355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Кир Булычев » Журнал «Если», 1996 № 03 » Текст книги (страница 1)
Журнал «Если», 1996 № 03
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 01:01

Текст книги "Журнал «Если», 1996 № 03"


Автор книги: Кир Булычев


Соавторы: Гарри Норман Тертлдав,Томас Майкл Диш,Андрей Щербак-Жуков,Эдмунд Купер,Наталия Сафронова,Вячеслав Басков,Марк Стиглер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

«Если», 1996 № 03


Эдмунд Купер
КИРОН ГОЛОВА-В-ОБЛАКАХ

В 1811 и 1812 гг. луддиты уничтожили немало вязальных станков и паровых ткацких машин в графствах Ноттингемшир, Дербишир, Лестершир и Йоркшир. В 1816 году волнения вспыхнули с новой силой Название «луддиты» происходит от имени Неда Лудда, страдавшего идиотизмом мальчика, который, не имея возможности расправиться с теми, кто причинял ему страдания, в приступе ярости разломал в 1779 году свой вязальный станок.

Энциклопедия «Эвримэн», издание 1958 г.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРИВЯЗАННЫЙ К ЗЕМЛЕ
1

В восемь лет Кирон часто играл со своей нареченной невестой Петриной. Потом, когда невинный возраст закончился, им уже не позволяли оставаться вдвоем, пока наконец Кирон не достиг совершеннолетия и не вышел из-под контроля своих опекунов.

Мальчика отдали в ученики Хобарту, художнику. Поначалу в его обязанности входило мыть кисти, помогать натягивать холст и смешивать краски. В десять лет он перешел к Хобарту жить, чтобы находиться при деле постоянно. Кирон ждал этого дня – и боялся. Ему не терпелось постичь тайны живописи, законы перспективы, гармонии и изображения; и в то же время он не хотел становиться художником. Он хотел летать по воздуху, как птица. А это пахло ересью.

Он уже был достаточно взрослым, чтобы понимать, что такое ересь, и еще был слишком юным, чтобы этого бояться. Учитель и заботящийся о душе мальчика священник провели немало часов, объясняя ему дьявольский характер неугодных Господу машин. Им не удалось заронить должного страха в душу Кирона; она, напротив, исполнилась тайного преклонения. Уже в пять лет Кирон знал, что однажды он изобретет неугодную Господу машину, чтобы летать по воздуху, как птица.

Отцом маленькой очаровательной девочки Петрины был Шолто, кузнец. В качестве нареченного Петрины Кирову позволялось наблюдать за Шолто в его кузнице – огромная привилегия. Кирон понимал, что придет день и ему тоже придется работать с металлом. Нужно научиться этому делу, чтобы изготовлять необходимые для летающей машины детали. Поэтому он задавал Шолто массу вопросов. Кузнец, огромного роста добряк, обожал свою работу и не видел вреда в том, чтобы поболтать с мальчишкой, да еще помолвленным с его дочерью. Он не считал подобные разговоры нарушением цеховой клятвы Гильдии кузнецов. Вскоре Кирон приобрел определенные познания в закалке стали, скреплении металлических пластин заклепками, ковке шлемов, застежек, копий и плужных лемехов.

– Послушай, малыш, – добродушно ворчал Шолто, – ну и лентяй же ты. Тебе надо думать, как бы что-нибудь нарисовать и раскрасить, а не о том, как стучать в свое удовольствие по железу. Иди, отрабатывай рисунок, не то мастер Хобарт разукрасит твою задницу.

Кирон проявлял благоразумие. Он знал, когда кузнец шутит, а когда говорит всерьез; он знал также, что не стоит хвастаться своими познаниями в кузнечном деле перед кем-либо, а тем более перед отцом.

В детстве дни могут пролетать мгновенно, а могут тянуться бесконечно долго. Кирон, как и прочие члены семьи, вставал с рассветом и тут же вместе со всеми принимался за работу. Пока мать набирала воды из колодца и ставила на огонь кашу, он приносил из мастерской отца стружку и щепки для очага. Отец же шел на поиски дичи или присматривал хорошее дерево на заготовку. Когда солнце поднималось над восточной кромкой горизонта, семья собиралась на завтрак. Каша, хлеб и жир были всегда, ветчина и яйца появлялись периодически, в зависимости от того, как шла торговля и как обстояли дела в курятнике и в хлеву.

После завтрака Кирон вместе с другими ребятишками направлялся в дом учителя на урок, который длился около часа. Потом мальчики расходились по своим наставникам, где до полудня трудились как подмастерья.

Кирону повезло больше других. Хобарт процветал, найдя себе покровителя в лице Фитзалана, владельца феодального поместья Арандель. Хобарт был отменным портретистом, а Фитзалан из Аранделя был тщеславным человеком с тщеславной женой и тремя тщеславными дочерьми. Он не терял надежды обзавестись еще и сыном, но и трех дочерей с лихвой хватало, чтобы плотно загрузить Хобарта работой.

Хобарт поощрял Кирона, его эксперименты угольными палочками на дорогой бумаге. Он мог себе это позволить. Хобарт никогда не был женат. Сейчас он был богат, сед, одинок… Ему хотелось считать Кирона своим сыном.

Так что мальчишке многое позволяли и за малое спрашивали. Хобарт разглядел в нем талант к рисунку, но отмечал слабое пока чувство цвета. Что ж, возможно, оно еще придет. Хобарту нравилось думать, что на стенах замка рядом с его картинами, покрытыми пылью и славой веков, будут висеть картины Кирона…

В детстве дни могут пролетать мгновенно, а могут тянуться мучительно долго. По вечерам, освободившись от своих обязанностей у мастера Хобарта, Кирон самостоятельно распоряжался своим временем. Это было роскошью. В десять лет он станет настоящим подмастерьем и такой свободы уже не будет. А после, догадывался Кирон, возможность делать то, что хочется, навсегда уйдет из его жизни. Если только не удастся изменить выпавшей ему судьбы. Он был слишком молод и верил, что такое возможно; он был достаточно взрослым и понимал, что для этого придется бросить вызов установившимся – почти священным – традициям.

Летними вечерами они с Петриной убегали в холмы. Поросшая лесом гряда напоминала рукотворную стену, протянувшуюся на десять-двенадцать километров от моря. Там, в царстве благородных оленей, фазанов и кроликов, они создавали свой сказочный мир.

Петрина была миловидной девочкой с широко открытыми глазами и волосами цвета перезревшей пшеницы. Придет день, и Кирон станет ее мужем, отцом ее детей. Ей хотелось узнать о нем побольше. Петрина уже понимала, что у Кирона есть тайна, но в чем она заключалась, ей было неведомо.

Однажды теплым летним вечером, отчасти следуя своему плану, а отчасти по воле случая, Петрина узнала самое заветное желание Кирона.

Утомившись от лазанья по деревьям, пуганья косуль и собирания диких цветов, они лежали на сияющей зеленью лужайке и рассматривали небо сквозь листья огромного бука.

– Когда ты станешь великим художником, – сказала Петрина, – я смогу покупать красивые ткани и шить платья, которым будут завидовать все женщины в округе.

– Я никогда не стану великим художником, – отозвался Кирон без всякого сожаления.

– Ты учишься у мастера Хобарта. А он великий художник. Ты узнаешь его секреты, у тебя появятся свои…

– Я никогда не достигну мастерства Хобарта. Он посвятил этому всю свою жизнь. А я свою посвятить не могу.

– Почему?

– Потому, Петрина, что мне уготовано другое.

– Тебе ничего другого не уготовано, Кирон. Ты отдан в ученики мастеру Хобарту, и мы с тобой помолвлены. Такова наша судьба.

– Такова наша судьба, – передразнил ее Кирон. – Глупости! Рассуждаешь, как маленькая девочка. Я хочу летать.

– Ты не хочешь на мне жениться?

– Я хочу летать. Она вздохнула.

– Мы должны пожениться. Мы обязательно поженимся. Ты станешь знаменитым мастером. И у нас родятся трое детей. А самая великая твоя картина будет про рыбу, уничтожающую людей огнем. Это предсказано. И с этим ничего не поделаешь.

– Предсказано? – изумился Кирон. Петрина улыбнулась.

– Прошлым летом в замок пригласили Маркуса, астролога из Лондона. Господин Фитзалан хотел знать, будет ли у него когда-нибудь сын.

– Ну?

– Моего отца вызвали починить опору, на которую астролог ставит свое звездное стекло. И мама упросила астролога предсказать твое будущее. За деньги, конечно… Так что наша судьба, Кирон, известна. Ты станешь великим художником, а у меня будет трое детей… Слышишь, как гудят пчелы? Как они танцуют! Если пойти за ними, они выведут нас к меду.

– К черту пчел! Я один определяю свое будущее. У мастера Хобарта я, конечно, доучусь. С этим ничего не поделаешь. К тому же он очень добрый и самый лучший из всех художников. Да мне и нравится рисовать. Но когда я стану мужчиной, все пойдет по-другому. Я сам стану себе хозяином. И сам выберу свое будущее. Я хочу научиться летать.

– Ты что, отрастишь себе крылья?

– Я сделаю летающий аппарат. Петрина побледнела.

– Летающий аппарат? Кирон, будь осторожен. Конечно, ты можешь говорить об этом со мной. Я твоя будущая жена, мать твоих детей. Но не вздумай рассказать про летающие машины кому-нибудь еще, особенно учителю или священнику.

Кирон сжал ее руку и опрокинулся на спину, глядя в небо сквозь густую листву бука.

– Я не дурак, – сказал он. – Учитель мало чем отличается от священника, разум его закоснел в правилах и обычаях. Но если учитель просто старый слабый человек, то священник…

– Священник не задумываясь отправит тебя на костер! – резко вставила Петрина.

– В наши дни детей не сжигают. Даже тебе следовало бы это знать.

– В наши дни сжигают мужчин, а придет день, и ты станешь мужчиной. Два года назад сожгли фермера из Чичестера за то, что он придумал машину для уборки пшеницы. Кирон, ради меня постарайся не мечтать больше о летающих машинах. Подобные мысли слишком опасны.

– Все интересное опасно. – Кирон глубоко вздохнул. – Посмотри сквозь эти листья на небо. Такое голубое, красивое… Когда по нему проплывают облака, неужели тебе не хочется их потрогать? Они же, как острова, огромные острова в небе. Придет день, и я поплыву среди этих островов. Придет день я протяну руку и потрогаю облака.

Петрина вздрогнула.

– У меня от таких диких разговоров мороз по коже.

– У меня тоже. Но Первые Люди имели летающие машины, Петрина. Серебряные птицы, которые ревели как драконы и летали высоко за облаками. Так говорит учитель, и даже священник вынужден с ним согласиться. Это история.

– Первые Люди уничтожили себя, – возразила Петрина.

– Так же, как и Вторые Люди, – спокойно сказал Кирон. – У них тоже были летающие машины, может, не такие хорошие, как у Первых. Здорово, наверное, было проноситься с огромной скоростью над землей и видеть, как люди копошатся на ней, словно насекомые.

– Люди – не насекомые!

– С высоты все живые существа кажутся насекомыми.

– Первые Люди уничтожили себя. Вторые Люди тоже. И это тоже история. Священники правы. Машины несут зло.

– Машины не понимают, где добро, а где зло, – рассмеялся Кирон. Машины не умеют думать. Думать умеют только люди.

– В таком случае, – заявила Петрина, – много думать – это зло, особенно если думать о запретных вещах.

Неожиданно Кирон почувствовал себя взрослым.

– Не волнуйся, малышка, – сказал он. – Я не буду думать слишком много. А у тебя, наверное, действительно будет трое детей, как и предсказал астролог… Я знаю здесь рядом одну сливу. Хочешь, посмотрим, не созрела ли она?

Петрина подпрыгнула.

– А я знаю, где есть яблоня. Наверху яблоки уже красные!

Взявшись за руки, они побежали по просеке в роскошное золотое сияние позднего летнего дня.

2

По случаю исполнения Кирону десяти лет был устроен прощальный завтрак. Мальчик съел его с приличествующей данному случаю торжественностью. Затем пожал руку Жерарду, своему отцу, и поцеловал Кристен, свою мать, по разу в каждую щеку. Прощание было чисто ритуальным, на самом деле они еще часто будут видеть друг друга. Тем не менее символически детство Кирона закончилось. Он больше не будет спать в доме своего отца.

Жерард произнес:

– Сын, теперь ты будешь во всем помогать мастеру Хобарту. Он передаст тебе свой опыт. Пройдут годы, и твои картины украсят стены замка. Возможно, они попадут и в большие дома Лондона, Бристоля и Брума. Что ж, значит мы с матерью жили не напрасно.

– Отец, – слезы душили Кирона без всякой на то причины, – я выучусь у мастера Хобарта всему, что возможно. Я постараюсь стать достойным вас. Будь на то ваша воля, я тоже стал бы столяром. Но вы пожелали, чтобы я писал портреты, и я постараюсь не уронить чести Кирона, сына столяра. Кристен обняла его:

– Я даю тебе три рубашки, три куртки и трое гамаш. У тебя есть тулуп из овечьей шкуры и крепкие ботинки. Все это я уложила в мешок из оленьей шкуры. Не простужайся, Кирон, и ешь хорошо. Мы… мы любим тебя и следим за твоими успехами.

Кирон почувствовал, что она тоже несчастна, и не мог понять, почему. Предполагалось, что это праздничный и значительный день для ближайшего окружения семьи.

– Мы скоро увидимся, мама! – Кирон улыбнулся, пытаясь хоть как-то приободриться.

– Да, но ты больше не ляжешь спать в кровать, которую сделал для тебя отец, и не свернешься калачиком под пуховым одеялом, которое я сшила еще до твоего рождения.

– Ну хватит, Кристен, – сказал Жерард, – а то мы сейчас расплачемся.

Он посмотрел на жену и вдруг заметил, что в волосах у нее пробивается седина, на лице появились морщины. Хотя в свои двадцать восемь лет она сохранила прямую осанку и высокую грудь.

Кирон поднял мешок из оленьей шкуры. Вдруг он проникся торжественностью момента и очень официально проговорил:

– Что ж, всего вам доброго. Благодарю вас за то, что подарили мне дыхание жизни. За то, что кормили меня и в зной, и в стужу. Да пребудет с вами Лудд.

Кристен с рыданиями убежала на кухню. Жерард потянулся волосатой рукой ко лбу, как он всегда делал в своей мастерской, и вытер несуществующий пот.

– Да пребудет с тобой Лудд, сынок. Теперь ступай к мастеру Хобарту. И помни: точно так же, как я – лучший столяр на пятьдесят километров вокруг, ты станешь лучшим художником на тысячу.

– Отец, я… я хочу… – Кирон осекся. У него чуть не сорвалось с языка, что он не хочет быть художником, а хочет научиться летать.

– Да, Кирон?

– Я… я хочу быть достойным вас, чтобы вы могли мною гордиться.

Жерард расхохотался и весело хлопнул его по плечу:

– Не горюй, подкидыш! С сегодняшнего дня ты будешь есть лучше, чем дома.

– Только вряд ли эта пища покажется такой же вкусной.

Хотелось сказать больше, гораздо больше. Но слова застряли в горле. Кирон выскочил из дома и направился в сторону Аранделя. Мальчик не оглядывался, но знал, что отец стоит в дверях и смотрит ему вслед. Он не оглядывался из страха: не удержится, подбежит к отцу и расскажет, что на самом деле хочет делать.

Стояло чудесное октябрьское утро. Небо было голубым, хотя по низине в сторону моря стлался густой туман. Арандель лежал внизу, за туманом, но влажные от росы серые каменные стены замка сияли в лучах утреннего солнца, возвышаясь над пеленой. Сказочный замок, яркий, загадочный, исполненный неведомой силы.

Люди говорили: живущие в тени замка разбогатеют или сгорят. Дом мастера Хобарта стоял под самыми стенами.

Высоко в небе грациозно кружился канюк. Бросив мешок, Кирон наблюдал за птицей. Какие легкие движения, какая свобода! Он завидовал ей. Завидовал легкости покорения воздуха.

– Придет день, канюк, – промолвил Кирон, – и я поднимусь вверх вместе с тобой. Я поднимусь еще выше. Я буду смотреть на тебя сверху. Ты поймешь, что люди вторглись в твои владения. Поймешь, что люди снова завоевали небо.

Кирон наклонился за мешком и увидел одуванчик. Пушистый, полный семян. Он сорвал цветок, запрокинул голову, дунул. Семена воспарили. Сплетения тонких, как паутина, нитей поддерживали их в воздухе, не давая опуститься на землю.

Кирон любовался, завороженный. Несколько семян, подхваченные неощутимым дуновением ветерка, поднялись вверх и исчезли в свете утреннего солнца… Даже пушинки умеют танцевать в воздухе! Привязанность человека к земле просто унизительна.

Кирон вздохнул, поднял мешок из оленьей шкуры и решительно зашагал к Аранделю.

3

Пришла зима и забелила землю, укутала холмы морозным туманом, набросила на деревья, траву, заборы и стены домов тончайшую снежную паутину, нанесла на реку Арун ледяные разводы и сделала воздух острым, как яблочное вино.

Зимой Хобарт много кашлял и мало писал. Сырость въелась в его кости и терзала его грудь. Большую часть времени старик сидел у огня, набросив на плечи шаль или тулуп из овечьей шкуры, и размышлял о проектах, которые он наметил на весну. Следовало подумать о росписи большой стены в замке; сеньор Фитзалан заказал ему символическую работу, прославляющую Лудда и отображающую падение Первых Людей. Кроме того, поступил заказ из Ордена Священного Молота.

Готовила мастеру Хобарту и убирала в его доме вдова Тэтчер. Она варила питательные бульоны из кролика, фазана, барашка или оленины с пастернаком, грибами, морковью, картофелем и добрым черным перцем, за который сеньор Фитзалан выкладывал немалые деньги шкиперам парусников, ходивших до самых Пряных островов.

Мастер Хобарт зачерпывал несколько ложек вкуснейшего бульона, после чего, кашляя, усаживался у огня. Добросовестно выждав, пока поест хозяин, Кирон набрасывался на еду и ел до тех пор, пока живот не разбухал. После этого требовалась хорошая прогулка по зимним холмам.

В темное время года мастер Хобарт картин не писал, но не позволял бездельничать своему помощнику. Он учил Кирона мастерить угольные карандаши из прямых веточек ивы, раскрывал тайны росписи тканей, знакомил его с новым искусством коллажа и древними секретами смешивания красок. Подмастерью позволялось тратить драгоценное китовое масло и рисовать в сумерках стулья, столы, вазы с фруктами, подвешенных фазанов и даже протестующую вдову Тэтчер.

Мастер Хобарт был стар и сед. Боли в груди ясно давали знать, что число оставшихся ему весен не достигнет двузначной цифры. Но он твердо решил прожить еще восемь лет, необходимых для завершения ученичества Кирона. С благословения Лудда он увидит, как мальчишка встанет на ноги, прежде чем его самого опустят в каменистую почву Сассекса.

Мастер Хобарт позволял себе одну маленькую тайную ересь, настолько маленькую, что Лудд наверняка простил бы его. Он позволял себе думать, что Кирон – его родной сын. Хобарт никогда не был близок с женщиной, ему хватало его искусства. Но сейчас он страстно мечтал о сыне, и большего, чем этот смышленый мальчик с яркими глазами, и пожелать было невозможно.

Кирон был избавлен от обычных тягот ученичества. Его отлично кормили, он имел много свободного времени, и мастер Хобарт опустил в его кошелек немало серебряных монеток.

Кирон принимал такое отношение. Он любил старика и ничего не имел против его претензий на отцовство. Кроме того, Хобарт был истинным кладезем знаний, а знания Кирон ценил превыше всего.

По вечерам, прежде чем Хобарт отправлялся спать, они подолгу сидели у камина, глядели в огонь, обмениваясь образами и фантазиями, неторопливо беседовали. Хобарт что-нибудь пил от болей и кашля: ирландское виски, аквавит или «живую воду» – в зависимости от того, какое судно торговало в порту. Вечерние возлияния подвигали его на обсуждение вопросов, которых он не касался в трезвом виде. Он говорил о Первых Людях и о Вторых Людях. Он мог порассуждать даже о машинах.

– Мастер Хобарт, учитель говорит, что Первые Люди подавились собственным умом. Как это понимать?

– Ну уж! – Хобарт потягивал ирландское виски и наслаждался разливающимся по телу теплом. – Учителю Шрайвенеру следовало бы больше толковать вам о буквах, числах и законах природы, чем о Первых Людях.

– Вчера, когда я рисовал наш дом на фоне замка, мне удалось передать шероховатость стен. Вы сказали тогда, что я умный. Разве ум – это плохо? Не подавлюсь ли я им?

– Не торопись, малыш, дай подумать. Похоже, мне придется учить тебя не только искусству, но и жизни. А также умению правильно мыслить, – Хобарт еще выпил, еще больше согрелся и еще покашлял. – Учитель говорит правду. Первые Люди действительно подавились собственным умом. Они сделали воздух в городах непригодным для дыхания, воду в реках и озерах – непригодной для питья, покрыли плодородную землю мостовыми из камня и железа и отравили море. Они добивались всего с помощью машин, которых обожали безумно. Но этого им показалось мало. Они изобрели другие, ужасные машины, единственным назначением которых было уничтожение людей сотнями, тысячами и даже десятками тысяч. Ракеты, так они назывались – начиненные смертью машины, летающие по воздуху. Да, твой учитель прав. Первые Люди подавились собственным умом… Но твой ум, Кирон, другого рода. Ты познаешь честное искусство, ты не преклоняешься перед механизмами, уничтожающими своих создателей.

– А все машины непременно плохие? – спросил Кирон.

– Да, малыш, все машины несут зло. Тысячу лет назад это понял Божественный Мальчик; тогда машины только начинали уродовать нашу прекрасную землю. И он пошел на них с молотком. Но люди не прислушались к нему, он был схвачен и распят.

На некоторое время воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием поленьев в камине и кряхтеньем мастера Хобарта, потягивающего виски.

Мало-помалу Кирон осмелел.

– Поговаривают, что в замке у сеньора Фитзалана есть часы. Они тикают и показывают время с точностью до секунды. Часы – это ведь машина, мастер Хобарт? Значит, они несут зло?

Мастер Хобарт пробормотал что-то нечленораздельное. И лишь спустя некоторое время произнес достаточно ясно:

– По мне, ни священник, ни учитель толком этого не объяснили. Пожалуй, ты прав, Кирон, часы – это машина; но для великих мира сего, занятых множеством дел и не располагающих временем, часы есть необходимая вещь. Святой Орден делает различие между необходимыми машинами, которые угодны Богу, и ненужными машинами, ему неугодными. Так вот, часы сеньора Фитзалана, которые мне не раз приходилось видеть в замке, изумительная в своем роде вещь – говорят, их сработал лучший мастер Парижа, – безусловно, угодная Господу машина. Кстати, нет никаких свидетельств, что Божественный Мальчик хоть раз разбил часы.

Кирон отметил, что выпито уже немало, и задал вопрос, на который никогда не решился бы при свете солнца.

– Мастер Хобарт, а разрушал ли Божественный Мальчик летающие машины?

– Летающие машины? – озадаченно переспросил мастер Хобарт. – Таких нет.

– Нет теперь, сэр. Но ведь раньше они были? – Кирон покрылся потом. Вы сами рассказывали мне про ракеты; а я слышал, что были машины, которые перевозили людей по воздуху с огромной скоростью через моря, с континента на континент. Поэтому мне интересно, разрушал ли Божественный Мальчик летающие машины?

– Лудд, спаси и сохрани нас! – Мастер Хобарт почесал голову. Летающие машины! Подумать только! Лучше бы мне об этом не говорить!.. Так ведь, Кирон, мальчик мой, они появились гораздо позже Неда Лудда. Полагаю, это произошло, когда Первые Люди окончательно свернули с праведного пути. Это произошло, по моим подсчетам, примерно за сто или двести лет до Великого разрушения.

Взглянув на уровень виски в зеленой фляге, Кирон решил не упускать случая.

– Говорят, что у Вторых Людей тоже были летающие машины. Наверное, если цель таких машин не уничтожение людей, а перевозка полезных грузов на большие расстояния, то нельзя считать их злом?

Мастер Хобарт вытаращил глаза, попытался сфокусировать взгляд, потом сделал внушительный глоток, после чего почесал голову и сказал:

– Все-таки они были злом, Кирон. Наверняка. Кирон глубоко вздохнул.

– Придет день, и я построю летающую машину. Необходимую. Она не будет служить злым целям, она будет служить добру.

Мастер Хобарт встал, покачнулся и посмотрел на своего ученика.

– Ты будешь писать картины, Кирон. И ты будешь писать их хорошо. Да хранит тебя Лудд от опасных фантазий!.. Помоги мне добраться до комнаты.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю