Текст книги "Последнее лето в Ильзенге"

Автор книги: Киони Сэндзё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Сэндзё Киони
Последнее лето в Ильзенге

Сэндзё Киони.

Последнее лето в Ильзенге

Пролог. 2044 год.

Площадь, несмотря на сумерки, или, наоборот, благодаря привнесенному ими налету интимности, была переполнена молодежью, словно поднос – горохом. Огни магазинов по периметру, молочно-белые неяркие фонари, парочка фонтанов, а в центре памятник, который всегда поражал заезжих путешественников своей солидностью: его массивность подавляла, теперь таких уж не делают... Молодежь, одетая пестро – местами косплей, местами отживающая свое вторая волна унисекса, – эта молодежь вела себя шумно, напористо и агрессивно, как и подобает золотой когорте юношества в просвещенном городе Европы.

– Атанас! Атана-ас! Ну послушай, давай возвратимся в "Сахозу"! Мне эта затея с самого начала не понравилась! – Черноволосая миниатюрная девушка, подняв на спутника карие, с поволокой, глаза, безостановочно теребила его за рукав. – Атанас!

– Гюль, подруга... – ее долговязый спутник флегматично покачал головой. Твои причуды сведут с ума кого угодно.

– Только не тебя, твердокаменный! – обозлилась "подруга". – Я так понимаю, ты отказываешься? – Атанас усмехнулся. – Какого черта! – возмущенно начала Гюль, однако сейчас же настроение ее переменилось, и она продолжала все более жалобно:

– Это неправильно, смертный должен подчиняться своему хозяину, а ты... Я могу убить тебя, в конце концов!

– Ну, убьешь ты меня, – по-прежнему ровным и несколько скучным тоном возразил болгарин, – и кто другой согласится терпеть твой скверный характер? Ручаюсь, что я уникален.

Гюль надулась и замолчала. Она стала вампиром лишь полгода назад, по внезапной прихоти, и Атанас пока не убедил ее, что правила, регулирующие жизнь клана, изобретались не ради красного словца. Сам-то он сызмальства вращался в среде бессмертных и четко знал, как полагается вести себя с нежитью. Вот и сегодня, когда они встретили в "Сахозе" старшего, Атанас вел себя подчеркнуто почтительно. Заинтересовавшийся ими вампир был не из тех иерархов, что известны всем от мала до велика, однако чувствовалась в нем немереная сила вперемешку с глубокой проникновенной печалью, совершенно не свойственной нынешним Нимани, Виллабранка, Шрагелям и прочим семейным общинам. Незнакомец посоветовал девушке и ее спутнику прогуляться на центральную площадь, где они могут наткнуться на образец идеального апостола – так и сказал, Гюльшаян даже втихомолку прыснула, представив себе какую-нибудь обветшавшую развалину. Болгарин смеяться не стал, он никогда не подтрунивал над чужим опытом. Что касается Гюль, подчинившейся так же беспрекословно, Атанас недоумевал: своенравная, капризная и порою чересчур жестокая бессмертная, кажется, испугалась как дитя, встретив взрослого сородича.

Вокруг словно в мокрые ладоши захлопали, и стая голубей миновала путешественников, приземлившись в отдалении, у ног седобородого, бедно одетого старикашки, крошившего булку перед памятником. Гюль шарахнулась, выругавшись, – она боялась птиц.

– Вот погань какая!

Старикашка поднял голову и с живейшим интересом уставился на парочку.

– Они вас не испачкают, – мирно сказал он. – А могу отогнать их, если хотите.

Не дожидаясь ответа, он наклонился к копошащейся груде перьев и теплой плоти под ногами.

– На сегодня все, ребятки. Летите домой...

С воркотней и шумом стая взмыла вверх.

– Вы ими управляете? – с любопытством спросил Атанас. И кивок старикашки расставил все по местам.

– Вы – апостол?

– Со стажем, – грустно усмехнулся дед.

– А мы вас искали, – с детской непосредственностью вмешалась Гюль.

– Нам посоветовали поговорить с вами, – пояснил Ататанс. – Один вампир из "Сахозы". Тоже со стажем.

– Ну что ж, присаживайтесь, – они сели на парапет спиною к журчащим струям воды. Дед по-братски разломил остатки хлеба, протянув часть Атанасу. – Хотите? – Атанас поблагодарил.

– Итак, – рассеянно сказал их новый знакомый, жуя, – когда-то по прихоти судьбы я оказался одним из первых апостолов...

– Ерунда! – уверенно возразила Гюль. – Апостолы всегда шли бок о бок с нашим племенем.

– Ошибаетесь, милая, еще пятьдесят лет назад их были единицы. Это, как и многие другие новшества, идея мейстера. Догадывался ли он, что иметь спутника войдет в моду?

– Нам никогда не расказывали ни про какого мейстера, что вы нам голову морочите? – склочно заявила юная бессмертная. Атанас благоразумно промолчал, до него доходили путаные слухи, заставлявшие болгарина поверить услышанному.

– Тем не менее, он существовал, – с прежней безграничной терпимостью ответил старик, – и был отцом целого клана. Глигору, конечно, выгодно, чтобы об этом позабыли, хотя сам-то Глигор, я уверен, не забыл... Равно как и Жюли, и Наби, и Алекс.

– Вы... – Гюль был впечатлена, – вы говорите о старших так, словно близко знакомы!

Дед басисто расхохотался.

– Будь я чуть ближе знаком с Глигором Нимани, не сидеть бы мне сейчас рядом с вами, милая татарочка!

– И что же этот мейстер? – Атанас вернул разговор в прежнее русло. – Вы о нем хотели рассказать?

– Не только. Судьба свела меня с вампирами в 2001 году, это было последнее лето мейстера, – а всего он прожил их четыреста. Там ошивалось еще много народу – тех, кто любил его, и тех, кто ненавидел.

– Интересно... – прошептала Гюль. – Вы расказывайте, рассказывайте!

– Не представляю, – вмешался Атанас, – каким должен быть вампир, живущий так долго?

Старик ответил медленно, запинаясь, словно извлекая из памяти давно похороненные метафоры.

– Его лицо напоминало о пугливой осторожности дикого зверя, плоть была горячей как плавящийся воск, а ладони – такие узкие, что ими можно было резать хлеб... – он испустил глубокий вздох и, улыбнувшись, поскреб в бороде. – А, впрочем, давайте по порядку.

Лицо старика изменилось, он будто бы прислушивался и приглядывался к событиям сорокатрехлетней давности. Гюль в нетерпении елозила по парапету. Атанас, переглянувшись с ней, чуть заметно покачал головой, но тут дед бодрым, окрепшим голосом завел повествование, и парочка немедля обратилась в слух.

– Приключение началось для меня в тот момент, когда я сквозь ночь и дождевую воду, очертя голову, ехал в автобусе на поиски пропавшего без вести отца...

Погребальная песнь.

Смиренно тело мы хороним

до знака Божьего суда,

до дня, когда к Его ладоням

сойдется мертвых череда.

В земные недра и глубины

ушел покойный, отмечтав,

затем, что тело – цвета глины

и с прахом схож его состав.

Душа, обласканная светом,

спешит к познанию основ

и с Божьей милостью заветом

от всех очищена грехов.

Так воздается щедрой мерой

за труд, страданья, нищету.

Умрет, но выйдет из пещеры

уподоблявшийся Христу.

Пускай с Всевышним воедино

слилась душа, а тело спит

не в прах и не в речную глину

Господь его преобразит.

Земная жизнь была убога,

зато во мрак его очей

заглянет вечность, солнце Бога

в венце из пламенных лучей.

А мы, научены усердью,

молясь, уйдем по одному,

без страха встретившись со смертью,

уже открывшейся ему.

"Пусть кровь смеется в наших венах".

– Следующая остановка – Ильзенге... Конечная! – объявил водитель автобуса, и мотор, натужно ворча, вновь погнал старую машину в маслянисто-черную ласковую ночь. В салоне не осталось народу, кроме двух таможенников, ехавших из отпуска на службу – неподалеку уже проходила граница между Венгрией и Чехословакией. Таможенники посапывали, свесив головы, и было так тихо, что Бендик слышал, как чавкает, проседая, грязь под колесами, как колеса эти с натугой вертятся, готовые в любую минуту завязнуть, и как шипит и пузырится, пенясь в невидимых лужах, теплый, под стать этой ночи, дождь. "Да, от Мохача, конечно, далековато... – подумал Отон. – Зачем понадобилось отцу забираться в такую даль?" Автобус дернулся, минуя очередной ухаб, отражение в давно не мытом стекле качнулось в точности как Отон Бендик; кроме собственного смутного двойника смотреть было не на что. Молодой человек со скукой поглядел вперед, где перед тенью шофера плясал рассеянный свет зажженных фар, в начале путешествия бодро рассекавших темень, а теперь непоправимо завязнувших в мороси, – и в этот момент водитель за темной полупрозрачной перегородкой резко вывернул руль влево и дал по тормозам. Автобус опасно накренился, поехал куда-то вбок, пугающая невесомость неизвестности длилась несколько мгновений, а затем Отон понял, что они все-таки устояли; мотор шумел уже без надрыва, успокаивающе, и водитель, успевший – интересно, когда? – покинуть свою кабину, объяснялся снаружи с группой молодых людей. Бендик вывернул шею, пытаясь разобрать по жестам, о чем говорят. Кажется, суровый шофер с достоинством оправдывался, ему лаконично отвечала невысокая фигурка с зонтом в руках, потом спорившие обернулись и дружно заглянули под кузов машины, заляпанный теперь грязью аж по самое стекло. Фигурка под зонтиком повелительно взмахнула рукой, водитель поспешно влез в кабину, а компания споро, но без лишней суеты взялась за борта автобуса и покатила его вперед. Бендик даже не успел удивиться, что водитель не попросил пассажиров выйти, как возвращенный на взлобье автобус уже снова заурчал, заплевался ошметками грязи из-под колес и гостеприимно раздвинул двери перед незнакомцами, прежде чем рвануть с ветерком. Ошалевшие таможенники жарко спорили позади свистящим полушепотом, но, завидев компанию Бендик насчитал десятерых, – замолкли и откинулись на сиденья. Шофер знай себе набирал скорость; оглянувшись на оставленное место, Отон успел мельком заметить покосившуюся остановку – видимо, здесь тормозили только по требованию или при наличии пассажиров.

Компания подобранных шофером незнакомцев тем временем шумно расселась по салону и затеяла странную беседу по-немецки, смысла которой Отон упорно не разбирал, потому что каждый из молодых людей ухитрялся одновременно отвечать нескольким другим, развивающим явно собственные темы.

– ...знаешь, от этой аутентичности меня уже подташнивает потихоньку!

– ...а я слышал, что ты опять перевел в особняке всю бумагу, Алечка, у тебя словесное недержание?.. Но-но, уважь папу, убери свои грабли подальше!

– ...главная его ошибка в том, что он считает себя мессией, не имея прав на это...

– ...Обана! Я, кажется, оставил Филькину гитару в супермаркете!

– ...надеюсь, в Ильзенге есть хоть какая-нибудь готовая еда! я просто подыхаю с голодухи!

– ...посмотри на это с другой стороны, не забывай, ты тоже судишь предвзято...

–...и как-то за один век он кокнул штук пятнадцать своих потомков...

– ...мука, мясо, лук, помидоры, перец, масло... не вижу масла... А соль мы купили?

– ...Рахиль, милая, не тормоши мейстера, пожалуйста, лучше садись ко мне...

– ...а в том издании у него была презабавная опечатка...

Под разницу звучания их голосов Отон незаметно задремал и сквозь дрему слушал их, как артистов в опере; голоса, разные по тембру, но одинаково красивые и сильные, словно исполняли все вместе какую-то виртуозную партию. Вырвало его из дремы неожиданно прозвучавшее имя – имя его отца. Отон вздрогнул и выпрямился в кресле.

–...он уже перешел к береговым розам, ну, знаете, к этим пепельно-розовым. Планирует на следующий месяц разбить под новые сорта еще один участок около сиреневой беседки. В общем, нашему Хайасинту работы хватает. – Говорила узкоплечая хрупкая девушка, беловолосая, с изумительно тонкими чертами лица. Голос у нее был хрипловатый, спокойный, заставляющий прервать дела и прислушаться. После ее слов разговор у компании опять перекинулся на какие-то запредельные для Отона темы.

– Любопытно, правдиво ли это предсказание... – задумчиво начал юноша лет восемнадцати, очень красивый в профиль; но, когда на краткий миг он развернулся в сторону Отона, тот вздрогнул при виде черной повязки, пересекавшей правую сторону молодого лица.

Второй, самый крупный в компании, пренебрежительно махнул рукой, светловолосый рядом с ним пожал плечами.

– Мои сны не говорят ничего определенного, – ответил он, – их можно толковать и в одну, и в другую сторону... чем тут некоторые и занимаются, юноша с усмешкой покосился на двух женщин – блондинку и рыженькую, стоящих в обнимку на ступеньках автобуса. Рыжая вспыхнула и сердито тряхнула волосами, однако блондинка всего лишь презрительно фыркнула и сделала в адрес светловолосого парня неприличный жест.

– Я, по крайней мере, сплю мирным сном, – звонко и насмешливо добавила она. – А тебе, Йортлунн, не дают покоя лавры мессии.

– Полегче, Ирен, Алекс, друзья мои, – пресек разгорающийся спор молодой мужчина в очках, которого Отон выделил сразу по мягкому бархатистому баритону. – Каждый волен придерживаться своей точки зрения.

– Это мы и без тебя знаем, – не сдавалась блондинка. – Придумай что-нибудь поумней да позаковыристей, Кази!

– Начинается... – смущенно пробормотал темнокожий юноша, девочка лет десяти у него на коленях заелозила, засмеялась и обвела лица спутников довольным взглядом.

– Несмотря ни на что, – ее серебристый голосок звучал подобно колокольчику, – и мы, и вы рады, что собрались вместе.

– Да уж, радости – полные штаны! – Ирен взяла пониже тоном. – Все прочие отдыхают или мрут от зависти. Что ты лыбишься, Эрнё, я серьезно говорю!

Последний в этой компании, подросток – Отон сначала не разобрался, мальчик это или девочка, – улыбался краешками губ, прислушиваясь к спору; голова его покоилась на плече цыгана – того, который был крупнее всех и небрежно отмахивался от реплик одноглазого.

Подросток, не меняя позы, процитировал что-то по-венгерски и добавил:

– Это ведь не Джас выдумал.

– Я захватила Хэролда, так что можно все проверить, – сердито, как показалось Отону, вмешалась в разговор рыжая подружка Ирен. – И давайте сейчас не будем об этом!

– О, великий Хэролд! О, эра компьютерного разума! полушутливо-полураздраженно подхватил одноглазый. – Давайте правда не будем!

В беседе образовалась неловкая пауза, и нити недосказанных фраз повисли в воздухе, подобно разорванной паутине. Поколебавшись, одноглазый попросил почти заискивающе:

– Спой нам, Эрнё. Пожалуйста.

Тогда в воздух тихо-тихо, не громче дождя за стеклом, пролилась песня.

– В сплетеньях светлых веток лип

угас охотничий призыв.

Однако мудрых песен стаи

в кустах смородины порхают.

К чистому негромкому сопрано подростка присоединился баритон того, которого назвали Кази, вслед за ним вторым голосом включилась блондинка.

– Пусть кровь смеется в наших венах.

Лоза с лозой сплелись невинно.

Красиво небо, словно ангел.

Лазурь сливается с волною.

Вся компания подхватила пение, настолько самозабвенное, что становилось ясно: этим десятерым брезжит за словами Артюра Рембо какой-то иной, только им одним понятный смысл. Они пели, достигнув крещендо:

– Я выхожу. Коль солнце ранит

меня лучом, в траву я рухну.

Отон слушал, и солнце, соткавшееся из слов и музыки, – головокружительное, необъятное, – вспыхивало и гасло в его груди. Солнце это немилосердно жгло его запрокинутое лицо с зажмуренными глазами, так что Бендику было вместе и страшно, и хорошо – он знал откуда-то, что такова истинная ласка горящего океана, кажущегося нам звездой, безобидным светилом.

Потом все кончилось, остались только ночь, ощущение движения, близость промозглой сырости да голос подростка, равномерно приближавшийся к одиночеству по мере того, как затихал хор.

–...голод, жажду

тебе, Природа, я вручаю.

Корми, пои меня, коль хочешь.

Ничто меня не обольщает.

И никому я не желаю

дарить улыбку. Пусть же будет

свободною моя беда...

Зашуршали, заскрипели, открываясь, раздвижные двери автобуса. Водитель что-то буркнул в микрофон, Отон еще был слишком потрясен, чтобы следить за окружающим, а потому до него не сразу дошло, что они стоят неподвижно, что путешествие его завершается здесь. Очнулся он только тогда, когда Ирен легко сказала, чуть помешкав на ступеньках:

– Ну, вот и дорогу скоротали, спасибо Эрнё. А теперь давайте-ка поторопимся, надвигается рассвет, а у меня с вечера и маковой росинки во рту не было.

Все как-то оживились, задвигались, будто гостеприимный дом поманил их, и они предвкушали, даже смаковали радостную встречу с ним. Парни и девушки, передавая друг другу рюкзаки и сумки, выпрыгивали в серую мглу, растворяясь в ней, подобно призракам. Бендик, растерянно застывший в центре салона, провожал их завистливыми взглядами, мучительно желая и никак не решаясь спросить у них дорогу к Берегу Белых Роз. Было еще одно обстоятельство, усилившее его колебания: кажется, они знали его отца, если только это не привиделось ему во сне. Так, размышляя, но не двигаясь с места, в каком-то отупении он наблюдал, как молодежь из Ильзенге покидает автобус. И лишь когда цыган, спина и ноги которого терялись в утреннем тумане, принял у подростка последнюю сумку и протянул руки, готовясь принять наружу его самого, Отон отчетливо осознал, что это его последний шанс поймать за хвост ускользающую удачу.

– Простите! – рванулся вперед и опять нерешительно застыл. Но темноволосый юноша, ниже Отона на целую голову, будто ждал, что к нему обратятся.

– Да? – он махнул рукой цыгану, – Иди, иди, Филипп, я догоню, – после чего развернулся к Отону и склонил голову к плечу, внимательно и дружелюбно глядя на него снизу вверх, – Я вас слушаю.

Туман ли был тому виною или Отонова усталость, – на миг лицо собеседника, поразившее его своей недетской отрешенностью, показалось ему нечеловеческим. Такие лица бывают у святых на иконах, у ангелов, если они существуют, или у демонов, которые, по сути, равнозначны ангелам. Но Отон отбросил это ощущение, вытолкнув из памяти заранее заготовленные слова:

– Вы, похоже, местные... Простите за беспокойство, но... не знаете ли вы дорогу к Берегу Белых Роз?

Подросток слабо усмехнулся, словно его позабавил вопрос.

– Знаю и с удовольствием провожу вас. Я там живу.

Пансионат для дваждырожденных.

Сначала Отон привычно просыпался на рассвете – его будили птицы, поющие над окном, которое он попросил не закрывать, и ему пошли навстречу, хотя сами хозяева держали старинные ставни своих окон наглухо затворенными и зашторенными. В эти первые дни, никого практически не встречая, он гулял по окрестностям: изредка спускался к Дунаю, но куда чаще осматривал цветники вокруг дома, а раз пешком дошлепал до той остановки, которую видел ночью, правда, весь с ног до головы измазался в грязи, что отбило в нем охоту к дальнейшим походам. Ближе к вечеру он возвращался; тем временем, хозяева один за другим покидали свои комнаты, разбуженный дом наполнялся молодыми звонкими голосами – эхом их споров, пения и шуток. Им было тесно вместе, и они сходились в гостиной только для ужина, а потом снова разбредались по углам. Светловолосый Алекс предпочитал уединение... либо общение с Эрнё тет-а-тет, и Бендик не взялся бы угадывать, что Алексу нравится сильнее. Цыган, Филипп, будучи в угрюмом настроении, сматывался в городок неподалеку, тогда ночью Отона будила его пьяная ругань под рядами спален; бывало, Филипп, наоборот, становился чрезмерно весел, безостановочно бренчал на гитаре, хохотал над своими и чужими шутками, однако он держался особняком и никогда не заговаривал с Отоном. Его глухая подспудная вражда с одноглазым Глигором оставалась постоянной мишенью для обидных острот, из чего Отон заключил, что Филиппа здесь недолюбливали. Глигор, по контрасту, был приветлив и охотно беседовал, если его вынуждали к беседе, но изворотливость одноглазого не нравилась юному Бендику. Остальные, за исключением хозяина, вообще не заинтересовались им, либо заинтересовались самую малость. Отон вскорости понял, что, обратись он к кому с вопросом, Ирен уничижительно фыркнет и отойдет, рыжая шведка Кристина вежливо улыбнется и ответит, что сама гостит впервые, темнокожий Наби сделает каменное лицо и отмочит что-нибудь по-арабски, а художница Жюли будет рассеянна, и в глазах ее застынут замыслы будущих полотен... короче, на Бендика смотрели в этом доме так, как смотрят на домашнее животное: его могут в минуту хорошего настроения почесать за ушком, а могут и пнуть, если подвернется не вовремя. Один Эрнё держался так, словно все его время целиком в распоряжении Отона; что же касается отца...

Собственно, Отон поменял день на ночь именно ради разговоров с отцом. На удивление быстро освоился с новым режимом: днями приучился спать, а вставал из постели с наступлением темноты, и всегда молчаливая, сосредоточенная Рахиль уже сидела на полу около его двери с вечными сладостями в кулачке. Могло ли быть так, что Эрнё приставил ее к Отону в качестве сторожа? Или ей было велено охранять человека от остальных вампиров?

О том, что они вампиры, Отон услыхал от отца в первую же ночь своего приезда сюда...

Он открыл глаза и немедленно вспомнил, что находится в чужом доме. Солнце, казавшееся седовласым в окружении белесой дымки, уже спеша за горизонт, щедро поливало пол и распахнутые ставни косыми лучами. Веяло свежестью. Отон оделся и отправился на экскурсию.

В темном коридоре, приятно пахнущем лаком и старым деревом, он незамедлительно столкнулся с Эрнё.

– А, проснулись, наконец? – Улыбка. – Ужин только через час, хотите прогуляться или мне показать вам дом?

– А как вам удобнее? – с внезапным любопытством спросил Отон. – Кто я для вас – обуза, загадка, просто еще один гость?

Собеседник рассмеялся.

– Редкая в наше время искренность.

Отон почувствовал себя польщенным и поспешил в свою очередь сказать приятное:

– Скорее, это вы располагаете к доверию.

– Для начала давайте познакомимся, как полагается. Меня зовут Эрнё Вардьяш, а вас?

– Мое имя Отон Бендик, и я приехал на поиски моего отца.

При звуке произнесенного имени лицо Эрнё омрачилось тенью тревоги, пропавшей так же внезапно, как перед тем возникшей. Он помедлил, наконец, ответил с явной неохотой:

– Я знаю вашего отца. Он живет здесь. Но вам лучше не беспокоить его, хотя, конечно же, окончательное решение вы примете сами.

– А... что с ним случилось? – тихо спросил молодой человек и, видя недоумевающий взгляд подростка, заторопился. – Понимаете, мы с матерью долгое время считали его мертвым, даже нет, не мертым, пропавшим без вести, а потом мать умерла... год назад... – зачем-то уточнил он. – А позже я наткнулся на фамилию отца в Сети...

Выяснилось, действительно странная история – с халявной ночевкой в интернет-клубе, где подрабатывал знакомый знакомого, чьей обязанностью было распечатывать на принтере некоторые из приходящих на его ящик сообщений; там-то, совершенно случайно заглянув через плечо приятеля, Отон рассмотрел в чужом письме знакомое имя. Подумал, что совпадение, однако на всякий случай запомнил адрес, надписанный приятелем на почтовом конверте – письмо должно было проследовать далее обычным старомодным путем.

Все это юноша путано изложил Эрнё. Тот выслушал, не прерывая ни словом, ни жестом, покачал головой и сделал Отону знак следовать за собой.

Они прошли из конца в конец несколько довольно длинных коридоров, спустились по маленькой лесенке и через кухню попали на застекленную террасу, пристроеную к торцу сельского здания. Солнечный свет здесь заслоняла громада строения, было сумрачно, и со всех сторон к ступеням подступали громадные розовые кусты, усеянные бессчетным количеством бутонов. Отон увидел перед собою лабиринт, запутанный, хаотический сад, заполненный одними только розами. Кое-где колючие плети перекинулись через дорожки, запущенные и заросшие сорной травой, а в воздухе витал сладкий аромат распускающихся цветов.

– Пойдемте, – Эрнё спустился с террасы и двинулся вперед. – Но предупреждаю: вряд ли вы получите удовольствие от этой встречи.

Лавируя между кустами, они заметили человека, сидящего на корточках и уставившегося в землю, и еще прежде чем они подошли, у Отона екнуло сердце от посетившей его безумной надежды.

– Здравствуй, Джас, – заговорил Эрнё, приблизившись. – Чем занимаешься?

Человек, отряхиваясь, поднялся с корточек и уставился на них. Отон расширившимися глазами смотрел на него и не мог вымолвить ни слова: человек был его отец, однако выглядел он так, будто видел Отона впервые в жизни. Руки его были покрыты засохшей грязью, за пояс заткнуты садовые ножницы, но глаза такие ясные, какими не были в прежней жизни, и заметно было, что ему не терпится вернуться к созерцанию почвы, от которого его оторвали.

Наконец, Джас безразлично отвел взгляд от сына и ответил, обращаясь исключительно к Эрнё:

– Погода хорошая. Я посажу сегодня еще кустов десять.

Они заговорили о погоде, а Отон, ослепленный, оглушенный, топтался рядом, гадая: отец сошел с ума? у него потеря памяти? или он зачем-то притворяется, что не узнал Отона? или же это не отец, а просто чертовски похожий на него мужчина? Тут Эрнё сказал, раздельно и медленно, как говорят ребенку:

– Джас, посмотри-ка сюда, на этого юношу. Он хочет с тобой поговорить. Я сейчас уйду и оставлю вас вдвоем. Надеюсь, ты не причинишь ему вреда, тем более что скоро время ужина, – мы ждем вас обоих, – и не успел Отон удивиться странному поведению подростка, как они с отцом остались наедине.

– Ха! – проворчал отец. – Неужели не ясно, что я не стану наносить вред собственному сыну? – Он пошарил за ближайшим кустом, вытащил заступ и ловко воткнул его в землю. – Как ты думаешь, Отон, какой сорт здесь будет смотреться лучше: бордовых или желтых?

– Я... не понимаю, отец...

– Чего тут понимать-то? – недовольно проворчал Джас. – Мне нужно принять решение.

– Ты издеваешься надо мной, отец?! – Молчание. – Я не въезжаю, – уже срываясь на истерику, зачастил Отон, – как ты можешь думать о цветочках, когда я искал тебя, и вот встретил, ведь мы считали тебя погибшим, отец! и я хочу знать, что с тобой случилось, и почему ты ни разу не дал знать о себе, если все это время помнил о нас, и я... – против воли он захлебнулся тем, что четыре года носил в душе.

– Все, выдохся? – сурово спросил Джас. – Теперь послушай сюда. Это было невозможно по одной простой причине: я действительно был мертв. Я и сейчас мертв, и когда вскапываю землю, и когда произношу эти слова. Я смотрю на тебя глазами покойника. Меня не существует.

Он говорил так обыденно, с такой непоколебимой, леденящей душу уверенностью, что Отона прошиб холодный пот, ибо от прозвучавших невозможных слов на него повеяло первобытной жутью и мурашки поползли по коже.

– И все, кто в этом доме, – той же породы. Напрасно ты приехал за мной, сынок, я живу потусторонней жизнью, которая замирает к рассвету и возобновляется с приходом сумерек. Я знаю, о чем ты думаешь: твой отец свихнулся, либо стал жертвой порочной клики сектантов. Но единственная правда – это та, которую я открыл тебе только что...

От дома отделился и величественно проплыл в неподвижном воздухе оглушительный удар гонга. Отец осекся.

– Ужин, – сказал он спокойно, откладывая лопату. – Не стоит опаздывать, да и ты, наверное, голоден. Идем.

И Джас первым направился к террасе, тускло светившейся в сумерках стеклянными боками.

Разговоры в царстве теней.

– Я люблю тебя... – шепот из-за приоткрытой двери повторился, сделался явственней и объемней. – Ты – мое божество, мой единственный идол. Это несправедливо. Я имею в виду твою смерть. Это неправильно – ты и так мертвый. Не умирай, пусть уж лучше я... – и внутри закончили совсем тихо: – ...лучше я умру за тебя.

Отон застыл в неподвижности, стараясь не дышать, и гадая, кто бы это мог говорить такие жуткие вещи и кому? Потом спохватился, что первый же, кто выйдет в коридор, наверняка примет его за шпиона, – и будет прав, хотя, с другой стороны, мог ли юноша знать, какая из дверей ему заказана? Тем не менее, он попятился, под стопой скрипнула половица, и у Отона перехватило дыхание, однако никто не всполошился – в коридоре царила мертвая тишина. Похоже, посетители решили удалиться из комнаты иным, неведомым Отону путем. Не сдержав любопытства, молодой человек приотворил загадочную дверь и сквозь щелочку обозрел помещение: грязноватый паркетный пол, рассохшаяся оконная рама и кругом – хоть шаром покати, только в центре на полу стоял натянутый и готовый к работе холст; впрочем, никакого изображения на нем Отон не заметил.

Он бродил по дому в разгар полудня – маялся бессонницей и бездельем. Обнаружил библиотеку, бар, битком набитый бутылками, а теперь вот мастерскую Жюли. Интересно было бы найти чье-нибудь дневное убежище, подумалось ему... хотя нет, не хочу я находиться рядом с вампиром в момент пробуждения. А еще у них тут где-то должно быть кладбище с безымянными холмиками могил, куда бы мне тоже ни в каком виде попасть не хотелось...

Тьфу, что за глупости! Отон потряс головой. Его не тронут, раз сам мейстер пообещал, поклялся в этом отцу.

Бендик-младший, вздыхая, побрел назад. Третий, изученный им этаж был последним: голые стены, запах брошенного жилья, на окнах – ни тряпочки, да золотистая пыль, попавшая в сноп ярких солнечных лучей. Отон поспешил вниз, но внезапная мысль остановила его на середине лестницы: неужели я настолько пропитался этим... всем, что мне тоже неуютно находиться на свету? Задрав голову, он вгляделся: слабое радужное сияние, добравшееся до лестничного пролета, казалось совсем не опасным, умиротворяющим, чем дальше книзу, тем скуднее становилось освещение, и уже подножие лестницы терялось в сухой темноте, шелушащейся лаком и известкой. Словно дорога в царство Аида, подумал Отон, возобновляя спуск, – и понял, откуда пришла ассоциация. Совсем близко наигрывали на рояле знакомую мелодию.

На осторожный стук изнутри резковато ответили:

– Войдите! – Голос был женский, незнакомый. Молодой человек толкнул тяжелую створку, вступая под сень строгих деревянных шкафов, до потолка забитых толстенными громоздкими томами. Девушка, стоявшая к нему вполоборота, рассеянно водила пальцем по запыленным корешкам. Это была смертная, вне всяких сомнений: лет двадцати на вид, высокая, слегка сутулая, темноволосая, без каких-либо следов косметики на лице.

– Здравствуйте, – растерянно сказал Отон и про себя подумал: вот еще сюрприз – не отвык ли я вдобавок от нормального общения?

– Вы – Отон? – спросила она вместо приветствия и наконец-то подняла на него глаза – два золотистых ободка в серую крапинку. – Меня зовут Клара Хоффмайер. Будем знакомы.

Девушка протянула ему загорелую руку, и Отон, глядя на ее маленький волевой подбородок и ощущая крепкое пожатие, словно пробуждался от телесного сна.

– Очень приятно, – пробормотал он. Клара, однако, медлила, не выпуская его ладони. Ее ноздри дрогнули.

– От вас исходит запах солнца, знаете, как от раскаленной крыши...

– Знаю, – с внезапной уверенностью заявил он, хотя никогда не обращал внимания на то, как пахнет черепица в полдень. – А от вас – розами. Наверное, белыми.