Текст книги "Журнал «Если», 2000 № 05"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Олег Дивов,Эрик Фрэнк Рассел,Владимир Гаков,Эдуард Геворкян,Владимир Покровский,Дмитрий Байкалов,Джерри Олшен,Мэри Джентл,Александр Ройфе,Родион Икаров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Так если не боится – что бы ему разок не съехать?

* * *

И в воскресенье я поехал. Заряженный на победу, обдолбанный аутотренингом, нагло поблескивающий глазом. Успел поймать несколько крайне заинтересованных взглядов – с ребятами из «Ди Челлендж» я практически не был знаком, – вкатился в свою кабинку, встал… Скоростной комбинезон сидит на мне как влитой. Шлем ощущается, будто собственная голова, призмочки в углах забрала исправно показывают задний вид именно так, как я их отрегулировал. Хед-ап-дисп-лей рисует нули перед носом. В ботинках можно остаться навсегда. Палки словно к рукам приросли. Лыжи смазаны адской смесью, рецепт которой тренер не выдаст и под смертным боем, настолько она хороша. Погода – моя любимая, облачно без прояснений, осадков нет, ветер полуметровый в корму. В наушниках глухо, радиосвязь отключена – нечего героя на трассе советами беспокоить, он намерен рвать и метать. Гора будоражит и манит. И сейчас я ее сделаю! А одиннадцать моих конкурентов могут отдыхать. Сегодня они не сумеют проехать так, как я. Сегодня я покажу, как это делается. Не им – горе. И получу от этого столько удовольствия, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

Уверен – не случись у меня под ногами злополучного Дона Киркпатрика, именно так оно все и вышло бы. Уже на старте я глубоко нырнул в четвертое измерение. И когда раздалось «Аттеншн!», понял, упираясь палками и готовясь к прыжку, до какой же степени был несчастлив последние десять лет. Да, я получил Крис, но это взрослое серьезное чувство, настоящая любовь, а вот безудержного щенячьего восторга в моей жизни явно недоставало.

«Уффф… Ну, поехали!»

Моя кабина была четвертой слева, Киркпатрик стартовал вторым справа. Здоровый лось, он расталкивался с паровозной тягой, и я едва за ним поспевал. С боков стремительно надвигались двое, кажется, швед и итальянец. Оба спрямляли траектории, а в точке их пересечения двигался я. Не испугаться бы. Киркпатрик уже вставал в стойку. Короткий рывок, и я тоже сложился пополам, не позже и не раньше, чем нужно – пересилил страх возможного столкновения и угадал, – судя по треску и воплям, двое сшиблись в метре позади меня. Я вслед за Киркпатриком ухнул через перегиб, и мы вошли в «горлышко». За спиной шуршало, скрипело, трещало и ругалось на нескольких языках. Рискнув бросить короткий взгляд в призмы заднего вида, я обнаружил там остальную братию. Лыжники заколачивали себя в «горлышко», как пробку, сбились в плотную толпу, и никто не хотел уступать. Так, больше назад не смотрю. Только вперед.

Через пару секунд на горе осталось: ребро – четыре штуки, коленная чашечка – одна, локоть – один, и это не считая вывихов. А я висел на хвосте у фаворита Дона Киркпатрика, и было мне неожиданно легко. Тренер угадал правильно, наши траектории чересчур разнились, чтобы Дон мог предпринять какие-то агрессивные действия без риска для себя. Любой маневр на горе означает торможение. Вот он и не тормозил. Набрал скорость и держал ее. Как и я. Первый чек-пойнт мы проскочили с мнимальным разрывом, я посмотрел на дисплей – полторы сотых. А не попробовать ли мне его обойти? Между чек-пойнтами три больших трамплина, мой козырной рельеф. Найти только место пошире, чтобы Дон на таран от обиды не бросился.

Именно в этот момент у Дона сдали нервы. Вдруг оказалось, что он уходит вперед, и очень быстро, просто ненормально быстро. Что такое?! Я сжался в предельно аэродинамичную стойку и перестал осторожничать. Но Киркпатрик тоже несся все отчаянней. Пораженный до глубины души, я шпарил вслед и тихо благодарил себя за то, что догадался перед стартом отключить на дисплее спидометр. Мы сейчас ехали быстрее, чем мне когда-либо приходилось. Это было пока не страшно, но если на втором чек-пойнте мне высветит какую-нибудь запредельную цифру, тут-то я смогу и испугаться. И притормозить. А канадец?

На трамплин он вышел грамотно, но летел дольше, чем нужно. Хоп! «Хоп!» Недаром у трамплинов обязательно ставят камеры с самыми чувствительными микрофонами. Особенный кайф слушать, как орут девчонки, когда прыгают. Непередаваемая эмоциональная гамма. Илюха однажды у Ленки спросил: «Ты в постели так же орешь?» Она ему: «А что?» – «Интересно было бы послушать». – «Ну, постой сегодня под дверью…»

Приземлился я так гладко, что почти не ощутил толчка. А вот насколько разрыв сократился – увидел. И еще мне показалось, что Дона начинает потихоньку разносить. Полгоры осталось у нас за спиной, и все это время Дон по трассе стелился. А теперь он с ней воевал. Уже не скользил – пилил. Долго ему так не выдержать. Я постоянно у него перед глазами, то в левой призме, то в правой. Неумолимый преследователь, расчетливый и хитрый. Который заставил лидера ехать не быстрее, чем он умеет, но куда быстрее, чем хотел бы. Когда же ты ошибешься, мужик? Только бы тебя не разъярить сверх меры. А то как бросишься мне под ноги – и плакало наше золотишко, оба упадем.

На следующем трамплине я еще чуточку подобрался к лидеру и сообразил: пока что ближе никак. Придется ждать. Киркпатрика откровенно разносило. Мне в четвертом измерении было очень даже хорошо, а вот ему настало время решать – или дальше идти в том же режиме, на грани фола, или устанавливать более жесткий контроль над лыжами. Раскрываться. Тормозить. Сдаваться. Я позволил себе посмотреть через призмы назад – пусто. Ну и разогнались же мы! Нет, правильно я сделал, что поехал без спидометра. Как изобразила бы мне электроника на втором чек-пойнте сто миль в час… Да ну, ерунда, от силы километров сто сорок. Еще трамплин. Дон взлетает. Что?! Не понял… «Хоп!»

И тут Дона Киркпатрика окончательно завалило.

Ему нужно было пройти эту дугу хотя бы чуточку медленней. Дон не успел как следует выровняться перед трамплином и прыгнул с бугра, имея явный дифферент на правый бок. В полете его начало валить дальше. Он еще мог исправить положение, но за счет резкой потери скорости и неудачного приземления. Опять-таки – торможения. И я сделал бы его как миленького. Дон знал это и попытался удержаться в воздухе, завершая намеченную им дугу, криво-косо, но завершая.

Фактически это я заставил беднягу упасть. Я уже оторвался от трамплина и в полете смотрел, как он передо мной нелепо бьется правым боком о снег, подпрыгивает, одна лыжа отстреливается и уходит – мама! – опасно уходит куда-то вверх… Ничего, я под ней проскакиваю, а вот Дон… Он катится по снегу кубарем именно туда, куда я сейчас должен приземлиться. И вот я уже точно ничего не могу сделать. Ничего!

Временной разрыв обрушился на меня внезапно. И злоба дикая – вслед за этим. Киркпатрик раньше никогда не падал, и сейчас мог не падать – но взял, подлец, и упал. А мне без приземления никак не обойтись, любой «челленджер» хоть и орел, но только в переносном смысле… Я отлично представлял, что будет, когда мои девяносто кэгэ, помноженные на скорость и снабженные таким великолепным оружием, как горные лыжи, впечатаются канадцу в спину. Между прочим, на «Ди Челлендж» еще никого впрямую не убивали. Даже сшибленный наземь или вытолкнутый на сетку, «челленджер» как-никак погибал самостоятельно. Группировка неудачная, удар собственной отстрелившейся лыжей под ребро, в общем – несчастные случаи. А вот я сейчас наеду – мало не покажется. Создам прецедент… Тьфу!

Дон застрял передо мной и чуть ниже, сейчас он находился в положении сидя, его должно было развернуть, приподнять и снова бросить о снег. Лежи он, а не сиди, я бы его элементарно перепрыгнул. А если раскрыться и затормозить в полете? Увы, закончится такая авантюра очень жесткой посадкой и не факт, что не на уши. И врежусь я в канадца все равно. Варьируются только последствия – кто именно останется инвалидом на всю жизнь, а кто просто надолго. Что еще? Завалиться на бок и перевести удар из прямого в скользящий? Не переведется удар, а Дон получит лыжу в почку. Убью я парня из самых лучших побуждений. Нет, мне падать нельзя, я должен лететь. Но куда я его приложу в таком случае? Я повис в воздухе, а передо мной застыла голова в белом шлеме с кленовым листом на затылке. И словно прицел навелся на этот кленовый лист, мне даже померещилось едва заметное перекрестие.

Потом я думал не раз – времени хватило, – а как бы я действовал, окажись там, в прицеле, дорогой мне человек, тот же Боян. Не нашлось у меня ответа. Только ощущение, что выход из ситуации все-таки был. Но такие вычисления задним числом хорошо производить. А вот на сходе с трамплина, когда ты не лыжник, а истребитель на глиссаде… Пусть даже зависший в пространстве и времени – спасибо психической аномалии. Нет в такой ситуации мыслей, есть только перебор доступных вариантов. И феномен темпоральной компрессии позволил мне перебрать их все. И я выбрал оптимальный ход. Очень заманчивый, хотя и рискованный. Но я был железно уверен в своем контроле над полетом. Верил, что справлюсь. И действительно справился. Мне просто не повезло. Счет шел на сантиметры, и уже не важно сейчас – то ли у Дона голова мотнулась, то ли меня боковым ветром снесло. При благоприятном раскладе я красиво пролетал мимо, финишировал и брал свое золото. При самом паршивом – эффектно срубал Дону голову напрочь, так же напрочь калечил себе жизнь, падал и для полного счастья ломал пару-тройку костей.

Я знал, что стоит мне сделать окончательный выбор, придется сразу действовать – растянувшееся время тут же схлопнется обратно. Но если и дальше висеть на месте в раздумьи, пауза может оборваться сама, и я от неожиданности потеряю как минимум сотую, а то и две. Опоздаю с коррекцией траектории, и от Дона останутся рожки да ножки. Поэтому я внутренне перекрестился и шевельнул корпусом в избранном направлении.

Понеслись! Меня с жуткой силой рвануло вперед, только уже не прямо, а со смещением. На грани падения, но все-таки я летел и уходил влево, уклоняясь от своей потенциальной жертвы. Киркпатрика разворачивало и приподнимало, мой виртуальный прицел съехал с его затылка и оказался в опасной близости от шеи. Как нарочно, голова Дона сильно наклонилась вправо, и шея была открыта. Правая моя лыжа проскакивала буквально в двух пальцах над плечом канадца, и на таком же расстоянии от щели между этим плечом и нижним обрезом шлема. Если мне удастся такой ювелирный проход, за видеозапись потом будут драться все информационные службы мира. А почему не удастся? Все рассчитано точно. Проскакиваю. Вот, проскочил. Черт побери, да я ведь уже в доброй полусотне метров впереди! Очень неудобное было приземление, в основном на левую ногу, переборщил я с отклонением и еле вытянул себя на ровный киль, чуть не упал. Но ради чужой жизни и своей репутации стоило, пожалуй, и отклониться чуть больше, чем надо.

В заднем обзоре Киркпатрика не было – наверное, он продолжил кувырки, и его окончательно унесло с трассы. Оно и к лучшему. Я-то мужика перепрыгнул, фактически сквозь него проехал, а вот преследователи вообще не подозревают о том, что Дон упал. И угол обзора у них другой будет. Хорошенькое дельце – прыгаешь, а на горе приземления лыжник разлегся. Я хотя бы видел, с какой неприятностью имею дело. В этом смысле мне повезло. Если, конечно, тот легонький вжик не означал ничего серьезного. Даже не вжик – щелчок. Я почти уже совсем проскочил мимо Дона, когда мне послышался этот странный звук. Или не звук? Ощущение было, словно меня легонько ударило током. Не физически, а так, на уровне эмоций. Странно. Первым делом, когда доеду… Впрочем, я уже почти доехал.

Никогда бы не подумал, что может случиться такое – почти четверть самой ответственной горы в своей жизни я прошел на полном автомате. И отлично прошел. То ли из-за состояния отключки, то ли вопреки ему, но я удержал скорость, невозможную для себя, трусишки, и привез рекорд трассы, который продержался целых пять лет. Четвертое измерение выпустило меня, только когда впереди показался финишный створ. От неожиданности я так обалдел, что едва не оступился – на видео легко можно разглядеть, как лыжник передергивается всем телом и с большим трудом восстанавливает контроль. И все же я устоял на ногах, достойно проскочил финишный участок, пересек линию, раскрылся и затормозил. Чудом в бортик не впечатался. Меня всего трясло, прямо с места в карьер начало трясти, едва только остановился. Лыжи, и те вроде бы дрожали. Кстати, о лыжах. Я уперся наконечником палки в задник правого крепления и всем телом надавил на рукоятку. Поймал глазами взгляд тренера. И обомлел.

В финишные ворота со скрежетом влетали мои соперники – те, кто доехал. Толпа на трибунах орала и колыхалась. Вокруг победителя – меня, – скакали операторы, и кто-то уже лез с микрофоном. А тренер мой стоял за бортиком и таращился мне в забрало, будто силился разглядеть сквозь триплекс черты незнакомого лица.

Я дожал-таки задник, выдернул ногу из крепежа и бросил взгляд на лыжу. И подумал, что ставить ее торчком на всеобщее обозрение сегодня, пожалуй, не стоит. «Покупайте наши горные лыжи, элегантное и практичное оружие самообороны! Их убойная сила даже при неполном замахе достигает полутора тонн!» Это тоже Илюха выдумал. Но он на самом деле однажды дрался в одиночку против троих, не то «Фишерами», не то «Атомиками»… Потом как-нибудь расскажу. Вечно мне всякая ерунда вспоминается, когда нервишки зашкаливает.

На скоростном лыжу обдирает ветром со снежной пылью будто наждаком. Так что на ней не могло остаться никаких следов. Зато в глазах тренера хватало кровищи, чтобы я понял все.

Тренер наконец-то ожил и полез отгонять от меня журналистов. Большое табло переключилось на видео. Естественно, они показывали тот самый момент. Ту долю секунды, что моя лыжа шла мимо шеи канадца. В пошаговом режиме и с огромным увеличением. Вот проехала грузовая площадка, и как раз сейчас должен произойти тот самый чертов вжик. Меня слегка передернуло. Что может быть острее канта боевой горной лыжи? Скальпель хирурга? Бритва? Господи, меня же чуть завалило влево, и лыжа стояла под углом такого эффективного резания… Скальпель хирурга. И им я аккуратно располосовал канадцу сонную артерию.

Стоя посреди толпы, опустив глаза, погрузившись в себя и не отвечая на вопросы, я думал о главном – засчитают ли мне победу. Тогда Данки моментально переведет выигрыш. А вдруг не засчитают? Мало ли что комиссии в голову взбредет. По идее технических препятствий быть не должно. На трассе может произойти что угодно, в «Ди Челлендж» вообще люди гибнут, такая уж это гонка по определению. Тотализатор будет крутиться, даже если на склон летающая тарелка упадет. Я победил, заплатите денежки согласно коэффициенту. Но ведь и таких случаев, как сегодня, в «Ди Челлендж» еще не было…

Я бросил взгляд на табло. Хватит дергаться, Поль! Вот, смотри, твой результат зафиксирован, он давно ушел в Сеть, наверняка уже пошли выплаты… Это какое же счастье, что я не имею дела с легальными букмекерами! У Данки чужие деньги попусту не задерживаются, они ему очень сильно жгут руки. Такие, как он, мгновенно распихивают поступающие суммы по углам-закоулочкам и тщательно затирают следы – профессия требует. И не менее споро переводят выигрыши, пусть и взимая с них грабительский процент. Зато черта с два к Данки явятся дяди в штатском и начнут копаться в отчетности. А если даже и явятся – не найдут они ни малейших следов того, что сегодня неплохо подзаработал один лыжник, который ставить деньги права не имел.

И, возможно, из-за денег убил.

Поверх голов мне было отлично видно, как проталкивается по узкому проходу вдоль бортика полиция. Небольшая группа совершенно одинаковых людей, что в форме, что без. Все – со стертым и малозначительным среднеевропейским выражением лица. Печать легкой скорби на каждом челе – идут забирать чемпиона. Прямо стихи. Да, но ведь они за мной! Поль, дружище, очнись, это нас арестовывать идут! Я тряхнул головой в тщетной надежде проснуться.

Не вышло.

* * *

Как ни странно, никаких особых угрызений совести я не чувствовал. Возможные последствия меня занимали весьма, а вот то, что случилось… Ну, случилось. Уж кем-кем, а убийцей я себя не считал. Конечно, легкий шок. Естественно, желание поскорее выкарабкаться и полегче отделаться. Но я же действительно никого не убивал! Стопроцентный несчастный случай. По ощущениям больше всего это было похоже на дорожно-транспортное происшествие.

Тем не менее забраться на пьедестал у меня духу не хватило. Как не хватило его у организаторов на то, чтобы зажать медаль. Случай оказался уникальный – никогда еще лыжник, насмерть переехавший соперника, не приходил к финишу первым. Да и просто не доезжал до конца трассы. Что ж, посмотрим, насколько «Даунхилл Челлендж» честная гонка. Я встал у пьедестала, рядом с цифрой «I», оказавшись ниже второго и третьего призера. Стоял к ним спиной и думал – наклонится хоть одна сволочь, чтобы хлопнуть меня по плечу? Нет, не хлопнули.

Полицейские околачивались неподалеку и вяло шарили по мне глазами. Тренер пробормотал скороговоркой на ухо: «Держись, мальчик, адвокат уже едет, ничего не подписывай, ничего не говори вообще, жди адвоката, мы с тобой, держись…» – и растворился в толпе. Понятно было, что старик растерян, и все-таки его бегство выглядело неспортивно – я даже затаил легкую злобу. Сказать по правде, мне было очень страшно тогда. Впервые в жизни по-настоящему страшно. Я стоял в ожидании медали и боялся предстоящих событий. Чтобы было не так муторно, гонял в сознании давно заготовленную фразу, которую должен бросить журналистам. Я ее придумал, еще когда глядел на табло. Работа такая у нас, у «челленджеров»: Платон мне друг, но маркетинг дороже. То, что я не забрался на верхнюю ступеньку пьедестала, тоже удачный ход. И награду не возьму. В смысле – медаль. Деньги-то свои я честно заработал. Или деньги того… похерить? В пользу семей невинно убиенных. Первый внутренний порыв у меня был именно такой, не расчет, а порыв, совершенно от души. Это теперь я прикидывал, как обратить свое вдруг прорвавшееся наружу благородство к своей же пользе. Виновным в гибели Киркпатрика я себя по-прежнему не чувствовал, наоборот, крепла убежденность в том, что я чист перед Богом, как стеклышко. Но всегда найдется гнида, которая тебя обвинит. Скорее всего, уже нашлась. Значит, нужно не распускать сопли, а использовать любой шанс, чтобы произвести впечатление.

Председатель комиссии с похоронным лицом подошел ко мне и остановился, растянув ленточку медали в руках. Он был уверен, что я сейчас наклоню голову и приму награду. И заранее меня за это ненавидел. Да что ты знаешь обо мне, дурак нерусский! Впрочем, этого человека я тоже понимал. С одной стороны, чем больше смертей на трассе, тем выше популярность «Ди Челлендж». С другой – у жесткости гонок есть определенный предел, за которым она перерождается в жестокость. Нельзя вручать золото лыжнику, угробившему соперника. После таких выкрутасов рейтинг падает. Общественное мнение – штука непростая, формируется под давлением массы факторов, наши инфантильные зрители и игроки на самом деле те еще мерзавцы. Им нужно, чтобы кровопролитие было обставлено чинно-благородно. Ну, Поль, давай! Выручай неблагодарное человечество. Сделай хорошую мину при отвратительной игре.

Я протянул руку и схватил медаль, почти вырвав ее у председателя. Взвесил свое золото в кулаке, чувствуя, как буравят меня почти триста миллионов взглядов невидимых телезрителей. Что-то странное происходило вокруг – я сначала не понял и вдруг услышал. Это над трибунами зависла гробовая тишина. Поэтому никто не пропустил ни слова. Ни одно ухо, ни один микрофон. «Передайте эту медаль семье Дона Киркпатрика, – сказал я хмуро, протягивая золото обратно председателю. – И выигрышную сумму – тоже. Мне не нужна победа такой ценой».

Вот это был взрыв! Тут-то все положенное и началось – даже хлопанья по плечам от второго и третьего призера я удостоился. А от воплей с трибун чуть не оглох. Председатель на радостях едва меня не расцеловал. Промямлил только, что деньги перевести я должен сам, победа моя безусловна, в таких случаях чек не переоформляется, но факт волеизъявления чемпиона зафиксирован. Чек я небрежно сунул в перчатку, эта символическая бумажка ничего не значила, только подтверждала, что сумма на мое имя задепонирована. И лишний раз напоминала о Данки и настоящем моем выигрыше. Который наверняка уже доехал до Швейцарии. А значит, программу-минимум я все-таки отработал.

Из ниоткуда возник тренер. Естественно, теперь не грех и покрасоваться рядом с учеником, таким благородно-великодушным, чистеньким и непорочным. Полиция с усилием продиралась сквозь клокочущую спортивную прессу. «Два слова, Поль! Хотя бы два слова!» – «Разойдитесь, господа, разойдитесь! – суетился тренер. – Оставьте мальчика в покое». Я боковым зрением присмотрелся и в куче протянутых ко мне разноцветных микрофонов увидел знакомую эмблему Си-Эн-Эн-Спорт. Будто бы не глядя, безразлично, наугад сунул руку, ухватил микрофон и подтянул его к себе. Оказалось – вместе с репортером, тот вцепился в казенное имущество, как энцефалитный клещ. Вот в такие моменты и понимаешь, что ты действующий спортсмен-профессионал. В смысле – здоровый парень. Обычно этого не чувствуешь, потому что кругом одни спортсмены, не с кем сравнить.

«Я больше не вернусь на трассу». Вот и все, что я сказал. Тем же хмурым тоном и сиплым голосом, каким разговаривал с председателем комиссии. И пошел полицейским навстречу.

Прямо у бортика меня задержали по подозрению в непредумышленном убийстве. Я уже чувствовал себя более или менее уверенно и дергаться не стал. На «Даунхилл Челлендж» полицейские довольно частые гости. «Ди-челленджеров» хлебом не корми, дай сломать что-нибудь хорошему человеку. И никого пока еще за это не посадили. Все перед стартом дают одну и ту же подписку, совершенно юридически безупречную. И даже случись то самое непредумышленное, судить лыжника глупо – адвокаты докажут на пальцах, что имел место несчастный случай. Но полиция обязана бдить, и она бдит, закон такой. Боксеров тоже иногда прямо с ринга в кутузку таскают, а мы чем лучше?

Меня очень любезно препроводили в гостиницу, дали переодеться. Намекнули относительно личных вещей, на что задержанный только рукой махнул. А зря. Это был отчетливый звоночек, предвестник больших проблем. Но я его не услышал. У меня для этого слишком дрожали руки. В смысле, начался постстрессовый колотун, а он здорово отражается на ушах. Вокруг сновали и временами пытались ко мне пролезть разные люди, но полиция аккуратно их отсекала. Прибежал Генка и долго препирался с их главным, требуя, чтобы ему разрешили накормить пострадавшего транквилизаторами. Пострадавший – это был я. Главный посмотрел на Генку как на полного идиота и даже невоспитанно покрутил у виска пальцем. Впору было рассмеяться, такую он рожу скорчил. Но я в тот момент не замечал ничего. Голова отказывалась работать, в ней крутились даже не мысли, а эмоции – мама, деньги, Крис, я все-таки победил, значит, не впустую, больше не выйду на трассу, вот и меня жесткий слалом уконтрапупил, и очень даже хорошо… О покойном (покойном? как странно) Киркпатрике я и думать забыл. Это меня позже начало ломать – тысячу раз заново проигрывал перед мысленным взором ту ситуацию на склоне. Искал ошибку и не находил ее. Мне нужно было выиграть. Я обязан был выиграть. Конечно, я мог падать… Безусловно. Но тогда я не достиг бы цели. Вопрос – сумеет кто-нибудь доказать, что я на самом деле успел бы завалиться на бок в воздухе и упасть? Покажет ли компьютерная модель, что столкновение в позиции «кувырком по снегу» могло пройти для нас с Доном безопасно? Найдется ли обвинитель, которому достанет наглости утверждать, будто падение на скорости в сто тридцать пять километров в час – естественная реакция человека? И еще сотню похожих вопросов я задавал себе в камере. Только одного вопроса не было: что для меня значила жизнь канадского горнолыжника Дона Киркпатрика? Да ничего она для меня не значила. Ведь тогда, на склоне, я не собирался его убивать.

Это потом я с удовольствием придушил бы гада – столько проблем создала для меня его нелепая гибель.

* * *

О том, что произошло дальше, мне до сих пор вспомнить больно. Это вам не человека лыжей зарезать, это… совсем другое. События оказались плотно спрессованными, причем каждое последующее было на порядок хуже предыдущего. И хотя у спортсменов нервы крепкие, тронуться рассудком можно было вполне.

Полицейские знали почти все. И зачем я вышел на гору, и что надеялся с этого поиметь. Красивые жесты с отказом от выигрыша их не впечатлили, они были убеждены, что я сделал нелегальную ставку. А значит – у меня имелся мотив убить. Мне так примерно и сказали: «Мы понимаем, что ты не мог поступить иначе. Признайся, ты хотел упасть и этим спасти канадца, но тебе нужны были деньги. Расскажи нам все, облегчи душу». Адвокат лез на стенку и разве что не кусал их.

Они не знали только мелочей, техники – откуда я взял деньги на тотализатор и как именно ставил. Но пообещали, что и это выяснят. Адвокат требовал, чтобы я молчал. Но у меня началось что-то вроде истерики – я твердил: «Нет, вы ничего не понимаете, я не хотел убивать его, я просто летел, попробуйте сами, и вы поймете». Они все улыбались. Компьютерная модель показала: я должен был, увидев препятствие, уклониться и вследствие этого упасть. Какая-то сволочь еще написала в заключении – «уклониться инстинктивно». Я рычал, плевался, бил по столу кулаком и доказывал, что бывают инстинкты человеческие, а бывают горнолыжные. Полицейские радовались. У них был мотив убийства, мертвое тело и преступник. Доказательств при таком наборе можно нарыть в пять минут. Но им не хватало для полного счастья моего признания, вот они меня и ломали. А я ломал перед ними комедию. Потому что они меня почти убедили в том, что я, сволочь такая, действительно имел мотив. Уважаю правосудие. Оно может все. Оно зверски допросило нашу команду, вплоть до массажиста. А как оно трясло Бояна! И наконец, оно наехало на Крис и чуть было не записало бедную девочку в соучастники. Оно здорово развернулось тогда.

Если бы хоть один из реальных соучастников раскололся – дисквалифицироваться бы им всем большой теплой компанией. А мне – надолго сесть в тюрьму. Позже я узнал, что в руководстве Федерации столкнулись тогда две враждующих группировки, и одной из них требовалось шумное судилище, дабы свалить вторую. Гонки «Ди Челлендж» на этом не закончились бы, но кое-кто подал бы в отставку. И моими руками, точнее моей лыжей, решились бы чьи-то проблемы.

Но допрашиваемые ничего не знали и не понимали – все, как один. А меня не хотели отпускать – даже под залог. В камере оказалось не смертельно, только очень неуютно. Там даже имелся сетевой терминал с односторонним доступом, наподобие гостиничных. И всяческой дряни о себе я начитался досыта. Особенно мне одно название понравилось – «Смертельные гонки две тысячи двадцатого года». Что интересно, статья была из РуНет. Вот уж не знал, с каким упоением русские могут топить русских. А я для них, уродов, ноги ломал на трассе! Впрочем удивление прошло, когда следователь милостиво сообщил, кто именно меня продал – это тоже оказался, мягко говоря, не француз. Оказывается, агентура Федерации давно следила за одним любителем тотализатора из нашей команды, и когда тот совсем заигрался, взяла его на пушку («Димон, кто же еще, – подумал я. – Это ж надо было так нарваться!»). Чтобы замолить собственные мелкие грешки, парень сдал им действительно крупную аферу – мою. Они «пасли» меня с самого воскресного утра, когда я еще только готовился к старту. Кто бы мог подумать, что я преподнесу блюстителям спортивной нравственности такой подарочек, как убийство…

Меня топили по всем статьям. Фактически все, что я сейчас рассказал и что должно было, по идее, составлять тайну следствия, вовсю гуляло по Сети. Журналисты подхватили инициативу, начали рыть – и заодно в русской команде. Вспомнили нашу безобразную (на самом деле именно такую) пьянку на позапрошлом закрытии сезона. Откопали старую историю с вождением в нетрезвом виде, завершившуюся таранным ударом в полицейскую машину. Расписали в красках нашу повальную сексуальную распущенность, что оказалось для меня, например, крайне интересно, потому что некоторых вещей я за собой и не подозревал. Вытащили на свет Божий какую-то ветхозаветную драку – я ее припомнить вообще не смог.

А хуже всего было то, что всячески склонялось имя Крис. Невестой убийцы ее, конечно, не называли, за такое можно и судебный иск схлопотать, но ссылок на наши отношения было предостаточно. Что именно происходило с девочкой в те дни, я не знал (на свидания ко мне приходил только адвокат, остальные все оказались свидетелями, и их не пускали) и от этого особенно терзался. Мне становилось все хуже, еще немного, и я признался бы в чем угодно, лишь бы увидеть Кристин. Впечатление складывалось такое, будто я сижу уже целую вечность. В действительности не прошло и недели. Все-таки слаб человек. И вот, только я начал подумывать, а не свихнуться ли мне, как меня – бац! – отпустили. Вообще. На все четыре стороны. Закрыли дело.

За меня заступилась старая добрая Ски-Федерация, которая давно уже точила клыки на Хард-Ски-Федерацию, цинично подрывающую устои и вообще позорящую горнолыжный спорт. Несколько знаменитых мастеров классического скоростного спуска, настоящих экспертов по даунхиллу, выступили с заявлением, не оставившим камня на камне от полицейской экспертизы. Оказалось, что при компьютерном моделировании были допущены грубые ошибки, а интерпретировал модель э-э… не слишком умный человек. Выяснилось, что из всех доступных траекторий полета я выбрал лучшую. Скорее всего – инстинктивно (опять «инстинктивно»!), что делает честь моей квалификации и опыту. И падать мне было вовсе незачем, а в том, что боковой ветер дунул, винить некого. Об убийстве не может быть и речи, чистой воды несчастный случай. Что же до намеков на якобы существующие мотивы, так предъявите доказательства… Чего-чего, а доказательств у следствия не было никаких. Скорее уж, они у меня появились – вот как надо подозреваемых обрабатывать!

С ног до головы оплеванный, раздавленный и сомневающийся – а не убийца ли он на самом деле, – опытный лыжник с завидными инстинктами был удостоен витиеватых извинений и доставлен в гостиницу. Там на меня набросились тренер, Машка и Генка. Я боялся, что побьют, но оказалось наоборот – встретили как героя. Заслонили от ворвавшихся следом журналистов, отвели в номер, напоили коньяком, накормили какими-то таблетками и уложили спать. Я пытался спросить, где Кристин и как дела у мамы, но мне коротко ответили, что все хорошо, беспокоиться не о чем, а теперь нужно отдохнуть. Я действительно задремал, увидел во сне, что мы с Крис попали в лавину, и с, перепугу тут же проснулся. Очень мне не понравилось, что я из снежного плена выбрался, а любимую вытащить не сумел. За окном уже светало, на столике лежал мой телефон. Дождаться утра оказалось труднее всего.