Текст книги "Когда идет дождь…"

Автор книги: Кира Мартынова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Я поднялась на второй этаж. В дверях этого страшного покоя меня встретила женщина в белом халате. Она только что в полный голос шутила с парнем и при этом отчаянно хохотала, обнажая свои большие, золотые зубы. Она преградила мне дорогу…

Этим страшным летом наша бабушка умерла… И я, Эльмира Бикбова, не поступила в театральный… Теперь занимаюсь танцами в «Дизайне», работаю на почте сортировщицей и еще занимаюсь с малышами в танцевальной группе начинающих… И… Но об этом пока молчу… Об этом после.»

– Эльмирочка, ты куда? – выглянула из кухни мама.

– На свидание. Что, не расслышала? Или не веришь мне? Теперь это уже ни для кого не секрет, даже для тебя.

Эля сделала рожицу, по-старушечьи поджав губы и, исподлобья, устремив на маму глаза.

– Кто же он, позвольте поинтересоваться?

– Кто? Ну, допустим, Юра… Юра Шевчук. Ой, вот больше ничего не скажу. И что он старше меня – не скажу! И что он замечательный, слышишь? ЗА-МЕ-ЧА-ТЕЛЬ-НЫЙ! Ни за что не скажу!

Она подлетела к матери я обняла ее так крепко, что у той перехватило дыхание.

– Ой, пусти, – взмолилась она, – и сильная-то какая! Пусти! Что бабушка бы сказала? Она бы дала мне нагоняй за то, что я тебя упустила совсем!

– А вот и нет! Бабушка бы сказала: «Эля, ты умница, каких еще свет не видывал. И уже такая большая, совсем взрослая!»

Эльмира отпустила мать и подпрыгнула, чтобы достать рукой потолок.

– Не достанешь. Слава Богу! Потолки у нас высокие, а то бы вы с Таней умудрились и их разрисовать, как стены в твоей комнате.

– А что, красиво же стало? Как-то необычно, не как у всех. А насчет потолка…

Так я его достану когда-нибудь. Вот Он возьмет меня на руки и поднимет высоко…

И я достану этот паршивый потолок рукой!

Лилия Федоровна осторожно подошла к окну. Напротив их дома расхаживал туда-сюда очкастый молодой человек в усах. Она вздохнула и вдруг услышала, вернее почувствовала, как в ее сердце вошла такая серенькая, неприметная, но очень уверенная в себе особа. И сразу по-хозяйски там расположилась. Эта особа именно вот так входит в сердце каждой матери. Имя этой особы – тревога.

«Где-то сейчас Юра? Идет ли там сейчас дождь?»

А здесь, в Уфе взмокшие перекрестки и дождь, холодный, бесконечный… Тот сказочный Элин кот засмотрелся желтыми глазами-фонарями в эту осень, утопив свой роскошный с кленовыми листьями хвост в луже…

В черном окне витрины двоится отражение. Эльмира приложила лоб к холодному стеклу. Фонари чертят лунные дорожки по мокрым тротуарам, и бегут равнодушные ко всему в этом мире, торопливые машины… Кардиограмма ночных фонарей… «Странная фраза. Она мне нравится. Надо ее подать Юре, вдруг да ему понравится? Кто знает?»

– Эльмирк, чего это ты такая хмурая? Случилось чего-нибудь? Или милый изменил и не пишет? – прошелестели пробегающие мимо с репетиции, девушки.

– Хмурая? Да что вы! Совсем даже наоборот! Мне очень весело! Смотрите, какие дробушки у меня получаются!

И стук-стук по луже длинными ногами, и брызги – фонтаном вокруг. – Ой, Элька! Сумасшедшая! – запрыгали девушки в сторону. – Неужели не видно, как разрывается мое сердце?

Ее мокрое лицо с прилипшими прядями волос стало маленьким и некрасивым… А дождь льет и льет, заполняя собой весь мир…

«…Сцена. Она сейчас обнажена, как подросток. Я сижу на репетиции в зрительном зале. На сцене дети – мои воспитанники. Почему-то чувствую свою вину перед ними. Атрофировалось ощущение сцены – стыдно. Хочу в Москву! В ноябре буду в Москве. Наконец-то Москва. Что-то рвется изнутри, прет с неимоверной силой, разрывая все на части! Что-то новое, пока еще бесформенное, обтекаемое и непонятное…

Оно никак не может появиться на свет. Чтобы обрести ясность, нужен воздух Москвы, нужны ее улицы, люди на этих улицах, вечно спешащие куда-то, и которым нет до тебя никакого дела. Там никто не остановит на тебе пристального взгляда с немым вопросом, – «Чего ты ждешь?»

А из Москвы на пару дней в Ленинград…

«Я часто не верю, что будет зима»… А она уже здесь, вот тут, в Уфе. Куда от нее убежать? Кожа покрылась мурашками, нечем укрыться. Страшно. Надо в Москву. Там тепло, отогреют! «В Москву!» – шепчет чей-то голос внутри. «В Москву!»…

Позавчера с Танькой встречали новый 54-ый год! Почему именно 54-ый? Что это за дата? 1954-ый, нас еще не было на свете. ОНИ учились, или начинали учиться. Кто-то уже делал настоящее дело. И почему все-таки 54-ый? Не знаю. Так показалось на чердаке зеленого большого дома с винтовой лестнице…

Плюшевые протертые коврики на перилах, старый облезлый черный велосипед, как вздыбленный конь в параличе. Зеленая «Победа» во дворе, и около нее женщина в порыжелой чернобурке. Щелчки замков, звуки радио, крики детей… Наш старый, наш мудрый, все знающий тополь был тоже молодым и бодрым…

Нас отрезвил гранитный парапет перед этим домом. Вот он, неестественный яркий свет сегодняшнего дня. Камуфляжные березы и осины, мерзкий, грязный слоями синтетический снег. Переход к обкому, через который никто не ходит, и от этого он раздражает вдвойне. Раздражает своей ненужностью и холодом, а в то же время так хочется быть… Существовать сейчас!

Когда я была у бабушки в Москве, я нашла среди писем мамин студенческий билет и еще программку выступлений хора московской молодежи при ЦДРИ. В списке участников хора моя мама и Майя Кристалинская. Папа учился тогда в МИСИ. Он познакомился с мамой позже в Уфе, куда она по призыву комсомольского сердца поехала после окончания института работать. Мама так хорошо пела, что очаровала папу. Они поженились. Какими ОНИ были? Поколение, входящее в шестидесятые? Нам уже мало понятные идеалы, образ мышления… А мама иногда поет и сейчас, и здорово так.»

«НАШЛА. УРА!!!

Пишу под рок – это фантастика. Времени сейчас у меня уйма! Ключи от хореографического зала в моем распоряжении, – так займись же делом!

Абсолютно новая «роковая» хореография, «антиклассика», выражение смысла русского текста. Но это, ни в коем случае, не пантомима, а только жест! И еще немного секса… Я совсем недавно поняла, что настоящего танца не может быть, если в нем не будет чувствоваться секс. Не дешевый и пошлый, а красивый. Красота тела, движений, внутреннего состояния…

Мне представляется огромное поле деятельности и возможность попробовать себя в большом, интересном и стоящем деле… Создать новую хореографию, даже может быть антихореографию…

18.11.84 год.»

«… Когда же мы достигнем вершины? И есть ли она? В сторону – «уже достигли!» УЖЕ ДОСТИГЛИ! – Это же смешно… Ха, ха, ха!

Поездка «Дизайна» в Москву, а что за ней? Что? Почему все хотят ускорить события? Их надо, как можно сильнее оттянуть назад, и работать, работать… Ведь за Москвой уже ничего, ничего, ничего…

20.11.84 год.»

В киоске Союзпечати Эльмира купила свежую «Уфимскую неделю». И сразу наткнулась на напечатанные крупно слова:

«Объявляется конкурс в танцевальную группу «Дизайн-Шоу» под руководством Н. Чухланцева.»

Ниже мелким шрифтом был набран текст:

– Горожанам хорошо известна студия эстрадного танца при дворце культуры завода «Синтезспирт», коллектив которой выступал на сценах Уфы, городов республики и всей страны. Принимал участие в международных фестивалях. С участием студии снято более 30 программ Башкирского телевидения и две передачи Центрального ТВ. («Шире круг» и «Ритмическая гимнастика у моря»)

Сейчас этот коллектив приобрел новый статус…

– Девчонки! – влетает в раздевалку, где тихо переодеваются к репетиции девушки, Эльмира, размахивая газетой. – Вы знаете? У нас новый статус!

Она запыхалась, как всегда опаздывая к началу репетиции. Уже на ходу сбрасывает сапоги, разматывает с шеи шарф.

Все мгновенно меняется. Тишина в раздевалке взрывается шумом, визгом…

Вот так всегда, когда появляется Эля… Девчонки рвут друг у друга из рук газету. – В зал, побыстрей… Начинаем!

Эльмира, отведя руки в стороны и на прямых «деревянных» ногах, пятками в пол, этакой буратинкой идет в репетиционный зал.

– Когда ты меня познакомишь вон с той девушкой? Я ж тебя просил. Чего тянешь? – высокий парень наклоняется к своей знакомой из студии.

– Что, с Элей? Стоп! Ты что! Это же девочка Шевчука…

– А-а, жаль…

И парень отходит от стены, около которой дежурил почти неделю…

«…Знаете, откровенно говоря, во мне живет танцовщица. Да, да! Именно танцовщица или танцор, если хотите.

Но чтобы создать тот танец, о котором мечтаю, я должна учиться. Я должна познать зрителя, которого можно заставить смеяться или плакать, а главное – думать. Я должна познать искусство перевоплощения, сцену театра…

Танец, о котором мечтаю, – это не просто гармония музыки и движения, это синтез прежде всего– мысли, души, музыки и тела. Не сюжета, нет… А мысли…»

II

О, прекрасная сырость,

Проглотившая небо!

Облака, как к любимой,

Прижались к земле,

Где ты и я

Под непрочной, заплаканной крышей

Ищем друг в друге тепло. Что?

Нам ветер ответит,

Проносившийся мимо,

На долю любимых разбивший объятья?

Проклятья

Ему облака посылают,

Что медленно тают,

Пролившись дождем…

В чем радость разлуки?

В чем вечные муки?

Где кроется зло?

А вера в добро —

Что?

Ю. Шевчук

«_ По неровному краю свечки ползет прозрачная парафиновая слеза. Вот она капнула на спичечный коробок, являющий собой импровизированный подсвечник… Вдруг свечка заплакала искристыми, быстрыми слезами, и через миг они уже стали обволакиваться мутной оболочкой дешевого парафина, и застывать причудливыми пунктирами, низвергающимися на коробок…»

02.12.1984 год.

«…1985 год – Ура! Нашла себя! Почти физически ощутила, как покинул меня 1984 год. Слава Богу!

_ Пока я училась в школе, мне казалось, что на свете для всех существует одна единственная правда, одно зло. Ан, нет! Оказывается, одному это счастье, другому это же – горе, этому норма, а этому – хуже быть не может! Почему? Потому что все люди разные, очень разные. Получается, что человек живет для того, чтобы найти тех людей, для которых все явления определяются одинаковыми понятиями. И, если тебе повезет, и ты найдешь круг таких людей, да любовь и свое дело в придачу, то будешь бороться за эту свою правду, падая и взлетая, ошибаясь и побеждая. Вроде бы так просто…»

«Рождество! Что за откровение нам? В этом празднике что-то таинственное и завораживающее…» – Эля залезла с ногами на диван, обхватила руками прижатые к груди колени и спрятала в них лицо. Хорошо, вот так, забыться от всего, как птице головой в спасительное крыло, или кошке, уткнувшей нос в теплый живот…

Захотелось чего-то сказочного, зыбкого и нереального, как мечта. Может быть, чтобы вдруг эта темная комната засверкала звездами, и в нее вошла бабушка? Провела бы ладонью по голове и, не спрашивая ни о чем, все бы поняла.

А из кухни потянуло бы запахом испеченного ею пирога. И где-то далеко из комнат послышался бы смех отца.

… Страна воспоминаний… Есть ли она? А синяя птица, которая никогда не полиняет, как у тех детей дровосека? Где она? Небось, летает себе где-то и просто живет…

«… Я не хочу владеть кем-то, я хочу, чтобы меня подчинили своей ВОЛЕ, даже, чтобы мучили, но я бы в своих страданиях оставалась свободной и независимой… Хочу любить цветы, солнце, небо, Бога. Надо любить людей, но не тех, которых можно любить, а всех…

Я хочу их любить и чувствую, что мое сердце создано для этого… Разве вы можете это понять?!?»

«…Я завтра приду к тебе. Мне будет хорошо. Я буду счастлива…» 07.01.85 год.

«…Как все опротивело… Да, да, да! Суета, люди, дома, автобусы! Все мирское и плотское. Невольно набегают мысли, мысли о более совершенном и законченном, возвышенном и духовном. И не верится, что нет этого, чего-то большего, что возвышалось бы над всей этой мелочностью быта…

Вечером позвонил он и бросил трубку. Я набрала номер его телефона. На мои долгие, требовательные гудки никто не отвечал.

Наконец, я все же услышала его голос, который говорил мне что-то страшное и непонятное. И вдруг я увидела очень близко, вплоть до прожилок и прозрачности кожи, его руки, любимые руки… Они меня вывели из состояния собственного отвращения. Мне стало понятно, что Бога нет, а если и есть, то так далеко…

Мне стало плохо, очень плохо. Не было точки опоры для покоя. Все вроде бы хорошо, но что-то тянет душу. Наверное, просто плохо без НЕГО…

А потом мне захотелось играть, играть на сцене перед громадной толпой народа, которую можно было бы заставить смеяться и плакать, заставить быть мудрой и бесшабашной одновременно.

Я говорила и говорила этой толпе в темную пустоту кухни. Мне показалось, что я схожу с ума. Дернулся холодильник, я подошла к нему и заговорила с холодильником. Да, да! Заговорила с холодильником! Я почувствовала в нем жизнь! А вон и глаза-плафоны, и я в зеркале…

Захватило дух, но было здорово! Во мне поднялись такие внутренние силы и энергия, что я воистину поверила в то, что МОГУ ИГРАТЬ!..

Да, я, действительно, могу играть. К черту, лукавство. Я могу подчинить настроение свое задуманным эмоциям. Причем, когда играешь или танцуешь на сцене и переживаешь одно состояние игры через другое, то получается все так, как задумано твоим внутренним режиссером.

Значит, (я поняла, поняла!) надо полностью отбросить себя и полностью перевоплотиться в задуманный образ! Это великолепно! Появляется больше жизни в тебе. Ты уже не существуешь сам, существует только то, что создано твоими чувствованиями…»

Ночь на 8.01.85 год.

В дверь звонок. Соседка Евгения Петровна осторожно, словно большая птица, переступает порог. Она обводит глазами прихожую с кучей обуви на полу.

– Лилия Федоровна, я уж потом зайду, у вас же гости…

– Ну, гости-то у нас каждый день и допоздна. Сами знаете. Проходите, в кухне чайку попьем.

– А кто это поет? – Евгения Петровна прислушалась и подняла вверх указательный палец.

– Там Эльмирочкины друзья. А поет Юра. Да вы же слышали его записи у нас. Он певец, бард.

– Как вы, Лилечка сказали?

– Бард. Свои, значит, песни поет. Собственного сочинения.

– А-а, бард… Ну-ну. Я потом зайду, – и она скрылась за дверью.

Уже глубокая ночь. В ванне, в теплой воде, ласкающей тело, лежать – такой кайф! В телефонной трубке Юрин голос…

– Мам, ты чего? Иди спать. Я не утонула, нет. С чего ты взяла? Нет же, я не погружаю трубку в воду и не испорчу наш многострадальный телефонный аппарат. Будь спокойна.

Под рукой плещется пластиковая зыбь воды. Юра, любимый, говори, говори, говори… Я так счастлива!

«…Странно, почему ты сердишься на меня? За то, что не можешь меня понять? И в своем непонимании обвиняешь меня? Видимо, есть в нас нечто, которое при столкновении там спружинивает, что отбрасывает нас друг от друга в разные стороны, не давая ни на секунду опомниться. Может быть, когда это нечто сольется воедино, оно и будет вершиной нашего счастья? Может быть, так оно и будет… Но пока этому еще не пришел срок…»

«…Мне было неприятно, как ты говорил о природе актера. Разложив все по полочкам и очень просто объяснив, ты сделал примерно то же, что делают старые профессора-маразматики, которые никогда не любили, но, однако, берутся объяснять природу любви.

Я знаю, ты прочтешь эту запись и потому больше писать об этом не буду. Думаю, что ты что-то поймешь из написанного мной, хотя… Оно порой и не очень откровенно, но между строк, при желании, можно прочесть больше…»

2.02.85 год.

«…Как быстро летит время! Уже через неделю бахнет восемнадцать…

Пора задуматься над тем, что будет там, пока еще далеком и в то же время таком близком будущем… Это уже посерьезнее, чем после 10-го класса. Время ошибок прошло.

Вчера точно и бесповоротно было решено, что этот год, решающий год, я проведу в Москве. Он должен дать все. Заставить себя работать в Уфе – абсурд. Мне нужны экстремальные условия и сознание того, что рядом нет теплой постели и горячей жратвы… Надо, надо искать интересных людей, чтоб общаться с ними. Надо читать нужную литературу. Это единственная возможность познать себя…

Что такое театр для меня? В голову приходят мысли о «Дизайне». Когда что-то теряешь, остается тоска по прошедшему и по несбыточному. Ведь, если уеду, «Дизайн» останется здесь уже без меня… Танец всегда тянул, влек к себе. Но танец другой, новый…

Встает вопрос, может пойти учиться в культпросвет? Но… Прежде всего, мне нужен профессионализм, и там есть возможность его получить. И все-таки… Все-таки придется оставить мечту о профессиональном танце…

Где получить то, что ищу? Даже не ищу, пожалуй, а пока только чувствую? Но вот передо мной «Записки режиссера» Александра Таирова… Черт же возьми! Оказывается есть, по крайней мере, было то, что я ощущала в себе последние месяцы, – такое неудовлетворение собой!..»

23.05.85 год.

«И опять встает передо мной вопрос. Чувствую, что не имею права задавать его… Кажется, что если скажу ему сейчас – «Люблю», то скажу впервые. Только сейчас чувствую – доросла, оглушило этим меня, как будто воды нахлебалась… Теперь говорю: – Люблю!

С этой огромной лавиной любви пришла и ворвалась ревность, разъяренная, безобразная и злая ревность ко всему. Я ревную его даже к самой себе. Странно?.. Он должен быть сам, без всего и без всех, таким, какой он есть…

Боже, я схожу с ума! Я ЛЮБЛЮ.

…А что случилось сейчас? Что? Что, что, что? Милый мой, единственный! Если я потеряю тебя, у меня в жизни не останется ничего… Если не будет тебя со мной, я пропаду, меня ждет гибель… Меня ждет гибель, ты слышишь? Любимый, не покидай меня!»

В Уфе уже лето… Солнце щедро льет потоки света, заливая ими улицы. – Какие розы! И как их много! И это все мне?! Вот это букетище…

Эля прижала цветы к груди. Потом вытянула руки с букетом перед собой и залюбовалась ими. Лицо ее светится счастьем. Но вдруг оно побледнело, как будто его опрокинули. По скулам пробежал трепет какого-то священного таинства… В потемневших глазах плеснулась бездна.

– Ты что? – испугался Юра, вглядываясь в лицо любимой.

Она прижала цветы к груди и выдохнула:

– Я люблю тебя…

Они бежали по аллее большого Проспекта, взявшись за руки, и на каждой скамейке оставляли по розе. Цветы алели на пустых скамейках, как знаки прекрасной и большой любви…

«…Сегодня купила билеты в Москву. Где там буду жить, пока не знаю.»

«…Пусть ты вспомнишь перед смертью ливень, (я готова иссушить его), а я вспомню дождь, обычный серого цвета дождь.

И пусть я банальна! Может быть, именно поэтому я ищу и жажду красоты, красоты во всем. Красоты души, чувства, движения, тела. Я ищу гармонию, которая властвует надо всем. Ее огромную притягательную силу я ощутила на себе. Эта сила способна только притягивать!

Я буду тянуться к тебе, и если между нами образуется бездна, я просто-напросто погибну на дне ее, а может…»

06.06.85 год.

Лилия Федоровна открыла дверь и вошла в комнату, где над своим письменным столом склонилась Эля.

– Я бы, Эльмирочка, хотела с тобой поговорить… – она нервно закашлялась.

Дочь резко повернулась к матери:

– Ты обо мне и Юре? Да? Знай, мама, в моей жизни все уже решено. Я не могу без него.

– Я все понимаю. Но ты подумай. Не надо так спешить, у тебя еще не решено с будущим…

– Ты о моем образовании? Это решится, но только, если он будет рядом. По-другому я не могу.

Мама прошла на кухню и склонилась к плите, чтоб никто не увидел ее лица. – Эльмирочка, доченька… У Юры такая трудная судьба. Как ты это все выдержишь? Сейчас его после травли выселили из Уфы… Что-то будет дальше? Ну, ладно, что поделаешь… Надо жить. И, кажется, готовить какую-нибудь еду.

Лилия Федоровна взяла сумку и вышла из квартиры.

– Вы на базар? – встретила ее в коридоре Евгения Петровна и прицепом двинулась за ней вниз по лестнице:

– А я за почтой. Да, без Веры Алексанны вам трудновато.

– Не то слово.

– Вы чем-то расстроены?

– А, бывает… Ничего страшного, – попыталась улыбнуться в ответ Лилия Федоровна. Соседка понимающе качает головой и провожает ее сочувственным взглядом.

«Ура! Сегодня полезем разрисовывать трубы! Там на нашей крыше будет наш город. Город троих – Юркин, Танькин и мой. Город труб и антенн. Город гремящего железа под ногами и огромного, усыпанного звездами неба над головой…»

«…Что с тобой? Тебе плохо? Почему тебе плохо. Что мне сделать, чтобы тебе было легче? Любимый? Ю р к а!!!

Нервы эти дни на взводе, не могу привести себя в норму. Глупо вот так сидеть и обливаться слезами. Очень глупо. Но легче, когда в них обретаешь тревожный покой, от которого становится легче, легче…»

Капли на лице– это просто дождь, а может плачу это я.

Дождь очистил все, и душа, захлюпав, вдруг размокла у меня.

Потекла ручьем, прочь из дома, к солнечным, некошеным лугам.

Превратившись в пар, с ветром полетела к неизведанным мирам! Ю. Шевчук.

«…Только за те песни, которые ты подарил нам, тебе стоило родиться на свет. То, что ты дал мне, – это уже нельзя ничем оплатить. Все, что я могу сделать, – только отдать самое себя и мою любовь. Что бы ни случилось, я на всю жизнь останусь твоей, только твоей. Никого не будет существовать больше для меня, какой бы моя жизнь не сложилась…»

«В тот день, когда я утром пришла к тебе и обратилась с вопросом: «что случилось?», то получила вместо ответа ледяную струю в нос. Вдруг, ни с того, ни с сего, я подошла к твоему шкафу, вытянула голубой томик стихов Цветаевой и, получив вдогонку твое «Береги себя!», спокойно удалилась.

Именно этот день я вправе считать днем, когда я начала понимать поэзию. Даже, скорее, не понимать, а чувствовать ее. Чувствовать душой, телом, разумом… Наверное, у человека должен быть момент откровения души, когда она требует какой-то другой, прекрасной жизни…»

Эльмира с трудом влезает в набитый до отказа автобус. Она вовсю работает локтями, чтобы не вываливаться из дверей, судорожно вздрагивающих створками в желании закрыться.

Постепенно, хорошо встряхиваясь, публика утрамбовывается, и даже можно, чтобы не упасть, плюхнуться на сиденье. А за окнами мелькают дома, дома…

…Тысячи стенок, балконов, дверей.

Тысячи вечно зеленых людей,

Тысячи разнокалиберных глаз,

Тридцать тысяч зубов и фраз.

Штампованный внук Корбюзье с Ван дер

Роэ, Небо по два с половиной метра.

Наш очередной рывок домостроя —

Девять квадратов на человека!

Пищеводы подъездов, давясь пропускают

Тысячи тонн живой биомассы.

Нам лучше не надо, – это считают

Передовые рабочие классы!

Тысячи кухонь каждое утро

Жарят на нервах куриные яйца.

Тысячи спален каждое утро,

Громко сопя, расплетают пальцы.

Одиночество здесь – царица досуга,

Среди соседей – ни врага, ни друга.

Но странно, все про всех все знают —

Вечерами ведь стены почти исчезают!..

Ю. Шевчук.

Рядом с Элей женщина, на вид очень простая, протягивает билет мужику-работяге:

– Посмотри, вдруг да счастливый?

– Я ни-и, того, в счастье не верю, – промычал тот в ответ.

– Как же ты живешь, коли в счастье-то не веришь?

– А я не живу-то, я существую…

Мужик как-то печально замолчал. У женщины разгорелись было глаза, но тут же потухли. Из желания с кем-нибудь перекинуться словом ничего не вышло-собеседников не нашлось. Она стала смотреть в окно этого желтого, пропыленного «Икаруса» на улицу, на дома, грузно осевшие в землю, как большие мутанты-птицы…

«Вчера приехала в Москву. Впервые никто не встречал, если не считать дождя, который начинал лить, как только я оказывалась под открытым небом. Внутри у меня ничего не дрогнуло. Я не ощущала ни радости, ни огорчения. Было прилично спокойно на душе. Все воспринималось, как само собой разумеющееся.

На «Октябрьском поле» цветут тополя. Этот знакомый мне с детства запах заполнил весь квартал, и пух… Он лезет в глаза, щекочет в носу… Милое, милое, бабушкино «Октябрьское поле»! Единственная отрада…

Первый день в Москве. Приехал Лешка и сказал, что с помощью той магнитофонной пленки, что я выслала ему год назад, Юркина популярность растет. Он просит, прямо умоляет, прислать еще… Я так и знала– у Юрки все будет о'кей!

18-го приехала Юрина мама Фания Акрамовна. Она привезла еще одну пленку с лучшими песнями Юры.

Для него что-то должно решиться. Богородица наша светлая, пусть все сбудется, как задумано судьбой!»

19.06.85 год.

«Милый, хороший, любимый!

Любимый Юрка»!!

Так хочется, чтобы ты меня крепко, крепко обнял! Посмотрел на меня и засмеялся бы своим, таким жизнерадостным смехом.

Мне так плохо без тебя, очень плохо и даже жутко…

Приехала в Москву и впервые никто не встретил.

…А здесь цветут на «Октябрьском поле» тополя. Я никогда в своей жизни не видела столько пуха! Под ногами свяленный дождем пух похож на войлок. Сами тополя похожи на новогодние елки, украшенные ватным снегом…

…Вчера прошлась по всем учебным заведениям нужного мне профиля. В деканате ГИТИСа тот же ответ: «В этом году нет набора». В Щукинке по вторникам и четвергам консультации с 17 часов, а во ВГИКе я записалась на прослушивание в четверг. Ой, не знаю, что будет?! Но я в свои силы верю.

Наверное, даже чересчур. На четверг же купила билет на «Дон Жуана» в театре на Малой Бронной.

Ходила на фильм «Жестокий романс». Многое понравилось. Покорила меня Фрейндлих. Буду в Питере, обязательно схожу посмотреть на нее вживую на сцене. И, конечно, Рязанов, как всегда, на высоте!

На кухне бабушкина соседка по коммуналке игнорирует мое появление. На веселое приветствие: «С добрым утром, Александра Семенна!»– могильное молчание. Когда же я осмелилась произнести эту же фразу еще раз, ее голова медленно, аэродромным локатором стала разворачиваться в мою сторону. Вот она остановилась. Глаза на ее неподвижном лице выражали удивленное созерцание предмета, коим являлась я. Словно она увидела засветившегося, как резидент, таракана. Одна бровь вдруг взлетела вверх, но из чрева не раздалось ни звука…

Из коридора на кухню вплыла вторая соседка. Я ее видела впервые. Придерживая рукой полу грязно-розового, с воланом от плеча, мятого капота, она закурила. Поздоровавшись только со мной, спросила в лоб:

– Ты знаешь, что я выхожу замуж?

– Нет. Я же вчера приехала вечером.

– А, – на ее лице появилось слабое подобие улыбки, – моего будущего мужа ты знаешь. Его все знают.

Она поставила на огонь сковородку, разбила в него два яйца и, прикрыв от дыма сигареты правый глаз, выдала:

– Это Юрий Сенкевич!

Я в ответ ничего вразумительного сказать не могу. Новая соседка захихикала, отчего на длинной куриной шее вздулись жилы…

Напевая и помахивая сковородкой, она двинулась по коридору в свою комнату. Глаза Александры Семенны выражали ей вслед снисходительную брезгливость…»

20.06.85 год.

Из Москвы Эльмира возвращалась осунувшаяся и повзрослевшая. Ее никто не встречал. Она никому не сообщи о своем приезде. Сердце разрывалось от обиды, что опять все повторилось, как в прошлом году. А была такая уверенность в своих силах! И будто по щекам надавали… Горько, мучительно горько. На душе паскудная пустота, как не сером, замызгынно тусклом столовском подносе.

«Я не хочу никого видеть. Как бы попасть домой никем не замеченной. Почему они меня не приняли? Почему не увидели, что я талантлива? Или… Я, действительно, не талантлива?!» Слезы подступают к глазам. Эля не хочет, чтобы их кто-нибудь видел. И еще один год прошел. Теперь ей казалось, что после этой повторной неудачи, она обречена на существование без мечты.

«Только бы мама не заметила как мне тяжело! Она даже рада, что я теперь могу поступать в «серьезный» вуз…»

– Эльмирочка, поступай в наш университет, можно на филологический, тебе же по сердцу литература…

– Мам, я хочу быть актрисой.

– Упрямая же ты!

А Юре в Питере, и так одиноко в этой опять весенней Уфе…

«Здравствуй, милый Юркa!

…Сейчас мне захотелось сесть и писать о моей любви и больше ни о чем.

Только о Любви и больше ни о каких пустяках. Все остальное такая ерунда!.. Да? Да!!!»

«Здравствуй, Юра!

Приготовься, хочу написать тебе длинное, длинное письмо!

Сейчас только что была на почте и отправила тебе ботинки. Вполне возможно, что они будут маловаты. Если возьмутся в обувной мастерской их растянуть-хорошо. А нет, так продай, купим другие.

…Прошлась по Ленина. Кстати, тот дом напротив Детского мира очистили от штукатурки. Он стал красивым, из красного кирпича! Кирпич гладкий и умный, как старое, ушедшее с батюшкой Николаем время. Хочется потрогать рукой. Новые дома из какого-то на вид сырого кирпича, что создает впечатление временности, неряшливости в отношении к жизни… Ой, только бы не обули его в мрамор, как основания у всех остальных домов по этой центральной улице!

Добрела до фонтанов на набережной у «Пентагона». Сижу на скамейке в тени и пишу тебе письмо. На соседней скамейке сидят студенты, что-то решают: tg, ctg, касательные… Господи, как они могут этим заниматься, когда так подрываются птицы?! И, вообще, последнее время страшно тянет в лес, на реку… Но одной? С июня буду ездить на работу в пионерский лагерь.

…Пробежал маленький карапуз, весь в зеленом, с огромным красным мячом…»

Она каждый день перечитывает его письма. Они лежат в шкатулке на секретере… Там словами столько зашифрованных чувств!

«Здравствуй, златокрылая ночная бабочка, залетающая в мои еженочно неспокойные сны…» – Эля еще раз перечитала эти строки и улыбнулась – как красиво!

Над ее диваном висит прикрепленный булавкой листок Юриного письме, где все исписано словом «люблю», а пустые места составляют лепестки цветка.

«…Как живешь, моя крылорукая, легконогая?!?» – Как живу? Да разве это жизнь без тебя?!?

Эльмира вздохнула и стала собираться на репетицию в свой «Дизайн».

… «Прочти это письмо до конца, но если хочешь забыть, лучше и не начинай читать…

Сегодня утром ты уехал… А днем я уже не могу, чтобы не писать тебе.

Когда я пришла домой, мне было настолько плохо, что хотелось умереть.

Я была зла на тебя, на себя. Злая на то, что есть ты и я, и что мы вместе, но врозь, и что все вот так, а не иначе. Почему?

Мы вчера просто не выдержали накала, нам надо было расстаться раньше. Казню себя за это и не могу себе этого простить.

Я так не хотела, чтобы ты уезжал. Как я этого не хотела! Господи!!! Но я чувствовала, что не имею никакого права требовать от тебя остаться… Если б ты остался по моей воле и я об этом знала, мне было бы очень плохо. Вот ты мне в прошлый раз написал, что никогда не слышал моего скуления, и тебе бы надо брать с меня пример, чтобы не скулить от тоски в твоем вечном городе на Неве… Нет, Юра, часто бывает и у меня такое желание…»

«…Сегодня я долго ходила по улицам и совсем не встречала людей, но очень часто мне казалось, что я слышу чьи-то шаги… Это твои шаги… Это ты где-то тоже идешь, и твои шаги отдаются в моих ушах…

Понимаешь, ты тот человек, который для меня значит все. Ты не представляешь, что в эту неделею сделал со мной! Во мне все перевернулось. Абсолютно все! Только теперь я разумом поняла, что значит для меня театр. Раньше это была только интуиция… Она и привела меня к мысли о театре. И я, не понимая, не осознавая полностью свое желание стать актрисой, боготворила это святое для меня. Но теперь все обратное. Понимаешь, этот год для меня был решающим. И тут ты, человек, которой уже чего-то добился. Человек, который делает свое дело…»