Текст книги "Последнее лето в Ильзенге"

Автор книги: Киони Сэндзё

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Клара улыбнулась.

– Наверное, так пахнет все, принадлежащее этому дому, – тут она отодвинулась в сторону, будто очнулась и только что поняла, где находится. Собственно, я зашла ненадолго...

Вот, подумал Отон, ей уже неловко со мной, – и погрустнел. Клара поправила волосы перед зеркалом и повернулась к нему.

– Я ухожу. Вы меня не проводите?

"Нет, показалось", – подумал Отон, видя ее ласковый взгляд.

– А вы часто сюда забегаете?

Девушка кивнула, но как-то задумчиво, нерешительно, и до самого крыльца они хранили настороженное молчание. Только у выхода она снова заговорила:

– Мой дед работал у Эрнё управляющим. А я – апостол пятой розы, только не спрашивайте, что это означает, еще слишком рано вам что-либо понимать, – и безо всякого перехода добавила: – У вас какая группа крови?

– Третья, – покорно ответил юноша, надеясь задержать ее подольше.

– А резус?

– Положительный.

– Ну... – Клара поколебалась, – возможно, мы увидимся скорее, чем вы думаете!

Когда она спешила по тропинке прочь, ее платье поминутно путалось в колючих розовых плетях, и Отону, который до последнего следил за Клариным уходом, почему-то было жаль шелковистой ткани. Уже сделавшись малоприметной точкой в отдалении, она обернулась и помахала ему рукой. Молодой человек сложил руки рупором и прокричал:

– Мы увидимся в любом случае, обещаю вам, Клара! – а потом еще долго стоял возле крыльца, засунув руки в карманы и бессмысленно насвистывая бравурный марш.

Близко к сумеркам его подстерегла еще одна, малоприятная встреча.

– Значит, вы обследовали дом, – сказал человек из тени, которого Отон сначала не заметил, и сколько ни бился потом, не сумел найти, где состоялся их разговор в этом саду, по которому он блуждал ошалевший, словно ошпаренный.

– Мне не спалось, – Бендик демонстративно не удивился, – а вы тоже апостол?

– А вам-то какое дело? – грубо отпарировал смертный, пыхая дешевой вонючей сигареткой. – Вы хоть беседку видели?

– Нет, – обиделся Отон. – А что там такого особенного в беседке?

– Захочется, так сами посмотрите, чтоб вам так же мерзко стало, как мне, ежели пойдете! – и мужчина произнес с ожесточением: – Боже, до чего мне здесь все опротивело, опостылело! Вся эта собачья работа – а для чего, зачем?! Они заманивают меня сюда, я, как порядочный историк, ликую при мысли: вот живые свидетели восемнадцатого, нет, даже семнадцатого века, – и что? Вчера труды этих двух месяцев пошли насмарку! Это я не вам жалуюсь, юноша, не обращайте внимания. Просто мне взбрело в голову поговорить со смертным, не имеющим отношения к здешнему безумию. Но вы уже отравлены окружающим. Ладно, прощайте, Бендик, надеюсь, что больше не увижу вас.

Затерев окурок, неизвестный неторопливо удалился, в результате Отон хорошо разглядел только широкую спину, обтянутую легкой светлой курткой. Обескураженный, он фыркнул, потоптался на месте, но наконец-таки, спасовал перед жгучим любопытством.

Беседка обнаружилась у самого обрыва, над крутою тропой, уводящей к Дунаю. Солнце щелкало в лоб каждого, заходящего с пяти до шести, на некрашеных садовых скамейках чинно были рассажены всевозможные куклы – из фарфора, пластмассы, дерева. Куклы и пупсы изумленно запрокинули изувеченные головы к потолку, у каждой рукою неизвестного вандала выковыряны зрачки, лишь немногие могли похвастаться наличием одного-единственного глаза, неизвестно как уцелевшего на пиршестве разрушения. Если б не эта жуткая деталь, сборище игрушечных человечков смахивало на мирный сельский пикник. Они были старательно наряжены и тщательно причесаны, и даже позы – Отон мог бы в этом поклясться! – выдавали их отношение друг к другу. Вот пупс с веткой увядшей сирени и разрезанным ртом, чтобы казалось, будто он ухмыляется, приятельски обнимает другого пупса, но тот смотрит в сторону, на фарфоровую куколку с книжкой. А рядом важная кукла в самом пышном наряде флиртует с пупсом, на носу у которого – сделанные из проволоки очки. Из расковырянных глазниц на Отона недружелюбно уставилась темнота, будто он нарушил интимную жизнь игрушек. Он попятился прочь, на расшатанной ступеньке споткнулся и, ободравшись, то ли сбежал, то ли слетел на землю. "Нет, все, домой – и выспасться, выспаться получше! Только бы эта жуть не привиделась!.."

Из века в век кочующие строфы.

Далеко за полночь под окном его спальни затрещали кусты: Филипп, как матерый лось, пер напролом, таща на буксире своего смертного дружка. Акустика снаружи была ну просто изумительная!

– Ты не должен так много пить! – заплетающимся языком увещевал цыгана неизвестный приятель. – Не жалеешь себя, так пожалей меня! Ф-филя, да куда тебя несет, блин?!

– Опа! – Зазвенело стекло. – Да, Джек, ты как всегда прав, – сказал Филипп на диво трезвым голосом. – Теперь мне влетит.

– С-слушай, – вздох с отфыркиваниями, – так зачем ты к какой-то там матери столько пьешь, а?

– Понимаешь ли, дорогой... Когда я в городе, мне скучно, поэтому я пью. А когда я здесь, то делаю больно ему, и от этого со всех ног бегу в город.

– Что ты гонишь? Ну кому ты сделаешь больно!? Пос-смотри на свои честные глаза. Ну? Ну кому?

– Ну... ты знаешь, кому. – Шепотом. – Ему.

"Начались откровенные излияния, – подумал Отон, – фонтан истин, потому что все затычки выбиты алкоголем. Не желаю я это слышать, а желаю я спать, чего мне здесь точно не дадут..."

Он решительно встал, натянул халат и покинул комнату.

"Вот так. Теперь хоть внутрь залезьте, хоть до утра сидите!"

В библиотеке, куда его вполне логично потянуло, царил тихий уют, горела настольная лампа; там Эрнё просматривал какие-то бумаги, и через его плечо молодому человеку был виден краешек листа, исчерченного загадочными диаграммами.

– Приветствую, – сказал Эрнё, не оборачиваясь. – Клара заходила днем?

– Да, – подтвердил Отон, и горячая волна смущения обожгла его лицо, словно молодого человека изобличили в чем-то нехорошем.

– Она хорошая девушка, – рассеянно заметил вампир. – Не обижайте ее, Бендик.

– Ни в коем случае, – смиренно сказал Отон. – Она просто поинтересовалась, какой у меня резус.

Собственно, он не надеялся на разъяснения, поэтому ответ Эрнё застал его врасплох.

– Видите ли, Отон, – отодвинув от себя зашелестевшие листки, мейстер расслабленно откинулся на спинку кресла, – достоверно известно, что вампиром может стать только человек с отрицательным резус-фактором. Анатомия и физиология вампира – вот чем интересуется Клара Хоффмайер, и вам придется с этим смирится, если девушка действительно вам нравится.

Отона передернуло.

– Вы бы знали, как вы сейчас циничны!

– Я с облегчением забываю о морали в том случае, если мораль ведет ко лжи и путанице в человеческом сердце.

– То есть, при наличии вопросов с моей стороны, вы обещаете удовлетворить мое любопытство?

Мейстер предостерегающе постучал ногтем по полированной крышке стола.

– Не любопытство, Бендик, а насущную потребность!

– Ну хорошо... Скажите, кто такие апостолы?

Эрнё улыбнулся.

– Ничего мистического. Если коротко, апостолом мы называем человека, ставшего спутником вампира. Некоторые из нас тоже были прежде такими людьми. Апостол повсюду сопровождает вампира, изучает его, оказывает помощь, иногда кормит... впрочем, последнее зависит от степени близости между ними. Отличие спутников от обычной, простите, пищи, в том, что они эмоционально преданы нам. Они добровольно избрали себе такую судьбу.

– Но... апостолы, розы, мессия! Для чего эти аллюзии на христианство?!

– Похоже на богохульство, не так ли? – отрывисто сказал мейстер, поднимаясь. – Не отрицайте, вас задели за живое именно эти сравнения. По общераспространенным понятиям уже само наше появление является кощунством, посягательством на божественные устои, так что с того? Мы тоже созданы Природой. Оказалось, что, невзирая на бессмертие, мы способны сохранять человечность, в отличие от вас, с каждым шагом все больше удаляющихся от нее. Душу человечества веками подтачивал червь неудовлетворенности и беспомощности, и человек предпочел терпеть этого червя в угоду прогрессу. Нас это не устраивало. Наплевав на прогресс, мораль, религию, мы избавились от проблем, смущающих смертные умы.

– Да, но заодно с червем вы выдрали с корнем и свою бессмертную душу! торопливо и громко заговорил возмущенный Отон. – Вы трусливо отказались от всей полноты опыта, накопленного людьми. Это только справедливо, что вас почитали за изгоев!

– Вы ошибаетесь, Отон, – спокойно, сожалеюще отозвался Эрнё. – Мы и есть бессмертная душа, пусть еще не совершенная, но уже обогащенная упомянутым опытом и ждущая причащения от Духа. – Глаза его в полумраке комнаты наполнились синим сумрачным огнем, и юноша невольно отшатнулся. – Не бойтесь, я не ем гостей. И никогда не причинял боли тем, чья кровь шла на поддержание моей жизни. Успокойтесь, присядьте. Я расскажу вам о поверье, существующем в Ильзенге.

Он подошел вплотную, принуждая смертного опуститься на скамью перед незажженным камином, и даже сквозь одежду Бендик почувствовал жар, исходящий от руки вампира. Что-то было в этом нереальное, но что – он не успел разобраться, Эрнё уже приступил к рассказу:

– Земля Ильзенге всегда рождала странные мысли и образы, даже материальный мир здесь замысловат и причудлив. Возможно, эта особенность заставляла людей выдумывать в применении к ней нечто чудесное, вплоть до идеи, что Ильзенге приютила в свое время кого-то из апостолов Иисуса. Тем не менее здешние места могут похвастаться биографией только одного знаменитого человека, – известного в свое время, конечно, поскольку сейчас он интересен разве что историкам.

Эрнё развернулся к книжным полкам и, роясь в книгах, приглушенно продолжил:

– Дело было в шестнадцатом веке, человек, о котором я говорю, Дьёрдь Дубец, славился своей недюжинной эрудицией, а также в совершенстве изучил римское право и латынь, поэтому его приглашали в разные комитаты на должность нотария. Он привык проводить месяцы в постоянных разъездах, следить за судопроизводством в седриях и вести протоколы заседаний. Хотя за его работу платили пустяк, его устраивала такая жизнь... впрочем, Дубец был холост. В Ильзенге он побывал всего единожды – заехал сюда по дороге в Мохач, потому что его грозила захлестнуть ночь. Утром наш Дьёрдь мелкой монетой заплатил за ночлег и ускакал как ни в чем не бывало, но хозяйка, прибирая постель, наткнулась на клочок исписанной бумаги, оставшийся после гостя. Будучи неграмотной, она отнесла бумагу священнику, и содержание обрывка так поразило последнего, что он сохранил текст в местной церкви. Вот, кстати, и копия...

Мейстер довольно бесцеремонно выдрал из второго ряда книг засаленный том, который сам раскрылся примерно посередине.

– Это были стихи на венгерском, – пояснил Эрнё для Отона. – Содержание примерно такое: когда на обрывистом берегу хлебосольной реки цветы будут все разом разбужены и раскроют свои венчики, сверху снизойдут великая надежда и великая мощь. Алая роза благосклонно улыбнется чайной, бордовая – сольется в поцелуе с охряной... и так далее, всего в поэме перечисляются девять роз: алая, чайная, бордовая, охряная, черная, белая, пепельная, розовая и последняя, цвет которой не назван. Из поэмы можно уяснить, что восемь роз расцветут для жизни, а последняя – для гибели, которую ей принесет нож садовника. А в самом конце говорится, что все розы должны распуститься к приходу мессии, благодаря чему текст и нашел горячего почитателя в лице местного каноника. Ну, что вы об этом скажете? – лукаво обратился Эрнё к юноше. Отон передернул плечами.

– Пока что похоже на сказку.

– Это лишь середина истории. Веком позже в Ильзенге поселился на покой пожилой аристократ, всю свою молодость сражавшийся с турецкой заразой. Ради удобства повествования назовем его вице-ишпаном. Книга, лежащая у меня на коленях, принадлежала ему. Это хроника нашего комитата, преподнесенная вице-ишпану местным священником – другим, потому что первый благополучно почил в бозе на пятьдесят лет ранее. В возрасте покойного каноника знатный венгр, потерявший вкус к вину и тягу к женщинам, перелистывая ради развлечения богоугодную книжку, случайно наткнулся на поэму и малость тронулся умом. Он прочно уверился в пророческом характере стихов, а себя отождествил с садовником, готовящим сад к приходу Спасителя. Конец его жизни был омрачен частыми визитами кредиторов – на разбивку розового сада тратились крупные суммы, и аристократ здорово залез в долги. Тем не менее начинание его процветало, благоухало и приносило вице-ишпану удовлетворение – что в преклонном возрасте заменяет человеку здоровье. А потом настал так называемый "черный год". Помещик насчитал семь казней ильзенгейских, вполне в духе Ветхого Завета, который он перетолковывал по своему разумению: морозы, поднятие Дуная (тогда берег был ниже, чем теперь), нашествие прожорливых насекомых, мучнистая роса, стадо коров, неизвестно как забредших в господский сад, далее – ураган, поломавший то, что еще уцелело; ко всем этим бедам прибавьте угрозы въедливых кредиторов – и вы поймете, почему старый венгр лежал при смерти.

Он не вставал с кровати, хотя недомогание его было чисто душевного характера. Слуги, желая порадовать хозяина, сообщили ему, что у крыльца распустилась одна упрямая роза, но могло ли это ободрить умирающего, когда дело его жизни целиком обратилось в руины?

И вот, как повествует легенда, во сне ему явился ангел с огненным мечом и сказал: "Господь покарал тебя за гордыню, так как время для цветения не настало. Ты заслужил единственную розу, и милостивый Господь оставил ее тебе. Смирись же!"

Вице-ишпан проснулся на рассвете и почувствовал, что в силах самостоятельно сойти с постели. Туманным росистым утром он сошел с крыльца, и аромат цветка вел его к цели, как вдруг он заметил незнакомого человека, который стоял к нему спиною и мочился на драгоценный розовый куст. Разгневанный венгр выхватил саблю...

Дверь с грохотом распахнулась, пропуская Филиппа. Мейстер, осекшись, вскинул удивленные глаза, и улыбка слетела с его презрительно искривившихся губ.

– Что тебе нужно?

Цыган молчал. Эрнё кошачьим, бесшумным шагом обошел его кругом, внимательно вглядываясь в бессмысленные черты вампира. Филипп, неразборчиво мыча, потянулся к нему рукой со скрюченными пальцами.

– Что? – в голосе мейстера зазвучали злые нотки. – Я ведь просил сегодня меня не беспокоить!

Филипп, качнувшись, энергично отмахнулся ладонью от света лампы.

– Болван Граховски! – громко произнес Эрнё. – Спать, иди спать, Филипп.

Цыган вместо ответа начал медленно клониться вперед.

– Аааа! – вырвалось из его разинутого рта, он ладонями впился в плечи Эрнё, вжимая мейстера в книжную полку, кудлатой головой приникая к открытому беззащитному горлу. Эрнё коротко, болезненно охнул. Отон вскочил в испуге. Оттаскивать вампира? Или звать на помощь? Но глаза мейстера отыскали его, заставили замереть на месте; в них смешались горькая ирония, упоение и стыд.

– Идите, – прошептал мейстер одними губами, однако Отон понял и незамедлительно оставил их наедине.

Ложь внутри лжи.

Отон очнулся в своей комнате со странным ощущением: ему приснилась сущая нелепица, переплетение кошмара и гротеска. Сначала Рахиль Нимани-Вардьяш укусила его в сгиб локтя, и, вследствие ужаса, этот сон сменился другим: в доме умирали хозяева, а виновником всего был игрушечный арбалетчик, пускавший опасные отравленные стрелы. Отон разыскал игрушку в самой дальней и темной комнате, однако из других дверей напротив появились Клара с Глигором, и Клара бросилась на него с ножом, будто бы это он был убийцей. Арбалетчик не преминул выстрелить, но, к счастью Бендика, промахнулся, упал на пол и разбился. На этом нелепая греза не закончилась: в следующей картине Отон, умиротворенный, паковал вещи в библиотеке, когда с внезапным сухим и жутким треском стрела, навылет пробившая стену, вонзилась возле самой его головы. Он подскочил как ужаленный и проснулся.

Комната еще утопала в полумраке, но снаружи все заполонило призрачное сияние рассвета. Белые полупрозрачные шторы над окном, раздуваемые бризом, слабо и беззвучно колыхались, пузырились и опадали снова. Безмолвие нарушали только птицы, чей слабый и робкий щебет доносился со стороны Дуная, из неширокой полосы деревьев и кустарника, окаймлявшего край речного обрыва.

Просидев немало времени неподвижно, так как память услужливо подсунула ему события этой ночи, нуждавшиеся в осмыслении, Отон вдруг поежился, осознал, что замерз, зевнул и босиком лениво прошлепал к окну. Раздвинув шторы, он был несколько ошарашен видом сгорбленной спины неизвестного, торчавшего перед входом. Восклицание, вырвавшееся у него непроизвольно, было слишком слабым, чтобы привлечь внимание, и Отон после первого шока весь обратился в зрение и слух.

Человек – если то был смертный, – стоял к нему вполоборота и пристально разглядывал едва распустившуюся розу около крыльца. Отон по аналогии вспомнил неоконченный рассказ Эрнё, и два смутно схожих взгляда, две картины наложились одна на другую в его сознании. На первой – верхушки кустов и деревьев чистыми золотыми мазками свободно парили в переполнявшей пейзаж прозрачности, на второй – влажный багровый рассвет дряхлого романтизма не позволял разглядеть подробностей, однако и фигура, и очертания местности давали понять, что мир в общем-то мало изменился за годы, разделившие оба события, – или это сами события нисколько не менялись?

Неизвестный глазел несколько мгновений, затем протянул руку к белому бутону и щелчком сбил его на землю. Потрясенный, Отон высунулся наружу почти наполовину и открыл рот для сердитого окрика... но сад оказался таинственно пуст и яркой глянцевой картинкой висел где-то вдали, в изогнутой паутине из белых нитей. Птичий гам накрыл Бендика с головой, оглушил и увлек в зеленую илистую глубину... Отон захлебнулся волной и отчаянно рванулся к поверхности, находившейся где-то сбоку и наверху. Он барахтался изо всех сил, но легкие его по-прежнему втягивали одну воду. "Почему я не всплываю?" – мелькнула в его сознании последняя мысль, прежде чем он, истощившись, прекратил всякое сопротивление...

– Ну-ка, рассказывайте, что вы искали на дне Дуная? Тихо! Лежите, не дергайтесь! Я вам не враг, скорее, наоборот, если уж вытащил вас из реки и привел в сознание.

– Кто..? – сдавленно прошептал Отон и надсадно закашлялся.

– Апостол, – человек, спасший ему жизнь, сдержанно улыбнулся. – Каково вам, бедняга? Вы в состоянии объяснить, что произошло?

Сил Отона хватило лишь на то, чтобы помотать головой. В груди что-то ныло и хрипело при каждом вдохе и выдохе.

– Неужели вам лавры Лорелеи не дают покоя? – продолжал допытываться незнакомый апостол. И, в ответ на недоумевающий взгляд юноши, пояснил:

– Я имею в виду, вы сами туда сиганули или вам помогли?

– Не знаю... – Отон с трудом приподнялся на локтях, и апостол поспешно поддержал его за плечи. – Я кого-то видел... у крыльца, а потом... потом все.

Его спаситель, потирая лоб, задумался.

– Мда, не густо. С тем же успехом можно списать все на повреждение вашей психики.

– Я что, истеричка какая-нибудь? – возмущение помогло Отону подняться на ноги самостоятельно, хотя его и пошатывало. – И вообще, кто вы такой?

– Я же сказал, апостол. Меня зовут Эрик Мелиодис.

– Очень приятно, – не без сарказма ответил Отон и вдруг запнулся. Погодите... неужели?..

– Да, верно, – собеседник устало вздохнул, – тот самый Мелиодис. Можете с нынешнего дня хвастаться, что канцлер делал вам искусственное дыхание.

Они стояли друг напротив друга на нагретом июньскими лучами песке, словно молодость и зрелость, – похожие так, как бывают похожи идеальные ученик и учитель. Молодой человек с новым интересом разглядывал политика, не раз мелькавшего в передачах новостей: канцлер был невысок, плотен, с коротким ежиком волос на голове и этой знаменитой серьгой в левом ухе. Для своих сорока с лишком он выглядит весьма моложаво, отметил юноша, даже чуточку женственно; только глубокие морщины, бегущие от крыльев носа к уголкам маленького рта, выдавали его истинный возраст.

Мелиодис первым прервал молчание:

– Думаю, вам все же надо лечь в постель, хотя бы до вечера. Давайте-ка взбираться наверх.

Отон вернулся к занимавшей его теме, едва они одолели обрыв и очутились на его гребне, откуда двумя часами ранее юноша слышал голоса утренних птиц. Сирень закипала среди листвы, подобно фиолетовой пене; запыхавшись, они остановились передохнуть у ствола упавшей липы.

– Похоже, что апостолом может стать человек любой профессии, – начал юноша.

– Да, если он идет на это добровольно, – подхватил канцлер и долго раздумывал, прежде чем продолжить:

– Вы когда-нибудь слыхали о теории всемирного заговора?

Отон помотал головой.

– В научных кругах и политических сферах ее называют не иначе, как теорией параноиков, но не опровергают – она весьма удобна, а зачастую и полезна. Говорится о том, что власть находится в руках немногочисленной кучки людей... ну, или существ... управляющих жизнью как толпы, так и отдельно взятого обывателя. Эту ложу, секретнейшую из секретных, как только не именовали. Но суть не в этом, – канцлер достал из кармана портсигар и протянул Отону. Курите? Нет? В таком случае простите мне эту слабость... – Мелиодис энергично затянулся, окутавшись клубами сизого дыма. – Я столкнулся с первым вампиром в гей-клубе, тридцать лет назад, – на губах говорившего появилась мечтательная улыбка. – Первый вампир это как первая любовь, Бендик... Сейчас мне за сорок, я знаю многих, подчас долгие годы, но... Как бы вам объяснить, черт побери? взгляд канцлера, сделавшийся неприятно цепким и пронзительным, уперся Отону в лицо. – Вы согласны с тем, что вампиры представляют своего рода оккультную ложу?

Бендик-младший поколебался.

– Пожалуй... да, я могу с этим согласиться.

– Я располагаю неопровержимыми свидетельствами, – сказал его собеседник, снова блуждая глазами в далеких эмпиреях, – что в новое время половину членов подобных лож составляли именно вампиры. Но и это не главное. Главное, что в двадцатом столетии посвященных в эту тайну стало больше, и они образовали ложу при ложе, или ложу внутри ложи...

Канцлер продолжал говорить, но слух на короткий срок отказал Отону, так как именно сейчас его угораздило прислушаться к своей душе, – и его повлекло, буквально силком затащило в темное, сладкое и душное пространство, в свернутую клубком пустоту, которая терпеливо дожидалась своего часа внутри сызмальства знакомого тела. Там не было ничего, кроме кругами расходящейся фразы, странно исказившейся: "ложь рядом с ложью, ложь внутри лжи..." Секунда раздробилась на части, вызвав чувство затянувшегося падения, – Отон встрепенулся.

– ...итак, основная цель апостолов – защита вампирского рода. Мы используем различные подходы, но, как вам известно, лучшая зашита – это всегда нападение... Отон, вы меня хорошо понимаете?

Молодой человек виновато взглянул на канцлера.

– Кажется, я задремал на ходу.

– Вы грезили? О чем? – Эрик забавно вздернул брови и засмеялся; не мог не улыбнуться и Отон.

– Идите спать. Завтра мы продолжим наше знакомство.

Подходя к дому, Бендик-младший безотчетно поднял глаза в безоблачно голубое небо, сулящее еще один приятный день, и взгляд его вместе с сердечным спазмом перескочил от конька крыши к мансардному окну на самой верхотуре: ему привиделось бледное лицо Жюли, глядящее вниз в немом созерцании.

Память и кровь.

– Девочка до своего взросления точно не знает, что такое пол и что такое смерть, – говорила Клара Хоффмайер, сидя рядом с Отоном на краю обрыва, – и поэтому она бессмертна и беспола. Но, едва у нее начинаются первые кровотечения, она теряет свою уникальность и вступает в порочный круг, играя роли, определенные ей судьбой. Тем не менее, кровь – основа нашей религии. Бог заложен в самой физиологии женщины, она носит его в себе, чувствует, как каждый месяц он умирает и как рождается вновь. Странно и болезненно ощущать, как что-то корчится и угасает внутри тебя, – Клара вздохнула, глядя вдаль; Отон, наблюдая за переменами в ее лице, не мог разобрать, ветерок это или солнечный луч треплет ее бронзовые волосы.

– Девочка именно в эти дни держит в ладонях смерть, но она же отчетливо различает последующее возрождение. Каждая женщина могла бы стать сосудом для непорочного зачатия, каждая женщина переживает его в миниатюре несметное количество раз. В том-то и прелесть, Отон, что дева Мария была ничуть не выше нас, она была обыкновенной!

– По вашей теории, – заговорил Отон чуточку смущенно, ему было легко с Кларой, но тема все-таки довольно щекотливая, – по вашей теории, положим, Рахиль изначально бессмертна и беспола?

– Да! – с жаром подтвердила девушка, поднимаясь на ноги. – Рахиль и Эрнё не успели толком побыть людьми, не сумели растратить свою человечность.

– И она превратилась во что-то еще, – добавил Бендик задумчиво.

– Но не перестала быть человечностью, – просто закончила Клара.

– Сегодня день рождения Филиппа, – сообщила она ему, пятясь по тропинке и нежно, но слегка укоризненно улыбаясь Отону в лицо. – Приглашаются все, а вы опять не выспались из-за меня.

– Наше с вами взаимопонимание, Клара, – живо возразил он, поигрывая сорванной на ходу веткой, – для меня куда важнее сна!

– Сумасброд! – она засмеялась.

– Нет, честное слово! Вы даже представить себе не можете, насколько сильно я ценю ваше доверие...

И вот опять у нее эта сумрачная тень во взгляде, огорчился Отон. Она повернулась спиной к нему и пошла нормально. Юноша прибавил шагу, чтобы идти с нею вровень.

– Спасибо, но вы мне льстите... – Пауза. – Эрику вы понравились.

– Вот как? – Отон гадал, что подразумевала Клара, задело ли ее их скоропалительное знакомство с канцлером или ей хотелось уйти в сторону от зыбкой темы. – А этому... грубияну в куртке?

– Что? – она удивленно посмотрела на него. – Вы мне не рассказывали.

– Ну... – Отон изложил, довольный собственным наитием. – Он еще курил такие гнусные папироски. Кажется, его разочаровала встреча со мной.

– Боюсь, вы столкнулись с Томасом Глаукером, – вздохнула девушка.

Томас Глаукер, историк, профессор с громким именем, известный медиевист, обедал как-то в аэропорту, ожидая своего рейса. Профессору предстояло читать курс лекций в Пражском университете. Не в его привычках было глазеть по сторонам, когда он поглощен процессом поглощения пищи, – простите за каламбур, но профессор любит каламбуры. Тем не менее он не мог не обратить внимания на странную троицу ожидающих пассажиров, из которых один периодически поглядывал на почтенного медиевиста и горячо втирал что-то остальным двоим. Профессор неестественно быстро разделался с обедом и, расплатившись, вышел. Усевшись в зале ожидания и радуясь, что удачно провел бандитов, он вытащил из кармана пальто гранки своей новой научной статьи и едва углубился в работу, как тут же голос, незнакомый, но всколыхнувший в памяти профессора некие потаенные глубины, произнес над ухом:

– Том, старина, какая приятная встреча! После стольких-то лет!..

Испуганно вскинув глаза, Томас Глаукер узрел громоздящееся над ним произведение искусства, но, скорее, не античного, а абсолютно варварского образца. Произведение улыбалось всеми тридцатью двумя белоснежными зубами, сверкало черными глазами и вообще вело себя чересчур дружелюбно и запанибратски. Профессор поспешил высвободить свою руку, зажатую в смуглой лапище гостя, и ответил как можно достойней и сдержанней:

– Простите, друг мой, похоже, вы обознались. Я не встречал вас прежде.

Смуглый гигант озадаченно взъерошил шевелюру на затылке и спросил:

– Так разве вас не Том зовут?

– Томас Глаукер, правильно, – нехотя признал профессор, – но в мире есть масса других Томов. Я вас никогда в глаза не видел, уж поверьте.

Компаньон смуглого, по контрасту хрупкий и миловидный, приблизился к эпицентру спора.

– Вы – известный историк, не так ли? – вежливым тихим голосом уточнил он. – Филипп, – жест в сторону гиганта, – утверждает, что встречался с вами что-то около четырнадцати лет назад.

– Больше того, вы спасли мне жизнь! – воскликнул черноглазый Филипп, экспрессивно разводя руками. – Вспомните: Нью-Йорк, канализационный люк, где вы меня сторожили! Я на прощание велел вам сходить в церковь, так как вы согрешили против Господа, спасая мою шкуру.

И опять что-то взбуновалось в душе профессора при этих словах, но он отнес симптомы на счет плохой кормежки и опасения за свою жизнь; профессор – человек мнительный.

– Помилуйте, – заявил он, – я никогда в жизни не бывал в Нью-Йорке!

И он победно поглядел на гиганта, совершенно ошарашенного подобным поворотом событий, однако при виде раздраженного Филиппа пожалел о собственных недостойных чувствах.

– Вы что, господин профессор, издеваться вздумали?! – прогремел черноглазый на весь зал, руки его непроизвольно сжались в кулаки, и ехидный голос в голове у профессора произнес: "Оля-ля!"

Вжавшись в кресло, он обратил молящий взгляд на второго в этом странном дуэте.

– Ну хоть вы мне поверьте! Какой мне смысл лгать?

Подросток положил руку на рукав Филиппова пальто, отчего тот подрастерял часть своего темперамента, и сказал примирительно:

– Я верю вам, господин Глаукер. Но я доверяю и Филиппу. Если вы согласитесь на небольшую проверку, которая выявит вашу истинную правоту, мы вас больше не побеспокоим, – ярко-синие глаза заглянули, казалось, на самое дно серых профессорских, после чего на профессора снизошло загадочное успокоение. – Итак, вы согласны? – прошелестело у Глаукера в ушах.

Он нерешительно кивнул, и перед ним, не давая времени на раздумья, очутился последний персонаж из этого трио: бледный зеленоглазый парень, чьи взлохмаченные космы в свете электрических ламп отливали морской тиной. В его зрачках профессор превратился в утопленника, потерял себя, а потом снова нашел, но его драгоценное "я" разрывали вдоль и поперек потоки пустоты, пересечь которые не получалось. Парень, достигший великанских размеров за время плавания профессора по волнам трех океанов, сомкнул ладони, из которых Томас Глаукер в последний миг рыбкой выскользнул; тогда преследователь взял в пучок скрученные из забытого прошлого меридианы и параллели, потянул их на себя... и профессор вновь целым и невредимым сидел в кресле, на левой стороне обширного зала ожидания, а вокруг неподвижной стеной стояли эти трое, и лица у них были довольно обескураженные. Ровным счетом ни черта не понимая, профессор рискнул заговорить, понадеявшись, что спор разрешился в его пользу:

– Ну-с, молодые люди, вы получили то, чего хотели? Простите, меня ждет моя работа, – и сделал движение, чтобы поднять упавшие гранки.