняли смоляную черноту. В прошлом Каупер тоже служил в полиции, и Ламберт, будучи младше его, прекрасно видел, насколько ненавистна Фрэнку его работа, – более того, он считал Каупера просто-напросто некомпетентным.

Женщина, которую звали Беверли Уортон, вообще не обратила внимания на Каупера. Она была наслышана о том, что он собой представляет, а потому не испытывала ни малейшего желания выдавливать из себя какие-либо эмоции.

Растерявшись, Каупер улыбнулся шоферу – женственного вида молодому человеку – и с облегчением увидел, что и тот улыбнулся в ответ.

– Странное дело, – заметил Каупер, по всей видимости обрадовавшись тому, что формальное представление закончено. Он засмеялся, но вовсе не потому, что собирался рассказать что-то занятное, просто такова была его манера говорить. Ни Ламберт, ни Уортон не отреагировали на замечание Каупера, и это стало самым красноречивым ответом. Даже если бы кто-нибудь из них вздумал произнести пятнадцатиминутную тираду о никчемности, непреодолимой лености и непроходимой глупости Каупера, это не смогло бы стать для него большим оскорблением.

В подъезде, недосягаемый для сыпавшего с неба дождя, стоял полицейский в форме. Там не толпились любопытные зрители, никто не шушукался, заглядывая через плечо впереди стоящего, не нужно было никого просить разойтись и не мешать следствию. Одним словом, поведение жителей соседних домов говорило об их полном безразличии к происходящему. Полицейский же всем своим видом показывал, что ему смертельно надоело торчать здесь без толку.

– Я не стал заходить в квартиру, чтобы ничего не трогать.

Слова Каупера повисли в воздухе – его попросту никто не слушал.

Ламберт и Уортон вошли внутрь, Каупер, продолжая ухмыляться, двинулся следом. Уже находясь за дверью, они увидели, как в обшарпанной прихожей мелькают отблески фотовспышки. Температура в доме была не выше, чем на улице, так как входная дверь с момента обнаружения тела не закрывалась, но, даже если бы кому-нибудь из полицейских пришла в голову мысль поберечь в доме тепло, его все равно не хватило бы, чтобы согреть царившую в нем атмосферу.

В квартире безо всякой видимой надобности торчал молодой констебль – обладатель волос с кроваво-красным отливом, державший в руках записную книжку. Фотограф, который занимался съемкой места происшествия, – тучный мужчина с длинными и косматыми волосами, – вскользь глянул на вновь прибывших и невозмутимо продолжил колдовать над телом.

Ламберт осмотрелся. Он увидел, что в комнате, где они находились, стояли кровать, ночной столик и гардероб; за занавеской оставалось место для маленькой кухни. Все эти вещи, как и сама комната, выглядели аккуратными и чистыми, но лишенными каких-либо приметных украшений. Ламберт заглянул в гостиную, отделенную от спальни раздвижной дверью. Там он нашел диван, кресло и обеденный стол, окруженный тремя разнокалиберными стульями, – вся мебель наверняка была куплена в магазине подержанных вещей. Единственной вещью, которую можно было счесть ценной, являлся черный портативный телевизор. Плотные, непонятного грязного цвета портьеры закрывали эркер с тяжелым деревянным обеденным столом. Стол был завален кипой бумаг, тетрадей, но каким-то чудом на нем уместился еще и кофейник. Ламберт кивнул своей спутнице, и та, молча подойдя к столу, принялась перебирать бумаги.

Инспектор бросил взгляд на покрытое простыней тело, лежавшее на полу. Труп под белой материей выглядел несколько театрально, можно даже сказать карикатурно, хотя у непрофессионала от одного его вида могло перехватить дыхание. Мгновенно оценив обстановку, Ламберт нагнулся и приподнял край простыни.

– Думаю, я должен вас предупредить…

В голосе фотографа, обыкновенно неприкрыто циничном, прозвучала неожиданная тревожная нотка, выдавшая его волнение. Ламберт тут же остановился, вскинул голову, чтобы посмотреть на увальня-фотографа, и, хотя полицейский не произнес ни слова в ответ, на его лице мелькнуло вопросительное выражение. Когда же Ламберт вновь повернулся к телу, в его действиях была заметна некоторая настороженность.

Испуганное восклицание, неожиданно вырвавшееся у Беверли Уортон, добавило напряженности в тягостную атмосферу, установившуюся в комнате. Никто не мог отвести взгляда от несчастной девушки, и те, кто оказался здесь раньше следователей, вновь испытали чувство глубокого ужаса.

– Жуть какая! – Даже Ламберт, который был старой полицейской ищейкой и повидал на своем веку всякое – и головы, разнесенные на куски выстрелом из охотничьего ружья, и молодых женщин с лицами, рассеченными от уха до подбородка, и людей, заживо сваренных в кипящем масле, – даже он при виде этого тела не смог сдержать невольного восклицания. На некоторое время он словно одеревенел, созерцая ужасную картину, открывшуюся его взору.

В таком состоянии инспектор оставался несколько минут, размышляя, что именно неизвестный убийца мог проделать со своей жертвой, молодой и при жизни, видимо, привлекательной девушкой. Даже когда он вновь обрел дар речи, голос его срывался.

– Имя? – Словно завороженный, Ламберт никак не мог оторвать взгляд от тела. Его вопрос, казалось, был обращен к каждому, кто находился в комнате.

Констебль в форме суетливо задвигался, будто очнувшись внезапно от глубокого сна. Он поискал глазами записную книжку, убедился, что та на месте, заглянул в нее, ответил:

– Миллисент Суит. Двадцать три года. Работает в больнице.

– Кто обнаружил тело?

– Некая мисс Сьюзан Уортин, подруга покойной.

Ламберт, должно быть, не расслышал, поскольку никак не отреагировал на слова констебля. Испуганный этим, полицейский поспешил выложить всю собранную информацию:

– Ей позвонил профессор Тернер, их начальник. Покойная ушла с работы до конца рабочего дня пятого числа; она жаловалась на грипп. Больше от нее не поступало известий, а когда он позвонил, никто не ответил. Забеспокоившись, он связался со Сьюзан, которая также сидела дома с гриппом.

Ламберт и на этот раз не произнес ни слова. Толстяк продолжал щелкать фотокамерой, вспышки следовали одна за другой. Как и положено в таких случаях, фотограф снимал тело с разных точек – именно оно продолжало оставаться центром происходящего. Уортин закончила изучать бумаги на столе и, осторожно раздвинув портьеры, принялась осматривать окно. Подоконник покрывал слой мусора и отслоившейся от рам и осыпавшейся краски.

Хохотнув, Каупер произнес:

– Теперь вы видите, что не понравилось доктору, – и снова издал смешок.

– Где она сейчас? – Это были первые слова Ламберта после того, как он увидел обезображенное тело девушки. Речь, разумеется, шла не о несчастной Миллисент Суит, а о ее подруге.

– Ее отвезли в участок. Мы решили, что ей незачем здесь оставаться. Она кричала и плакала.

По-деловому короткий кивок инспектора был первым знаком одобрения действий полицейских. Этот кивок придал констеблю уверенности, и тот продолжил доклад:

– Она обошла дом сзади, когда никто не ответил на звонок в дверь. Поглядела в окно и увидела голову. Ей почти сразу стало дурно.

Тишину, вновь установившуюся в комнате, нарушил очередной смешок Каупера.

– Кто проживает наверху?

Констебль опять бросил нервный взгляд в записную книжку и затем ответил:

– Мелвин Пик, студент-медик.

Ламберт двинулся к выходу из комнаты. Разглядывая деревянную дверь, он поинтересовался:

– Его уже допросили?

– Его нет дома.

Ламберт продолжал внимательно изучать дверь, видимо на предмет возможного взлома. Для этого были основания: дверная коробка недавно была расколота, обнажившаяся древесина заметно отличалась по цвету от грязной окрашенной поверхности – похоже, что кто-то не слишком умело поработал здесь ломом. С самой двери свисала цепочка, на конце которой болтался отломанный кусочек дерева.

– Ваша работа?

Вопрос Ламберта не предполагал никакого осуждения, но констебль все равно кивнул с виноватым видом.

Уортон тем временем закончила просматривать бумаги.

– Научные записи. Ничего личного.

– Что с окнами?

– Не открывались годами и так же долго не мылись. Ничто не говорит о том, что их пытались открыть.

Толстяк наконец закончил фотографировать. Он опустился на потертый ковер, открыл металлический кофр и принялся укладывать в него камеру и прочее оборудование. Осторожно разместив все по отсекам и щелкнув замками, он поднялся с колен и коротко бросил:

– Ну, я пошел.

Никто не обратил на него внимания, лишь Каупер, повернув голову в его сторону, произнес:

– Ну и славно. Спасибо, что заглянули, – и, по своему обыкновению, засмеялся.

Ламберт вернулся к телу и присел на корточки напротив него. Запах был именно такой, какого инспектор и ожидал, – тот, что бывает в подобных случаях.

На девушке был махровый халат, под ним хлопчатобумажная ночная сорочка. Сейчас халат был распахнут, сорочка слегка задрана, не выше колен. Лицо несчастной, точнее то, что от него осталось, было обращено к потолку. С максимальной осторожностью Ламберт потянулся к телу и коснулся шеи девушки. Почти сразу он отдернул руку, почувствовав – хотя и не показав этого – острый приступ тошноты. Каупер, заметив замешательство инспектора, пояснил:

– Доктор полагает, что, возможно, не обошлось без кислоты. Он говорит, вряд ли это огонь.

Выпрямившись, шумно выдохнув и вытерев пальцы носовым платком, Ламберт заметил:

– Следов огня или кислоты на теле нигде нет, как и на одежде. – Выдержав паузу, инспектор спросил: – И какой врач высказал такое мнение?

– Доктор Каплан.

Услышав ответ Каупера, Ламберт на мгновение прикрыл глаза, вздохнул, и на его лице впервые за это утро появилась улыбка, правда не слишком веселая. Уортон отреагировала точно так же: по-видимому, и ее это сообщение не очень обрадовало.

– Он был пьян?

Каупер расхохотался, прежде чем до него дошло, что в вопросе Ламберта не было и доли шутки.

– Да нет, – поспешил ответить он.

– Ее нашли… когда?

Констебль зашелестел блокнотом и послушно прочитал свою запись:

– Квартира была вскрыта мною в девять пятьдесят шесть.

Стало быть, прошло уже два с половиной часа.

– И одарил ли нас мудрый Каплан своим заключением насчет приблизительного времени смерти?

Ответил Каупер:

– Не более шести часов назад, а может быть, и три. Ламберт подошел к обеденному столу и без особого интереса принялся ворошить бумаги. В очередной раз обведя взглядом комнату, он обратился к Уортон:

– Вы нашли ее сумочку?

Вместо ответа Беверли извлекла сумочку из-под кровати и, открыв ее, достала ключи. Перчатками она при этом не воспользовалась.

Ламберт, по-видимому, принял решение:

– Хорошо. Стало быть, сценарий получается такой. Миллисент Суит впускает кого-то в дом… Она должна была это сделать, потому что, как мы видим, никто в квартиру не вламывался. Это лицо захватывает ее, каким именно способом – нам еще предстоит выяснить, а затем перемещает в какое-то другое место. Там, если верить доктору Каплану, злоумышленник раздевает ее и либо поджигает, либо обливает какой-то кислотой…

– Или щелочью, – вставил констебль, горевший желанием продемонстрировать свои познания в области криминалистики.

– А потом, если верить одновременно и доктору, и собственным глазам, нейтрализует действие кислоты щелочью…

– Или, если это была щелочь, кислотой, – не удержался от замечания констебль, очевидно сохранивший в памяти кое-что из школьных уроков химии.

Ламберт мрачно уставился на него, на губах Уортон мелькнула тень улыбки.

– …и возвращает девушку в квартиру. Он переодевает жертву либо в одежду, в которой нашел ее, либо, что тоже вероятно, в какую-то другую и кладет ее здесь на пол. Уходя, он для полноты картины закрывает дверь изнутри на цепочку.