Текст книги "История хорошего человека (СИ)"

Автор книги: Кирилл Манаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Пролог

       После часа бешеной скачки герцог Маронский остановил коня. Подоспевший капитан-адъютант быстро, как того требовал Устав, спешился и подхватил повод черного скакуна.

       – Сир, нам следует поспешить, – сказал адъютант.

       Он говорил совершенно спокойно, не выказывая волнения или смятения.

       Герцог ловко соскочил с седла и приложил руку к тяжело вздымающимся бокам могучего жеребца.

       – Если мы загоним лошадей, то тогда точно все будет кончено. Отдых полчаса.

       – Простите, Сир, вы сможете пересесть...

       – Нет, Мартин, – оборвал герцог, – я не брошу Грома. На сегодня хватит позора.

       Адъютант молча поклонился. Чуть поодаль, у ореховой рощи, застыли всадники из сотни охраны.

       Герцог сделал несколько шагов, опустился на траву, расстегнул застежки и стянул тяжелый шлем. Войлочная подкладка пропиталась потом и совершенно размокла, на гребне шлема красовалась свежая вмятина – если бы имперский солдат в последний момент не поскользнулся, все было бы кончено, а так – маронская сталь выдержала. Само собой, в глазах потемнело, из носа пошла кровь, но это мелочи, не достойные упоминания. Как там говорят селяне? "Старому волку рана в охотку".

       Если бы это была единственная неприятность! Как все благоприятно складывалось: двукратное превосходство в пехоте и почти пятикратное в кавалерии. Закаленные, не знающие страха ветераны и пылкие выпускники Академии, готовые умереть за своего повелителя. Кто сможет устоять перед такой армией?

       Из травы неуместно весело выглядывали красные капельки земляники. Герцог снял тяжелую перчатку и сорвал ягоду. Пальцы окрасились красным соком. А ведь где-то здесь они в детстве носились, размахивая деревянными мечами, а старый лорд-наставник смешно ковылял по кочкам, пытаясь догнать и урезонить сорванцов. И сюда же они с Бриджиттой убежали с коронного бала. Прямо как в песне: "Трава нам постелила ложе, и полог сплелся из ветвей..." А сейчас по долине Марона шествуют имперские легионы, оставляя за собой сожженные деревни и разрушенные города, а Бриджитта с детьми укрылась в дальнем поместье.

       Герцог не боялся смерти и был готов к неудачам. Мастерство истинного полководца заключается в умении смирять гордыню при победе и не предаваться отчаянию при поражении. Но сейчас угнетало воспоминание о мерзком тянущем чувстве собственного бессилия. В детстве его преследовал ночной кошмар: человек без лица медленно надвигается, протягивая длинные руки с узловатыми пальцами, а ватные ноги отказываются слушаться, крик застревает в горле, и остается одно – сделать усилие и проснуться. Только вот сегодня все происходило наяву.

       Имперский стратег оказался необычайно искусен. Он словно предчувствовал ходы противника, и Герцог чувствовал себя зеленым юнцом, вышедшим на поединок с мастером меча. Маневры имперских легионов были безупречны по замыслу и исполнению. Непобедимые доселе маронские драгуны попросту не успевали за стремительным передвижением легионеров, и лихие кавалеристские атаки раз за разом натыкались на бронированный, ощетинившийся копьями строй.

       Неприятной неожиданностью оказалась дальнобойность имперских арбалетов и превосходная выучка стрелков. Короткие стрелы с закаленными наконечниками насквозь пробивали железные доспехи драгун. Похоже, столичные инженеры лишили Марон монополии на тяжелые арбалеты.

       Сражение еще толком не началось, а потери уже были весьма ощутимыми.

       Сейчас, обдумывая произошедшее, герцог понимал, что единственно мудрым решением было бы признание собственной неготовности к сражению и немедленное отступление. Это позволило бы сохранить большую часть войска. Какой, впрочем, смысл сокрушаться об утраченных возможностях. Да и кто мог ожидать, что появившаяся с фланга сотня легионеров, на которую сперва даже не обратили особого внимания, разорвет в клочья корпус ветеранов и ударит в тыл городскому ополчению?

       Вчерашние лавочники, плотники и студенты столкнулись с огромными воинами в звериных шлемах и шипастых доспехах. Происходящее нельзя было назвать сражением – сначала избиение, затем паника и беспорядочное бегство. Обезумевшая толпа снесла порядки боеспособных ветеранских частей, а имперские легионы медленно и неукротимо двинулись вперед.

       – Сир!

       Герцог обернулся. Адъютант подошел совершенно бесшумно.

       – Сир, противник в миле от нас. Прикажете вступить в бой?

       Молодец все-таки этот капитан. Спокойствие и решительность. Старая школа, настоящий рыцарский дух, хоть он, кажется, всего лишь младший сын захудалого баронского рода. Если есть такие воины, значит еще не все потеряно. Трепка жестокая, но может именно она позволит объединить силы провинций. На западе ждут резервные полки, города собирают новое ополчение, с юга на соединение движется стотысячная армия кочевников. Даже бароны готовы выставить свои дружины. Так что Императора не ждет легкая прогулка по маронской земле.

       – Нет, Мартин, мы уходим. Коня!

       – Запомни этот день, Мартин, – сказал Герцог почти весело, – здесь и сейчас решается судьба мира.

       Адъютант молча оглядел приземистый постоялый двор. Потемневший от времени сруб с высокой, в южном стиле, крышей, меньше всего походил на место, где принимаются эпохальные решения. Особую пикантность ситуации придавало намалеванное над входом изображение призывно улыбающейся обнаженной женщины с рыбьим хвостом.

       Герцог ловко соскочил с коня и взбежал на плечо, на ходу приняв от адъютанта парадный алый плащ. Командующий армией, пусть даже и проигравшей, не должен выказывать слабость.

       Герцог вошел в зал решительно и уверенно – тяжелые сапоги стучат по истертому полу, плащ развивается за спиной, доспехи звенят при каждом шаге. Он никогда не любил парадных облачений и торжественных выходов, но что делать – уверенность командующего придает силы соратникам.

       Его ждали.

       Здесь собрались предводители армий, противостоящих Империи. Великий хан племен – невысокий широкоплечий человек с неподвижным бронзовым лицом, поджав ноги, сидел на расстеленном красном ковре. Рядом расположились сыновья, похожие друг на друга как близнецы, такие же, как отец невозмутимо-спокойные. Каждый из них имел под началом двадцатитысячную орду.

       Городское ополчение возглавлял бывший военный советник герцога, больше похожий на веселого гуляку и балагура, чем на опытного полководца. Осторожные бургомистры долго не решались доверить ему командование, но их убедили несколько успешных стычек, превративших плохо организованную толпу торговцев и ремесленников в боеспособную армию.

       Несколько баронов – огромных, косматых, увешенных золотом и железом с самым независимым видом сидели за столом и оглядывали друг друга с явным подозрением. Жизнь такая – ежели всем доверять, то мигом потеряешь замок, а доверчивых – вон целое кладбище за бугром. Да и за сотни лет претензий к соседям накопилось ой как немало. Но, несмотря на буйный нрав, распущенность и чревоугодие, бароны были лихими вояками, а в их дружинах царила железная дисциплина.

       Герцог по очереди приветствовал всех присутствующих – предельно учтиво хана и дружески всех остальных.

       Шустрые служанки ловко расставили на столе блюда с жареным мясом, чаши с крепким бульоном, кувшины с пивом и прозрачные графины с наливками. Все, за исключением кочевников, предпочитавших сидеть на коврах, расположились за огромным, потемневшим от времени дубовым столом. Герцог поднял кубок:

       – Друзья! За победу и низложение тирана!

       – Смерть тирану! – взревел в ответ десяток глоток, а один из баронов с такой силой грохнул кулаком по столу, что затрещала толстенная дубовая доска. Про себя герцог отметил, что к общему тосту присоединились кочевники, обычно не склонные к публичному выражению чувств. Очевидно, недавний рейд имперской легкой кавалерии по границе Дикой Степи заставил их поменять многое в своем отношении к жизни.

       – Друзья! – Герцог снова использовал слово "друзья" вместо традиционного обращения "гере". Это придавало его словам искренность и убедительность, – Друзья! Мы собрали войско, которого никогда еще не видели эти земли. Объединившись, мы сотрем с лица земли не только самого кровавого деспота, но и память о нем. Мир и спокойствие вернуться в дома наших людей, с эпохой варварства будет покончено. Важно, чтобы мы не повторяли прошлых ошибок. Нельзя допустить разобщенности, – он посмотрел на баронов, те молчали, потупившись.

       Когда полгода назад он предлагал им объединиться, те только рассмеялись. Каждый считал, что сам способен справиться с любым врагом. Замки неприступны, дружинники и отважны. Не раз Императоры попробовали на прочность стены баронских гнезд. И всякий раз потрепанные армии бесславно возвращались в Столицу.

       Но сейчас, когда на месте каменных цитаделей как гнилые зубы торчали полуразрушенные башни, оставшиеся бароны сами привели свои дружины. И ни один из них не заикался о том, что должен быть главным.

       Герцог заранее заготовил речь. Пространную, дипломатичную, искусную. Но, увидев глаза людей, понял, что все высокопарные фразы, намеки, недоговоренности – все это не имеет смысла. Да, ради победы он согласен на многое. Даже отказаться от верховного командования. Но сейчас в этом не было необходимости. Ему верили, на него надеялись, несмотря на сегодняшний разгром...

       Еще раз оглядев союзников, он поднял кубок и тихо произнес:

       – За победу.

       Десятник личной охраны герцога почувствовал слабое движение воздуха и резко обернулся. Все спокойно. Стоящий в нескольких шагах караульный, отсалютовал мечом, показывая, что все видит. Десятник покачал головой – после трех суток, проведенных в седле, может померещиться все, что угодно. Однако бдительности терять нельзя, и он продолжил обход постоялого двора, окруженного тройным кольцом охраны – бойцами герцога, косматыми, похожими на медведей дружинниками баронов и кочевниками с длинными луками за спиной. Внезапно его накрыло странное ощущение – ощущение того, что он допустил ошибку и что-то пропустил, что-то очень важное...

       Генеральная Инспекция. Большой Архив. Хранилище летописей. Закрытый раздел. Свиток «История Империй».

       "... призвал на помощь демонов ночи. Благородный Герцог Маронский, архистратиг Монт Грифест, великий хан племен Маалек и пятеро его сыновей, бароны Лист, Мау, Хруфосс, Брекк и Фаус, а также полтора десятка людей из числа слуг, приближенных и стражи были убиты в ночь третьей луны второй трети весны на постоялом дворе "Веселая русалка" близь Серебряной Долины. Демон в обличье человека проник в дом и убил всех, кто там находился. Он двигался быстро, как выпущенная из лука стрела, и бесшумно, как тень летучей мыши. Лучшие воины не смогли противостоять ему и пали под ударами черного клинка.

       Узнав о страшной смерти предводителей, войска пришли в смятение. Кочевники повернули орды назад в степь, а дружинники баронов схватились с городским ополчением, обвиняя друг друга в измене.

       К полудню следующего дня в Серебряную Долину вошли имперские легионы..."

       Опустившийся на одно колено человек низко склонил голову.

       Император смотрел на него сверху вниз. Покоритель Вселенной был весьма невысокого роста, так что сапоги с высокими каблуками и толстой подошвой лишь отчасти скрывали этот недостаток. Именно поэтому он предпочитал разговаривать с коленопреклоненными собеседниками, а вне дворца никогда не появлялся пешком – только верхом на огромном белом коне.

       – Забудь это слово, – сказал Император, – с этой минуты его больше не существует. Я владею этим миром, и посему надлежит именовать меня "Владетель".

       – Да... Владетель.

       Владетель заложил руки за спину и стал неспешно прохаживаться перед человеком – совсем молодым, почти юношей, облаченным в темную одежду.

       – Мне передали твое пожелание. Признаться, я удивлен. Я хочу, чтобы ты повторил свои слова. Здесь и сейчас.

       – Да, Владетель, – сказал юноша. Сказал неожиданно твердо, без робости и неуверенности. По тени, пробежавшей по лицу Владетеля, было видно, что такой тон ему неприятен, – я прошу свободу.

       – Вот как? Но разве ты невольник?

       – Я невольник твоего слова, Владетель.

       В голосе Владетеля появились нотки, от которых дрожали от ужаса самые мужественные и ломались самые сильные:

       – Все невольники моего слова. Все. Ты хочешь быть равным мне?

       Юноша оставался невозмутимым:

       – В свободе – да.

       На мгновение лицо Владетеля исказила гримаса, и показалось: сейчас он шевельнет пальцем – и немедленная кара настигнет наглеца. Юноша знал, что десяток арбалетчиков держат его на прицеле, но совершенно спокойно ждал ответа.

       Владетель был очень умным человеком и прекрасно умел держать себя в руках. Мастера предупреждали, что управлять Убийцей очень непросто. Для него Слово – не просто закон, а часть человеческой сущности. И если имел неосторожность обещать выполнить любое желание, то обещание придется исполнить. А что еще делать? Приказать уничтожить его? Владетель отдавал себе отчет, что этот мальчишка – самое совершенное оружие, когда-либо созданное людьми. Он знал, что Убийца сотворил с лучшими воинами герцога. Нет, избавиться от такого может оказаться очень непросто... Возможно, даже рискованно. А к риску повелитель Вселенной относился с большой осторожностью.

       Владетель резко повернулся к Убийце:

       – Хорошо! Слушай же Слово Владетеля!

I

    – Вы не могли бы как-нибудь ускорить свои мыслительные процессы? А то, гере Рюмпель, боюсь, когда вы решите сделать ход, мы все успеем состариться, – Плумкис откинулся на спинку стула, сложив руки на животе и всем своим видом демонстрируя крайнюю степень неудовольствия.

       – И, правда, – сказал гере Крум, – вы бы поторопились, Рюмпель, а то, знаете...

       Я вздохнул, наугад выбрал карту и бросил на стол.

       Плумкис захохотал так, что задрожали цветные стекла в витраже, изображающем сурового вида мужа со свитком в одной руке и гусиным пером в другой. К нему присоединился Крум, выводя тоненьким голосом замысловатые рулады. Странное дело – когда Крум говорит, голос его звучит совершенно нормально, а когда смеется, то переходит на визг, приличествующий какой-нибудь базарной торговке, а не почтенному асессору из муниципальной Канцелярии.

       Сидевший чуть в стороне младший советник Докс, вытянув шею, выглянул из-за кипы бумаг и беспокойно завертел головой. Он был существом безобидным и до невозможности трусливым, и я понимал, что сейчас душа его разрывается между желанием угодить Плумкису и боязнью причинить неудовольствие мне. Поэтому он изобразил на лице сложную гримасу, призванную удовлетворить всех, кто соблаговолит остановить на нем свой взор.

       Я терпеливо ждал, пока Плумкис закончит смеяться. Пытаться остановить его было совершенно бесполезно. К тому же, я еще не так хорошо разбирался в триксе, чтобы понять причину смеха моих партнеров. Что поделать – старший советник Плумкис – он такой. Твердый и непоколебимый в убеждениях, как гранитная скала. К тому же его двоюродная сестра замужем за вице-бургомистром, так что даже сам гере Начальник Канцелярии вынужден считаться с его суждениями и снисходительно относится к маленьким слабостям.

       – Ну, вы и сходили, – заливался Плумкис, вытирая выступившие слезы, – надо же сообразить выбросить двойку против "квадрата" на третьей раздаче! Помилуйте, Рюмпель, вы, верно, хотите уморить нас со смеха, ибо иного варианта отыграться у вас попросту нет! Вам надо было класть семерку на "крест"! Нет, право слово, вам нельзя садиться за трикс. Или нет, Рюмпель, садитесь! Давайте на ставочку – хотя бы по серебряному на фишку? Решайтесь! По серебряному, а?

       Я смотрел на него, улыбался и чувствовал, какая на самом деле жалкая получается эта моя улыбка. Что делать, разве можно запретить господину старшему советнику высказывать мнение о молодом переписчике, без году неделя пришедшем на службу. Я ведь еще даже не асессор! А гере Плюмкис служит уже третий десяток лет, пересидел трех бургомистров и пятерых начальников Канцелярии, ему эти дубовые столы и шкафы с бумагами знакомы лучше, чем собственная спальня. Он может с закрытыми глазами определить, на какой полке лежит любой свиток, кем и когда он был составлен и наизусть, без единой ошибки, пересказать содержание!

       Трикс был его единственной слабостью. Надо признать, играл он виртуозно, оттачивая мастерство ежедневной практикой. Не могу сказать, что разделяю всеобщую любовь к этой любимой игре чиновников средней руки, с которой начальство ведет бесконечную и безуспешную борьбу. И, что удивительно, стоит бывшему асессору или советнику пересесть в кресло повыше, как тотчас же он из заядлого игрока превращается в ревнителя порядка, тем более опасного для подчиненных, что на собственном опыте знает все уловки картежников, прячущих на рабочих местах игральные карты и фишки. У Плумкиса сейчас положение двойственное. Старший советник – должность достаточно высокая, можно сказать переходная между чиновником среднего и высшего ранга. Еще одно повышение, и придется ему распрощаться с триксом навсегда. Потому-то, предчувствуя неизбежное отлучение от игры, и пытается он использовать каждую минуту для того, чтобы переброситься картами.

       Вот и сегодня Плумкис, закончив составление записки, отодвинул в сторону исписанные листы и заговорщицки подмигнул Круму, мигом сообразившему, что к чему, и ловко пододвинувшемуся к столу старшего советника. А гере Крум уже подозвал меня. Отказаться было просто неприлично.

       Пока Плумкис самозабвенно перечислял все ошибки, сделанные мной на последней раздаче, бдительный Докс привстал со стула и предостерегающе замахал руками. Через секунду дверь распахнулась, и в комнату как вихрь влетел сам гере Начальник Канцелярии. Докс выскочил из-за стола и застыл на месте в нелепой позе, став похожим на фигуру поверженного врага из скульптурной композиции, украшающей ратушную площадь. Крум поперхнулся и закашлялся, с ужасом глядя в суровое лицо начальника, напоминающего благородством черт и развевающейся от стремительных движений мантией бога возмездия. Несчастный асессор настолько растерялся, что не догадался встать. Плумкис, сохраняя достоинство, как и положено старшему советнику, не спеша поднялся со стула. Я незамедлительно последовал его примеру, только, разумеется, подскочил куда быстрее, и выражение лицу попытался придать благостное и ожидающе-радостное.

       Могучий голос Начальника Канцелярии сотрясал стены кабинета подобно раскатам весеннего грома. Он очень живописно описал нашу родословную, красочно рассказал о порочных пристрастиях наших родственников, нелицеприятно отозвался о наших способностях и выразил твердое убеждение, что приверженность к карточным играм в самом скором времени приведет всех на виселицу, если, конечно, он собственноручно не лишит нас никчемных жизней. Впрочем, гере Начальник был мудрым политиком, и стрелы гнева достались Круму, Доксу и мне, а Плумкис стоял так, словно сам только что вошел и увидел все это безобразие, он даже с легкой укоризной покачивал головой, словно говоря: "Я же предупреждал!"

       Интересно, что им всем так дались мои умственные способности? А ведь это именно Плумкис первый прошелся насчет моего ума, я подозреваю, что просто так, от нечего делать. А дальше пошло-поехало. Хотя, как мне казалось, я ничего не совершил, чтобы заслужить такую оценку – задания всегда выполняю усердно без нареканий Устав знаю не хуже других, а вот поди ж ты... Ну ничего, придет время, и гере начальники оценят... будьте уверены, оценят.

       Высказавшись, гере начальник раздраженно смахнул карты и берестяные фишки со стола и не глядя уселся на ловко пододвинутый Плумкисом стул.

       – Я никогда не был высокого мнения об умственных способностях Рюмпеля, но от вас, Крум и Докс, от вас я этого никак не ожидал.

       – Да, гере начальник, – подхалимски подхватил Плумкис, – мы только что обсуждали именно умственные способности Рюмпеля.

       Начальник минуту помолчал, обводя всех присутствующих печальным взором. Потом глубоко вздохнул и произнес:

       – Сообщаю вам, что через день нас посетит комиссия Генерального Инспектора. Эта высокая честь, это такая честь, а вы... Гере Плумкис, поручаю вам организовать встречу и все такое, ну, вы знаете. И держите Рюмпеля от глаз подальше. Пускай он вообще из дома не выходит... Скажите, Рюмпель, может у вас что-нибудь болит? Вам ничего полечить не надо? День-два, например? Кроме головы, разумеется, ее вам лечить бесполезно.

       За его спиной захихикал Крум, почувствовавший, что недовольство теперь направлено только на меня.

       Я вздохнул и опустил глаза, не смея смотреть на грозное лицо гере Начальника. Тот безнадежно махнул рукой:

       – Эх, Рюмпель, Рюмпель, – он еще раз махнул рукой и стремительно вышел из кабинета, кивком головы позвав за собой Плумкиса.

       Воцарилась тишина. Крум только что сообразил, что все это время сидел на стуле и густо покраснел, а трусливый Докс, который единственный из нас был совершенно не причем, стоял, переминаясь, посреди комнаты и не решался вернуться на свое место.

       Это действительно было неприятно. Быть застигнутыми за игрой в рабочее время – это, знаете ли... Тем более, что гере Начальник вообще не одобряет азартные игры, говорят, он ни разу в жизни не притрагивался к картам, и даже будучи асессором выходил из кабинета, когда коллеги раскладывали трикс... Теперь можно забыть о праздничных свертках от Владетеля. Обидно, каждый захудалый клерк получит что-то к столу – добрый кусок говядины, головку сыра и кувшин вина, а нам придется выслушивать причитания жен и плач детей. Конечно, все это можно купить на рынке – слава святым, жалование позволяет накопить к празднику монету-другую, да только угощение от Владетеля куда слаще обычной еды. Эх, лучше бы, как в прошлые времена – всыпали бы десяток горячих по седалищу, и иди себе, да только Владетель уже пять лет как милостью своей освободил служителей канцелярий от телесных наказаний.

       – Скажите, Рюмпель, почему мне так не везет? – спросил Крум, тоскливо глядя на дверь, за которой скрылся Начальник. Несомненно, что его тоже посетила удручающая мысль о потере праздничных свертков.

       – Что делать, – я развел руками, – такова наша судьба.

       – Почему Плумкис всегда выходит сухим из воды, – продолжал, не слушая меня, Крум, – и почему все шишки всегда достаются мне?

       В его голосе было столько скорби и страдания, что со стороны могло показаться, что этот человек только что потерял всех своих близких. Я не стал его разубеждать, хотя очевидно, что на сей раз больше всего досталось именно мне. Да и какая, в сущности, разница – наказаны все равно будут все, за исключением, конечно, Плумкиса, и наказаны одинаково. Жалко, а я надеялся, что в следующем году меня допустят к экзаменам на следующую ступень. А теперь... Не быть мне на хорошем счету у гере Начальника, ох не быть.

       Плумкис вернулся в кабинет собранный, решительный и подтянутый. Серый камзол застегнут на все пуговицы, двухцветный шарф лежит на плече строго по уставу, даже отблески свечей играют на лысине как-то по-особенному. Молча прошел на свое место, уселся и с суровой торжественностью окинул нас орлиным взором. Докс сгорбился за столом так сильно, что совсем скрылся за кипами бумаг, и еще усерднее заскрипел пером. Крум же, не отрываясь, глядел на Плумкиса, беззвучно шевеля губами, читая, по всей видимости, молитву. Я смотрел на старшего советника краем глаза, старательно переписывая очередной отчет муниципального комитета по благоустройству.

       – Итак, гере канцеляристы, – тихо и торжественно сказал Плумкис.

       Я почувствовал, как ноги сами поднимают меня со стула. Наверное, то же самое ощутили вставшие Докс и Крум, столько внутренней силы, трогающей тонкие струны канцелярской души, было в негромком голосе старшего советника.

       – Итак, гере канцеляристы, – продолжил Плумкис, – сообщаю вам... Сообщаю вам, что через день в город приезжает комиссия Генерального инспектора.

       Он замолчал, выдерживая интригующую паузу. Пока еще мы не услышали ничего нового, все это уже успел высказать начальник Канцелярии. Новость, конечно, интересная, но не настолько, чтобы в голосе спокойного и уверенного в себе старшего советника зазвучали такие торжественные ноты. Комиссия Генерального инспектора наведывается в город раз в два месяца. Разумеется, событие это рядовым назвать никак нельзя, после каждого наезда инспекторов нескольких чиновников из магистрата увозили в Столицу, где предавали высокому суду. Некоторые так и не возвращались, но, по правде сказать, такое случалось нечасто. Обычно через два-три месяца они благополучно появлялись дома – похудевшие на скудных харчах Каземата, подтянутые, и готовые не щадя живота своего трудиться во славу Владетеля. Это раньше, бывало, проворовавшегося бургомистра без лишних разговоров выводили под руки на площадь и подвешивали за ноги на ближайшем столбе. Где наказуемый находился, как было сказано в Уставе "до прихождения смерти по естественным причинам". А до того самого "прихождения" площадь оглашалась криками и стонами, что весьма благотворно сказывалось на законопослушности нового бургомистра. Но велика милость Владетеля – повелел он щадить людей своих и не наносить ущерба телам их...

       Плумкис еще раз осмотрел нас, остановив взгляд по очереди на каждом.

       – Ну, что же, гере, нам предстоит очень серьезная работа. Комиссия Генеральной инспекции во главе, – он со значением поднял палец, – с Первым Вице-Экзекутором прибывает с целью обследования состояния образовательных учреждений и беседы с учениками младшей ступени. Так-то, гере.

       Вот это да! Каждый канцелярист, от посыльного, до начальника прекрасно знал, что скрывается за этими словами. Пришло время, и Владетель забирает лучших из лучших детей на воспитание и службу. Лучших из лучших. Великая честь и великая ответственность. Представляю, как сейчас задышат чинуши из Коллегии образования. В городе примерно триста детей в возрасте от шести до семи лет, всех их надлежит представить перед очами первого Вице-Экзекутора, который самолично произведет должное обследование на предмет физического и умственного развития, а также проверит знания, вложенные школьными обучателями. И не дай бог, если он сочтет эти знания неудовлетворительными, а тщение деятелей Коллегии образования недостаточным!

       В Указе Владетеля об отмене смертной казни и телесных наказаний для чиновного сословия есть единственное исключение, и касается оно именно чиновников, ответственных за образование и воспитание учеников младшей ступени. Так что в лучшем случае нерадивые пастыри могут получить горячих по спине и ниже прямо на ратушной площади. А в худшем... Об изобретательности экзекуторов из Генеральной инспекции ходят легенды, так что какой способ разлучения чиновной души с телом будет выбран, остается только гадать. Определенно можно сказать только одно – экзекуторы очень не любят повторяться...

       А все потому, что лучших из лучших детей Владетель забирает к себе под крыло – в далекую и прекрасную Столицу. Им предстоит пройти через одну из Башен Мастеров и стать искусным Инженером, непобедимым Легионером, недремлющим Стражем, или... или неподкупным Экзекутором. Лет двадцать назад родители боялись отдавать детей, бывало даже прятали... Но теперь все по иному. Действительно, каждая мать знает, что больше никогда не увидит своего ребенка, у него будет новое имя и новая судьба. Но зато, какая это будет судьба! Блистательная и великолепная, и семье будущего Человека Башни обеспечен почет и уважение. Для детишек в подвластных Владетелю землях нет более сладкой мечты, чем войти в Башню. Дети вырастают, сами становятся родителями и надеются на то, что удача улыбнется уже их детям.

       Конечно, непросто бывает матерям навсегда расставаться со своими детками, слез и причитаний, ясное дело, хватает. Но ведь не на улицу их выбрасывают, а поручают заботам великого и светлого Владетеля. И, в конце концов, в семьях бывает по пять-шесть детей... Так что, когда матери за руку отводят сына, чтобы передать его Экзекутору, то в их глазах всегда есть немного слез печали и целые потоки слез радости...

       Надо отдать должное Плумкису – он не только превосходно играл в трикс, но и умел при необходимости быстро организовать работу, за это, собственно, его и ценили начальники. О начальстве плохо не то, что говорить, даже думать не положено, мысли подобные каждый канцелярист должен гнать из головы своей, а если не удается избавиться от них, то доложиться по форме непосредственному руководителю. Все это так, но только слепой не заметит, что гере начальник Канцелярии и в обычные дни, не говоря уж о таких, как сегодня, предпочитает лишний раз не выходить из кабинета, передоверяя все дела Плумкису и другим старшим советникам.

       Через пять минут Докс бодрой рысью направлялся в секретариат бургомистра, а Крум одну за другой строчил срочные депеши. Я же, как самый младший, несся, не жалея казенных подошв, в особняк Коллегии образования, расположенный несколько в стороне от центра города – в тихом парке, примыкавшем к ныне заброшенному замку, в котором раньше, до того как Владетель железной рукой установил закон и порядок, проживал барон, известный своей жестокостью и разгульной жизнью.

       Надо сказать, что Коллегия образования всегда пользовалась особым расположением Владетеля. Если даже Канцелярия располагалась в неприметном казенного вида приземистом доме с узкими окнами-витражами, больше похожим на лабаз, чем на присутственное место, то Коллегия занимала чудесный особняк, который, по преданиям, был специально построен для прекрасной фаворитки барона. По тем же преданиям жестокий барон ослепил архитектора, чтобы не смог он создать ничего столь же красивого и совершенного... Не знаю, я, конечно, не великий знаток искусств, но выкалывать глаза из-за этого домика с колоннами и фигурными башенками уж точно бы не стал. Когда Владетель освободил город, то сам замок был почти полностью разрушен, а особняк передали Коллегии, дабы использовать достояние свергнутого тирана для заботы о детях малых.