Текст книги "Алые Клинки. Часть 1"

Автор книги: Кирилл Плисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Кирилл Плисов
Алые Клинки. Часть 1

Глава 1. Предвестие.

– Смерть! – прокричал боцман при виде тонущего корабля.

Муравейник матросов стекался к бортам “Либерти”, чтобы поглазеть на пробитое рифами судно с бордовыми флагами. Среди потных голов прокатилась волна смеха. Величественный, на первый взгляд, клиппер с форштевнем в виде человека, несущего красную звезду, не вылавировал против течения и наехал на острые рифы в непосредственной близости от фарватера. Участь его была незавидной.

– Расступись, лоботрясы! – с выражением приказал капитан. – Ну, что, драйновцы? – риторически задался он. – Лагуна Мертвецов не прощает ошибок! Ошибки в морском деле совершают либо женщины, либо балбесы! Так, парни?!

– Да! – захохотал корабельный народ.

– Да! А ну, кончай дурью маяться. Спустить якорь! Вельботы на воду! Вытаскивайте только тех, кто обещает заплатить! Бегом, бегом!

Матросы рассеялись по нижней палубе: кто-то вернулся на свои места, а кто-то, управляя натянутыми фаленьями, начинал спускать спасательные шлюпки на воду.

Горстка фонарных огней заколосилась на темных водах вдающегося в глубину залива. Боцман закурил трубку, нервно подымил в сумрачную синеву, и передал её капитану. Капитан сделал затяжку и глубокомысленно выдохнул.

– Тонны грузов… Черт подери, сколько денег утонет вместе с этими пустоголовыми балбесами!

– Это было торговое судно, капитан? – перенимал трубку боцман.

– “Красная звезда” – их единственный поставщик товаров, проходящий по этому заливу раз в месяц. Представь, каково это – на месяц закупорить государственную кубышку! И лишить всю страну товаров! – осуждающе покачал головой капитан и снова закурил трубку.

Огоньки медленно возносились к ночному горизонту, приближаясь к тонущему кораблю драйновцев. "Либерти" плавно раскачивался на ложных волнах, ожидая возвращения спасательных групп.

– Я о них раньше не слышал – это какое-то варварское княжество?

– Ха! Ты представь, они называют себя “передовым строем человечества”! Вот эти-то кретины! – капитан потыкал трубкой в сторону клюнувшего носом корабля. – На их месте любой бы выскользнул, любой! Разве может “передовой строй человечества” наплодить таких идиотов?

– Капитан! – послышалось сзади.

Моряк обернулся и увидел коллегию лоцмана с наблюдателем. В руках у них были свертки пергамента.

– Мы отклонились на три градуса от прежнего курса. Прошу принять корректировку.

– Примем, сколько осталось до берега?

– Тридцать морских миль, сэр!

– Принято, свободны, – скомандовал капитан и, немного переждав в молчании, окликнул удаляющегося лоцмана. – Постой, что это у тебя там? Карта? Дай-ка на секундочку.

Он протянул сверток капитану – тот, нахмурившись, растянул бумагу перед собой, просиял и передал её боцману.

– Держи. Вот здесь, видишь?

– Вижу, – боцман сосредоточенно обнес взглядом побережье какой-то страны.

Заложив пыхтящую трубку в зубы, капитан засучил рукав украшенной моряцкой котты и положил палец на нарисованную береговую линию. Его мизинец полностью укрыл за собой контур страны и более того – выйдя за его пределы, отложился на бесцветную сторону листа, куда, по традиции навигационных карт, не наносили никаких картографических обозначений. Боцман выжидал пояснений. Капитан заговорил.

– Вот она – вся “передовая держава человечества”!

– Такая вытянутая? – после непродолжительной паузы, задумчиво изогнул брови боцман.

– Да нет же, тугая твоя голова – такая маленькая! Мой мизинец покрывает всю её территорию! Для владений Священной Унии мне не хватит и десяти пальцев, а тут понадобился всего один, и тот – мизинец!

Боцман не возражал, лишь рассудительно качал головой. Не из соображений почтительности, но из-за того, что мнение нижестоящего моряка для капитана “Либерти” не ставилось ни в грош, боцман не стал разводить пустозвонных дискуссий.

Позже, когда кисельное море Лагуны затянулось дрожащим серебром луны, когда спасенный личный состав “Красной звезды” прибыл на верхнюю палубу и был определен в нижний отсек по соседству с гальюном, четырехмачтовое судно тронулось с места и отправилось к бездонной антрацитовой долине, расстилавшейся вдоль низкого горизонта.

Утром, после завтрака, рулевой «Либерти» лично посетил комнату миледи, находившуюся по соседству с капитанской рубкой.

– Моя госпожа, – снял он с головы черную треуголку, – утро доброе. Простите, что являюсь без приглашения, но у меня для вас хорошая новость – с наблюдательного поста виден берег. К обеду, если ветер не изменится, мы причалим в вольном селении Кронки, где вас, по всем договоренностям, должны встретить слуги.

– Прелестно, – сухо прозвучала худенькая девушка, стоявшая возле колыбельной.

Капитан гордо держался в дверном проеме, закинув голову кверху и ожидая дальнейшего слова миледи. Девушка просто стояла возле детской кроватки, придерживаясь за высокую дощатую перегородку – она не проявляла особого интереса к беседе с владельцем "Либерти".

По мнению капитана – возникла неловкая пауза, по мнению девушки – вежливость рулевого не знала границ.

– Что-то еще? – наконец спросила она.

– Вчера мы приняли на корабль утопающих, – осмелился перешагнуть порог капитан.

Тут он увидел, как от угла до угла богатой деревянной каюты протянулась четверка молчаливых и неподвижных, словно статуи, стражников в новеньких колетах с вензелями на золотых поясах. Лица их прикрывали узорчатые бронзовые маски, коими славился орден “Бронзовые лики”, в прошлом подаренный кесарю на день великого Чествующего Марша, а после проданный новым правителем молодому патронату морского дела.

“Невероятно”, – возвращался он к прежним мыслям, – “в каком же надо быть отчаянии, чтобы нанять на защиту собственной семьи кровожадных убийц”.

На дерзновенное движение капитана никто из присутствующих не отреагировал, так что он спокойно продолжил приближаться к миледи.

– Команда затонувшего корабля “Красная звезда” согласились в полном объеме оплатить предоставленное им спасение.

– Союз Драйнов, – прошелестела она губами, – почему ты не направил меня туда?

– Простите, – ехидно ухмыльнулся капитан, – но для вас, моя госпожа, эта страна принесет тяжелейшие убытки. Уже шестой десяток лет как они обобществляют имущество, а жен загоняют в публичные дома – окститесь.

Она в недоумении обернулась на него.

– Я не к вам обращалась, а к своему мужу.

Капитан вздрогнул и таинственно заозирался, миледи попросила его прекратить и вернуться к спасенной команде.

– Да, – выдохнул капитан, – некоторые из этих людей, по свойственной им манере, готовы отплатить долг безденежным способом, если вы понимаете, о чем я.

– Понимаю.

– В знак уважения, я хочу предоставить вам две дюжины мускулистых мужчин, готовых перенести ваши грузы на своих плечах. Не волнуйтесь, за это соглашение я не возьму ни шиллинга, – преклонился перед ней капитан.

– Как трогательно, – бесстрастно ответила миледи.

Рулевого корабля начинала выбешивать эта горбоносая мещанка. Выпрямившись, он прокашлялся.

– То есть, вы согласны?

– Да-да, благодарю вас, – поклонилась она. – Извините, если я так бестактно обращаюсь с вами – голова моя забита разными мыслями о сыне.

– Можно взглянуть?

– Да, пожалуйста.

Он наклонился над детской кроваткой. В ней неподвижно лежал продолговатый пеленочный клубок, с вершины которого выглядывало усталое детское личико.

– Честно, я бы ни в жизнь не догадался, что вы перевозите малое дитя, – откликнулся он изнутри деревянной кроватки, – это не ребенок, а ангел какой-то! Такой тихий.

– Благодарю еще раз, но он не сам по себе такой. Я переживаю из-за его кормления.

Капитан стрельнул глазами на кроткую девушку: талия, бедра, грудь – все прелести в этой тощей женщине были жестоко преуменьшены природой.

“Прошмандовка”, – подумал он и вновь выпрямился.

– На корабле все благословляют вашего сына, – улыбнулся капитан, – звезды не раз слышали мольбы моей команды и не раз откликались на них, так что можете не беспокоиться: беда обойдет вашу семью стороной.

– Спасибо, – в третий раз поблагодарила она его.

Капитан поклонил голову и вышел.

Чуть раньше обеденных склянок прозвучали колокола – корабль причаливал к туманному берегу Кронки. Миледи с ребенком высадились в селении, где, как и было оговорено заранее, дожидались слуги их будущего жилища. С вереницей данников из Союза Драйнов, навьюченных тяжелыми грузами, они зашагали к тайному поместью в предгорной чащобе, построенному ее знатным супругом Рузвельтом Бенбоу. В предгорной долине туман оказался плотнее. Не доходя до места, миледи с благодарностью отпустила матросов “Красной звезды”, а сама, свернув на прикрытой тропинке, отправилась вглубь растворяющегося ельника.

***

Перед мальчиком стояла картина во весь его невеликий рост. Тонущая в тени висячих листьев, изобилующая муравьями, гусеницами и жуками, она отображала широкоплечего смуглого мужчину в адмиральском доспехе-бушлате. Прежде русый парнишка игрался с плоским изображением, как с догоняющим его живым бегуном, но сейчас, почему-то, не решался тронуться с места. Впервые за пять лет он испытал осмысленное разочарование.

“Его не существует. Это всего лишь картина”, – прозвучал он у себя в голове. – “Моего отца нет”.

Сразу за этим маленький Джим Бенбоу нахмурился и заплакал. Из сада его услыхала мать – она взяла коротышку на руки и принесла в спальню, где долго не могла успокоить. Мамина ласка всегда помогала забыть тревоги, переживания, помогала заснуть или встать на ноги ранним утром. В тот момент она тоже подействовала, хоть и с небольшим запозданием – Джим поутих, полежал в голубой кроватке и вернулся к веселым пробежкам по веранде.

Мимо него сновали слуги в выцветших дворянских одеждах. Это были люди в возрасте, угрюмые, грубые, подстать их сухой коже, но не переходящие за рамки дозволенного. Они подчинялись повелениям матери и маленького лорда, но с какого-то года перестали делать это с усердием. Связано это было с неприятным слухом, прокатившимся по двору Бенбоу: по окончанию первого года проживания в поместье появился смутьян, вложивший в уста многих легенду, гласившую, будто Рузвельт Бенбоу давно лежит на дне океана и уже никогда не выполнит данного им обещания вернуться за своей семьей. Вычислить подстрекателя не удалось, зато уставшие от нудного однообразия слуги подхватили эту идею и развили ее в пугающем окончании. Как-то утром, до завтрака, перед террасой дома выстроился ряд недовольных подданных: двое конюхов, шорник, собачий, двое лесников и рыбак. Они выдвинули наглые требования матери Джима, из-за чего та вспылила и приказала выпороть бездельников. В первый раз телохранители подчинились, во второй раз тоже. Но в третий, случившийся уже через два года, к выступавшим присоединились и защитники дома Бенбоу. Матери ничего не оставалось, кроме как пойти на попятную и принять условия выступающих – с тех пор, насколько понимал Джим, они ели за одним столом, могли отлучаться в лес, к реке, устраивать пикники и пользоваться перегонным кубом. С последней свободой начинался худший период жизни в поместье.

Слуги разделились на два лагеря: первый, маленький, как пятилетний Джим, всеми фибрами души стоял на стороне знатной семьи Бенбоу; второй, состоявший из баламутов, за глаза превозносил свои вольности над многовековой иерархией Священной Унии.

– В поместье стало трудно дышать, – слышал маленький мальчик от своих новых охранников.

Это были белолицые рабы с острова Драхтат, долгие годы трудившиеся на корабле адмирала Бенбоу, а впоследствии освобожденные им за выслугу лет и проявленное мужество. Они хорошо отзывались о службе на корабле и по доброй памяти согласились оберегать семью Рузвельта Бенбоу от посягательств. Мать постоянно ходила в сопровождении таких людей, для которых честь еще не была вытеснена алкоголем, а руки не замараны в полуночных драках.

Последние дни она все больше походила на призрака: поседевшая, тощая, с бесшумной походкой, немногословная. Память Джима не могла воспроизвести внешность матери, но он отчетливо припоминал, как она часами сидела в кресле-качалке и пряла с задумчивым видом на туманный сад. Скверное марево окружало имение со всех сторон и подогревало фантазии опечаленной женщины. Она верила, что в какой-то из дней, когда также будет сидеть в этом раскачивающемся кресле, из густой завесы блеснет знакомый наплечник с бирюзовыми кисточками, адмиральский бушлат и толстый воротник прольются сквозь мглу, и живое лицо любимого возродится из светло-серого пепла на злобу всем разнузданным бунтарям – она надолго прильнет к загорелому лицу губами, вновь ощутив забытую страсть поцелуя.

Прошлое Джима не интересовало. Его вообще ничего не заботило, кроме собственных выдумок и хулиганств, которые он называл “поиском клада”. Окружение из бывших матросов-рабов дурно влияло на воспитание мальчика, но это и не мудрено – альтернативы общению с ними попросту не существовало. В округе, где находилось заботливо построенное отцом поместье, плотно прорастал ельник, вдалеке примыкала потерянная в синеве гора, полным ростом, являвшаяся в дни разреженного тумана – сыскать ровесника пяти лет в этой глуши не представлялось возможным.

Мать всеми известными способами старалась облагородить маленького Джима и наставить его на путь истинный, пичкая повторяющимися притчами и рассказами из прошлого Рузвельта.

“Твой отец был таким-то, таким-то – делай как он, так-то и так-то!” – только и слышал маленький мальчик.

Вряд ли он что-то черпал из её слов, зато, по недокормке грудным молоком, мог часами спокойно сидеть и слушать восторженную матушку, разинув крохотный рот в полудреме. Да, за это время у него, все же, выработалось какое-никакое запоминание, которым следовало бы воспользоваться во время обучения грамоте, но мать со временем все больше уходила в себя, заболевала непонятными Джиму болезнями и вспомнила об обучении, когда малышу уже исполнилось пять лет. Обучение алфавиту шло вяло и неторопливо – никто и не предполагал, что через два месяца наступит конец их размеренной жизни. За эти два месяца Джима успели обучить шести буквам, научили складывать из них слова и различать ударные слоги.

Жизнь имения оборвалась в один ненастный день. Сгущённый чад и запах тления приветствовал отшельничье поместье утром каждого дня, однако в тот вечер все казалось более безнадежным, чем когда-либо. Из выживших подробностей не помнил никто – лишь обрывки воспоминаний: началось это приблизительно вечером, когда тусклый диск Солнца скрылся за хребтами Дараграса и естественный сумрак леса прибавил в плотности. Развеселенная вечерней настойкой стража умалилась в бдительном надзоре за границами участка, не предав значения черным пятнам, пролетевшим во мгле за сторожевую борозду. Тени стали тихо подкрадываться к безмятежным гулякам, пока не показались воочию: их бренные, изуродованные тела раскачивались на покосившихся ступнях в танце атакующих движений. Раздавались крики, шипения, скрежет металла.

Люди с Драхтата в ту ночь непоколебимо стояли у входа в спальню маленького лорда. Тогда еще, как вспоминал Джим, пристально наблюдавший за поножовщиной через окно второго этажа, шансы между пьяными стражниками и истлевшими наполовину варварами были равны. Атакующая сторона вела в бой всех, кого могла, ибо это, похоже, была атака отчаяния. Чудесное факельное шествие приближалось к дому из-за клочков тумана, люди с блеклыми глазами, отвисшими челюстями, изъянами на коже, одетые в расколотые темно-синие доспехи беспощадно заносили острия своих ржавых мечей над отрезвевшими умами павших защитников Бенбоу. Шансы спастись у присутствовавших в поместье таяли с каждой секундой. В комнату к Джиму ворвалась растрепанная мать в ночной сорочке, сопутствовавшей ей на протяжении дней от начала бессонницы. Сын ластился в объятиях матери  и прижимался к ней как можно крепче, представляя, что держится за последнюю рею тонущего корабля. Мама что-то нежно шептала ему на ухо, убаюкивала и старалась отвести внимание ребяческих глаз от сражения. Маленький Джим надолго запомнил этот противоречивый миг, врезавшийся в неокрепший ум как лезвие ножа: за окном творилась настоящая бойня, за которой здравомыслящему человеку и ввек не пришло бы в голову отрешенно наблюдать, но в руках матери все казалось каким-то далеким и потешным. Джим впервые осознал истинную сущность материнской любви, ему хотелось продлить этот миг еще на пару часов, а может быть даже дней!

Но было поздно.

Забавные огоньки, мелькавшие минуту назад, превратились в черную толпу с факелами, дружно подходящую к веранде поместья. Храбро сражавшиеся ратники семьи Бенбоу пали в ожесточенных оборонительных боях или тактически отступили с перспективой дойти до границы ближайших королевств. Сонмы бродяг с оголенными костями, буревшими ранами и нечеловеческой жестокостью некоторое время молча занимали позицию в уголках дымящейся земли, чтобы по заветной команде начать вытравлять из жилища всех укрывшихся в нем людей. Факелы взмыли в воздух и, точно град стрел, опустились на зажатый в лесном массиве деревянно-кирпичный домик. Огонь рос, безнаказанно гулял по балкам, помостам, балясинам и кусочкам крыш. Зажженные спички увеличивались в размерах и вскоре в натуральную величину приземлялись на открытых балконах, беспрепятственно закатываясь в гостиную и зажигая вокруг себя. Одна такая палка разбила стекло, напротив которого сидели онемевшие мать с сыном. Факел распространил языки пламени на ткани детского одеяла, а затем перебросился на каркас кровати, быстро сползая вниз. Женщина очнулась от дурманящих мыслей, оторвала от пола свое дитя и ринулась из комнаты, босыми ногами сверкая на фоне растущего пламени. Бесстрастные белолицые стражи ринулись следом, обогнув по бокам уносившуюся пару.

У парадного входа собирались изувеченные варвары, которые разматывали моток сетей, препятствуя бегству оставшимся жителям поместья. Температура воздуха неустанно увеличивалась, гарь компаньонски примостилась к присутствовавшей ранее дымке, превратившись в настоящий отвар яда для человеческих легких. Но даже намека на кашель или хотя бы отвращение у негодяев в порванных облачениях не было. Их как будто бы заботила одна неведомая цель, железно подавившая любые признаки живого существа. Дебоширы приближались к горевшим наличникам окон, через которые методично стали проникать внутрь дома и выслеживать попавших в ловушку подданных Бенбоу.

Близились дверцы главного входа. Раскачивающиеся на перекошенных ступнях монстры размахивали сшитым из кольчужных рубах неводом перед самым лицом беглецов. Мать успела затормозить и не попасться – вместо нее в сетку врезались телохранители, вцепившись руками в злобных существ и выстлав своими телами путь наружу. Женщина с истошным ревом перебежала по мертвым спинам верных освободителей, успев избежать мертвой хватки сетей и помчаться в сторону черного леса. Длинный подол ее ночного одеяния реял, оставляя изгибистый белый хвост, разрезавший оранжевую мглу.

Женщина уносилась в чернеющий лес, занесенный нетленным туманом, застилавшим взор на предметы, ровно как страх застилал представление о страшном будущем, предначертанном их семье. Она царапала себе икры, продиралась через шиповник, спотыкалась о бугры, сталкивалась со стволами деревьев. Она тяжелела с каждым шагом, мальчик вываливался из её рук. Она сбивчиво приговаривала: “Кронки, Кронки, найдите нас, кто-нибудь! Умоляю!”. Её внезапно потревожил чей-то надрывный вой – она обернулась, не посмотрев под ноги, споткнулась, полетела вниз по распадку и выронила ребенка из рук. Джим оказался от нее на небольшом расстоянии, но ноги были непокорны – острая боль пронзила один из голеней. Топоту аккомпанировали загробные визги – характерные звуки преследователей становились все ближе и ближе. Мама окинула безумным взглядом сына, бежавшего ей ней на помощь, и выкрикнула устрашающий клич: “Беги! Беги в лес!”. Из-за сотрясения после услышанного, маленький мальчик впал в глубокую панику и обратился в бегство, теряя по пути серебряные слезы. Джим не был в состоянии развернуться: он испугался материнских слов, звучавших страшнее толпы разъяренных варваров, страшнее мечей ратников, страшнее мысли о том, что вот-вот он разделит горькую участь пожертвовавших собой телохранителей дома Бенбоу…

***

Джим осознавал это даже сейчас, сидя в прокуренном шинке на дубовой кушетке, ковыряя ложкой в миске с укроповой кашей и лишь изредка выглядывая из-под копны русых волос. Это было по-старому отделанное помещение со всей своей природной меблировкой, красным углом и играющими тенями от раскачивающихся бронзовых люстр. За столами сидели мужики разного рода: в свитках с лаптями, в рубахах с калигами, малые – взрослые, с бороденками – без, с проседью – кудрявые. Все о чем-то гутарили и выпивали. Близилось то время суток, когда после очередной выпитой браги навеселе собирались друг около друга дядюшки да парнишки, нараспев произнося слова пресловутой в здешних краях песне о Друже. Джиму давно приелась эта заунывная баллада о герое, у которого было тяжкое прошлое и скудная жизнь, но которого, в конце-концов, постигла достойная смерть. Друже в первых рядах защищал родной край от набега армии черных магов, держался после всех недюжинных ударов и пал, сраженный колдовством.

Деревянная дверь пошатнулась, и на пороге показался человек в мешковатом шапероне. Он внимательно обвел взглядом помещение и остановился на парнишке, играющим деревянной ложкой в миске с зеленью. Пришедший развернулся в фас к Джиму и, неспешно пробираясь за круглыми спинами пьющих, стал приближаться к мальчику. Достигнув стола, человек незамедлительно сел.

– Подымай дыбы, парниша, – проговорило подсвеченное тающей свечкой скругленное лицо, – ни зги не видно, а уже грибы с дождя повысыпали.

Джим был готов к такой подаче. Перед ним присаживался не кто иной, как Ёзеф, по кличке Патлатый, совместно с которым предстояло провернуть кое-какое дельце. Напарник был крепко сложенным брюнетом с большими глазами, чей взгляд мог донести о бессмыслице говорящего собеседника, а мускулы показать готовность отстаивать собственные слова. На днях Ёзефу стукнуло шестнадцатое лето, и они решили отметить этот праздник особыми дарами. Кто-то в шутку называл их “вынужденными подношениями”, что целиком и полностью соответствовало природе этих особых даров.

Изъяснялся сосед Джима на ярко выраженном жаргоне Алых Клинков, докладывая напарнику следующее: “Вот-вот сюда явится наш избранник, поэтому действуй согласно плану”. Авторитет Ёзефа был для Джима неоспорим. Напарник не заставил себя долго ждать и вместе с Ёзефом направился к высоким табуретам напротив харчевника. Пожилой мужчина в фартуке протирал верхние полки, гремя стеклянными бутылками бесцветных напитков. Подельники не гнушались подтрунивать старых и немощных при каждом удобном случае, но сейчас их головы были до отказа забиты другими мыслями. Факт этот не мог не радовать уставшего старика. Харчевник, как и подобает в трактирах, спустил для них две глиняных чарки и предложил выпить. Ёзеф перевел на него свой презрительный взгляд – мальчик был больше и толще деда на порядок.

– Дышать стало вольно? А, дед? Ты нам чарки не гони вперед позыва – сами попросим.

– Так ведь, – начал харчевник, – все хором пьют, вот я и подумал…

– Не думать тебе надо, – отрезал Ёзеф, – а слушаться. Гостя уважать учись, старый хрыч.

Старик невольно пошатнулся и выпучил глаза. Ёзеф было почувствовал силу своих слов, способных застать врасплох пожилого харчевника, но засомневался, увидев в отражении пары стеклянных бутылок двух новых контрастных посетителей. Тут же последовал толчок под локоть Джима. Парень мигом схватил глиняную чарку и отсел на два стула от Ёзефа, как и было оговорено до начала мероприятия. К ним приближалась пара мужчин, разительно отличавшихся от всех представителей этого питейного заведения. Тот, что скоро усаживался по правую руку от Ёзефа, нес под деловитым жилетом пестрядевый кафтан. С его лица не слезала маска озадаченности, сдвинувшая черные кустистые брови. Джиму достался его компаньон, одетый в ламеллярный доспех, с пристегнутым к поясу мечом.

– Меч! – подумал про себя Джим. – Так и знал, что мы влипли!

У парня стали потеть руки, он нервно осматривал донышко пустой кружки, с высокой частотностью возвращаясь к мысли о своей глупости следовать увещеваниям Ёзефа. Мужчина в доспехах не обращал на него никакого внимания, порой даже забывая о присутствии маленького человека подле себя. Мужчина пристально следил за еле заметными движениями своего спутника.

– Почтенный, нам две пинты вашего местного пойла, пожалуйста! – произнес, наконец, ряженный в красные пестряди.

– Отставить! Одну поставь, – одернул старика мечник, повернувшись к своему товарищу, – друг мой, Ворн, ты же знаешь, что я в дозорных. Причем не в каких-то, а лично твоих! Поэтому как хочешь, но пить не стану. Даже не упрашивай.

Джима пробрала дрожь.

– Еще и не пьет! – чуть не проговорил дрожащими губами мальчонка. – Ну, все, хана нам, лучше бы драпали! Видать не из здешних краев вояка.

Ёзеф, будучи старшим в команде, имел на толику больше сдержанности, чем Джим, но тоже, тем не менее, импульсивно метался взглядом из стороны в сторону. Все мысли об ограблении этих персон лежали на грани разумного. Стоило лишь слегка переступить черту, чтобы хрупкое равновесие рухнуло, и все свелось к потасовке с худшим исходом для юных плутов.

Венозными руками старик потянулся на пыльную полку за приличным стаканом и, внезапно, нащупал там штоф, давно забытый даже его отцом. Своим замыленным глазом дед различил на дне болтающуюся жидкость и на радостях сообщил:

– Судырь! – бутыль стукнулась о поверхность стола. – От нашего заведения, лучшая настойка во всей округе! Выдержка – будь здоров!

Ворн утвердительно кивнул. Стеклянная пробка долго не поддавалась вялым усилиям харчевника, но при помощи Трепы – здоровенного уборщика, единственного сына хозяина шинка, зеленое горло освободилось от давящего тела и разверзлось таким “ароматом”, что первые ряды стульев вокруг бутыли неожиданно треснули. Запах повеял по всему помещению и не привлек внимания только сугубо датых гостей. Ворн отвлекся от своей озабоченности, в его тонкий нос забралось столько испарений, что он, казалось, невольно испробовал полноценную стопку браги. Старик плеснул половину содержимого в стакан – запах превосходил любые ожидания. Ворн пригубил, отвел взгляд, зажмурился и опорожнил стакан до дна. Выражение его лица можно было спутать с прелым яблоком, единовременно повернутым стороной с паршой. Недолго думая, старик оторвал ломоть черного хлеба и поднес Ворну. Мужчина в красной пестряди бодро занюхал горбушку и отправил к себе в рот.

Мечник заговорил:

– До Перинских холмов осталось идти не так много, доберемся раньше первых звезд.

Ворн прожевал через обе щеки и повел рукой, чтобы ему наполнили стакан. Старик подобающе повиновался.

– Мне страшно, Витольд, – неожиданно тихо произнес Ворн. – Не за себя, а за грядущее. Сегодня утром в первых лучах солнца я видел, как вились черные грифы. Их было много. Это предвестие смерти. Хуже того – ужасного мора!

– Я не склонен верить каким-то птицам. Переговоры будут вести люди, – промолвил мечник-Витольд. – Полк верных воинов Ульма поддержит силой наши слова.

– Не будь так опрометчив с преданиями. Большинство из них сбылось в прошлом, не миновать этому и сейчас. К тому же любой диалог обречен на провал, если врата замка будут закрыты.

Ворн выпил второй стакан забористой настойки и снова зажмурился.

Ёзеф выжидал, следил за тем, как здоровенный Трёпа медленно скрывается в тылу облупившейся печи. Джим чувствовал, как бежит холодок по его спине во время осмотра рукояти короткого меча. Он представлял, насколько хорошо заточено лезвие, как оно разрезает рубаху и до какой  глубины входит в плоть.

Ёзефу не терпелось обнести до нитки этого "щуплого паяца" и уже дать кому-нибудь по морде. Как только сын харчевника пропал из поля зрения, мускулы его перекатились, парень твердо поставил левую ногу на пол и оттолкнулся. Плечо, раздутое до величины небольшого валуна, тараном врезалось в руку Ворна. Хмельной мужчина, не готовый к такому резкому выпаду, опрокинулся всем своим движимым телом на мечника, который, в свою очередь, сам чуть не упал, придерживая откинувшегося соратника. Джим быстро среагировал, поднявшись со стула за спиной Витольда. У него вспотели руки, глаза вытаращились и постоянно соскальзывали на меч. Его задачей было снять с пояса мошну монет или кисет с табаком. Он разглядел сзади на поясе Ворна какие-то сумки и резко дёрнул за ремешок. Ему не удалось сорвать ни одного, но вот некоторое содержимое карманов посыпалось на пол. Эффект неожиданности пропадал, потерпевшие пребывали в гневе. Ёзеф двумя руками лягнул Ворна в грудь, и тот вместе со своим дозорным повалился на пол, хрустя ребрами и получая ушибы.

– Хрэби и тягу!!! – коротко прокричал Ёзеф, склоняясь к куче добра перед Джимом.

Нервозность временно парализовала младшего нападающего. В то время как Патлатый уже поднимался с наполненной торбой, Джим кинулся к Витольду и стал дергать за рукоять меча. Потные руки сперва соскользнули с навершия, а после неловко выдвинули клинок из ножен. Вместе с махом меча засеменил и Джим, у которого с трудом вышло не влепить себе по лбу краем разрисованного дола. Ёзеф притормозил у выхода – он выпучил глаза настолько, насколько позволяли орбиты. Разгоряченная толпа мужиков скучковалась по бортам этой воображаемой сцены. Трёпа проталкивался к очагу волнений. Витольд и Ворн в неистовстве поднимались с пола. Джим направил на них зазубренный меч.

– Не подходи, стой, где стоишь, – грозно кинул двоим мальчуган, – иначе обоих изрублю на мелкие кусочки!

Витольд перегляделся с Ворном и стал медленно поднимать руки.

– Конечно, на мелкие кусочки, – Витольд незаметно делал шаг за шагом к Джиму, – в пыль, я бы сказал. Этот меч поистине суров и могуч, поверь мне. Я своими глазами видел, как лезвие отсекает руки и сносит головы противника в латах – уму непостижимо. Его острота – достоинство кузниц Союза Драйнов. Лучшие мастера Раитлона приложили руку к созданию шедевра черной металлургии…

Мечник сделал тяжелый скачок в сторону Джима, намереваясь придавить того своим весом. Но все же Ёзеф подпрыгнул чуть раньше, одернул мальчишку за воротник и предотвратил его незавидную судьбу. Витольд упал на руки. В это же время его приятель был занят расчетом траектории полета кортика. Герольдов Совета хоть и обучают владению мечом и луком, но метание небольших кинжалов по убегающим ворам в условиях дрожащей ненависти было лишь на словах. Поэтому Ворн стрельнул своим ножичком в прилежащую к входу балку, фраппировав двух постояльцев за столом рядом, но никак не настигнув ударом одного из похитителей. Дорожная пыль у порога шинка еще некоторое время оседала в нисходящем за горизонт солнце. Лохматый молодой человек растолкал глазеющих зевак, подбежал к проему и в сердцах высказался о мошенниках.