Текст книги "Журнал «Если», 1996 № 03"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Гарри Норман Тертлдав,Томас Майкл Диш,Андрей Щербак-Жуков,Эдмунд Купер,Наталия Сафронова,Вячеслав Басков,Марк Стиглер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

9

На следующий день Кирон явился в замок как обычно, но мисс Элике его не приняла. Подавленный, он вернулся в дом мастера Хобарта, решив, что она передумала и все потеряно: заказ и семьсот пятьдесят шиллингов – все. Кирон прекрасно понимал, что ему повезло, что он легко отделался, но в глубине души был искренне огорчен. Он боялся, что его поведение отразится на отношении к мастеру Хобарту, и старик лишится всех заказов.

Ничего не прибавляя и не опуская, Кирон пересказал происшедшее, стараясь быть как можно более точным. Он ожидал, что Хобарт испугается, испытает к нему отвращение, безусловно, его поколотит и скорее всего прогонит.

Он был прав: Хобарт испугался. Он ошибся: отвращения Хобарт не испытал.

– Я понял, сынок, что мисс Элике жестоко с тобой поступила. Прости меня. Я знал, что она своевольна, но не думал, что она так уронит свое достоинство. Не переживай, что мы попадем в немилость. Не очень-то мне и нравилось это дело с самого начала. Важно то, что ты остался жив. Художник попытался засмеяться, но зашелся в приступе кашля, унять который можно было только при помощи ирландской водки. – В любом случае у нас остается великолепное очищенное масло.

– Вы не рассержены? – изумленно спросил Кирон.

– Да, я рассержен: из-за дурного характера страдает талант. Кто такая Элике Фитзалан? Дочь сеньора Фитзалана и ничего больше. В этом вся ее важность. А ты, Кирон, художник, может быть, гений. Нехорошо, конечно, что ты ее побил, хотя, честно говоря, я рад; мне и самому хотелось это сделать… Ну да ладно. Сеньор Фитзалан достаточно мудр, чтобы не раздувать это дело.

– Спасибо вам, сэр.

– Больше ничего не говори, Кирон. Завтра пойдем ловить форель.

На следующий день, однако, лакей доставил распоряжение из замка. Мисс Элике Фитзалан желала видеть Кирона, ученика мастера Хобарта, со всеми необходимыми для рисования предметами.

– Ты не пойдешь, – заявил Хобарт. – Скажем, что ты заболел.

– Я обязан пойти, сэр, – возразил Кирон. – Это часть приговора.

Как и раньше, мисс Элике встретила его за клавикордами. На музыкальном инструменте лежала книга. Кирон узнал ее.

– Доброе утро, мастер Кирон.

Он даже растерялся от подобной учтивости. Кроме того, он не был еще мастером – только подмастерьем.

– Доброе утро, мисс Элике.

Девушка поднялась и протянула Кирону. книгу.

– Ты, кажется, интересовался этим. Возьми, книга твоя. Кирон был потрясен.

– Вы так добры, мисс Элике… – Он осторожно взял подарок, лаская его пальцами. – Вы бесконечно добры ко мне. Я… – Кирон замолчал.

Элике улыбнулась.

– Прошлое забыто. Как ты хочешь, чтобы я позировала?

– Как вам удобно, мисс Элике. Я могу сделать много набросков, обработать их, а потом мастер Хобарт выберет то, что ему пригодится.

– Кирон.

– Да, мисс Элике?

– Называй меня Элике.

Он был потрясен еще больше.

– Да… Элике?

– Кирон, ни один мужчина никогда меня не бил.

– Простите, мисс… то есть Элике. Я полагал, что о прошлом забыто…

– Кирон.

– Да, мисс… я хотел сказать Элике.

Она поднялась и подошла к нему вплотную. Платье шуршало, вокруг распространялся аромат духов, щеки девушки пылали, а глаза светились нежностью. Элике больше не походила на ледяную принцессу, изводившую Кирона своими капризами.

– Я плохо с тобой обращалась, это ты прости меня. Вчера я проплакала всю ночь из-за того, что вела себя жестоко и глупо, я боялась, что ты меня возненавидишь. Ты ненавидишь меня? Если да, то я должна научиться это переносить.

Кирон не знал, что сказать или сделать. Непонятно почему, но сердце готово было выпрыгнуть у него из груди. На лбу выступил пот, а все тело горело огнем. Наконец он обрел дар речи.

– Мисс, я не ненавижу вас. Поверьте мне, нет. Произошло нечто такое, что… Наверное, я повредился рассудком.

Она улыбнулась.

– Ты не повредился рассудком, Кирон. Во всяком случае, не больше, чем я… Мы друзья, да?

– Да, мы друзья.

Кирон весь дрожал. Собственный голос казался ему незнакомым, чужим. Почему она стоит так близко? Почему в голове такой шум?

– Мы близкие друзья?

– Если вы того хотите.

– А ты не хочешь?

– Элике… я… я… – Он окончательно смешался.

– Поцелуй меня, Кирон! Дай свои губы! Он не заметил, как книга выскользнула у него из пальцев.

– Поцелуй меня, – прошептала Элике, и ее шепот окончательно лишил Кирона способности соображать.

Он держал ее в руках. Он ощущал ее тело. Ее груди упирались в его грудь, а ниже он чувствовал тепло ее живота. А потом он почувствовал на своих губах ее губы.

За это полагались кандалы, темница, бич, дыба – все мыслимые пытки. Но ему было все равно. Ощущать вкус губ мисс Фитзалан, прижимать к себе ее тело… Ему было все равно.

Наконец они оторвались друг от друга.

– Ни один мужчина не бил меня раньше. Ни один мужчина меня так не обнимал. Ни один мужчина не целовал меня так. – Элике выглядела счастливой.

– Я люблю тебя, Кирон.

– Любовь страшит меня, – произнес Кирон. – Она разрушает. Но я тоже тебя люблю. Думал, что ненавижу, а оказалось, что ненависть – это форма любви.

Реальность вернулась к Элике, и она нахмурилась.

– Любовь – хрупкий цветок, Кирон, не больше. Давай наслаждаться им, пока можем. Твоя судьба

– это Петрина. Моя – бледное скучное существо Тальбот из Чичестера… Твоя Петрина умеет так целоваться?

– Элике, я не знаю, я… мы никогда не… – Он окончательно запутался.

– Тс… молчи. Мне известен ответ… До сих пор ты был обыкновенным подмастерьем, которого, пользуясь положением своего отца, дразнила капризная распутница. Но любовь опасна, Кирон. Она делает нас равными в глазах друг друга, в то время как в глазах других пропасть между нами велика. Тальбот, Петрина, обычаи и традиции кружат над нами, как призраки. Придется быть очень осторожными, иначе нас просто уничтожат.

Кирон с трудом улыбнулся.

– Я буду осторожен, Элике, хотя бы потому, что так нужно. Я боюсь не за себя одного. Она взяла его за руку.

– Только не бойся уж слишком. Головы у нас есть, и все будет хорошо. Девушка засмеялась. – Как я поняла, отец поручил мастеру Хобарту занять меня хотя бы на два месяца. А роль жертвенного ягненка отвели тебе. Так?

Кирон улыбнулся.

– Да, Элике, все именно так.

– А раз так, – откликнулась она весело, – никто не станет возражать, если мы растянем два месяца до трех! Ни мой отец, ни мастер Хобарт. Все будут радоваться успеху своего замысла. Так вот, на людях я буду надменной мисс Элике, стремящейся во всем тебя унизить. А ты будешь изображать из себя несчастного подмастерья, который терпит все это ради своего будущего. Сумеешь?

– Сумею.

– Хорошо. Сегодня мы займемся набросками, а завтра опять поедем кататься. Конечно, ты опять упадешь. Люди над тобой посмеются, Кирон Голова-в-Облаках – да, я знаю, что тебя так называют, – и ты опять будешь унижен. Сможешь ты это вынести?

– Я смогу вынести обман только ради правды.

– Как ты хорошо сказал, любимый. – Элике снова поцеловала его. – Когда мы останемся одни, по-настоящему одни, ты будешь командовать мною. Я буду целовать твои ноги, если так тебе захочется. Я буду гладить твои волосы, прижимать тебя к себе и наслаждаться твоими прикосновениями.

– Элике, не терзай меня.

– Терзания начнутся потом, Кирон, когда меня уложат в постель к Тальботу, а в твою ляжет Петрина. Сможем ли мы тогда вынести все это?

– Не знаю. – Кирон обнял ее еще крепче. – Знаю только, что немного времени у нас есть. И за это я благодарен судьбе.

– Немного времени… – вздохнула Элике. – Как печально… Я хочу узнать о тебе все. Все, что можно. Ты на самом деле мечтаешь стать художником, как мастер Хобарт? Или у тебя есть что-то еще?

– Больше всего, – промолвил Кирон, лаская ее,

– я хочу летать. Хочу покорить воздух, как это сделали Первые и Вторые Люди. Хочу приблизиться к звездам.

– Кирон Голова-в-Облаках, – прошептала Элике, – я люблю тебя.

10

Брат Себастьян уставился на вытянувшегося на кушетке Кирона без участия, но и без тени враждебности. Приятной внешности человек тридцати или около того лет, брат Себастьян скрывал под благообразной личиной недюжинные честолюбие и жажду власти. Он редко срывался и всегда имел скорбный вид. Людям нравилось, когда он выглядел несчастным.

Сломанная нога Кирона болела нестерпимо. Вправлял ее личный хирург сеньора Фитзалана. Юноша тем не менее пришел к выводу, что специалист он никудышный. С трудом выпрямив конечности, Кирон заметил, что сломанная нога значительно короче. Ему бы очень не хотелось сменить прозвище на Кирон Хромоногий. А потом, кто же пожелает бороться с калекой?

Брат Себастьян пребывал в затруднительном положении. По настоянию мисс Элике Кирона перевезли из дома мастера Хобарта в замок и выделили ему отдельную комнату. Элике нажаловалась на него отцу, высказав предположение, что занятый исключительно собственными проделками Кирон и ногу-то сломал специально, чтобы не делать рисунков и набросков, без которых потом не обойтись мастеру Хобарту. А посему не следует давать подмастерью поблажки; лучше, притащив его в замок, заставить хорошенько потрудиться. Заодно будет ему урок, что от важных дел не улизнуть, сломав ногу.

Сеньор Фитзалан удивленно посмотрел на дочь. Он был умным человеком. Достаточно умным, чтобы понимать, что существуют вещи, которых лучше не знать. А кроме того, мальчишка оказался весьма полезен. Как только Элике получила возможность срывать на нем настроение, она стала заметно мягче. И на время заживления ноги Кирону предоставили место в замке. Так что Себастьян пребывал в затруднительном положении: простолюдин Кирон являлся важной персоной. Во всяком случае на данный период.

– Скажи, брат мой, при каких обстоятельствах ты сломал конечность? Вопрос был чисто риторический: вся округа знала эту историю.

– Я всего-навсего запускал змея, брат Себастьян, – осторожно ответил Кирон.

– Змея? Ты запускал змея? Похоже, меня ввели в заблуждение. Я слышал, что ты летал на змее.

На мгновение Кирон задумался. Брат Себастьян откинул капюшон. Голова его была гладко выбрита, открытое лицо казалось совершенно наивным.

– Это правда, брат Себастьян, – согласился Кирон, – я летал на змее.

– Змей, очевидно, был очень велик.

– Да, брат Себастьян. Это был очень большой змей. Я сделал его.

– А кто помогал тебе в его строительстве, Кирон?

Кирон тщательно обдумывал ответ. Если признать, что Эйлвин достал рыбацкий парус, что они вместе вырезали ивовые прутья, а кузнеца Шолто уговорили выковать крепления на раму, то дело станет весьма напоминать заговор.

– Никто, брат Себастьян. Правда, я уговорил ученика мельника подержать веревку, так ведь этот тупица ни на что не годен, как только молоть зерно. Мне он, однако, помог, несмотря на свою глупость. Откуда же я мог знать, что он устроит панику, когда я поднимусь в воздух.

Монах задумчиво потер подбородок.

– А ведь это и впрямь было зрелище.

– В самом деле, брат Себастьян! – не сдержал восторга Кирон. – Дул сильный ветер с моря, я оторвался от земли, ноги мои заплясали в воздухе, ища опоры, которой не было. Я испытал редкое чувство. Я ведь успел подняться на высоту десяти человеческих ростов, прежде чем петля соскользнула с крюка.

– Тебе повезло, Кирон, что море смягчило твое падение.

– Я специально экспериментировал на берегу.

– Экспериментировал? – Брат Себастьян удивленно поднял брови. «Эксперимент» было опасное слово. От него попахивало костром.

– В том смысле, что я хотел посмотреть, как лучше можно управлять змеем, – поспешно поправился Кирон. – И только.

Брат Себастьян не спеша гладил подбородок. И наконец сказал:

– Змей был сделан из паруса и ивовых прутьев.

– Да, брат Себастьян.

– А рама, как ты ее назвал, имела металлические крепления, изготовить которые мог только кузнец.

– Да, брат Себастьян.

– Это был очень хитрый змей, Кирон.

– Да, брат Себастьян. Хитрый змей.

– И ты придумал его сам?

– Сам.

– А Шолто знал о твоем плане?

– Нет, брат Себастьян.

– А этот мальчик, Эйлвин, только помог тебе держать веревки?

– Да, брат Себастьян.

– Мне рассказали, что ты научил его пользоваться воротом, что позволило управлять змеем без особых усилий.

– Вы очень хорошо информированы.

– И тебе захотелось полетать? Это был по-настоящему опасный вопрос. Кирон прекрасно понял всю его подоплеку.

– Небосвод в самом деле прекрасен, – осторожно ответил он. – Я восхищаюсь им как художник. Особенно едва уловимыми переменами, которые в нем происходят… К еще большей славе Лудда.

Брат Себастьян перекрестился.

– К еще большей славе Лудда, – автоматически повторил он. Выдержав почтительную паузу, брат добавил: – Так ты все-таки хотел полететь?

Нога ныла нестерпимо, пот выступил на лбу, и Кирон не мог поручиться, что выдержит настойчивость проклятого монаха.

– Я восхищаюсь свободным полетом птицы, но не мечтаю отрастить перья. Я человек, брат Себастьян, и принимаю все свободы и ограничения человека.

– Но, Кирон, брат мой, скажи, хотел ли ты полетать?

– Брат Себастьян, я не хочу быть птицей. Монах тяжело вздохнул. Выглядел он неважно.

– Ты настойчиво избегаешь прямых ответов.

– Простите меня. Я полагал, что мои ответы правдивы и точны. Но проклятая нога так болит, что я, очевидно, плохо соображаю.

– Может быть, и так. Я доложу Святому Ордену о нашей беседе, Кирон. Пусть более компетентные люди вынесут свое решение.

– Хорошо, брат Себастьян, – пробормотал Кирон, не видя на самом деле в этом ничего хорошего. – Наверное, моя детская шалость оказалась несвоевременной.

– Змеи и вправду игрушки для детей, Кирон. Ты об этом не забывай. А ты почти мужчина.

– Я запомню.

– Я уйду молиться за тебя. У тебя большое будущее. Мастер Хобарт говорил мне, что ты талантлив. Не навреди себе, Кирон. Хороших художников не так много. А зло постоянно подстерегает нас.

– Я запомню ваши слова, брат Себастьян, и буду размышлять над их мудростью.

– Да пребудет с тобой Лудд, брат мой.

– И с вами тоже.

– Что ж, тогда прощай.

Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату влетела Элике.

– Как ты поговорил с братом Себастьяном?

– Он дурак.

– Любимый мой, это всем известно. Но остался ли он доволен?

– Не знаю.

– Как не знаешь? Ты должен был почувствовать!

– Видимо, я тоже дурак, – раздраженно ответил Кирон. – Кроме того, невыносимо крутит ногу… – Он улыбнулся и добавил: – К тому же сегодня прекрасный день, и мне очень хочется погулять с тобой по лесу.

– Может, хоть это научит тебя не гулять по воздуху, когда у нас так мало времени. – Элике поежилась. – Ты мог разбиться насмерть. Пообещай, что будешь впредь осторожнее!

Кирон взглянул на свою ногу.

– Сейчас мне только и остается, что быть осторожным.

– Не только сейчас, как ты прекрасно понимаешь, но и впредь.

– Я буду осторожным до тех пор, пока тебя не уложат в постель Тальбота, – искренне пообещал Кирон. – А потом я сделаю такого змея, который поднимет меня высоко над замком твоего отца. И я с него спрыгну и разобьюсь вдребезги на его глазах.

Лицо Элике исказила гримаса.

– Я желаю Тальботу смерти. Правда. И еще я хочу, чтобы чума унесла эту дурнушку Петрину с ее крестьянской грудью и задом, как у коровы. Прости меня, Лудд, но я молюсь об этом.

– У Петрины зад не как у коровы.

– Как у коровы! Я ее хорошо разглядела! Кирон расхохотался.

– Значит, ты изучала ее, Зеленоглазка?

– Я тебя ненавижу! Как я тебя ненавижу!

– А я хочу нарисовать тебя в ярости, во власти огня твоих чувств. К тому же мне надо успеть сделать хоть несколько набросков, прежде чем мастер Хобарт и твой отец вообразят то, что давно стало реальностью.

– Простолюдин! – взорвалась Элике.

– Да, я простолюдин, – ответил Кирон спокойно. – Не забывай, что и без Тальбота и Петрины между нами целая бездна.

– Я тебя люблю. Я готова умереть за тебя. Этого что, недостаточно?

– Это больше, чем достаточно. И я люблю тебя, Элике, но мы живем в мире, где наша любовь – оскорбление для всех остальных… К тому же я должен выполнить свое предназначение.

– Я не помешаю тебе писать картины.

– Ты хочешь помешать мне летать. Она изумленно уставилась на него.

– Летать!.. Кирон, любимый мой, да ты сошел с ума! Люди не летают! И никогда не полетят!

– Да, я сумасшедший, и я полечу! Я построю машину, которая…

– Не говори о машинах! А если не можешь без этого, то не говори никому, кроме меня. Машины это зло. Так учил Божественный Мальчик, так учит Святой Орден. Это знают все!

– И все же это неправда, – проговорил Кирон. – Машины не могут быть злом. Зло присуще лишь человеку… Я буду летать, клянусь, я буду летать на благо людям! Клянусь духом братьев Монгольфье, Отто Лилиенталя и Сантоса Дюмона!

– Кто это такие?

– Призраки, великие добрые призраки. Люди, которые, живя столетия назад, поднимали глаза к звездам… Я прочитал о них в той книге, что ты мне дала.

– Лучше бы я ее сожгла. Мой отец не читает и потому понятия не имел, что держит в библиотеке ересь.

– Даже если бы ты ее сожгла, Элике, я все равно поднял бы глаза к небу. Не в природе человека оставаться прикованным к земле… Иди, поцелуй меня. А потом я постараюсь не уронить чести мастера Хобарта.

11

Дни летели быстро. Нога Кирона зажила и на вид не казалась короче. Весна перешла в лето; расцвела и мисс Элике, что не осталось незамеченным. Она научила Кирона ездить верхом, по крайней мере, не падать с коня при движении. Он делал наброски лошадей: лошадей пасущихся, идущих иноходью, несущихся галопом…

Когда Элике в первый раз прыгнула для него через ворота в семь бревен, он пришел в ужас.

– Не делай так больше никогда! Слышишь, любимая? Ты же едва не сломала шею.

– Фи! И это говорит витающий в облаках, парящий над землей и прыгающий в море!

С этими словами Элике разогнала коня и прыгнула снова: каштановые волосы разлетелись на солнце, на мгновение она застыла между землей и небом, будто бесконечно прекрасная богиня.

Кирон работал как одержимый. Он сделал сотню рисунков и забраковал девяносто. Портрет Элике Фитзалан станет его единственной заявкой на величие в живописи. Он знал, что получится хорошо, ибо его переполняли любовь, красота, молодость и радость жизни.

Мастер Хобарт стал больше кашлять и меньше жаловаться. Наверное, потому, что Кирон перестал жаловаться вообще.

Хобарт рассматривал рисунки, которые приносил Кирон и поражался. Кажется, парень понял, что такое живопись. В работе была элегантность и… да, величие. Хобарт наливал себе стаканчик ирландской водки и размышлял о величии в искусстве. Выходки со змеями не шли ни в какое сравнение с такой чистотой линий и мастерством в передачи движения.

Кирон написал картину за один день. За один день, состоящий из двадцати четырех рабочих часов. За все это время он не проронил ни слова. Он не узнавал мастера Хобарта. Старик кружил вокруг полотна, потирая руки, но Кирон его не замечал. Вдова Тэтчер приносила ему поесть; он смотрел на нее непонимающим взглядом, и еда оставалась нетронутой. Когда стемнело, Хобарт принес лампы. Много ламп. Дорогой китовый жир не жалелся. При перемене освещения Кирон пробормотал что-то про себя, не осознав происшедшего.

Один раз он упал и почувствовал, как кто-то влил ему в рот обжигающую губы жидкость. Он поднялся и вновь принялся за работу. Всадница была закончена, но копыта взмывшего коня не получились. Он соскреб их с холста и принялся рисовать заново.

А этот чертов хвост? А ноздри? А грива, милосердный Лудд!.. Теперь ему не нравились глаза. У животного, на котором столь славная всадница совершает такой невероятный прыжок, должны быть огромные, гордые глаза. Он снова посмотрел на Элике. Черт бы все побрал, волосы не получились! Длинные, чудные волосы должны в этот момент жить своей жизнью.

Мастер Хобарт поправлял фитили в лампах, прихлебывал ирландскую водку, бормоча что-то жалобное себе под нос, и со страхом поглядывал на молодого человека, который, казалось, уже и не рисовал, а вел бой не на жизнь, а на смерть. Но с кем, тупо спрашивал себя Хобарт, снова прикладываясь к кружке, кто этот враг, с которым Кирон вступил в яростную схватку?

И вдруг понял, что враг этот – время. Кирон не просто пытался нарисовать отличный портрет, он бросал вызов. Он являл собой воплощенную силу жизни, каждое прикосновение кисти было ударом меча. Он заявлял о своем праве на бессмертие.

Когда рассвело, картина была готова. Хобарт, успевший слегка вздремнуть, отдернул шторы, но лампы не погасил.

Кирон застыл перед холстом. Кисти и мольберт выпали из его уставших рук.

Хобарт смотрел на портрет и плакал. Перед ним было великое искусство.

Бледный и изможденный Кирон поднял на него красные, воспаленные глаза.

– Я сделал все, что мог, мастер Хобарт. Что скажете?

– Сын мой! Мой сын! – Старик не находил слов.

– Ты вошел в сан бессмертных. Я старый дурак. Я пытался учить тебя. И только сейчас, слишком поздно я понял, что сам всего лишь подмастерье. Кирон наступил на лежащие на полу кисти.

– Сэр, я никогда больше не создам такого.

– Но почему? Почему, Кирон? Ты – великий художник. Если ты пишешь так в начале своей карьеры…

– Так я больше не напишу, – повторил Кирон.

– Эту картину писала любовь. – Он вдруг рассмеялся. – Конечно, я смогу рисовать, чтобы жить, однако портреты мои будут в лучшем случае похожи на оригинал. А жить я буду, чтобы летать. Это мое истинное предназначение.

Хобарт ничего не сказал. Картина была великолепна. Но бедный мальчик, безусловно, спятил.