Текст книги "Edamastra (СИ)"

Автор книги: Кира Соловьёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

  Альберт стоял ровно и непоколебимо, как скала.

  – Благодарю, но мы сами справимся, – вежливо ответил он. – И никакие герои нам не нужны.

  И, словно оправдывая его надежду, загремел рог на дозорной башне цитадели Сельмы, оповещая короля Нойманна и его союзников о прибытии гостя благородных кровей.

  Уильям, Эльва и Габриэль единодушно уступили единственную лошадь Гертруде. Поначалу девушка отнекивалась, но вскоре притихла и задремала, забавно устроив щеку на лошадиной гриве. Она была храброй, но пока слабоватой, чтобы совершать подвиги и пускаться в путешествия, особенно если спутниками в нем выступят раненый девятнадцатилетний юноша, сумасшедший некромант и брат-близнец, чья покалеченная нога не позволяет передвигаться быстро.

  Раны Уильяма кое-как обработали и перетянули чистыми повязками, благоразумно прихваченными из дома, но это не очень помогло: он по-прежнему мучился от головной боли, а правая рука опухла и утратила всякую чувствительность, словно ее оторвали от чужого тела и пришили к телу юноши, не зная, что она ему не подходит. И все же Его Величество терпеливо и упрямо шел туда, где его ждали верные друзья.

  Армия хайли выступила к поверженному Шаксу утром, на следующий день после того, как эделе забрали Уильяма, но пошла напрямик через поля – а потому разминулась со своим королем: он-то шагал по тракту, а тракт причудливо изгибался, минуя редкие холмы и курганы.

  За сутки до его прибытия в цитадель пошел снег. Белые невесомые хлопья падали с неба и ковром ложились на землю, укрывали ее, словно одеялом, оберегая от предстоящего мороза. Гертруда, Габриэль, Эльва и Его Величество Уильям, одетые слишком легко для пешей прогулки из Шакса в Сельму, дрожали и единогласно проклинали погоду, причем юноша с каждым часом делал это все более вяло, а потом и вовсе перестал отзываться на реплики товарищей. Его мучил жар, ноги стали ужасно тяжелыми, и, чтобы идти, приходилось убеждать себя: ну же, еще немного, совсем чуть-чуть, вон она, белая сельмская цитадель – смутно виднеется у самого горизонта...

  Его Величество Нойманн встретил Уильяма у ворот, горячо прожал протянутую левую ладонь:

  – Какое счастье, что вы все-таки вернулись! Вас, должно быть, освободили ваши воины? Нет? Но они покинули Сельму и наверняка уже обыскали все прибрежные улицы! Неужели вы сами выбрались? Но как? А что армия эделе?

  – Разбита, – коротко сообщил юноша. – Но не моими воинами, а господином Эльвой. Он – талантливый черный маг.

  Таким образом, внимание Его Величества Нойманна сосредоточилось на некроманте, и король народа хайли деловито ускользнул прочь, жестом показав Габриэлю, что силы на исходе и позориться, схлопотав обморок на глазах у старого рыцаря, Уильям не желает.

  Госпиталь тоже располагался в цитадели, и юноша доверил себя услугам болтливой женщины-лекаря: она профессионально осмотрела рубец на его виске, цокнула языком, выражая негодование, и на пару минут скрылась в маленькой смежной комнате. Оттуда она принесла дурно пахнущую магическую настойку, чистые нитки и тонкую косую иглу.

  – Края вам соединили бездарно, милорд, я немедленно все исправлю. Придется потерпеть...

  Уильяму, терпевшему всю дорогу, было без разницы, и он с достоинством пережил и спасение от рубца, и перепуганные охи-ахи над разбитым плечом.

  – Знаете, у вашего генерала была похожая проблема, – поделилась женщина-лекарь. – Он еще хотел пойти за вами вместе с воинами-хайли, но те наотрез отказались принимать в свои ряды раненого и заявили, что вверяют господину Альберту похороны погибших.

  – И скольких он был вынужден похоронить?

  – Мы сложили погребальный костер и, если честно, уже не считали своих павших товарищей, но потери армии хайли общеизвестны: сорок четыре воина. Подумайте, Ваше Величество, только сорок четыре! По сравнению с потерями Этвизы и Хальвета это – потрясающе маленькая цифра.

  Юноша закрыл глаза. Сорок четыре. Да, это действительно меньше, чем он боялся, и все же – кому-то пришлось принести себя в жертву ради скоротечной битвы с небесными детьми, а в Драконьем лесу его родственники пока даже не подозревают, что их сын, отец или муж никогда не переступит порог снова.

  – Отдохните, милорд, – посоветовала женщина-лекарь. – Вам необходим покой, хотя бы какой-нибудь. Тут, конечно, бывает шумно и так несет травами, что у некоторых больных развивается аллергия, но за восемь-девять часиков вы вряд ли успеете ее ощутить...

  – Нет, спасибо, – покачал головой Уильям. – Лучше скажите, где я могу найти сэра Говарда из армии Драконьего леса и господина Альберта, ее генерала?

  Работница госпиталя тут же нахмурилась. Она не любила, когда больные пренебрегали общими правилами, одинаковыми для всех – будь ты хоть королем, хоть нищим, – но не посмела перечить, потому что юноша решительно выпрямился и первым двинулся к выходу.

  Тремя днями позже в замке Льяно разразился бурный праздник по случаю прибытия короля Уильяма и его товарищей домой. Непобедимая армия хайли гордо промаршировала по центральной дороге, вгоняя в краску юных девиц. Гертруда и Габриэль, приглашенные принять участие в грядущем пире, улыбались и попеременно кланялись особо важным господам, вроде начальницы прислуги (госпожа Эли при этом так покраснела, словно ей сделали предложение руки и сердца) и придворного библиотекаря, сухонького старичка с длинной белой бородой.

  Эс покосился на него как-то странно, но не издал ни звука. Лететь обратно ему довелось, минуя Этвизу, над сонным и неприветливым Альдамасом, а перевоплощаться – у восточных его подножий. На вопрос Уильяма, куда отправился господин Кьян после визита к мертвой Эдамастре, дракон поджал губы и тихо произнес:

  – Он умер.

  – Как – умер? – удивился Его Величество. Рубец на виске, стянутый аккуратными ровными стежками, темно-красным пятном виднелся под белой половиной его волос.

  – Ну вот так – умер, – отмахнулся крылатый звероящер. – Ты что, ни разу не наблюдал, как эделе умирают?

  – Наблюдал, но там ведь не было угрозы!

  – Была, – сердито возразил Эс – и уединился в башне Кано, сверх меры чем-то раздраженный. Впрочем, он, один черт, не был намерен писать стихи: стиснув пальцами гротескный амулет-коготь на серебряной цепочке, он улегся прямо на холодный пол и приготовился хорошенько выспаться, а если не выспаться – то хотя бы довести до ума важное дело, связанное с определенной личностью и с ее снами.

  – Звезды каплями – вниз, вниз, ветер с моря несет бриз, – пробормотал он – и мгновенно уснул, спрятанный за тяжелой дубовой створкой, запертой изнутри.

  Он стоял на поверхности, возведенной из дорогого стекла. Под ней бились пушистые скопления света, пока что безобидные и ласковые, подобно котятам. Эс даже попробовал прикоснуться к ним и погладить – комки тут же собрались безмолвной радостной стайкой у его ладони, тыкались в прохладную кожу, и сами по себе тоже были продрогшими. Любопытно, если их согреть – получишь какую-то награду, или все, что останется – это благодарный звон, едва различимый и неуловимо, загадочно нежный, как смех матери?

  Крылатый звероящер плохо помнил свою мать, но законы, вбитые в податливый характер молодого драконыша ее лапой, невозможно было искоренить. Они жили с ним наравне и были ему полезны. Иногда он задумывался: а что, если она все-таки знала, кем родился ее сын, названный выродком и с позором изгнанный из родных земель? Что, если она рассчитывала – он, брошенный всеми, предоставленный самому себе, использует ее уроки в качестве защиты, закроется ими от чужих нападений, выживет – и однажды сумеет унаследовать предназначенный ему дар? И что, если она сама до сих пор жива и здорова, что, если она ждет изменений, вызванных этим даром? Ждет счастливой секунды, когда песочного цвета крылатый звероящер покажется в небесах над островами драконов, и победно заблестят его хитрые зеленые...

  Нет, оборвал сам себя Эс. Она мертва. Даже если она, как и прежде, взлетает по утрам над вулканами, она мертва, для него – мертва, потому что позволила старейшинам обречь сына на вечные бесприютные скитания. Повезло, что это они обозвали их бесприютными, а на деле дракон повстречал таких замечательных людей, как сэр Говард и его семья, как полукровка-Уильям, как лесное племя-хайли с господином Альбертом во главе. А до них был предыдущий король Драконьего леса, чей скелет рассыпался и наконец-то обрел упокоение после того, как украшенная сапфирами корона завершила и без того примечательную внешность Уильяма, признав его своим новым владельцем...

  Эс шел, стекло под ногами не исчезало. Порой оно едва слышно, музыкально похрустывало, порой – растягивало кошмарный скрипучий звук, словно лопнувшая струна. Крылатый звероящер то морщился, недовольный этим сочетанием, то вовсе закрывал уши, но затем произошло нечто, что заставило его забыть обо всех недостатках ярко освещенного сна.

  Посреди пустоши – во всяком случае, Эс назвал бы окружающий мир пустошью, – возвышался храм. Белоснежный, кое-где сверкающий драгоценными камнями – алмазы, изумруды, одинокий топаз над аркой входа, – он бросал одинокую тень на прозрачное стекло, и там, куда она ложилась, не было ни единого светового шарика. Зато они облепили ее очертания, словно рассчитывая прогнать, и нетерпеливо ерзали: мол, давайте поднатужимся и сдвинем эту штуку с места, чтобы она больше не оскверняла наше непостоянное измерение!

  Семь ступенек составляли собой храмовое крыльцо. Эс поднялся по ним бестрепетно, однако в душе у него зародилось некое опасливое, осторожное чувство, и оно говорило: а не стоит ли нам, дорогой, пойти своим путем и не совать нос в пустые белые храмы? Но врожденное любопытство было сильнее, и крылатый звероящер прогулялся по анфиладе комнат – чудесная архитектура, изящная резьба по камню, особенно красивая у основания колонн, открытые окна, ветер качает занавески – но нет ни мебели, ни скульптур. Все, что дракону удалось найти – это алтарь, некогда искусно вырезанный из глыбы черного камня, покрытый желобками – они складывались в размашистые цветочные лепестки, шипами уходили к полу, а в нем неизвестный создатель храма выдолбил небольшое углубление. Вероятно, там собиралась кровь того, кого приносили в жертву, и Эсу показалось, будто и сейчас в углублении босыми ногами топчутся высокие, одетые в балахоны существа, а на алтаре неподвижно лежит девочка с белыми-белыми, как снег, волосами и такой бледной кожей, будто ее тоже вырезали из камня – из мрамора .

  – Поздно, laerta Estamall", – прозвучало словно бы из сердца алтаря, обрывая поток бессвязных идей в настойчивом драконьем воображении. – Ты пришел сюда слишком поздно. Такхи уже спит.

  Он с удивлением огляделся. Поблизости не было никого, кто мог бы заговорить с ним, и он понятия не имел, кто такая Такхи и чего добиваются высокие существа в балахонах, замирая от восторга по колено в ее крови.

  Храм неожиданно исчез, будто нити, вшитые в канву пространства, кто-то выдернул. Крылатый звероящер снова стоял на тонком стекле, а под его подошвами кружились, отмечая пропажу тени, крохотные подвижные огоньки. У них не было ни глаз, ни ртов, но они умели петь – тот самый нежный звон, похожий на материнский смех, растекся по сну и принялся вплетаться в его границы, не нарушая их местоположения.

  Прошло, наверное, несколько столетий, прежде чем он добрался до места встречи Бога и некроманта. Раненая девушка – измученный силуэт на прозрачной поверхности, – шептала Эльве свои привычные угрозы, но осеклась на полуслове и с трудом повернулась к незваному третьему участнику сна.

  – Эстамаль? – недоверчиво окликнула она, и весь ее облик выразил такую надежду, что кто-нибудь другой ее непременно пожалел бы. – Это действительно ты?

  – Я, – ласково улыбнулся дракон, присаживаясь на корточки рядом.

  Эльва следил за ним со страхом и недоумением. Подобные эмоции в его синих, как морские глубины, глазах были редкостью, и крылатый звероящер наслаждался ими, словно дорогим вином, причем его любимым – белым полусладким, безо всякого шоколада, пирожных и конфет.

  – Ты пришел, чтобы спасти меня, Эстамаль?

  Она произносила имя дракона мягко и гортанно. Для нее каждый слог, каждый звук были так дороги и ценны, что запнуться – значило убить саму себя.

  – Увы, Инн, – с любовью начал он, – но я здесь не за этим.

  Между его пальцев сверкнуло узкое серебряное лезвие, и раненая богиня отшатнулась, отчаянно закричала, ударила кулаком по стеклу, пытаясь позвать на помощь.

  – Нет, Эс! – Эльва метнулся вперед, протягивая руку – спасти, и без разницы, кого: женщину или мужчину, Бога или...

  ...но опоздал: острие вспороло кожу на шее девушки, выпустило наружу такое озеро крови, что в нем впору было утопиться.

  Некромант заорал, как будто это его, а не ее, кровь расползалась по стеклянной пустоши, и... проснулся, отчаянно хватая ртом воздух.

  Светало, над лесом таяли редкие голубые звезды, луна призраком белела у горизонта, встречая свою сестру.

  А воспаленный шрам на переносице Эльвы чесался, потому что начал заживать.

  Из комнаты сэра Говарда в коридор доносились преисполненные боли стенания. Красками не пахло, холсты, накрытые чистыми покрывалами, сиротливо стояли на подставках у стен. Баночки с красками, эльфийские карандаши и палитры были аккуратно, с любовью разложены по столам и полкам, незавершенная работа – портрет господина Эльвы, – укоризненно проглядывала из-под черного лоскута ткани.

  – Я так больше не могу! Перестань! Умоляю тебя, пожалуйста, перестань!

  Судя по тону, сэр Говард собирался расплакаться, а если не расплакаться, то разрыдаться. Уильям похолодел и ворвался в его спальню так порывисто, что Эли, сидевшая на краю кровати с миской в руках, дернулась и все разлила.

  – Милорд... – с явным страданием в голосе протянул несчастный рыцарь. – Какое счастье... Боги, какое счастье...

  Эли покраснела, словно рак, брошенный в кастрюлю с горячей водой:

  – Мой король, я его не мучила! Клянусь горными ветрами, у меня и в мыслях не было его мучить! Но лекари же сказали, что ему надо двигаться как можно меньше, вот я и решила – покормлю с ложечки, а господин рыцарь пускай лежит, отдыхает... клянусь, Ваше Величество!

  Уильям нахмурился. Куриный суп расплылся по одеялу и вызывал отнюдь не самые добрые чувства к начальнице прислуги. Впрочем, после двух сражений с воинами Эдамастры, каким бы коротким ни было второе, юноша вообще был кошмарно зол на всех и каждого, и жители замка Льяно пребывали в недоумении – что с ним творится-то?

  Его Величество зачем-то протер глаза, подслеповато их сощурил и, старательно вымучивая из себя мягкие интонации, попросил:

  – Эли, принеси еще супа. Я сам покормлю сэра Говарда, если он, конечно, не возражает, потому что парой минут раньше он вопил так, что впору было звать стражников и сажать тебя в казематы под замком.

  – Все вы шутите, милорд, – с облегчением вздохнула девушка. И заботливо спросила: – Как ваше плечо?

  Уильям покосился на свою бесполезную правую руку. Та болталась на перевязи, и бледные пальцы все так же не хотели ни двигаться, ни хоть как-то реагировать на ужасы, ежедневно совершаемые придворным лекарем.

  – Господин Ильвет говорит, что все будет нормально, – произнес юноша. – Но придется потерпеть. И, что самое смешное, – он рассмеялся, хотя ему было совсем не весело, но сыграл этот смех так хорошо, что все поверили в его искренность, – с Альбертом то же самое. Мне предлагали временно поручить самые важные дела ему, а со всякими мелочами повременить, но Альберту, как и мне, пока что не по силам удерживать перо. Поэтому я разработал иной метод – я читаю письма и документы, а потом диктую свой ответ или заключение придворному летописцу, велю подделывать мою подпись и ставлю печать левой рукой, чтобы никто не усомнился: писал совершенно точно я.

  Эли весело расхохоталась и приготовилась уточнить, нравится ли придворному летописцу новая работа, но Уильям сдержанно, с улыбкой напомнил:

  – Суп.

  – Точно, Ваше Величество! – опомнилась девушка. – Уже бегу, простите, что задержалась!

  И она вылетела из комнаты, причем впопыхах едва не сломала дверь.

  Уильям подошел к сэру Говарду.

  – Надеюсь, вы не станете кормить меня с ложечки по ее примеру, милорд? – настороженно уточнил тот.

  – Не стану, – покачал головой Его Величество. – Я всего лишь помогу тебе сесть.

  Рыцарь посмотрел на него с такой благодарностью, будто юноша только что спас его из когтей голодного упыря.

  – Я вас обожаю, милорд, – признался он. – И я очень рад, что с вами все в порядке. Я боялся, что вы... ну...

  Сэр Говард запнулся и покорно проглотил слово «сломаетесь».

  Уильям снова улыбнулся, чувствуя, как под ребрами расползается мерзкое чувство сродни стыду. Что, если он должен был без опасения рассказать, как ему противно, как ему дурно, как он ненавидит себя за каждое свое действие? Что, если все это не получится подавить, и чуть позже оно полезет из его горла – жалобой? Пользуясь тем, что рыцарь повернулся к окну и бодро похвалил погодные условия, Его Величество упрямо стиснул зубы и пообещал сам себе: нет, никто ни за что не узнает, как дорого обошлись ему два сражения с эделе – и приговор, предназначенный господину Кьяну. Казалось бы – возьми и повесь этот приговор клеймом на Габриэля, казалось бы – о чем тут переживать, но убивать эделе с помощью меча было гораздо легче, чем убить безрассудным приказом: «Ты проследишь, чтобы он добрался домой и как следует... насладился зрелищем?»

  Улыбка, словно приклеенная к лицу Его Величества, продолжала цвести.

  Эли наконец-то принесла суп – и умчалась в башню Мила, потому что юноша поручил ей заменить высохшие цветы в своем кабинете на живые, чтобы девушка не влияла на нервы сэра Говарда – едва завидев ее, рыцарь побледнел и сжал краешек одеяла, будто намереваясь раздавить. Уильям поскорее всучил ему поднос и пожелал приятного аппетита.

  Он сидел на неудобном деревянном стуле, ровно, несмотря на правую руку – будто на троне, будто перед ним все еще торчали Улмаст и Нойманн, короли Этвизы и Хальвета. Стремление выглядеть благородным – более благородным, чем все, кто его окружал, и пусть ни одна душа не усомнится в его праве быть королем, – превратилось в настойчивую привычку, и Уильям уже сам не замечал, как она постоянно проскальзывает в самых обыкновенных вещах.

  – Спасибо, милорд, – с некоторой неловкостью сказал сэр Говард, потому что юноша лично забрал у него поднос, увенчанный опустевшей миской, прикидывая, отнести в кухню или поставить на подоконник.

  – Не за что, – рассеянно отозвался тот. – Тебе принести альбом с карандашами?

  Рыцарь понял, что Эли где-то обнародовала эту его просьбу, вероятно – прямо перед Уильямом, и поэтому он пришел. Но отступать было поздно, да и некуда.

  – Я бы с радостью нарисовал определенные сцены из битвы, если бы вы мне позволили.

  Его Величество все-таки устроил поднос у окна, в солнечных лучах, утративших свое заманчивое тепло, и отправился в рабочую комнату рыцаря. Подхватил со стола альбом, щелкнул крышкой деревянной коробочки для карандашей – проверить, все ли на месте, – и отвлекся на портрет господина Эльвы, или, если правильнее – набросок портрета господина Эльвы. Сэру Говарду удалось передать даже самые неприметные черты некроманта, вроде крохотных морщинок во внешних уголках век, и Эльва – уставший, но не готовый окрестить себя таковым, – глядел на Уильяма с белого холста. У юноши почему-то побежали мурашки по спине, и он провел пальцем по уху нарисованного колдуна, словно бы запинаясь о каждую серьгу, его проткнувшую.

  Эльва ушел из Драконьего леса на рассвете предыдущего дня. Он тепло попрощался с Его Величеством и сэром Говардом, а с Эсом так и вовсе обнялся, едва не раздавив крылатого звероящера в своей крепкой хватке. Эс потом ворчал – ребра, мол, ноют, и лопатки странно трещат...

  Но особенно любопытным для Уильяма было то, что дракон как-то избавил некроманта от неизменного сна с участием раненой Богини. Когда он без обиняков уточнил, как именно светловолосый парень это сделал, оба уставились на юношу с такой непоколебимостью, словно у них появилась общая тайна, и хранить ее они собирались до конца времен. Хотя в полумраке замковых коридоров, ночью освещенных факелами, зажженными через один, вели себя абсолютно иначе, и Уильям прекрасно помнил, как Эльва донимал крылатого звероящера и повторял один и тот же вопрос:

  – Чем ты ее убил? Что это была за... штука?

  А Эс наигранно удивлялся, таращился на него, подобно сове, и восклицал:

  – Черт возьми, о ком ты? Я никого не убивал!

  Юноша бросил последний неуверенный взгляд на небрежно прикрытый холст – видимо, господин Эльва чем-то не угодил начальнице прислуги, и она заключила, что его портрет беречь не обязана, – и поплелся к сэру Говарду, на ходу размышляя, не ошибся ли, посчитав, что Эс убил ту самую раненую Богиню.

  Рыцарь с удовольствием человека, у которого давно отобрали все развлечения, а теперь, спустя долгие столетия, вернули, перебрал эльфийские карандаши. Уильям подвинул неудобный деревянный стул к его кровати и попросил:

  – Я посижу, понаблюдаю, как ты рисуешь, ладно?

  – Хорошо, милорд, – серьезно кивнул сэр Говард.

  Рано утром, когда король народа хайли еще спал, пограничный патруль привел в замок странного человека.

  У него были длинные, чуть ниже плеч, пепельные волосы, аккуратно расчесанные, кое-где заплетенные в крохотные косички – то ли от скуки, то ли чтобы выделиться среди сотен и сотен почти одинаковых человеческих мужчин. У него были тонкие пальцы, унизанные кольцами из черного серебра, а глаза – о, таких невероятных глаз пограничный патруль не видел еще ни разу. Правый – карминовый, левый – молочно-розовый, и оба – с вертикально вытянутыми зрачками, пробирающими до костей. Помимо всего этого, чужак носил на шее дохлого паука, покрытого чем-то блестящим, а его уши вызывали ассоциацию с эльфами, хотя эльфийские, пожалуй, немного превосходили их по изящности.

  – Я прибыл к лаэрте, – повторял он, словно заведенный. – Мне все равно, кто здесь король и какими он пользуется законами. Я прибыл к лаэрте. Я – хранитель, и вы не имеете права не пустить меня.

  Растерянные, смущенные – впервые в их жизни случилось нечто подобное, – пограничники переминались у основания башни Кано, умоляя крылатого звероящера выйти.

  – Какой хранитель? – подозрительно спрашивал Эс, не спеша открывать. – Я не звал никакого хранителя. Гоните его взашей, самозванца проклятого, и передайте, что лаэрты нет в Драконьем лесу.

  Чужак, покорно ожидавший своих провожатых у витражного окна галереи, поднял брови:

  – Неужели он забыл? Я сочувствую, господа, но вам придется еще раз пройтись к его покоям и сообщить, что я вовсе не самозванец. Меня зовут Шель, и если он забыл меня, то это лишь его собственные проблемы, но никоим образом не мои.

  – Вы что, – ужаснулись пограничники. – Мы не можем так обращаться к господину Эсу!

  – Ничто не мешает вам передать мою фразу вежливо.

  Окончательно сбитые с толку, хайли опять позвали крылатого звероящера, и на этот раз дверь башни Кано распахнулась – рывком, выдав с поличным волнение своего хозяина, – а дракон метнулся к галерее так, словно там его ожидала сама судьба.

  – Шель, – потрясенно прошептал он, разглядев незваного гостя. – Шель, с какой луны ты сюда свалился? На кого ты оставил Карадорр, Шель?

  Странный человек повернулся к нему, равнодушно осмотрел – все ли на месте, не отрезаны ли руки, ни отрублены ли ноги, – и глухо отозвался:

  – Карадорра больше нет, лаэрта. Отыщется ли в этом замке уголок, где наша беседа будет лишь нашей?

  Уголок отыскался, да какой! Обитатели Драконьего леса привыкли, что Кано – запретная твердыня, и туда нет хода никому, кроме, собственно, крылатого звероящера, сделавшего ее запретной. Но Шель, хранитель, чужак в королевстве хайли, бестрепетно переступил порог, и створка за ним закрылась, отрезая все шансы подслушать, для чего он явился.

  Увеличивая степень безопасности, дракон и его спутник поднялись на самую вершину башни, встали – первый у каменных зубцов, а второй – у лестницы, – и посмотрели друг на друга, как заклятые враги, чей пакт о перемирии неожиданно был разорван.

  Шель широким жестом обвел замок и лес:

  – Они в курсе?

  – Нет, – грубовато возразил дракон. – А если и в курсе – что с того?

  Хранитель повернулся к нему спиной и тяжело опустился на ступеньку. Звякнул охотничий нож, привязанный к его поясу.

  – Как это... получилось? – поинтересовался он.

  – Что? – настороженно уточнил Эс.

  Шель погладил паука. У горизонта размеренно, медленно рождался чуть зеленоватый свет.

  – Я спрашиваю, как это получилось? Почему это произошло с тобой, лаэрта? Ты – солнечный круг, лунное пламя и звезды, грозовые тучи и облака. Ты – горы, ветер, колючий снег, ты – пламя, зола и россыпь золотых искр. Ты – все, что существует от границ Бесконечного Океана и до Проклятых Вод. Ты – весь мир.

  – Я бы предпочел, чтобы ко мне, раз уж я такой важный, обращались на «вы», – оскалился Эс, и под его губами кровожадно заблестели смертоносные драконьи клыки. Маленькие, подогнанные под человеческое тело, но все такие же острые и страшные.

  Шель покосился на него с явным пренебрежением.

  – Ты бережешь Тринну, – произнес он, – как своего драгоценного ребенка. Но вспомни же Эдамастру, вспомни Карадорр, вспомни и скажи мне – из-за чего они погибли на самом деле?

  Его собеседник молчал – угрюмо, покладисто. Хранителю были глубоко безразличны любые оправдания – он пришел обвинять, а не принимать причины.

  – Ты покинул Карадорр, – мрачно продолжал он, – и его занесло метелью. Ты бросил Эдамастру, и она сгорела. Какой конец уготован Тринне, лаэрта Эстамаль?

  Дракон молчал – по-прежнему, упрямо, но, уловив перемену в настроении гостя, все-таки недовольно буркнул:

  – Уильям.

  – Извини, что? – несколько изумился тот.

  – Уильям, – повторил крылатый звероящер. – Эли, сэр Говард. Господин Альберт. Габриэль и его милая сестра... теперь ситуация другая, Шель, и я не солнце и не луна. Я забавный парень по имени Эс, и у меня наконец-то появился дом. Знаешь, как страшно было жить без него?

  Хранитель нахмурился, и дракон понял, что его речь пропала впустую. Шелю было без разницы, о ком печется лаэрта. Шель не сомневался, что всех этих людей и нелюдей настигнет такая же судьба, как известных ему предыдущих.

  – На «вы», значит? – задумчиво повторил он. – Хорошо. Кто на этот раз умрет по вашей вине?

  Тишина. Высокий светловолосый парень только отмахнулся от своего собеседника, и в его пустых зеленых глазах отразилось темное осеннее небо.

   3 октября – 5 ноября 2018