Текст книги "Журнал «Если», 2003 № 08"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Генри Лайон Олди,Нил Гейман,Святослав Логинов,Наталия Ипатова,Леонид Кудрявцев,Мария Галина,Эдуард Геворкян,Борис Руденко,Делия Шерман,Сергей Кудрявцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

«ЕСЛИ», 2003 № 08

Геннадий Прашкевич
БЕЛЫЙ МАМОНТ

Люди льда

Когда б вы знали, из какого сора

растут стихи, не ведая стыда…

Анна Ахматова.

1.

Эббу был.

Первый человек был.

Один был. Много воды. Мало земли.

Негде ходить, негде северного олешка преследовать.

Пришел белый мамонт Шэли, круглый, мохнатый. Спросил: «Первый человек Эббу, почему сидишь на тундряной кочке? Почему не веселишься?»

Ответил: «Какое веселье? Нет земли, вода только. Как кочевать?»

«Тогда живи в сухой пещере».

«Да как пройти?»

«Я сделаю».

Все мамонты рыжие, даже коричневые, иногда желтые, как осыпающаяся хвоя осенних лиственниц, а мамонт Шэли белый. Голова большая, над выдающимся лбом рыжая челка. Сам белый, а челка рыжая. Турхукэнни называли мамонта в тундре, а лемминги звали холгут. Побрел в воду, засадил бивни глубоко, вывернул со дна мокрую текущую глину, сырые камни, песок. Сломал правый бивень от усердия. Зато взмутил море до самого заката.

Земля стала расти.

Сперва была как подошва.

Потом стала как шкура олешка.

Потом большой стала. Теперь Эббу на земле жил.

Высокие обрывистые утесы и круглые залесенные холмы тянулись до далекой Соленой воды. По ночам колыхались над стылыми кочкарниками веселые полотнища северного сияния.

Летом дожди.

В сухое время кипел гнус.

У Эббу круглые щеки, низкий лоб.

Первый человек не имел вождей и начальников. Совсем один был.

Если бы сдуло его в море, никто не узнал бы. Все считали бы, что Эббу не было. Так вышла бы большая беда. Никто не узнал бы, что был первый человек. Думали бы, что его просто забыли сделать.

А он ловил пищу и ел.

Потом пришла родная сестра.

Звали Апшу. Стала просить жениться на ней.

«Если не женишься, – сильно сердилась, – не будет детей, потомства не будет, земля останется без всяких людей. Люди иначе ведь не появятся. А раз так, кто увидит нас? Кто будет гонять мамонтов желтых и коричневых, всегда мохнатых? Кто будет пугать крутых толстых турхукэнни? Кто скажет «позор вам», если не добудем вкусной еды? Кто на всем свете узнает обо всем? Тундра пустая, горы пустые. Кто? Не с кем даже у костра сесть, страшно».

Эббу боялся.

«Ты сестра. Зачем жениться?»

Оглядывался: «Это плохо. Это запрещено».

Тогда сестра стала думать, как ей такое сделать?

Сильно боялась, что семейная линия оборвется вместе с нею.

Печальная, ушла далеко по низкому берегу, обошла болота, не спугивая линяющих гусей, в высоких известняковых утесах увидела теплую пещеру.

«…вертоград моей сестры, вертоград уединенный…»

Догадалась.

Сделала всякую утварь.

Сплела новые циновки, выкроила из шкур новую одежду.

Потом вернулась, сказала: «В дальней пещере, в теплой пещере другую женщину встретила».

Эббу обрадовался: «Вот это ладно! Покажи путь».

И торопливо пошел по указанному сестрой долгому пути, а она коротким путем быстро вернулась. В пещере переменила одежду, даже переменила походку и выражение круглого с небольшим носом лица.

Стала красивая, как самка зверя.

Обнюхались.

«…был мрак, был вскрик, был жгучий обруч рук…»

Родили сына.

Потом родили дочь.

Дети сидят у входа в пещеру.

Мать не нянчила их, дикуют. Выросли без присмотра. Смотрели на лес, на зверей, изучали нравы, взаимную вражду и дружбу. Прилетала белая полярная сова, сердито кричала: «Не сидите на холодном камне. На теплой шкуре сидите!»

«Какая шкура? Как ответишь?»

«Ну, оленья шкура».

«Что такое олени?»

«Ну, с рогами».

«Что такое рога?»

Полярная сова сердилась, показывала голову оленя.

Дети смотрели и радовались: «О, как чудесно! Нос – как дыры в кожаном покрытии байдары».

Так росли.

Северное сияние играло.

Ровдужным [1]1
  Ровдуга – баранья или оленья шкура, выделанная в замшу. (Прим. ред.).


[Закрыть]покровом ниспадали с небес цветные шлейфы.

Ходили над поблескивающими снежными пространствами зеленые и красные лучи. Белый мамонт Шэли издали принюхивался к растущим, тревогу чувствовал. Сам красивый, белый, только вместо правого сломанного бивня наросла круглая роговая бородавка. Ходил вокруг крутых скал, смотрел на ласточкины гнезда, висящие над входом в пещеру. Задумывался, так красиво было вокруг. Правда, из-за сломанного бивня улыбка казалась кривой. Турхукэнни будто ухмылялся все время. Но внимательно следил, как женщина подоит большую грудь и даст детям.

Больше ничего детям не давала.

Росли бедно, совсем безволосые.

Когда стали взрослые тела, брат женился на сестре.

Скулы выдавались вперед, радостно круглились немытые лица, блестели потные лбы. А крепкие челюсти перемалывали все, кроме трубчатых костей и камня. Камни и трубчатые кости не перемалывали.

Живут, дикуют.

Потом сын женился на дочери.

Это понравилось. Стали размножаться. Появилось много людей.

Стали называть себя Люди льда. В большой пещере подмели полы. Стали употреблять в пищу личинки оленьего овода и помет оленя, смешанный с листьями растений. Стали умываться теплой мочой и восхищаться закатом. А первым человеком, рассердившим белого мамонта Шэли, стал охотник Кухиа.

У Кухиа волосы всегда стояли дыбом, как от испуга. Он ходил сильно наклонившись вперед, касался руками высоких кочек, на все говорил: «Ух!». Любил ходить далеко. Даже за пределы родных болот ходил. Видел открытые пространства травянистой тундры. Там, на щебнистых холмах, разрезанных мелкими речками, среди березок, тальников, изумрудного мха паслись мохнатые мамонты.

Вкусная трава, вкусные ветки.

Охотник Кухиа радовался открытым пространствам, на все говорил «Ух!», но достали мохнатые. Запах Кухиа им не нравился. Особенно достал белый. Считал, что если в два с половиной раза выше, то может презирать. Охотников к олешкам не допускал. Считал Кухиа оборванцем. Всю трибу Людей льда считал оборванцами.

Сам волосатый, как в белой парке.

На круглом животе шерсть почти до земли.

А на щеке справа роговая бородавка. А на щеке слева – огромный бивень, сразу десятерых проткнет. А над желтыми хитрыми глазами рыжая челка – как низенький козырек. И подошва такая плотная, что может ходить, где захочет, хоть по колючкам, хоть по камням.

Однажды Кухиа решил напугать белого мамонта Шэли и выскочил из-за угла с каменным топором в руках.

Страшно надув щеки, сказал: «Ух!».

Мутная туча гнуса, висевшая над стадом мамонтов, тотчас набросилась на глупого Кухиа. Опухший и кровоточащий, оказался в ледяном ручье. Даже не помнил, как туда попал. Люди льда говорили – с помощью мамонта.

В другой раз Кухиа наловил рыбы в ручье и громко радовался.

Теперь уже белый мамонт Шэли, услышав знакомое «Ух!», решил напугать оборванца. Выскочил из-за угла, затрубил, весь улов втоптал в песок. Лемминги, гревшиеся на солнце, бросились врассыпную, а охотник страшно рассердился.

Вот все мамонты рыжие, а этот хулиган – белый.

Почему так? Почему движется, как большой холм снега?

Стал присматриваться: в холгуте столько жиру и мяса, что, если убить, прокормится вся триба.

Только как убить?

Сильный. Смотрит хитро.

Бивень слева, такой три охотника не унесут. Роговая бородавка справа.

Тоненькие стрелы ломались, кусая мамонта меньше, чем комары. Обожженные деревянные копья застревали в засмоленной шерсти.

Кухиа прятался в кустах, все присматривался, говорил: «Ух!».

Осердясь на это, холгут стал ловить Кухиа в удобных местах. Охотник первым в трибе стал обрезать бороду каменным ножом и бегал в короткой накидке из шкуры олешка. Такой короткой, что непристойно оголялись лодыжки. Оленьи самки стеснялись смотреть грустными влажными глазами. А белый мамонт ревел громко, земля дрожала. От гнева тряс мохнатым, выпуклым над желтыми глазами лбом, затылок трясся, как подтаявший сугроб. И кожа над веками морщилась. На мельтешащих людей смотрел с обидой. Наверное, жалел, что отдал когда-то землю таким поганым. Сидели бы среди воды. Считал, что Люди льда теперь хуже, чем мыши. Увидев ненавистных оборванцев, начинал пританцовывать от обиды. Вздымал бивень, грозно тряс роговой бородавкой, вертел хоботом, как рукой.

Иногда палку брал в хобот.

Сердитые глазки стремительно метались с одного оборванца на другого.

И тот, кто успевал убежать от белого мамонта Шэли, рассказывал потом странные вещи.

 
«…будто бы уцелевшие
от льда,
льда,
льда
по нонам пробегают
огромных зверей стада,
и под их косматыми лапами
степь дрожит,
и наутро
звездами,
звездами,
звездами
солончак разбит…»
 

Всякое говорили.

Жгли костры, жевали сухой мухомор.

Видения мучили. Один, например, плясал над черным провалом в ужасную пропасть – на совсем скользком ледяном гребне. Другой, дрожа, всю ночь пролезал в пустую глазницу волчьего черепа, валявшегося на полу пещеры. Третий радовался в углу пещеры, стонал, вскидывал руки. Грязные волосы на голове поднимались, как чешуйки еловой шишки.

«…у-у-у-уу… у-у-у– метелица… дым…»

Среди видений шуршал пересыпаемый временем песок.

Весело мечтали, как заманят белого мамонта Шэли к реке и утопят.

В ледяной реке под северным сиянием утопят. Только надо привязать к бивню такой большой камень, чтобы животное не всплыло.

Или мечтали вырыть такую глубокую земляную канаву, чтобы зверь в нее упал и разбился.

Вот только чем вырыть? Руками? Заостренными палками?

Разбивали камнем вкусные мозговые кости, осуждали белого мамонта.

Вот создал землю, понаделал гор и болот, а глубоких ям не выкопал.

Жевали сухой мухомор, весело обещали оторвать холгуту все, что можно оторвать. Сердились, вот гор наделал, а глубоких ям не выкопал. Трясет рыжей челкой. А Люди льда живут в дымной пещере. Обрабатывают шкуры олешков, сердились, чтоб не бегать совсем голыми. Шьют легкие муклуки на ноги, теплые кухлянки на плечи. На охоту далеко ходить, болота мешают. Приходится ставить в низкой тундре перевалочные базы, выделять сторожей. А мамонты ведут себя безобразно, все затаптывают. Из-за них да еще из-за ужасных зимних ветров прячутся Люди льда в дымных пещерах. Только Дети мертвецов живут хуже.

Откинувшись на мягкую медвежью шкуру, охотник Кухиа представлял, как будет душить белого мамонта. Обожжет в огне огромный кол, ударит холгута по глупой косматой голове. Потом сломает зверю левый бивень, потом собьет бородавку роговую, скажет: «Ух!». У меня такие огромные руки, думал, нажевавшись мухомора, что быстро задушу белого мамонта. Сдеру мохнатую юбку, достану жирную печень, напластаю мамонтовый жир ремнями. Буду есть, обрезая каменным ножом перед самыми губами.

«…будем мы лежать на брюхе у костра всю ночь…»

Сытые будем. Плясать будем.

Горы сладкого мяса. Горы сладкого жира.

«…от костра все злые духи уйдут прочь… Ух!., уйдут духи прочь…»

Белый мамонт Шэли совсем глупый, сердился. Вот создал горы и болота, а не дал людям большую дубину.

Ночью, когда триба засыпала, Кухиа вылезал из пещеры, всматривался в зеленую ледяную тьму.

След до горизонта.

Небо горит.

Заслышав запах холгута, пытался давать советы.

Но холгут глупый.

Не слушал.

2.

Сперва Людей льда и оборванцами нельзя было назвать, бегали голые.

Потом научились выделывать шкуры. У мужчин были толстые косы, низкие лбы, бегающие серые глаза. Ели много, но могли уходить на охоту без запаса пищи. В течение нескольких дней гоняли зверя, совсем ничего не ели. Старая Хаппу, похожая на головешку, первая заметила, что сырая текучая глина в огне твердеет. Она вылепила горшок и обожгла его в огне, добавив для крепости чью-то шерсть. Горшок получился такой уродливый, так страшно шипел и пускал пар, что вождь трибы выгнал старую Хаппу из пещеры, и белый мамонт два дня учил старушку бегать по редкому кустарнику и сочным тундровым травам.

Потом затоптал.

Но горшки стали лепить.

Глиняные горшки всем понравились.

В тот год на охотничьей перевалочной базе увидели низкое озеро, у берегов нарос лед. Послали хмурого охотника Хишура за водой.

«…в волосах его тело, он носит, как женщина, косу…»

Спустился к озеру, увидел турхукэнни. Подумал: это зачем белый мамонт пришел? Даже подмигнул хмуро, но турхукэнни не ответил. Было видно, что обо всех Людях льда думает одинаково.

Устрашенный вернулся.

«Почему у тебя горшок пустой?» – спросили.

«Не будет нам никакой воды, – хмуро ответил Хишур. Горшок он поставил внизу возле кривых ног, согнулся, опираясь на длинные волосатые руки. – Белый мамонт Шэли стоит на берегу».

«Снова иди, – угрожающе показал вождь Хишуру зазубренный каменный нож. – Бери горшок, крикни на холгута: Уходи, глупый!»

Хишур так и сделал.

Крикнул.

Теперь белый мамонт посмотрел.

Чувствовалось, что он не просто смотрит.

Чувствовалось, что у холгута явно есть свои какие-то мысли по поводу раскричавшегося оборванца. Хоботом, как рукой, добродушно схватил Хишура, крепкой головой хмурого охотника пробил лед. Стала черная дыра в воде, как прорубь.

«…невозможно сердцу, ах! – не иметь печали…»

С той поры Хишур почти не покидал пещеру.

Все ворчал что-то про себя, все шептал страстно, трясясь, часто моргая, поглядывая в отверстие выхода пещеры, в котором северное сияние разжигало нежной зеленью небосвод. «Скучно охотиться на мелочь… – шептал. – Скучно выгонять из нор сусликов, варить мышей… Лемминги смеются над Людьми льда. Стаей соберутся – и смех стоит над норками… Надо далеко ходить. Надо многое видеть. Надо никого не бояться… Надо белого мамонта не бояться… Если убить жирного, можно долго жить. Если убить тучного, можно долго спать, есть много. В пещере не пометом летучих мышей, мясом будет пахнуть…»

За занавеской из вытертых шкур вождь наказывал строптивую жену. В темных переходах пещеры дрались косматые женщины. Грязный ребенок плакал, нечаянно наколовшись на каменный нож. Несло тлелыми запахами, теплом. Из тундры выходил белый мамонт Шэли. Брезгливо принюхивался, стучал тяжелыми ушами по засмоленным щекам. Мимоходом зашиб роговой бородавкой двух старушек, пришедших за хворостом. Старушки оказались слепые, убежать не могли. Увидев, что наделал, огромный турхукэнни застонал от унижения и стал поджидать Хишура у выхода.

У Хишура низкий лоб.

У него большие плоские ступни.

Одной ногой мог задавить сразу семь лягушек.

Сам себе шил большие муклуки. Знал, что белый мамонт не любит его.

После хождения на озеро и спора с холгутом голова у Хишура тряслась. Слабый, сильно мечтал: убью холгута. Сильно мечтал: из толстой шкуры сошью по-настоящему большие муклуки. Следя в тундре за олешками, старался проникнуть в ход их мыслей. Выйдя к реке, пытался проникнуть в ход мысли каждой рыбы, даже птицы.

Правда, не всегда понимал, где что, от того путал правду с истиной.

Однажды белый мамонт Шэли вышел из-за утеса и стал ругаться на Людей льда. И пахнет от них, и бегают босые. Шерсть на холгуте густая, без блеска, необыкновенно длинная. Сердился, что оборванцы хотят править всеми зверями.

Хишур только хмуро тряс головой, пытаясь понять ход мыслей.

Понял такое: приятно гонять наглых оборванцев по треугольным полянам, по кривым тундряным кочкам. Приятно загнать самого наглого на невысокую лесину, затем, пофыркивая, снять сильным хоботом.

Нежно и ловко снять.

Нежно и ловко обвить хоботом.

Ловко и нежно обвить, добродушно посмотреть в глаза желтыми глазами.

Так добродушно и весело посмотреть в глаза, чтобы глупый оборванец вообразил, что мудрый мамонт напрашивается на дружбу.

А потом хряпнуть об камень.

Чтобы не думал глупостей.

Так случилось с Хишуром.

А притащили калеку в пещеру только потому, что к тому времени все пострадавшие от белого мамонта считались как бы опасными для трибы. Таких нельзя бросать в лесу или в тундре, потому что холгут рассердится еще сильнее.

Пахучее бросили! Не надо такого!

Потому и притащили Хишура.

Бросили в углу.

Он теперь сильно хромал. Один глаз не видел.

Известно, что настоящему охотнику некогда петь. Настоящий охотник всегда на ногах, всегда гонит зверя. Или спит в пологе с молодой женщиной. А Хишур ничего такого больше не делал. Только радовался. Так Люди льда думали, что Хишур радуется и смешит их. А у него просто все дергалось и тряслось. От большой слабости издавал непристойные звуки.

Так, радуясь, издавая звуки, Хишур склеивал смолой лиственничные пластинки.

Склеенные из таких пластинок копья получались опаснее, чем просто обожженная в огне палка.

Радуясь, моргая, издавая звуки, хмурый Хишур придумал веселую игру: в свободное время подняться на один особенный холм и там ждать, кто первым услышит трубящего за холмом сердитого белого мамонта. Перед игрой запрещалось есть одуванчики, чтобы не отяжелеть в беге. А еще бросали в угол на землю всякие травяные зерна и обязательно заплетали в одежду клочок белой шерсти.

Первыми вызвались восемь самых лучших охотников трибы.

Они смеялись, каждый думал, что победит. Ведь кто-то должен был первым услышать трубные звуки. Но белый мамонт Шэли налетел внезапно, как шквал. Он прижал охотников к скале, отобрал и поломал стрелы и обожженные в огне деревянные копья. Некоторые охотники от отчаяния легли лицом в землю. От таких остались только кровавые ямы.

«Кто тебя научил такой специальной игре?» – спросили Хишура потрясенные Люди льда.

Хишур хмуро ответил: «Дети мертвецов».

И объяснил: «Дети мертвецов пришли во сне и научили меня плохому».

«Вот тебе наставление, – сказали Хишуру. – Ты хмурый. Ты неправильно думаешь. Вот тебе важное наставление от твоей бабки, которая в детстве била тебя по лицу во время еды и когда ты нехорошо делал».

Сделали наставление.

Но все равно теперь боялись Хишура.

Он криво шлепал большими босыми ступнями по вытертым шкурам, набросанным на пол пещеры, страшно подмигивал, дергался, тряс головой, издавал всякие звуки и все время говорил о Детях мертвецов.

Будто приходят во сне и учат плохому.

Правда, хорошо.

Иногда неожиданный гнев нисходил на Хишура.

Тогда он страшно кусал собственную руку и рукоять ножа.

Спасаясь от такого, сам недалеко от пещеры в узком распадке поставил деревянный столб. Там. запрещал брать ягоды и земную губу – гриб. Беседуя с духами, придуманными им самим, набросал белых костей. Их теперь под столбом было больше, чем на кладбище мамонтов. Духи за это вроде бы обещали Хишуру помочь убить белого мамонта, но сами были маленькие и пугливые. Конечно, если бы вместе с Людьми льда сразу одной стаей навалились на белого мамонтд, холгуту бы не сдобровать, но пока Хишур уговаривал одних духов, другие улетали на охоту, а третьи трусливо сидели у столба и ели тухлую рыбу.

Потом их рвало.

«…убейте белого мамонта…»

Хишура слушали.

Но верить ему не верили, потому что помнили про веселую игру на дальнем холме.

А еще не верили хмурому охотнику потому, что знали, какой такой белый мамонт. В хорошем настроении он ходит раскачиваясь, земля под ним стонет. Наклонив лобастую голову, трясет мохнатыми засмоленными щеками, шумно разгребает снег единственным бивнем, добираясь до хрупкой подмерзшей травы.

Куски мерзлой земли так и летят.

«…убейте белого мамонта…»

Стареющим, почти слепым глазом Хишур всматривался в дымную мглу пещеры.

Никто не знал, что он видел в сгущающейся тьме. Спина его согнулась. Скрючился, тонким стал. Женщины, жалея, тайком поили трясущегося калеку мутной водой.

Думали, скоро умрет.

Но Хишур все не умирал.

Успел детей поменять на теплую медвежью шкуру, а жену зарезал.

 
«…ведь убивают все любимых,—
пусть слышат все о том.
Один убьет жестоким взглядом,
другой – обманным сном,
трусливый – лживым поцелуем,
и тот, кто смел, – мечом…»
 

3.

Набу был.

Толстый, короткий.

Толстые короткие руки.

Толстая короткая голова.

Часто ронял каменный топор на толстую короткую ногу, потому прихрамывал.

Для уверенности вождь Набу держал при себе калеку без рук. Имя калеки никто не помнил, но знали его историю. Весной, когда растаял снег и появились травы, калека, тогда молодой, красивый, лег отдохнуть под солнцем. К крепко спящему пришел Господин преследования. Сначала проверил работу сердца, потом поймал во сне, как олешка, и унес с собой. А то, что осталось на поляне, стало плакать, плохо пахнуть, жаловаться, падать в обмороки. Раньше, если даже рыба пускала газы в ручье – слышал, а теперь хоть обкричись – ничего. Белый мамонт Шэли, встретив проснувшегося, взял в хобот толстую палку и так его отделал, что калека ходить теперь действительно мог только под себя.

Лежит, дикует.

«…в низенькой светелке, с створчатым окном, где светится лампадка в сумраке ночном…»

Тени грозно мечутся по низким сводам.

Завороженный ужасной игрой теней, калека хрипел, пытаясь выразить сложные переполняющие его чувства. Беззубая улыбка казалась детской. Охотники поворачивали круглые головы в сторону звуков. Вождь Набу тоже поворачивал голову, но смотрел больше в сторону женщины, которая раньше жила с калекой, а теперь сидела с косматыми подружками в самой глубине пещеры, плакала и сшивала лоскутки разных кож.

«…причудницы большого света…»

Ни один мужчина не видел наклоненного лица.

Женщина калеки была такая красивая, что при одном только взгляде на нее любой человек подвергался опасности умереть от сладострастного трясения. Ноги мохнатые, нежные, ходила только по мягким шкурам. Ночью вождь Набу, жадно дыша, толкал камни, запирающие вход в логово калеки. Он чуял сладкий запах теплой плачущей женщины. «Открой, – ужасно шептал. – Я никого не трону. Дай войти».

«…развитым локоном играть иль край одежды целовать…»

«Если не откроешь, – шептал ужасно, – разобью стену, сокрушу камни, выведу на тебя Детей мертвецов. Будут есть и жить с тобой. Заполнят логово холодными тенями. Станет мертвых больше, чем живых».

От волнения ронял каменный топор на короткую ногу.

«…но никого, и ничего в ответ…»

Охотясь у Соленой воды, наткнулся на шерстистого носорога.

Рог плоский. Как нож. Над ним на носу еще один – как ножик. Морда злая, будто недоспал. Волосы дыбом. А чего сердиться? Вождь Набу лишнего никогда не брал. У каждого зверя брал только одну шкуру.

А носорог сердится. Неизвестно, кем себя считал, но налетал, как буря. Псих прямо, даже белый мамонт к нему не подходил. Сделает большую кучу и идет прочь, как всякий другой зверь. Но вдруг закричит, закричит обидно и вернется быстро. Сделает еще одну большую кучу, нюхает и млеет.

А увидел вождя Набу – совсем рогатую морду перекосило.

Конечно, ничего личного, но бросился, вмял в кучу.

Роняя топор, Набу только и успел крикнуть: «Сердитый!»

4.

Ану был.

Нинхаргу был.

Лицо у Нинхаргу красное, как кровь. Челка рыжая, как у белого мамонта.

Быстро и много ел. Веселый. Мог обдирать зубами мясо с целого сустава, сначала с одной, потом с другой стороны. Как волк, как гиена. Первый придумал смазывать липкой смолой ловушки для небольших зверьков, отлавливаемых для пищи. Услышав, что на берегу Соленой воды живет старый человек Урруа, знающий особенную, еще более сильную, чем у него, смолу, пошел к берегу.

В ровдужной урасе висели куски вкусного вяленого мяса, всякая разная рыба висела, а на другой стороне – лахтачные кожи и ремни.

«Что привез?» – спросил человек Урруа.

«Ничего не привез», – весело ответил Нинхаргу.

«Что видел? Что слышал?»

«Ничего не видел, ничего не слышал».

«Чего хочешь?»

«Разного хочу».

«Чего разного?»

«Всего разного положи в три мешка. Вкусного мяса, ремней лахтачных. Особенной смолы положи, которая приклеивает».

«Что дашь?»

«Ничего не дам».

«Тогда не положу».

Нинхаргу засмеялся и ударил человека Урруа.

«Ты старый, – сказал весело. – Теперь сам возьму. Тебя убью, кто жалеть станет?»

В одеждах боролись.

Нинхаргу опрокинул навзничь человека Урруа.

Потом вытащил поясной нож, ноздри ему разрезал, все лицо весело разрисовал ножом, располосовал во все стороны.

А через месяц встретил в тундре мамонтов.

Толстые звери шли, отмахивались ветками от гнуса.

У каждого в хоботе ветка. За хвосты дети держатся. Сытые, веселые, не хотели ссориться. Но от искусанного комарами, размазывавшего кровь по щекам Нинхаргу так пахло, что белый мамонт Шэли недовольно затрубил. Тогда охотник кинулся смазывать особенной смолой два больших дерева, чтобы глупый сытый турхукэнни, попав в хитрую ловушку, прилип.

Но прилип сам.

Короткими косами.

Белый мамонт Шэли долго смеялся.

«Не знаю, что и говорить», – смеялся, оборачиваясь к другим мамонтам, особенно к детям.

До этой встречи с холгутом у охотника Нинхаргу были круглые наглые глаза, длинные руки ниже колен, кулаки, как чаши из лиственничного нароста. До этой встречи с лукавым турхукэнни Нинхаргу бегал быстро впроскачь по самому глубокому снегу, бросал ногу за ногу. Еда сама весело проскальзывала в глотку. В спальном пологе ложился только с молодой женщиной, был товарищем по жене у самого вождя и еще у двух сильных охотников. Всегда бегал быстро, прыгал высоко. Всегда надеялся, что в сражении ему дух добрый поможет.

Но и у духов промашка случается.

Принесли искалеченного Нинхаргу в пещеру.

Голые ребятишки, сопя, подползали к раненому. Острые лопатки на худеньких спинах торчали, как маленькие крылья. Дивились большой неподвижности прежде веселого охотника. Кормящие матери жалели, давали материнского молока. А Нинхаргу в ужасном долгом бреду часто вспоминал обидчика.

Очнувшись, попросил воды.

Пальцы веером – везде сломаны. На таких пальцах показал, что воду надо принести в двух разных сосудах. Когда принесли, долго пил из одного сосуда, а из другого обмывал тяжелые раны.

«…убейте белого мамонта…»

Даже в забытье шептал.

«…гнев ко мне приходит внезапно…

…убейте турхукэнни…

…вышибите мозги…

…сломайте хобот…»

Нисколько не скрывал желания, всех пугал.

– Конечно, узнав про такое, белый мамонт Шэли сердился. Дважды громил перевалочную базу охотников, убивал оборванцев. Нинхаргу, узнавая про такое, плакал. Вот раньше бегал так резво, что мог догнать сильного молодого олешка, теперь лежал неподвижно.

«…сухие листья, сухие листья, сухие листья под тусклым ветром…»Сухие листья шуршали под полумертвым охотником.

Пил воду, смотрел во тьму.

«…приди, буря…

…подуй ветер…

…приди вихрь и невыносимая буря…

…замотай турхукэнни хобот, засти тусклые прищуренные глаза, отними силу квадратных ног!..»

Дотянувшись, копался в остывших углях костра.

Под руку попадали камни разных цветов, некоторые переплавленные вещества.

Знал, что обожженные палки и кости крепче, чем необожженные. Теперь узнал, что склеенные из отдельных полос копья крепче, чем цельные. Такие отдельные полосы стал склеивать особенной смолой. Для пробы царапал каменную стену. Куда дотягивался концом клеенного копья, там и царапал.

Длинные полосы… Округлые спирали…

Попадала под руку желтая охра, втирал в царапины…

Попала под руку глупая черепаха. Плоская, круглая, не выражала никаких чувств. Морщинистая чешуйчатая голова с носом, кривым, как клюв. Туманный взор. Ползала с беспредельной осторожностью, но Нинхаргу поймал, на плоской спине нацарапал отпечаток своей ладони, затер желтой охрой.

«…убейте белого мамонта…»

В мечте своей придумал особенного сильного духа, того самого, который сотворил первого человека Эббу.

Кто впервые сотворил небо и землю, Нинхаргу тогда не знал.

Люди льда дивились: «Сильный дух! Умный!»

Но сам Нинхаргу думал не так. Ну, сильный дух. Но глупый.

Людей льда создал, а землю испортил. Кругом горы, болота, а прямо пойдешь – белый мамонт Шэли стоит. Или над большой кучей шерстистый носорог млеет. Или задавный гнус стоит облаком. Такой страшный мир, что сильный дух сам стал всего бояться. Прячется робко в камышах, ест рыбу. Другого ничего не умеет поймать. Так боится, что спит на облаке. Может упасть, если крепко уснет. Потому всегда злой, вздернутый.

Вождь Энат, сердясь, колол Нинхаргу кремневым наконечником, насаженным на длинную птичью кость.

Требовал: «Не пой так, как поешь!»

«А как петь?»

«Как я скажу».

«А как ты скажешь?»

«Ну, я не знаю, – сердился вождь. – Пой, как скажу».

«А как скажешь?»

«Ну, я не знаю».

«…убейте белого мамонта…»

«Как убить? – сердился вождь. – Слабыми стрелами? Тонкими копьями? Или затащить холгута на утес и сбросить вниз? А где такое, что вес выдержит? Разве не порвет турхукэнни все, что накинешь на большие бивни? И смолой его не приклеишь, сам знаешь. Нет никакого оружия, чтобы убить турхукэнни!»

«…убейте белого мамонта…»

В каменной плошке, заполненной расплавленным жиром, тлел нежный фитиль из размочаленных сухих трав. Колебались густые тени. Нинхаргу стонал, хватался за сердце, царапал стену острым копьем. Всегда охотники охотятся, матери кормят, дети играют, волк воет, суслик прячется в норке. А чем должен заниматься калека?

Несколько линий под острием сошлись.

На вскрик Нинхаргу подошли женщины.

У них были светлые, но грязные волосы. У них был запах земли, влажный и нежный. Даже распахнутые груди пахли землей. За ними подошел сам вождь Энат, смеясь, подошли охотники, которые отдыхали. Увидели: линии на каменной стене, странно соединившись, напомнили силуэт белого мамонта Шэли. Будто страшный живой холм, способный растоптать всю трибу. И сидел верхом на огромной плоской черепахе. Совсем непристойно сидел.

Так получилось у Нинхаргу.

Будто особенной смолой прилепили белого мамонта к ползущей черепахе. Даже сточенным сбоку бивнем давил несчастной в затылок. А она будто и не сердилась. Это страшным показалось Людям льда.

Они отступили.

Только Энат не поверил: «Не даст ему черепаха».

Вождь в общем держался широких взглядов, но не поверил.

Зато черепаха, запутавшаяся под ногами охотников, заволновалась.

Она жила насыщенной тихими событиями жизнью и никаких ужасных потрясений не хотела. И связываться с белым мамонтом не хотела.

Подумав, Энат сказал: «Теперь холгут убьет Людей льда. Создал землю для первого человека, а теперь всех убьет. Первого человека любил, а трибу не любит. Считает оборванцами».

На всякий случай уточнил: «Это холгут?»

«Это он», – счастливо ответил Нинхаргу.

«Кто научил такому?»

«Сам сделал. У кого учиться?»

После Нинхаргу такой вопрос уже никто никогда не мог повторить, потому что всем потом было у кого учиться.

А у кого учиться Нинхаргу? Он сам придумывал все.

«От чего умер Нинхаргу? – интересовались после его смерти многие. – Надеемся, ничего страшного?»

«Совсем ничего, – мрачно отвечал вождь Энат и взвешивал на ладони каменный топор, запятнанный кровью первого художника. – Совсем страшного ничего. Все, как обычно. Первый человек Эббу был – умер. Охотник Кухиа был – умер. Хишур с большой ступней был – умер. Теперь Нинхаргу умер. Все, как обычно. Только белый мамонт Шэли всегда есть».

Злобно пнул попавшую под ноги черепаху: «Если мамонт умрет – мы будем?»

5.

«Сердитый!»

6.

Иаллу был.

Субшарту был.

Старый Тшепсут был.

Шли дожди, сменялись морозами.

«…опять серебряные змеи через сугробы поползли…»

К костру выползала старая зябнущая черепаха.

Панцирь побит, зацвел седыми лишайниками, но различалось изображение человеческой ладони. Никто не помнил, кто втер охру в процарапанные на костяном щите линии, но старую не трогали.

Охотник Хурри вернулся.