Текст книги "Последнее лето в Ильзенге"

Автор книги: Киони Сэндзё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– У тебя еще все впереди, – так же невнятно, как и она, пробормотал Отон.

– Думаешь? – Дебора обернулась и одарила его горьким взглядом. – Ну, уж бутерброды-то я сумею приготовить! Идем быстрее.

Всю оставшуюся дорогу они проделали в молчании.

Розы и шипы.

Это произошло, когда Отон случайно сделал два шага в сторону от кухни и оказался напротив закутка, между гигантских размеров посудным шкафом и бревенчатой перегородкой, за которой начинались жилые комнаты первого этажа. В закуток была втиснута низенькая дверь, почти слившаяся со стеной, – Отон обратил на нее внимание только потому, что створка была приотворена.

Легонько толкнув ее пальцем, он услышал характерный скрип несмазанных петель.

– Э-эй! – окликнула его Дебора. – Ты где застрял?

Юная актриса недовольно высунула нос из кухни, держа на весу руки, измазанные майонезом, но при виде действий Отона округлила глаза.

– Ты чего? Закрой сейчас же!

– А что, внутри скрывается какая-нибудь страшная тайна? – пошутил Отон.

Девушка вздрогнула и ответила, понизив голос:

– Не знаю. Сколько помню, ни разу не видела, чтобы ее отпирали, входили внутрь или выходили наружу. Но Эрнё каждое утро перед сном дергает снаружи за ручку, чтобы удостовериться, что дверь закрыта.

Внимательно выслушав, Отон решительным толчком разобрался с предметом интереса. Через проем они двое разглядели узкие ступеньки, уводящие круто вверх, мелкий сор и смутные тени на них.

– Пойдешь со мной? – вполголоса спросил молодой человек. Актриса поежилась и затрясла головой.

– Пойми меня правильно. Ты – гость, которому дозволено больше, чем нам, ты всегда можешь сослаться на свое невежество... Если пойдешь, я тебя, конечно, дождусь, – добавила Дебора, заметив его колебания. – Только поосторожнее там, ладно? Я слышала, прежде вдоль стены третьего этажа шла узкая галерея, но потом ее зачем-то заколотили, и никому не известна нынешняя степень ее сохранности...

Отон дважды прошел пустую галерею из конца в конец. Отсюда было слышно, как голуби, воркуя, топчутся по кровельному железу, беспрерывно бомбардируемому солнцем, а воздух оседал в легких шариками пыли, тяжелыми, словно свинец. По мере приближения к тупику ступеньки под ногами постепенно уплощались, из щелей в низком потолке, где болтались брошенные осиные гнезда, падали вертикальные, острые как бритва золотые лучи. Пахло сосновой смолой, искорками поблескивающей на стенах, и совсем чуть-чуть – ржавчиной от шляпок гвоздей, кое-как скрепляющих рассохшиеся доски. Упершись в тупик едва ли не носом, Бендик-младший почувствовал разочарование: тайна витала вокруг, но медлила со своим появлением. Он со вздохом оперся о стену, и неожиданно изнутри до него долетел тихий стрекот. От перегородки по ногам засквозило. Бендик-младший присел на корточки перед стенкой, осторожно ощупал ее руками и обнаружил то, о чем уже догадался, – это была раздвижная панель, позволяющая проникнуть в следующее помещение.

– Не такие уж вы хорошие конспираторы, господа вампиры, – пробормотал он, смакуя открытие; попробовал в одном месте, нажал в другом, и перегородка на пару сантиметров отъехала в сторону. Молодой человек взглянул в открывшуюся боковую щель: внутри было сумрачно и прохладно, что-то тускло отсвечивало в полумраке – и ни движения, ни звука, только уже знакомое ритмичное пощелкивание сделалось ближе и отчетливей. Послушав с полминуты, юноша решился и налег на панель всем телом. Последнее было излишне – она сдвинулась на удивление легко, издав единственный слабый шорох, какой бывает от трения двух деревяшек.

Впоследствии Отон, сколько ни пытался, не сумел восстановить точный ход событий, начало которым положило его появление на пороге потайной комнаты. Сам он разделял свои впечатления на две категории: то, что могло быть взаправду, и то, что, скорее всего, примерещилось, хотя, даже будучи владельцем галлюцинаций, он не был в состоянии объяснить их причину и смысл. Он обратил внимание на светильник с десятью холодными оплывшими свечами, на булавки, торчащие из порога и стен и загнанные туда явно специально, на бумажный хлам в скругленных углах, на трещотки под потолком, приводимые в движение беспорядочным сквозняком. В воздухе витал аромат воска и запустения.

Его глаза, привыкнув к полумраку, задержались на предмете, расположенном напротив входа, – то было старинное зеркало в массивной позеленевшей оправе, которое, к его удивлению, вращалось вертикально вокруг своей оси. Оттуда-то, из зеркала, ему навстречу и вышел человек. В первый момент Отона потрясло поразительное, прямо-таки сверхъестественное сходство незнакомца с мейстером у него были лицо, сложение и повадки хозяина, вот только глаза, кожа и короткие волнистые локоны выглядели вдвое темней, чем у Эрнё, словно негатив мейстера сошел со своего законного места на фотопленке; а взгляд исподлобья, пристальный, предельно сосредоточенный, окончательно разрушил иллюзию, оставшуюся от первого впечатления: вампиру хватило бы беглого осмотра, чтобы правильно оценить смертного.

Незнакомец с Отоном шагнули навстречу друг другу, и юноша распознал на чужом лице собственное выражение: вздернутые брови, приоткрытый рот, проблеск понимания, сменившийся подозрительностью и смутной обидой. За спиной негатива маячила отброшенная зеркальной поверхностью голова Бендика; на миг ему почудилось, что головы – обе неподвижные той застылостью, которую дает стекло, – поменялись местами.

Заметив на лице незнакомца смущение, Бендик не выдержал и поспешно отвел глаза: это были его смущение и раздражительность, с точностью воспроизведенные в другом.

Пол под его ногами дрогнул. Маленький незнакомец сделал несколько непонятных жестов руками, отступил к зеркалу и выжидательно поглядел на юношу. Послышался долгий протяжный скрип, кусочки штукатурки с шелестом посыпались с потолка на пол, но никакого потолка юноша наверху не увидел. Стены, наклонно уходящие ввысь, перекрывала густая синева безоблачного ночного неба, стянутого сеткой знакомых созвездий, хорошо различимых даже с такой головокружительной высоты. Отон почувствовал, что падает, цепенеет, и руки незнакомца, на удивление сильные, несмотря на худобу и тонкость, поддерживают его. Негатив мейстера почти насильно заставил Бендика взглянуть назад: место виденной галереи теперь занимало узкое окно, доходящее почти до самого пола, с распахнутой настежь светлой и удобной рамой, к которой от земли поднимались мелкие бархатисто-синие розы. Там, снаружи, по-прежнему нещадно жарило солнце, отбрасывая тени, напоминающие о течении времени вообще и о времени полдника в частности. Подталкиваемый в спину, юноша как во сне перешагнул через подоконник, и его "я" растворилось в хитросплетениях сада. В таком же блаженном неведении растворилась его память о возвращении домой.

Весь остаток дня он старался улучить момент для разговора с канцлером наедине – намеренно держался к Эрику поближе, невзирая на многозначительные взгляды Деборы и недоумевающие – Клары. Однако удобного случая так и не представилось: Эрик с наслаждением плавал, со вкусом ел, нужды удалиться от общества, кажется, не испытывал и благостно отмалчивался, так что к вечеру Отон потерял всякую надежду. Толику нужных сведений, как водится, он получил чисто случайно, когда солнце уже спряталось за верхушки высоких кустов и довольные апостолы засобирались обратно.

– Ну что, Отон, не боитесь? Сегодня приезжают наши хозяева.

Отон вежливо покачал головой.

– Смотрю на вас и не боюсь. Вот только трудно иногда отличить сон от яви.

– Мой ответ: и то, и другое иллюзорно. Например, вчера вы видели светлый сон про взаимную любовь, а сегодня вас преследует кошмар безответной. Оказывается, вы променяли одни иллюзии на другие, толком не заметив этого...

– Вы мое полотенце не видели? – встрял подошедший Мишель. Мелиодис пожал плечами.

– Значит, – Отон нахмурился и сделал вид, что размышляет над словами Эрика, – если я, предположим, увижу человека, как две капли воды похожего на мейстера... мне следует считать это грезой или объективной реальностью?

– Есть такой человек, – без улыбки ответил канцлер, – а вы уже как будто его встречали, а?

У Деборы, настороженно косящейся на Отона, при этих словах округлились глаза.

– Его зовут Голем, – докончил Эрик.

– Голем? – заинтересовался профессор. – Почему?

– Я тоже слышал про что-то этакое, – рассеянно сказал Мишель, – но подробностей не знаю.

– История проста и безыскусна, – обратился ко всем канцлер. – В начале 90-х годов мейстер якобы пытался сотворить живое существо из неживой, то есть, из неорганической материи. Плодом опыта и явился тот, кого он окрестил Големом, но на эту тему у вампиров своего рода табу, поэтому упоминания о нем я слышал нечасто. Говорили, будто весь разум Голема умещается в кончике ногтя Эрнё, а сердце – в одном волоске Филиппа. Не знаю, какое тут правильное толкование... Возможно, мейстер и Граховски вместе создали этого монстра, а, возможно, в нем настолько мало разума и чувств, что сплетники подобрали единственно верную метафору для его характеристики.

– Разве он опасен? – встревоженно спросила Дебора.

– Если верить еврейским легендам, – проинформировал профессор Глаукер, страшен он лишь тогда, когда неуправляем. Еще известно, что Голем не имеет души, не способен выходить за пределы дома, который охраняет, и лишен дара речи.

– Брр! – актриса передернула плечами. – Звучит жутковато.

– Тем не менее этого болванчика никто из нас не видел, – подытожил Мелиодис, – а слухи... слухи могут ошибаться.

– Да, вот взять для примера байку о Тараканьем царе, – с бледной усмешкой подтвердил Марк. – В Марселе незадолго до второй мировой войны расплодилась уйма тараканов. А, надо сказать, среди вампиров бытует легенда о древнем повелителе бессмертных, приход которого всегда сопровождался нашествием этих насекомых.

– И что? – сказала Клара, оторвавшись от сборов.

– Вокруг этого события накрутили массу самых невероятных слухов; Эрнё пришлось распутывать их как детективную историю. В двух словах, никакой это был не пращур, а полумафиозная группа марсельских вампиров, которая таким образом пыталась захватить контроль над городом. С тех пор мейстер терпеть не может тараканов...

– А я-то думал! – разочарованно протянул Мишель.

Марк поднял к небу указующий перст.

– Это я к вопросу о рождении легенд. А полотенце твое, Савари, я видел висящим на ветке на том берегу.

– Стивенс! Руки оторву!

– Пошли хозяев встречать, – проворчал Томас Глаукер.

"...Известно, что некоторые торговцы цветами, в погоне за модой и экстравагантностью, подкрашивают воду, в которую ставят белые розы, либо питают раствором меди корни этих растений, так что роза, постоявшая в такой воде либо произросшая на такой почве, приобретает удивительный синий оттенок. Так человечество стремится переделать Природу, из лона которой оно когда-то вышло. Роза остается розой, но приобретает значение невозможного; природа изменяет природу; природа облагораживает природу. Такая роза вряд ли окажется жизнеспособной, и чем менее она жизнеспособна, тем более ценной, символически насыщенной и в то же время тем более эфемерной делается она в наших глазах. Однако объяснение этого лежит не в области кощунственных устремлений человека, но каждый из нас в глубине души верит, что невозможное – всего лишь потенция вероятного, и что где-то, на этом свете или на том, определенно произрастает истинная синяя роза..."

Отон вяло перелистнул еще пару страниц, исписанных мелким угловатым почерком, потом вернулся в начало цитаты и прочел подзаголовок: "Неизвестный последователь Р. Штайнера". Мысль, высказанная во встретившемся отрывке, показалась ему неглубокой и бесполезной, однако совпадение пережитого и прочитанного заставляло его снова и снова утыкаться взглядом в плоский тетрадный лист. Тетрадь подвернулась ему в хозяйственной подсобке, негласно считавшейся царством Бендика-старшего, – запыленная, она лежала на углу верстака между торчащими вертикально черенками лопат, мотыг и грабель, в обществе молотка, точильного камня и старой железной лейки. Но почерк в ней был не отцовский.

– Что, озадачен? – стоило подумать об отце, как Джас возникал поблизости. – Этот цитатник подарил мне Эрнё. Когда-то он выписывал туда мысли, которые не могли заинтересовать его, но могли, как он чувствовал, пригодиться кому-то другому. А теперь я делаю то же самое.

Джас взял из рук сына тетрадку и окинул страницу беглым взглядом.

– Хмм, – сказал он. – Что ты об этом думаешь?

Отон помедлил в нерешительности – и, собравшись с духом, вкратце пересказал свое недавнее приключение. Джас молчал, сосредоточенно слушал и периодически кивал головой, словно рассказ Отона подкреплял его мысли.

– Так, говоришь, это были синие бутоны? – спросил он, когда повествование сына закончилось.

– Я говорю, что мне они показались синими, – раздраженно откликнулся Отон, обеспокоенный тем, что после упоминания о необычных цветах огонек интереса в глазах Бендика-старшего разгорался все ярче. – Отец, неужели ты веришь в эту чепуху?

Джас потряс в воздухе тетрадью.

– Ты имеешь в виду это? Как сказать... Наверное, ты заметил, что совпадения не бывают случайными. Каждое совпадение ведет нас к какой-то необходимой цели в будущем и одновременно подсказывает нам, что мы на верном пути. А цепочка совпадений дает сигнал, что мы уже недалеко от своей судьбы.

– Но это абсурд! – горячился Отон. – Роза не может быть синей, это невозможно.

– А чем вампир отличается от такой розы? – спокойно, даже ласково возразил Бендик-старший. – Его существование тоже невозможно, и тем не менее он стоит перед тобой. Вампир распаляет глаза смертных своей красотой и необычностью, но попробуй подкрасться поближе – его клыки, его шипы вонзятся в каждого, кто приблизится к познанию того, что мертво и потусторонне. Только среди бестелесных тел, только среди живых мертвецов и способна расцвести призрачная, мистическая роза, цветок-искушение...

Отон спорил до хрипоты, в конце концов махнул рукой и ушел. Но уже лежа в постели, он покрылся холодным потом от пронзившей мозг мысли: "Глаукер сказал, что Голем охраняет дом, в котором живет. Он не трогает тех, кто принадлежит или служит клану Вардьяшей – вот для чего Рахиль делает значки. А отец!?" Молодой человек попытался поймать за хвост ускользающую мысль, но погрузился в дрему прежде, чем она успела укорениться в его сознании.

Потусторонняя правда.

Что-то изменилось; Отон понял это, едва перешагнул порог библиотеки. В креслах напротив друг друга, отгороженные блестящей необъятной поверхностью стола, сидели Глигор и Эрнё. Одноглазый, лишившийся своей шелковой повязки, хмуро изучал то ногти на правой руке, то осколки градусника возле ножки кресла. Мейстер свесился через подлокотник, загородив лоб рукой, и щеки его покрывал яркий лихорадочный румянец гнева. На появление юноши он никак не отреагировал. Отон напоролся на яростно-брезгливый взгляд Глигора, попятился и побрел дальше по коридору.

У него было тоскливое и неприятное чувство, что время, до того скромно гостившее в доме, теперь быстро набирает скорость и, не позволяя роздыха никому, готовится продемонстрировать жильцам всю власть судьбы, словно оно стало наковальней, а фортуна – молотом. Время заставляло спешить неведомо куда.

Следующими он встретил Казимира и Аллана Даррэта – те молча играли в шахматы. Казимир, заслышав шаги мимо своей комнаты, с оттенком удивления посмотрел на Отона. Молодой человек замешкался, сконфуженно поклонился и миновал помещение, залитое интенсивным электрическим светом. Следом долетели слова Аллана:

– Я и не думал, что все так плохо.

– Да, – отозвался Казимир. – Он тает прямо на глазах. Но розы еще не расцвели, и...

Конца фразы Отон не расслышал.

Бендик-младший шел и шел, пока не забрел в малоисследованную западную часть дома. Тут до слуха Отона долетел знакомый тихий скрип, повторяющийся через равные интервалы. Молодой человек заторопился, занервничал; коридор вел его прямо, не сворачивая, так что он чуть не пролетел мимо маленькой незаметной ниши – источник звука определенно располагался за этим углублением. Тяжело дыша, он приблизился и приложил ухо к перегородке: его воображению представилось, как ворочаются поблизости невидимые шестерни, как, натягиваясь, дрожат тугие канаты, как, подхваченный ими, ездит вверх и вниз барабан, надстроенный комнатой Голема. Если дело обстояло именно так, немудрено, что Отон вышел в окно и оказался совсем не там, откуда начинал свое путешествие...

– Единственное, чего не понимаю, – почему я в разгар дня видел звезды? вслух пробормотал он.

– Никогда не бойся своих снов и видений, большая часть из них поддается толкованию, – в тон ему откликнулся тихий детский голос.

Молодой человек вздрогнул; оторвавшись от стены, он различил в полумраке фигурку Рахили. Его удивило даже не то, что маленькая бессмертная дает советы, а то, что она вообще заговорила. А она что-то намудрила с нишей, бестрепетно вступила в открывшееся круглое помещение и поманила Отона пальцем. Он последовал за Рахилью, дверь захлопнулась с негромким щелчком – лифт тронулся.

– Почему ты доверяешь мне ваши тайны?

– Вместо него, – отозвалась Рахиль, отвернувшись. Он не успел и рта раскрыть для уточнения, как девочка дополнила:

– Вместо мейстера. Таково его желание: он видел во сне Голема и тебя.

– А что... случилось?

Отон встретился с суровым взглядом ее широко расставленных карих глаз и вспомнил, что ей по меньшей мере две сотни лет.

– Ты будешь спрашивать про моего мейстера? Или... – она помедлила, – про его сына? Про первое я буду говорить с тобой сама. Про второе – его словами.

Не дожидаясь ответа, она распахнула овальную створку перед носом у юноши, окошко было похоже на иллюминатор подводной лодки, сквозь который просматривалась часть садика, заросшего цветами и втиснутого в пределы дома. Лифт плавно затормозил и остановился.

– Здесь Голем гуляет, – интонации Рахили изменились, в жестах и манере держаться появилось что-то мягкое и мечтательное. – С той стороны кажется, что это обычная стена, но в ней проделана калитка. То есть, для Голема это калитка, а для стоящих снаружи – стена.

– Но зачем идти на такие ухищрения? – воскликнул младший Бендик.

– Чтобы Голему было приятно. Или чтобы оттянуть час возмездия. Не знаю. Но эта кабина, комната Голема и внутренний садик были еще прежде нас.

Рахиль походила на актера, исполняющего сложную роль, который с трудом подбирает нужные слова, – ее глаза были полузакрыты, реденькие брови напряженно изогнулись. Отон кашлянул и продолжил странное интервью.

– Ты упомянула час возмездия. Что это такое?

– Всего лишь образное выражение, – последовал быстрый, сбивчивый ответ. Мейстер точно не знает, какие потенции содержатся в Големе, но предполагает, что для него они могут оказаться губительными.

– Для чего же тогда он сотворил этого истукана?

– Причин несколько, – Рахиль на секунду задержала дыхание и стала говорить размеренней. – Голем – символ любви, связь между ним и Филиппом, дань прошлому мейстера, попытка вдохнуть жизнь в мертвую материю, а также своеобразное напоминание о себе.

– То есть, он был создан из этих соображений, но не оправдал возложенных надежд?

Девочка досадливо тряхнула головой.

– Это несущественно.

– Хорошо, – сказал юноша, и невольный трепет охватил его, – тогда ответь мне хотя бы вкратце, каким образом мейстер оживил Голема?

Рахиль долго молчала, так долго, что Бендик-младший подумал: она не ответит. Когда бессмертная заговорила, за ее словами словно приоткрылась мрачная бездна, от близости которой детское тельце сотрясала крупная безостановочная дрожь.

– Он выкопал кости своего создателя, вложил в размягченную материю частичку себя и частичку Филиппа и таким способом замкнул цепь рода.

– Что значит... – хотел спросить Отон, но Рахиль сделала знак рукой, веля ему умолкнуть.

– Я больше ничего не могу тебе сказать, я ослабела.

Отон уселся перед ней на пол и взял ее холодные маленькие ладони в свои.

– Еще одно, – настойчиво попросил он. – Что происходит с Эрнё?

Ее личико жалко сморщилось, но, уступая просьбе, она сообщила:

– Мейстер умирает.

Шестерни за стеной судорожно дернулись и завертелись в обратную сторону, после мирной тишины кабины их шум показался Бендику дикой какофонией лязганья и громыханья. Раскрытая створка иллюминатора, раскачиваясь, хлопала по дереву, кабину нещадно мотало; Рахиль комочком съежилась на полу, да и самого Отона сила вращения оттолкнула к переборке. Он старался перекричать грохот.

– Разве вампиры..?

Но тут лифт в последний раз встряхнулся и застыл на месте. Рахиль, хлопнув дверью, выбежала в коридор и оставила Отона в одиночестве.

Отчего-то он знал, что не поделится с апостолами информацией, полученной от девочки и ее мейстера. На последнего Отон снова наткнулся в библиотеке, Эрнё выглядел так, словно за прошедшее время ни разу не пошевельнулся, и Бендик задался вопросом: что такое эта мертвая неподвижность, подмеченная им у вампиров, – часть природы хищника, способного сутки провести в засаде, или терпение мертвеца в ожидании Страшного Суда? Пока он стоял и смотрел, обсасывая даже не мысль, а сам процесс мышления, машинально отметив, что осколки градусника уже кем-то убраны, а на столе добавилась тарелка с нетронутой пищей, позади раздались приглушенные шаги, и в Отона врезался Филипп – он прожег смертного отсутствующим угольно-черным взглядом, неразборчиво ругнулся и на цыпочках приблизился к Эрнё.

– Ты меня слышишь, радость моя? – спросил он таким проникновенным голосом, что у Отона, пусть и был он здесь посторонним, защемило сердце.

Эрнё вздрогнул, будто выхваченный из сладкой дремы, откинул голову на массивную спинку кресла и слабо улыбнулся своему созданию.

– Тебе больно? – продолжал жадно допытываться Филипп.

– Нет, – прошептал мейстер одними губами. – Я еще не... – он приподнялся, – не собираюсь прощаться со своим посмертием. Еще не время, kedvesem.

– Ясно. Чего-нибудь хочешь? – грубовато спросил цыган, явно обрадованный то ли этим признанием, то ли неожиданной лаской.

– Помоги мне подняться, – Эрнё требовательно протянул к любовнику руки.

– Ты весь горишь, – неодобрительно заметил Филипп. – Если б ты только уничтожил своего истукана...

Мейстер грустно покачал головой и зажал ему рот своей ладонью.

– Он же тебе нравился... наш ребенок, Филипп. – Усмехнулся: – Хотя бы таким извращенным способом...

– Ну и что из того, а вот теперь не нравится, – вызывающе, возвысив голос, отозвался Граховски. – Ты мне дороже! Ведь даже во сне ты борешься с ним.

Отон вдруг понял, что Филипп не знает всей правды; мейстер боролся не с Големом, а с остатками души своего творца, которые сохранил древний скелет, в точности так, как след ископаемого насекомого сохраняет светлый известняк. Мейстер был факелом, на котором сгорали эти отпечатки давних эмоций, никому уже не интересных мелких грешков и мрачных, в одиночестве думанных мыслей. Был ли Голем кладбищем, местом для окончательного упокоения мятежной души? Или он мыслился венцом, конечной высотой для всего клана Вардьяшей? Вот она, цепь рода! – осенило Отона, и смысл происходящего с этих пор прочно укоренился в его сознании.

Филипп подхватил мейстера на руки, с драгоценной ношей направился к выходу. Поравнявшись с Отоном, Эрнё поднял на него томные сверкающие глаза и кивнул.

– Вот поэтому я спокоен, – сказал он. – Я раздаю долги.

– Ненормальный! – Граховски умудрился покрутить пальцем у виска. – Пойдем баиньки. Сегодня я буду твоей нянькой, хотя, надо полагать, Алекс тоже примажется...

Эрнё засмеялся и прокомментировал:

– Совершается вынос тела. Вход к покойному за сотню форинтов, совсем недорого.

– Не говори так, – упрекнул цыган, и они удалились.

Из незначительных событий следующих спокойных дней Отону сильнее всего запомнился разговор с Марком. Стивенс оказался на редкость интересным собеседником; он считался парнем Кристины в бытность ее человеком, успел побывать секретарем у Наби, кратковременным любовником у Алекса да еще, кажется, и Аллана впридачу. Выяснилось: с Эриком они одногодки, но если Мелиодис был сенсей, строгий и справедливый, то Стивенс подкупал своей ненавязчивой вежливостью.

Отона коробила одержимость апостолов.

– Зачем принимать такое горячее участие в судьбе изучаемых объектов, если можно наблюдать со стороны? Вот вы называете себя учеными – зачем же тогда все эти разговоры о ложе внутри ложи и так далее?

– Будь я действительно ученым, я бы сказал вам, что тут обычные научные методы неприемлемы, – парировал Марк. – Но моя история другая. Я просто болен.

– Простите? – не понял Отон.

– Я болен этими созданиями, я не смог бы жить вдали от них при всей их кровожадности, аморальности и прочем, в чем вы их втайне обвиняете.

Пораженный, Бендик не знал, что ответить. Мишель и Клара, не принимавшие участия в споре, выжидательно смотрели на него.

– А мне вы показались вполне нормальным, – наконец, выдавил молодой человек. Апостолы без стеснения расхохотались.

– Аж слезы выступили! – задыхаясь, простонал Мишель, полез обниматься. Клара шутливо стегнула его по спине сорванной веткой, и француз с причитаниями отпрянул.

– Обними лучше меня, – сохраняя непроницаемое выражение лица, присоветовал Марк.

– И все-таки, – Отон подыскивал аргументы, – если вы осознаете, что больны, почему бы вам не излечиться?

– Вы сказали банальность. Если я последую вашему совету, я буду буднично здоровым человеком, в то время как болезнь, отклонение – это иные формы жизни. Кто знает, какой зародыш разовьется из моего больного сознания?

– Ну прямо герой, – восхитился Мишель, – перед вами, друзья, сидит великий мученик науки.

– Вы трое еще слишком молоды, чтобы понять это чувство, – хладнокровно заметил Стивенс. – Когда-нибудь, ближе к старости, вы вспомните мои слова.

– А причем тут старость? – не удержалась Клара, которой сама мысль об этом казалась отвратительной.

– При том, что вы непоправимо изменитесь. В юности вы были примерно на одном уровне с вашими кумирами, более того – вы были полезнее и нужнее. Старея, вы поглупеете, опуститесь морально и физически, и еще будете считать, что вам повезло, если жизнь опустошит вас только наполовину. Вы посмотрите на них новыми глазами, все сильнее вас будут мучить зависть и ненависть, а ваша любовь станет чересчур уж хрупкой и сентиментальной. В один прекрасный день вы обнаружите, что сами приковали себя к этим идолам, и теперь не в состоянии уйти. Вот это я и называю одержимостью.

– Нда... – сказал Мишель после неловкой паузы. – Перспективочка так себе.

– А вы, оказывается, злой человек, Стивенс, – с удивлением добавила Клара. – Не в обиду вам.

– Представьте, никогда я не хотел стать вампиром. Мне довольно было находиться рядом с ними, прикасаться к их колдовскому миру, наслаждаться их присутствием. Даже боль, подаренная ими, отличалась от боли, которую причиняет жизнь. Мне хватало того, что я имел. Но когда вы, Клара, точно установили, что из-за своего положительного резуса мне вампиром не бывать, что-то перевернулось в моей душе. Как будто меня примиряло с ними знание, что, попроси я, – и сам стану таким же вечным, юным, сильным. Я имею право на капельку мести, – закончил Марк, улыбаясь своей бледной улыбкой.

– В одном вы ошибаетесь, – неожиданно заявил Отон. – Они не вечные и не сильные. Да и собственная юность уже давно кажется им несуразной...

Лакуна.

В тот эпохальный вечер вампиры почти в полном составе набились в гостиную, но светский разговор как-то не клеился: подавленное настроение Глигора, которое он откровенно демонстрировал, передалось и остальным. Наконец Ирен зорко огляделась и высказала вслух то, о чем думали многие:

– Итак, в наших рядах не хватает Джаса, Алекса и самого мейстера.

– Ну и что? – пробурчал Филипп.

– В сложившейся ситуации, – холодно и безжизненно отозвался Глигор, необдуманные поступки могут свидетельствовать против любого из нас. Говорю это к сведению всех присутствующих.

– Что-то я не понял, – цыган встрепенулся. – На что ты намекаешь?

– Мы не должны игнорировать пророчество, – все с той же ледяной любезностью ответил одноглазый, – и недооценивать опасность, которая, согласно ему, угрожает жизни мейстера. Лично я намерен держать в поле зрения всех.

– Ты что же это, циклоп недоделанный, – Филипп опасно ощетинился, – и меня подозреваешь?

Глигор с нескрываемой издевкой посмотрел на старшего брата:

– Не имеет значения, кому доверяет, а кого опасается мейстер... особенно если дело касается постели.

Филипп вскочил с места и беспокойно забегал взад-вперед.

– Да ты просто тянешь одеяло на себя! – в сердцах бросил он. – Думаешь, я не знаю о твоих бывших шашнях с Эрнё? Или о твоих нынешних заигрываниях с этим собранием чванливых упырей?!

– Ты забываешься, Граховски, – ядовито, с нажимом сказал одноглазый. – По закону именно я возглавляю клан, и то, что ты по своей малограмотности называешь "заигрываниями" и "шашнями"...

– Не оправдывайся, – перебил Филипп, нехорошо засмеявшись, – ты всегда этого добивался. Мейстер из жалости пошел тебе навстречу, но тебе никогда не сравниться с ним.

– Что ты сказал?! – и без того мертвенное лицо Глигора от бешенства побелело еще больше, он вплотную приблизился к цыгану, вцепившись в ворот его рубашки и рванув на себя. – Повтори!

– Достаточно! – резко и повелительно крикнул Эрнё с порога гостиной, и спорщики в испуге отпрянули друг от друга. Мейстер, опершись на руку Алекса, с достоинством вступил в комнату, где присел на свободный краешек дивана. При виде него у Отона возникли ассоциации с темным шелком и лиловым светом – Эрнё был сумрачен и собран, а в тайниках его души не было места гневу, который он демонстрировал на публике.

– Вы не находите, что неприлично говорить обо мне в прошедшем времени, пока я еще жив? – язвительно обронил он. – А еще неприличней – делить власть в моем присутствии? Я хочу, чтобы вы больше не вели подобных разговоров.

Алекс, устроившийся на полу возле ног Эрнё, бросил красноречивый взгляд на творца и дядю – в нем читалось суровое осуждение.

– Ладно, – буркнул Филипп, подходя к Глигору мириться под пристальным, немного насмешливым наблюдением мейстера. – Положим, я погорячился.

– Я тоже, – согласился Глигор, но никто из них не сделал попытки пожать сопернику руку.

– Уже лучше, – признал Эрнё, приняв позу повольготнее. Всем своим видом он показывал, что не удовлетворен полумиром и злость его не прошла бесследно. Окружающие, перешептываясь, ожидали завершающего штриха.