Текст книги "Малышка со шрамами (СИ)"

Автор книги: Кира Полынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Глава 1

О, Анна…

Самый первый липкий снег падал с неба мелкой сыпью, задерживаясь на кронах уставших, облетевших деревьев укрывая свой мишурой. Черная земля под ногами, которая еще вчера была грязью, сегодня успела застыть и порыться ледяными корками. Их укрывала белая пудра, неровная, взбитая, наспех склеенная из крупных рыхлых хлопьев. Ее хрупкая фигурка, там, внизу, вызывала у меня болезненный мандраж, вызывая глупое, порывистое желание все отменить, и унести ее в дом. Белые худые ноги, покрытые крупной болезненной дрожью, делала ее еще более сутулой и мелкой. Она обнимала свои плечи бледными тощими руками и не поднимала головы, закрывая лицо темными крупными кудрями, на которых задерживался все тот же снег, заметая ее под белым покрывалом.

Резкий порыв ветра заставил малышку поежиться, и ее тонкая сорочка взметнулась от порыва как белый флаг о сдаче позиций. Но это только сорочка. Она бы не сдалась. Даже сейчас, такая жалкая, разбитая, она все равно гордо держала спину прямо, ну или хотя бы старалась, пряча свой страх передо мной и моим решением.

Еще совсем маленькая, но, сколько упорства я успел заметить в ее темных как чернила глазах, в которых невозможно было разглядеть зрачок. Упрямая, несгибаемая.

Сам усмехнулся своим мыслям, но внимательный взгляд тут же обратился к ее дрожащим пальчикам с длинными изящными суставами и ухмылку как сдуло. Нет, не простит. Запомнит, проклянёт, но не простит. И что ж теперь…

Я всегда спокойно принимал тяжелые решения, и сейчас не собирался менять своей сути, отказываться от того, что так упорно взращивал столько лет. Седина в бороду, как говориться…

Слуга вышел во внутренний дворик, и я сразу заметил его размашистый и тяжелый шаг, под грузом бадьи с водой, из которой черными копьями торчали тонкие ножки розг. Анна бросила в его сторону только мимолетный взгляд, и вернулась к разглядыванию своих босых ног, замерших и испачканных. Словно не для нее, словно ее здесь и не было.

Только пальчики чуть сильнее вжались в озябшие угловатые плечи. Еще совсем ребенок, ни смотря на долговязость и неловкие, дерганые движения тела к которому она, казалось, не может привыкнуть.

Мужчина с глубоким выдохом опустил свой груз прямо рядом с ней и утер выступивший пот старой, замусоленной шляпой, вновь водружая ее на лысую, блестящую макушку. Зуд под кожей становился невыносимым.

Все одно слово, один выкрик и это может закончиться гораздо раньше, но мы все молчали. И она, стоявшая посредине двора, и я, возвышаясь над ней с высоты балкона и даже слуга, выполняющий мой приказ, но трусливо опускающий голову. Не по себе.

Чувство что сейчас я собственными мозолистыми пальцами ломаю что-то хрупкое, недолговечное обжигающим, ядовитым комком стояло в горле, но я сжал их, пряча под полом теплого плаща, мучаясь от нерешительности сбросить его, лишь бы понять. Понять, что она сейчас чувствует, ощутить всю боль и безысходность ее положения, утопится в нем, погрязнуть и никогда не покидать. В наказание.

Сглотнул. Кадык заметно дернулся, выдавая мое сомнение.

Я наказывал сам себя. Жестоко, неоправданно жестоко.

Хотелось ударить самого себя, так чтобы отвлечься, не думать, но страх перед предстоящим наказанием студил кровь в венах, заклинивая все мышцы. Выпорят ее, а больно мне. И больно не от душевных терзаний, а от того что я никогда не смогу впитать эту боль в себя, не сумею забрать ее, облегчая муки малышки, и она никогда не простит. Даже если  будет знать, что я готов был бы сам подставить свою спину, но вместо этого отдал приказ, разлучая нас.

Нас.

Нас никогда не было. Я сам себе все придумал, разрушаясь, каждый раз заглядывая в ее рассерженные черные глаза, падая в бескрайнее ночное небо, где блики были звездами и тянули меня за собой.

Нет!

Едва не прокричал в голос, но вовремя сжал зубы, скрипнув ими от невыраженного протеста. Так нужно! Я должен, должен донести до нее, что теперь эта девочка всецело моя. Моя! Ее жизнь, ее боль, тело, мысли, теперь только мои, и ее сопротивление делает только хуже, вырывая у меня из черствого черного сердца один кусок за другим. Просто сдайся! Просто делай то, что я приказал!

Мысленно я молился, чтобы она подняла глаза и чуть сдвинула темные бровки с умоляющим выражением лица, попросила прекратить, хотя бы дрогнув обычно алыми губами, так болезненно обескровленными сейчас. Но нет! Она стоит на своем! Держится как глупая курица, выражая свой детский протест!

Идиотка!

Слуга чуть протянул к ней руку и что-то сказал. Быстро и неразборчиво, но мой слух все равно обострился в ожидании ее ответа, но малышка шарахнулась в сторону, выставляя бледную тонкую руку перед ним. Огородилась. Не позволила себя касаться.

Сама опустилась на колени и легла животом на низкий столик, подставляя свою защищенную лишь тканью спину, но заметив новое движение, предупреждающе рыкнула, самостоятельно задирая сорочку. Белая спина с выступающими позвонками казалась такой худой и хрупкой, что можно было бы рассмотреть и все остальные косточки под тонкой кожей.

Словно обожгло.

Я на секунду представил, как влажная розга с силой опуститься на нее, обжигая кожу красной полосой, оставаясь на этом белом полотне и дернулся. Больно. Жестоко и унизительно. Но малышка расслабила руки и только пальчиками сжала край столика, впиваясь в него до побелевших кончиков. Закусила губу.

Я не видел ее лица, но даже сейчас перед глазами встал ее пухлый рот и то, как зуб, словно белая жемчужинка вдавливается в мягкую кожу и затягивает ее в рот, искривляя губы. Будет терпеть. До последнего.

Всего двадцать ударов. Так много и так мало.

Слуга еще раз протер шапкой лоб и тяжело вздохнул. Да, сердобольный Шернар. Не в его духе мучить детей, даже самых опасных и провинившихся. Пленные, преступники, убийцы – да, это его, но дети…. Его всегда берет оторопь перед их слабыми беззащитными телами. Ни смотря на свои обязанности, он каждый раз старался в такие моменты уйти, как можно дальше, исчезая в своей избушке в глубине Шернсого леса. И ищи, свищи…

Но я никогда не злился на его эту черту. Детей в моей крепости было мало и родители сами отлично справлялись с порками и наказаниями своих чад, но его рассказы о прихотях прошлого хозяина моего замка, вызывали дрожь даже у самых крепких в воспитании родителей. Сейчас впервые за много лет ему пришлось вернуться к тому, о чем он так старательно пытался забыть, исполняя мой приказ. Я видел сомнения в его бесцветных водянистых глазах, но это только распалило мою злость, словно я вновь все делаю не так!

Так! Так надо!

Проклиная про себя всех создателей, я сетовал на грубость судьбы-злодейки, но взгляд, поднятый в серое тяжелое небо, все равно возвращался к ней.

О, Анна…

Достаточно подсказок. Я все равно ими не воспользуюсь, избегая столь явные знаки.

Мужчина медленно, нарочито оттягивая момент, вынул упругие ветки и опустил их к своим ногам. Его толстые пальцы подрагивали, хотя все движения были давно знакомы и заучены до молитвы под черепом. Но он тянул время, продолжая избегать моего взгляда.

– Прости, малышка…. – Принесло ко мне ветром, и я впился пальцами в деревянные перила, сдавливая их до скрипа.

Только тихий стон удивления вырвался из ее сжатых губ, когда холодная вода полилась на спину, обжигая в первые секунды соприкосновения, и тут же сковывая льдом оголенную продрогшую кожу.

Первый свист и узкая, упругая плеть опускается на мокрую кожу, оставляя на нее тонкий красный след, который за мгновение воспаляется, превращаясь в неровные борозды на хрупкой спине. Не закричала. Сжала пальцы так, что только взгляда было достаточно, чтобы ощутить боль в руках, примеряя ее чувства на себя. Стало легче. На удивление. Словно уже произошло то, от чего нельзя что-либо изменить, невозможно повернуть вспять, и остается только смириться, и продолжать.

Второй. Третий.

Они градом сыпались на нее, вырывая рваные, глубокие стоны из ее груди, которая уже дрожала не переставая, выплескивая гортанные всхлипы.

Четвертый. Пятый. Шестой.

Тонкая кожа уже разошлась в нескольких местах, оголяя красное мясо по ней, выпуская алые капли-бусинки, собирающиеся в кривые дорожки, которые сплетаясь с водой, стекали вниз, раскрашивая ее белую кожу.

Седьмой. Восьмой. Девятый. Десятый.

Шернар делала перерывы все короче, желая быстрее закончить. Я был уверен, что сегодняшний вечер он проведет в компании с бутылкой из  темного стекла, наполненной какой-нибудь дешевой бормотухой. Забываясь, растворяясь в своей вине. И я с ним за компанию, но в своей спальне, запираясь на все замки, словно они могут спрятать меня от воспоминаний ее растерзанного тела.

Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.

Я хотел перестать считать, невольно скрипя зубами, сжав челюсть так, что болезненная пульсация прострелила голову, въедаясь под кость.

Не простит…. Не простит….

Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Девятнадцать.

Эта картина навсегда останется со мной. Я попробую похоронить ее глубоко внутри своего порочного, мерзкого сознания, погребая вместе с ней ошалевшее чувство вины, которое сейчас разрывало все препятствия на своем пути, вырываясь наружу.

Нет. Всего один, последний удар и все будет кончено.

Двадцать.

Слуга отбрасывает розгу как ядовитую змею и, опустив голову еще ниже, вжав ее в толстую короткую шею, уходит прочь, засунув руки в карманы потрепанного старого сюртука, и пропадает под козырьком, растворяясь в темноте арки, оставляя меня наедине с моей болью. С моей Анной…

Она не двигается. Словно жизнь покинула ее тело, и только короткие  рваные вдохи говорят об обратном. Она так и не закричала, принимая удары по исполосованной коже, стойко, как истинный воин, перенося всю боль на которую я ее обрек.

Белые хлопья, что казалось, таяли даже на подлете к ней, все же добились своего и сейчас заметали хрупкую девочку, все сильнее цепляясь за влажные пряди, желая остудить горячую израненную кожу.

Все, это конец.

Я пытался сдержать шаг, но он все равно выдавал мою спешку. Но никто этого не увидел, и я позволил себе прибавить скорости, буквально слетая со ступеней, и торопясь приблизится к ней. Меня тянуло. Бешено, беспощадно и я рвался за этим инстинктом, не решаясь ему противостоять.

Подошва с хлюпаньем проваливалась под тонкую ледяную корку, лишая мой шаг скрытности, но я не замечая, бежал к ней, сбрасывая на ходу свой теплый плащ, уже мысленно укрывая ее им. Наполняя своим запахом, оставляя его на чистом полотне ее мыслей, которые сейчас были наполнены облегчением от конца боли.

Теплая тяжелая ткань упала на нее и малышка зашипела, но аккуратно подхватывая ее плечи, я помог ей распрямиться и сесть. Слабые ноги не держали ее легкое тело и она, не сопротивляясь, села прямо в лужу, погружая ткань плаща в вязкую кашу под ногами.

Приподнимая ее лицо, я смел одним движением большую часть снежинок с волос и встретился с чернильными глазами моей печали, которая плескалась на самой глубине. Темные пушистые ресницы склеились в колючие веточки, и все ее подростковая несуразность сейчас была особенно видна, на заострившихся чертах лица и темными венками, выступившими под тонкой кожей.

– Анна… – Выдохнул и понял, что с этого самого момента, это станет моей молитвой.

– Ненавижу… – Слабый голос рассек замершее пространство, зависая надо мной тысячами острых лезвий, давая понять – теперь это ее молитва.

Чёрный взгляд помутнел, и тонкие веки закрылись, заставляя малышку безвольной куклой поникнуть в моих руках.

«Навсегда» – повторил я сам себе, аккуратно прижимая девчонку к себе.

Глава 2

Дилижанс вез меня по черной дороге, что так контрастировала с первым легким белым покрывалом, укрывшим лес, словно выставляя на обозрения темную кору и голые ветки, сломанными изогнутыми лапами, торчавшими в разные стороны. Мне казалось, что они тянут их ко мне, пытаясь схватить, обжечь своим прикосновением, напоминая, что я принадлежу этой земле. Блудная дочь, вернувшаяся в свою обитель.

Влажная дорога не успевала впитывать упавшую с неба влагу и черной жижей с хлюпаньем расступалась перед колесами кареты. Слуга, сидевший на козлах, нетерпеливо погонял лошадей от самого пансиона, позволяя скотине отдохнуть лишь в конце дня, благодушно давая и мне перевести дух после выматывающей дороги.

Шернсий лес как и всегда был нелюдим и одинок. Он не впускал на свою территорию чужаков, позволяя только своим пробираться сквозь знакомые тропинки и дороги, сейчас гостеприимно впуская меня в мой некогда дом.

Дом.

Это слово потеряло свой смысл еще много лет назад, и сейчас я с трудом представляла, как может хоть какое-то место называться домом, но окружающий нашу повозку лес ласково раскрывал свои объятия, не слыша мои вопросов.

– Как долго нам еще ехать? – Спросила я, отодвинув дощечку, спрятанную за темной тяжелой тканью, пальцами укрытыми белой кружевной перчаткой.

– Не больше двух часов, госпожа. К закату уже будем в крепости. Не переживаете.

Не удостоив мужчину благодарностью, я задвинула дощечку обратно, вновь закрываясь от всего мира в своем одиночестве, которое так старательно плела с самых ранних лет.

Тонкое чистое стекло продолжало притягивать взгляд, гипнотизируя мчавшимися мимо черными полосами деревьев, приковывая все мое внимание к себе.

Всего пара часов.

Волнение зарождавшиеся все это время где-то в районе желудка, обжигающей волной накрыло плечи, заставляя напрячь их и сжать губы. Я взволнованно перебирала суставы на пальцах, сминая мягкую ткань кружева, не опасаясь повредить его, что для леди было бы непозволительно, если бы не….

Я боялась.

Моя спокойная, я бы даже сказала унылая жизнь, резко меняла свой путь, заставляя меня трусливо поджимать голову на крутом повороте. Но я должна была быть к этому готова, должна была изо дня в день мысленно ограждать себя стеной спокойствия и невозмутимости, которая, как мне казалось, уже достаточно прочна. Но стоило лишь на секунду представить его рядом, как сердце, храбрившееся все это время, мертвым камушком падало в пятки, угрожая выкатиться к его ногам. А ведь это даже не встреча… Ну же, Анна! Возьми себя в руки!

Словно на меня обращены тысячи взглядов, я элегантным отточенным движением проверила вуаль на шляпке и улыбнулась в пустоту кабинки.

Ты же прекрасная актриса, неужели один нежеланный зритель, сможет разрушить твой спектакль, погружая театр под волной недовольного гомона? Ты здесь единственная и неповторимая, а сейчас поправь как бы случайно выбившийся локон… Вот так, молодец. Но захочу ли я с ним играть?

Вспоминаем все уроки леди Бантир, прокручиваем и воспроизводим в реальности. «Вся жизнь спектакль. – Говорила она, стуча тонким прутиком по краю стола, привлекая внимание учениц. – И то, как хорошо вы отыграете, покажет количество цветов и оваций в самом финале». Я верила этой женщине. Ни смотря на внешнюю нескладность, она была убедительно харизматична, заставляя забывать о недостатках ее фигуры и комплекции. О коротких полных ногах, о крепком квадратном торсе без единого намека на талию и даже о щербине между ровных белых зубов. Ее смех, взгляды, тембр голоса превращал ее в желанную красавицу, поклонники которой сторожили окна ее спальни в здании нашего пансиона. Но она, лишь одаривая их горячим, терпким взглядом с улыбкой проходила мимо, чуть распуская тонкие губы в легкой улыбке, слыша томные вздохи в спину.

«Если я со своей внешностью смогла привлечь внимание стольких мужчин, то ты, Анна, будешь просто сокровищем в глазах любого уважающего себя лорда» – говорила она, темными вечерами, когда я пробиралась к ней в покои, чтобы поболтать, восхищаясь мыслями этой женщины. «Нет ничего проще мужского сердца. – Говорила она. – Только немного заботы, внимания, лишь для него одного, и тонкие намеки не ясные никому кроме вас, и любой, слышишь, Анна? Любой готов будет отдать свою жизнь, только завидев печаль в твоих темных глазах».

Она учила меня всем женским хитростям, о которых не рассказывали другие преподавательницы, считая низостью манипулировать другими людьми и недостойным поведением для воспитанных леди. Изоль только смеялась, обвиняя их в чопорности и закостенелости взглядов, и нежелании принимать тот факт, что только хитрость и уловки помогут женщине в нашем обществе стать чем-то гораздо большим, чем приятным покорным аксессуаром.  Она научила меня пить вино и не пьянеть, громко смеяться и не казаться при этом деревенщиной, демонстрировать и подчеркивать свои плюсы так, что никто ни смел обвинить в пошлости и разврате, а только подтирали бы текущую по губам слюну вожделения.

Я пользовалась ее советами и настолько в этом преуспела, что даже преподавательницы пансиона попадались на мои уловки, не питая такой рьяной брезгливости как в сторону мой покровительницы.

«Ты превзошла меня! – Смеялась она, изящно держа бокал с вином в пальцах украшенных женственными перстнями. – Меня эти старые мегеры так и не простили, за ту вереницу мужчин, что перебирались через ограждение пансиона, по утрам убегая со своих караульных постов под моими окнами!»

Она не злилась, нет. Изоль была удивительно чиста душой и мыслями, она искренне восхищалась мной, позволяя поверить в себя, в свои действия и чувства. До самого последнего дня незабываемая Бантир была моей «названной сестрой», взяв покровительство и личное обучение на себя. Мне было тепло и уютно рядом с ней, и когда, в последний день обучения я обнаружила на своей подушке надушенное письмо из нежно розовой бумаги, у меня не возникло сомнений в том, что это своеобразное прощание для нас.

«Дорогая Анна.

Вчера, за бокалом великолепного элийского я пришла к выводу, что наша жизнь не стоит на месте, и если нам удается создать вокруг себя определенный ореол, то нужно пользоваться этими преимуществами.

Я слишком надолго задержала свою жизнь в этом месте и сегодня, со спокойной душой отпускаю тебя моя гордая пташка в твой, теперь уже самостоятельный полет. Сама же я, не поверишь, уезжаю с герцогом Анарийским! Как оказалось, мужчина более других упрям и все же уговорил меня последовать за ним. Пожелай мне счастья, Анна! Ведь я желаю тебе всего самого лучшего! Помни мои слова, но не забывай слушать сердце!

Твоя Изоль»

Ее красивый витиеватый почерк с элегантными завитушками вызывал у меня только искреннюю улыбку, мысленно желая этой великолепной женщине все, чего будет хотеть ее горячее страстное сердце.

Я же собирала свои вещи в ожидании кареты, которая вернет меня домой. Домой, где есть тот, из-за которого я продолжала жить, не пытаясь идти наперекор, позволяя ему расслабить крепкие напряженные плечи, словно опускаясь на них своими ладонями нежно оглаживая загорелую за жаркое лето кожу кончиками пальцев, усыпляя его бдительность. Моя ненависть, которая приобрела очертания черствости и бесчувственности, мирно жила со мной все эти годы, становясь зрелой, продуманной и злой. Она обрела четкие очертания, вырастая из простой чернильной кляксы в груди после того дня, и теперь превратилась в мою тень, всюду ступающую следом. Шаг в шаг. Шаг в шаг.

Я плавно покрутила головой, разминая затекшие мышцы, напоминая себе об изящности движений, которыми я должна была завоевать всеобщее внимание, всех тех, кто остался в крепости. Я должна была покорить их, смести все сомнения о моем очаровании тараном и навсегда поселится в сердцах ярким теплым огоньком, который бы ярче разгорался каждый раз, когда бы речь заходила обо мне.

Я должна была вновь стать там своей.

– Мы почти на месте, леди! – Крикнул слуга, вырывая меня из вороха мыслей, которым я успела укрыться за время поездки.

Стараясь украсть последние мгновения, я примкнула к окну, вглядываясь в посеревший  пейзаж, вбирая морозный воздух, пытаясь вспомнить и понять, что я испытываю к этому месту. Тосковала ли? Грустила? Но стоило перед глазами промелькнуть серой каменной стене, я одернула себя и отвела глаза, не позволяя случайным взглядом заметить мое любопытство. Нас пропустили на полном ходу, даже не вынуждая сбавить скорость. Тревога трепетала в груди, сбивая дыхание, словно это я несущаяся запыхавшаяся лошадь, тащившая на себе карету, а не кроткая леди сидящая внутри. Только кружево перчаток и так пострадавшее от моих волнений, убедило не продолжать пересчитывать кости в своих пальцах, и, уложив руки на коленях, я вновь распрямила спину.

– Труу! – Голос погонщика остановил лошадей и те, не успевшие приготовится к концу скачки, возмущенно вспарывали копытами комья грязи под ногами.

Дверь дилижанса открылась так быстро, что я не успела подавить испуганный вздох, встречаясь с глазами цвета ореха.

Глава 3

– Анна… – Выдохнул молодой и красивый мужчина, с волосами цвета пшеницы, собранными в короткий хвост на затылке. Он смотрел на меня, вбирая каждую черточку, каждое едва заметное движение ресниц и губ, словно оголодавший близости зверь. Его яркие ореховые глаза лучились нескрываемой радостью и предвкушением, согревая своим теплом даже не смотря на расстояние между нами.

Его расстёгнутый, наспех наброшенный поддоспешник демонстрировал матовую крепкую грудь с заметным рельефом мышц, крепкого тренированного тела. Сквозь вуаль я рассматривала его лицо с чувственными пухлыми губами, улавливая знакомые и пахнущие родным черты.

– Анна! – Уже более уверенно выдохнул он и протянул свою руку, ожидая, когда я вложу в нее ладонь, как истинная воспитанная леди, не переставая при этом так игриво и сладко улыбаться, словно у него есть от меня секрет, до которого я еще не доросла. Не доросла….

– Леон?! – С улыбкой сказала я, чувствуя, как от нетерпения огонь ходит под кожей, прожигая плотную ткань моего приталенного ученического жакета. – Леон!

Мужчина засмеялся, подтверждая мои догадки, я с детским радостным смехом вывалилась из кабинки, обхватывая его шею своими  руками. Леон, обхватив мою талию, закружил в воздухе, не переставая радостно смеяться.

– Давай-ка перенесем тебя подальше от грязи. Как видишь, чистотой двор не отличается. А тебе больше не по статусу бегать по грязи. – Не опуская на землю, мужчина по-хозяйски перенес меня на деревянный помост одного из крылец, и вернулся за чемоданами, принимая их из рук облегченно выдохнувшего слуги. – Ты и представить не можешь, как я рад видеть тебя, малышка Анна.

Леон улыбнулся широкой белозубой улыбкой и развернулся ко мне, укладывая чемоданы у моих ног.

– Ты так выросла. Я помню тебя неуклюжей нескладной жердиной…

Закончить я ему не позволила, дружески стукнув кулачком по ребрам.

– Прекрати немедленно! Я никогда не была жердиной!

– Ах, да! Как я мог забыть! Ты же была низкорослым коротышкой, который с трудом мог добраться до верхней полки шкафа!

Я с улыбкой смотрела на подтрунивающего мужчину, и качала головой.

– Столько лет, столько лет, а ты до сих пор не научился привлекать к себе внимание более мужественным способом, чем издевки.

– Это только дань памяти, Анна. – Не обиделся он, смотря мне прямо в глаза. – Сейчас способов покорить девушку я знаю больше чем один.

– Два? – Усмехнувшись, уточнила я, чуть игриво закусывая край губы и тут же отпустила, замечая вспыхнувший взгляд.

– Три, если быть точным. – Медленно проговорил он, и все же смог оторвать свой взгляд от моих губ. – Еще вкусно накормить и прокатить на коне.

Мы дружно рассмеялись, и неожиданно рука Леона опустилась на мое плечо, надежно обхватывая и прижимая к крепкому горячему и все же частично обнажённому боку. Мужчина казалось, совершенно не замечал морозца и моей неловкости, стоило нашим телам соприкоснуться в невинном, дружественном жесте и продолжил:

– Ты подросла, Анна. Настоящая красавица, или как там у вас принято говорить? Леди? Да, настоящая леди.

Вторая рука опустилась рядом с первой, и я оказалась зажата в надежном, но не давящем объятье.

Лишь на секунду я позволила себе удивленно приоткрыть рот, но в голове прозвучал удивленный и встревоженный голос Изоль, которая с грозным окриком «Анна!» вывела меня из ступора.

– А лезть обниматься без разрешения дамы, тоже один из способов? – Едко спросила я, улыбнувшись мужчине в лицо. – Неудачный, скажу я тебе.

Он удивленно хмыкнул, но руки разжал, отпуская меня на волю но, не делая и шага назад, оставаясь в непосредственной близости.

– Простите меня леди! – Шутливо поклонился он, перехватывая мою руку и дурашливо вытянув губы, чтобы запечатать на ней примирительный поцелуй. – Я не хотел показаться невеждой в ваших глазах!

– Ох, сударь! – Театрально прижав тыльную сторону свободной ладони ко лбу, я с тяжелым вздохом прикрыла глаза. –  Вы ранили мое самоуважение!

– О, прошу меня извинить! – Бубнил он, коверкая голос, и приподняв светлые брови, словно аристократ среди челяди. – Нет мне прощения, о, прекраснейшая из всех дам!

Я обвела взглядом двор, по которому, не замечая нашей сцены, прогуливались худосочные курицы, и едва не рассмеялась, от разворачивающегося в голове упрека.

– Вы этих дам имеете в виду?! – Взвизгнула я.

Оторвавшись от меня, Леон оглядел двор и чуть запнулся, понимая свою ошибку, но уголок его губ дернулся и, возвращая взгляд ко мне, он еще раз примкнул ртом к моей ладони, и после сказал:

– Да.

– Тебе никогда не покорить женщину словами. – С улыбкой ответила я, прекращая спектакль.

– Но ты же не можешь сказать, что я не старался. – Леон по-мальчишески прошелся пальцами по волосам, и вместо того, чтобы пригладить их, только взъерошил. – Надеюсь, ты научишь меня.

Его яркие и без того глаза странно вспыхнули, выдавая напряжение в ожидании моего ответа.

Вот этот момент, о котором говорила Изоль. Тонкий, как шелковая ниточка и острый как лезвие. В нем читался открытый вопрос – продолжишь игру или нет?

– Только если ты пообещаешь быть внимательным учеником. – Понизив голос, ответила я, сверкнув глазами в ответ.

Леон медленно кивнул, пытаясь скрыть яркие эмоции, что бурлили под светлой кожей, показываясь бликами на дне ореховых глаз.

Вот он скрытый триумф, о котором говорила Изоль, буквально на пальцах рассказывая как увидеть истинные помыслы мужчины. Попрактиковавшись на ее ухажерах, я видела только слабые отголоски того, о чем она говорила, но покоренный ей сильный пол упрямо блюл обожание к желанному лику самой Бантир. Сейчас же передо мной стоял яркий пример того, как выглядит мужчина, попавшийся в паутину, и теперь лишь от меня будет завесить, как крепко он обмотается липкими нитями. Самодовольство махнуло хвостом, вызывая улыбку, которую я и не пыталась скрыть, позволив лицу принять самое загадочное и зачарованное выражение.

– Пойдем в дом. Ты замерзнешь.

Легко подхватив мои багаж, Леон направился вверх по лестнице, не упуская меня взглядом ни на секунду, неотрывно смотря за каждым шагом, в который я вкладывала все свои умения, делая его легким, воздушным и плавным, словно под длинной юбкой и нет ног, а лишь облачко которое позволяет мне так завораживающе передвигаться. Темные коридоры встретили нас редкими факелами, вставленными в металлические кольца на стенах, но Леон уверенно вел меня вперед, продолжая поглядывать из-за плеча.

– Ты рада вернуться?

– Пока еще не поняла. – Честно ответила я, когда мы вошли в просторную комнату, уставленную кучей разных безделушек, которые чаще всего дороги именно женскому сердцу. – Надеюсь, я быстро пойму, что к чему. Все-таки жизнь в пансионате совсем не похожа на эту.

– И в чем разница? – Легко спросил он, стягивая белое полотно с балдахина кровати, позволяя восхититься ворохом пыли, которая поднялась в воздух. – Думаю нужно позвать служанок. – Кашлянув заметил он, прикрывая нос краем рукава. – Так чем же?

– Там есть порядок и правила. Ты просто следуешь им и все в твоей жизни спокойно и понятно.

 – А разве так только в пансионе? – Он вскинул брови, и морщинка, пока еще не глубокая показалась на его лбу. – Ведь вся жизнь работает по тому же принципу.

– Возможно. Но для меня, мне кажется, разница все же будет очевидна.

– Голодна? – Я отрицательно махнула головой, но мужчина правильно расценил мой жест и сказал: – Пойдем. Я отведу тебя к Клавдии. Думаю, она будет очень рада тебя видеть.

– Клавдия? – Я восхищенно открыла глаза. – Она еще здесь?

– А куда ей деваться. – Улыбнулся он. – Пойдем.

Леон протянул руку и я, не задумываясь, подхватила его под локоть, не позволяя сжать мою ладонь, так, словно мы влюбленная парочка. Нет, мой дорогой, такого я себе позволить не могу. Он чуть дернул краешком губ, разгадав мой маневр, но прокашлявшись, выпрямил спину.

– Готовы, леди, отправиться в, святая святых, обитель леди Клавдии? Повелительницы кастрюль и сковородок, несменной правительницы поварят и служек.

– Готова, сударь. Ведите меня в это особенное место.

Он сделал размашистый шаг и потянул меня за собой, и только когда полумрак вновь окутал наши силуэты в душном коридоре, я, набравшись храбрости тихо спросила:

– Леон.

– Да?

– А где ОН?

Судя потому, как дрогнули пальцы мужчины, этот вопрос не мучил его без ответа.

Глава 4

– На охоте. Закрывает сезон. Будет через пару дней, есть время отдышаться. – Не делая тайны из дел минувших дней, успокаивающее ответил Леон. – Мы почти на месте. Прошу!

Он молчал долго, и по хмурому лицу было видно, что он изо всех сил пытается подобрать правильные слова и интонации, чтобы ответить на мой вопрос. На секунду мне показалось, что он даже специально тянул с ответом, чтобы не оставаться наедине со мной и сказанным. Только у самых дверей кухни, он бросил мне это и распахнул дверь, пропуская перед собой.

Горячий влажный пар, с ароматом трав и специй, плотным облаком вытек нам на встречу, закрывая собой обзор.

– Да чтоб тебя! – Услышала я сердитый голос и громкие шлепки в тон ему. – Говорила же! Говорила тебе, следи за бульоном! Поганец такой!

Немного рассеявшийся пар позволил увидеть странную картину, которой я с трудом нашла бы объяснение, если бы не гневная речь дородной женщины, крепко зажавшей между своих полных ног тощий зад какого-то мальчишки. Он,  молча и терпеливо, но все же пытался вырваться из ловушки, пока Клавдия с чувством и смаком опускала звонкие шлепки на тощую задницу провинившегося.

– Где мне теперь взять шалфей?! Где, я тебя спрашиваю!? Детина ты слабоумная! Остолоп! – Последний, финальный удар и она позволила ему юрко выскользнуть и ящеркой проползти между мной и Леоном, не забыв при этом поклониться свой грязно рыжей головой. – Что бы духу твоего на кухне больше не было!!! – Кричала она ему в след, полная уставшего гнева, но стоила мальчишке пропасть в полумраке коридора, женщина, наконец, обратила внимание на незваных гостей. – Анна! Девочка моя! – Она прижала к груди полные ладони, такие же мягкие, как и в воспоминаниях моего детства, и радостно вздохнула. – Как ты выросла, малышка!