355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ким Васин » Сабля атамана
Рассказы
(пер. с марийского)
» Текст книги (страница 6)
Сабля атамана Рассказы (пер. с марийского)
  • Текст добавлен: 30 марта 2017, 14:00

Текст книги "Сабля атамана
Рассказы
(пер. с марийского)
"


Автор книги: Ким Васин


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Эка, обманул-то как, – говорил расстроенный пастух, – а ведь такой ученый да ласковый…

* * *

Ну и быстрый же конь у Келая! Не конь, а ветер. Он несется вперед, только пыль летит из-под копыт. Ровная ли дорога, чаща, или речка, или гора – ничто не останавливает его стремительного бега. Но Келаю этого мало, он еще подхлестывает скакуна ременной плеткой:

– Но, но, лошадка! Но, гривастая!

Замечательный конь у Келая! Его черная шерсть блестит и лоснится, грива спадает волной, на копытах серебряные подковы – наверное, во всем мире нет такого второго коня! Келай скачет и громко поет, как пели вчера в лесу комсомольцы.

Он играет в войну.

Со своего коня смелый красноармеец Келай зорким глазом осматривает деревенскую улицу.

Впереди, шагах в десяти – пятнадцати, ярко-голубая резная загородка палисадника перед крепкой высокой избой Харитона Эшбулатова. Наличники на окнах тоже резные и выкрашены такой же голубой краской, а покрыта изба красной железной крышей.

Отец Келая поселился в этой деревне недавно, всего полтора года назад, но Харитона Келай знает хорошо. Харитон – первый богач в деревне, его все знают. Еще в прошлом году он разгуливал по деревне, выпятив грудь вперед, в богатом оборчатом кафтане из дорогого черного сукна.

А теперь Харитон показывается на людях, накинув на плечи дырявый, ветхий кафтанишко, и ковыляет сгорбившись. Посмотришь со стороны – даже жалко старика. «Почему он так плохо одевается, – удивляется Келай, – когда у него разной одежды больше, чем у кого другого в деревне?» Ведь говорил же отец, что у Харитона полны амбары добра. А еще, это уж Келай собственными глазами видел, когда в деревню приехал старший сын Харитона Каврий, то привез с собой всякого добра три воза.

Каврий-то раньше жил в большом городе, там он был большим начальником – аблакатом, как говорят в деревне.

– Вон там живут богатеи аблакаты, – сказал Келай. – А может, это вовсе не аблакаты, а самые настоящие беляки, с длинными усами и золотыми погонами?

На одном плакате, который отец принес вчера из Совета, Келай как раз видел такого беляка. Правда, у Каврия нет золотых погон, ну так что ж?! Ведь это игра.

– В этом доме живет не Каврий, а белый генерал с усами и золотыми погонами. – С этими словами отважный красный конник Келай выхватил из ножен саблю, взмахнул ею над головой и пришпорил коня. – Ура-а! В атаку-у!

Конь взвился на дыбы и, словно крылатый, полетел вперед.

Эх, взглянул бы кто-нибудь сейчас на Келая со стороны! Наверное, любой бы лопнул от зависти.

Только не всякий разглядит в кленовой палочке, на которой скачет Келай, лихого коня, в белой оструганной лучинке – острую саблю, в зеленом лопухе – шлем-буденновку, но для Келая нет лучше коня, и сабля настоящая, и шлем, как у того красноармейца, которого видели они с отцом на плакате на дверях Совета.

Резво скачет конь, сверкает сабля. Келай подскочил к голубой ограде и вдруг остановился, взглянув в раскрытое окно.

Келай никогда не был в доме Харитона, и комната, видная через раскрытое настежь окно, поразила его. Прямо против окна на стене, оклеенной желтой бумагой, висели большие черные часы с красивыми красными цветами, то ли из бумаги, то ли еще из чего, а под часами, разинув широкую пасть, сверкала граммофонная труба.

Но даже не граммофон поразил мальчика, а то, что под часами стоял шкаф со стеклянными дверцами, полным-полнехонек разных книг, толстых, как кирпичи, тонких, как блины, пестрых, черных, золотых. На столе возле окна тоже лежали книги.

«Ой, сколько много книг! – удивился Келай. – Куда ни глянешь – везде книги… Хоть бы одну в руках подержать…».

Одна раскрытая книга лежала прямо на окне.

Келай знал, что нехорошо заглядывать в чужие окна, но книга притягивала его к себе как магнит, и он не выдержал. Оглянувшись вокруг, он поставил ногу на перекладину ограды, ухватился руками за две соседние балясины, подтянулся и вытянул шею, стараясь заглянуть в окно.

В это время кто-то подошел сзади.

– Ты что в окно глазеешь? – послышался скрипучий сердитый голос. – Залезть хочешь?

И, прежде чем Келай успел обернуться, человек больно, словно клещами, схватил его за ухо.

– Ай-ай, больно! – закричал Келай.

– А больно, не воруй, – будто гусак, прошипел человек.

– Пусти! Я не вор! – Келай дернулся и, вырвавшись из цепких пальцев, повернулся к обидчику.

Перед ним стоял Харитон. Старик тоже узнал соседского мальчонку.

– A-а, комиссарыш! По отцовской дорожке идешь. Как папаша, высматриваешь, где бы хапнуть чужое, – хрипел старик.

Келай отбежал в сторону. Ухо горело как в огне и нестерпимо болело. Мальчик схватился за него рукой, и на ладони отпечаталось кровяное пятнышко. На глаза навернулись слезы; он вот-вот готов был заплакать во весь голос.

А Харитон все скрипел, кричал, ругался, так зло и быстро, что нельзя было разобрать ни одного слова.

На шум из окна выглянул круглолицый розовый адвокат Каврий.

– Дражайший папаша, – с мягким упреком сказал он, – зачем ты портишь себе нервы? Во-первых, коммунист никогда не крадет, он просто все отбирает. Он теперь всему хозяин, и, следовательно, по вопросу о том, вор он или не вор, не может быть никакого спора.

Каврий белым платочком осторожно вытер блестящую бритую голову и так же важно и лениво продолжал:

– А во-вторых, обстоятельства… Э-э, как бы это сказать по-марийски… Обстоятельства…

Глянув на примолкшего Харитона и запнувшегося Каврия, Келай вдруг громко крикнул:

– Кулаки вы! Буржуи! Вот вы кто! Погодите только, отец вам покажет!

Он не знал, что может сделать отец Харитону и его мордатому сыну аблакату. Но кто же, кроме отца, вступится за Келая?

Харитон от слов Келая снова разъярился. Он подпрыгнул, как будто ему сунули в штаны пук крапивы, и принялся ругаться быстрее прежнего. А Каврий скривил губы, сморщился и громко проговорил:

– Ну, это ты, молодой человек, хватил через край. Слово «буржуй», как бы тебе сказать, в данном случае совсем не подходит…

– А если как раз подходит? – послышался вдруг спокойный негромкий голос.

Келай обернулся и увидел комиссара Андрея Петровича. Никто и не заметил, как он подошел.

Комиссар, строго глядя на Каврия, сказал:

– Если уж говорить правду, каждый мальчишка в деревне знает, какие вы богатеи.

– Гражданин комиссар, ну какой же отец богатей? – улыбаясь и показывая на Харитона, одетого в какую-то рвань, сразу заискивающе заговорил Каврий. – А я тем более настоящий пролетарий, живущий умственным трудом. О своих занятиях я могу вам предъявить соответствующие документы.

– Документы найдешь, недаром ты адвокат, – отмахнулся Андрей Петрович. – Но шила в мешке не утаишь. Всем известно, что твой отец самый богатый мужик в деревне.

– Ах, вы поминаете прошлое!.. Но ведь в жизни, как говорит философ, все течет и изменяется. Когда-то, лет пять тому назад, у отца действительно было крепкое хозяйство. А ныне он классический пролетарий.

– Уж очень быстро вы стали пролетариями, – усмехнулся комиссар, – а повадка у вас старая: видите, что сделали с ребенком? Звери, настоящие звери!

Каврий покраснел словно вареный рак, а Харитон бочком-бочком засеменил к калитке.

– Добром с вами разговаривать – толку не будет, – сказал Андрей Петрович и, повернувшись к Келаю, погладил его по голове. – А ты не вешай головы. Уж если плакать, то пусть плачут враги, а не мы. Проводи-ка меня лучше к отцу.

Келай вымазанной в крови ладонью вытер слезы и без боязни взглянул на окно с голубыми наличниками. Там уже висела задернутая белая шторка.

* * *

Дом, в котором жили Келай с отцом и матерью, стоял на конце деревни, в глухом переулочке, спускавшемся к речке. Ветхий, покосившийся, он напоминал старое, брошенное воронье гнездо. Солома, которой он был покрыт, стала грязно-серой, как дорожная пыль, и местами, прогнив, осела. По черным, закопченным стенам не трудно было догадаться, что изба переделана из бани. Так оно и было в самом деле. Когда Васлий перебрался в эту деревню, он купил старую баньку и поселился в ней.

Избушка производила жалкое впечатление. А Келаю она нравилась: ни один дом в деревне не стоял так близко к речке и ничей двор не окружали такие густые заросли шиповника, в которых можно заплутаться, как в настоящем лесу.

Но комиссар, взглянув на избушку пастуха, только грустно покачал головой. Келай, увидев, что его дом не понравился комиссару, опустил голову.

– Ничего, не горюй, – ласково сказал комиссар, – придет время, построим вам новый дом, прекрасный и светлый, как дворец.

– Как у Харитона? – спросил робко Келай.

– Еще лучше, – улыбнулся комиссар.

Келай в ответ тоже улыбнулся, подумав: «Ну и шутник же комиссар! Кто же станет нам строить новый дом, когда у отца денег нет?»

В это время Васлий увидел в окно комиссара и вышел из двери навстречу гостю.

– Андрей Петрович, товарищ комиссар! – радостно воскликнул Васлий. – Дождался я тебя все-таки. Спасибо, что пришел.

– Да я давно собирался заглянуть к тебе, – ответил комиссар, крепко пожимая руку пастуху, – все времени не было. Сам знаешь, работы по горло. А сегодня наконец выбрался. Меня к дому сынишка твой проводил. Бойкий он у тебя.

Только теперь Васлий заметил кровь на ухе сына:

– Что случилось? Подрался с кем?

Келай, почти забывший про свое разодранное ухо, вдруг снова почувствовал боль и, всхлипывая, начал рассказывать, как все было.

– Проклятые! – выругался отец. – Чувствуют свою близкую погибель, так готовы даже на ребенке зло сорвать!

Услышав возмущенный возглас мужа, из дома во двор выбежала мать Келая.

Она бросилась к сыну и, отирая кровь с уха сына, запричитала:

– Чтоб им сдохнуть, проклятому племени! Мальчонку средь бела дня изувечили! Говорила ведь я: худо будет. Погоди, и до тебя доберутся, Васлий!

Старый пастух нахмурился:

– Знаю, злы они на меня, за каждым шагом следят. Но что же мне из-за этого голову перед ними склонить? А ты, Марпа, попусту не реви, слезами горю не поможешь. Встречай-ка лучше гостя, – и, повернувшись к Андрею Петровичу, спросил: – Ты, чай, проголодался, пока по деревням бродил?

– Врать не стану, проголодался…

За столом Келай сел на свое любимое место – в углу возле окна; Андрея Петровича пастух усадил на единственный в избе стул.

– Эк, калтак![19]19
  Калтак – возглас, выражающий сожаление.


[Закрыть]
– сокрушенно приговаривала Марпа, наливая из чугуна в большую деревянную миску жидкие зеленые щи. – Угощенье-то у нас никудышное, даже стыдно гостя за стол сажать: мяса нет, крупы нет, ладно вот картошки накопали и варим с крапивой.

– Да, угощенье у нас, Петрович, неважное, так что не обессудь, – подмигнул Васлий. – Кочкай, комиссар, «наша марийская вера такой: кочкать надо»[20]20
  Кочкай – от марийского «кочкаш» – есть, кушать. Эта фраза из одной марийской пьесы периода гражданской войны, ставшая народной поговоркой.


[Закрыть]
.

Впрочем, извинялся он зря: Андрей Петрович зачерпнул ложку горячей похлебки и сказал:

– По нынешним временам, Васлий Ямбулатович, и такой обед подай господи. Мы-то хоть такую похлебку хлебаем, а в Петрограде и Москве рабочим дают по осьмушке хлеба на день – и все. Да не только в Питере и Москве, по всей России рабочие голодают.

– И откуда ты всегда все знаешь? Небось от приезжих слыхал?

– И от приезжих, а больше узнаю из газет и книг. Прочитаешь газету или какую хорошую книгу – и весь мир перед тобой как на ладони.

– Счастливый человек, который знает грамоту, – с завистью вздохнул старый пастух. – Умел бы я грамоте, уж я бы все книги до буковки прочитал… Только кто нас, голопузых, будет учить? Вон Келаю восемь стукнуло, а он тоже, видать, без школы останется. В нашей-то деревне школы отродясь не бывало и в селе, говорят, закрылась…

– Не горюй, друг, – проговорил Андрей Петрович, – к осени обязательно откроем, не останется Келай без школы. Мы и тебя самого грамоте обучим.

– Какой из него грамотей на старости лет… – усмехнулась Марпа.

– Ладно, мать, – отмахнулся Васлий и, глядя прямо в глаза комиссару, серьезно сказал: – Коли правду говоришь насчет ученья, то достань мне, Петрович, самую нужную книгу, чтоб ее, значит, первой прочитать.

Комиссар хитро улыбнулся и вытащил из кармана небольшую книжечку в серой обложке.

– Вот, держи свою самую нужную книгу. Нарочно для тебя прихватил. Я думал, тебя придется уговаривать, чтобы грамоте учиться, а ты сам все понял.

– Чего ж тут понимать? – искренне удивился Васлий. – Такой позор принял я с Каврием из-за своей темноты– всю жизнь буду помнить. Хватит жить слепым, я тоже хочу в книгу глядеть не чужими глазами, а своими.

Келай, забыв о еде, горящими глазенками заглядывал в книгу, которую держал в руках отец. А старый пастух бережно раскрыл книгу, осторожно перевернул одну тонкую страничку, потом другую, и Келай увидел в книге картинки. На одной был нарисован лохматый пес, который задрал голову вверх, загнул кольцом свой мохнатый хвост и как будто лаял. На другой была нарисована баба с ребенком на руках.

А комиссар, водя пальцем по буквам под картинками, медленно читал:

– Ма-ма… Вот видишь, первая буква, как ворота с прогнувшейся перекладиной, это «м», а за ней буква, похожая на шымакш…[21]21
  Шымакш – марийский женский головной убор, имеющий форму треугольника.


[Закрыть]
Если прочесть эти буквы вместе, то получится «м а м а»… А вот эта буква, – продолжал комиссар, показывая на подпись под картинкой, изображавшей собаку, – вроде бы как крендель, это буква «в». «А» и «в»… И получается «ав-ав».

– Ав-ав! – весело залаял Келай по-собачьи.

Васлий нахмурился.

– Ав-ав? – растерянно повторил он. – Что ж, эта книга учит лаять по-собачьи?

Васлий покраснел и протянул руку к книге с таким видом, как будто собирался схватить ее и забросить куда-нибудь с глаз долой, в печку или в угол.

А мать стоит сбоку и улыбается:

– Ну и потешная книга!.. Где только сыскалась такая?

Андрей Петрович, взглянув на обиженное лицо старого пастуха, сразу понял, в чем дело.

– Нет, Марпа-акай, ошибаешься: эта книга – не детское баловство. Самая революционная эта книга, самая нужная для нас: одолеешь ее и все другие прочтешь.

Он раскрыл книгу на другой странице и прочитал:

– «Мы не рабы. Рабы не мы». Видишь, любое слово можно сложить из этих буковок.

Васлий долго смотрел на черные буквы, потом, улыбнувшись, с размаху стукнул кулаком по столу:

– Стой! Дошло! Одну букву к другой – и получается слово! Ну и умен же народ, что выдумали! Давай теперь я сам что-нибудь прочту.

Васлий, подражая комиссару, наставил палец на строчку, но из всех названных Андреем Петровичем букв он узнал только две – «а» и «в». Другие забыл начисто.

– Эх, не упомнил, старый дурак, – выругал сам себя Васлий, почесывая в затылке.

– А ты не торопись. Сразу всего никто не запомнит, будь он хоть семи пядей во лбу, – утешил его Андрей Петрович. – Сегодня две буквы, завтра еще две…

– Э-э, так всех букв до конца жизни не выучишь… А нельзя ли как-нибудь поскорее?

– Коли не терпится, можно и поскорее, – улыбнулся Андрей Петрович. – До зимы одолеем эту книгу, а потом сам будешь читать, и тогда заговорят с тобой книги, обо всем расскажут, многим полезным делам, вещам научат. Ты послушай, какую песню сочинил про книгу один моркинский мариец:

 
О книга, книга,
Все ты можешь!
Людей ты жизни обучаешь,
Глаза слепым ты открываешь…
 

Мы, коммунисты, – продолжал Андрей Петрович, – все время советуемся с умными книгами, и с их помощью на земле новую жизнь построим, и до звезд долетим.

– Ну, уж до звезд… – недоверчиво покачал головой Васлий.

– А как же, на аэроплане. В книгах написано, что возможно это… Может, мы не полетим, а твой сын полетит. Только для этого надо много знать, много учиться, много книг прочесть, и прежде всего вот эту книгу – букварь. И тебе, Васлий, и твоему сыну.

«Будет новая жизнь хорошая, – думает старый пастух. – Дай бог, чтобы все по словам комиссара сбылось…».

Васлий погладил книгу, ласково взглянул на лающего пса: за этой первой, с детскими смешными картинками книгой ему виделись другие книги, много-много непрочитанных книг… И будущая светлая жизнь…

* * *

С тех пор Андрей Петрович стал частенько заходить к старому пастуху в его «баньку». В каждый приход он показывал одну-две новые буквы, из которых складывались все новые и новые слова.

Васлий радовался, как ребенок, каждой новой узнанной букве. Вечером после работы он раскрывал букварь и звал Келая:

– Садись-ка, сынок, вместе почитаем. У тебя ум молодой, крепкий – скорей схватишь, крепче запомнишь, что я позабыл, подскажешь…

А Келай за отцом раз-два букву прочтет– и запомнил. Отец иной раз на другой день смотрит, смотрит на какую-нибудь букву и не узнает. Забыл, и все. Стар стал, память не та. В таких случаях на помощь приходит Келай.

– Да это же «л», – скажет он.

– Ах ты, холера! – воскликнет отец. – Правильно. Как же я позабыл?!

Келаю тоже удивительно: как же можно позабыть, когда все буквы не похожи друг на друга, а главное, у каждой свой звонкий голос.

Страницы букваря – как белое поле, а буквы на них– черные зернышки. Соберешь несколько букв-зернышек вместе, и они вдруг скажут что-нибудь. Одни зернышки говорят «мама». Другие кричат «уа, уа!» А третьи рассказывают: «Папа пашет». И вот перед глазами мальчика встает марийская баба с ребенком на руках, она качает ребенка, а он кричит «уа, уа!»; или Келай видит мужика-марийца, идущего за сохой… Разве можно забыть такие чудесные буквы?

А старого пастуха каждое прочитанное новое слово повергает в раздумье.

Раньше он думал, что жизнь проходит, как пена на текучей воде, и ничего от нее не остается.

«Жили ведь когда-то наши деды и прадеды, – думает он, – землю пахали, детей растили, а ныне даже имен их не припомнишь. Все прошло и следа не оставило. А в книге вся жизнь буквами, как узелками на платке или на палочке зарубками для памяти записана: и баба с ребенком, и пахарь (видать, батрак), и даже Жучка – все попали в книгу».

Старый пастух не расставался с букварем, повсюду таскал его с собой. Идет в поле – книга за пазухой, присядет отдохнуть – вынимает букварь. Вернется домой, толком не поест – опять за книгу.

Вскоре в деревне многие уже приметили этот букварь. Зайдет к Васлию сосед, а он мигом разговор свертывает на грамоту да книги, а собеседник как будто нарочно толкует совсем о другом или же просто махнет рукой:

– На кой она нам! Книгой сыт не будешь…

Но Васлий не сдается, гнет свое.

Начнется ли какой спор, пастух руку за пазуху– и достает заветную книгу:

– Так-то так, а посмотрим, что об этом говорится в книге…

Раскроет он букварь на страничке, где побольше рисунков, и начнет про свободу, про землю, про то, что война скоро закончится да какая хорошая жизнь настанет, – все расскажет, что запомнил из бесед с Андреем Петровичем. Складно выходит у Васлия, и мужик, поначалу не особенно, веривший в уменье старого пастуха читать, мало-помалу начинает верить.

– И неужто тут про все это написано?

– Про все, – уверенно отвечает Васлий. – Это, брат, очень умная книга, самая революционная. Комиссар Андрей Петрович – друг мне, он плохую книгу не подсунет.

Даже на сходки Васлий брал букварь. Он, как председатель комбеда, проводит собрание, а букварь лежит рядом на столе…

А вскоре умение читать помогло Васлию в одном очень важном деле.

* * *

В деревне все больше стали поговаривать о дезертире. То один, то другой напомнит о нем, некоторые сами видели бродящего возле болота оборванного, заросшего бородой человека. Потом прошел слух, что кого-то ограбили на дороге, и мужики из деревни стали опасаться ездить в одиночку мимо Куптюрского леса.

Однажды Васлий принес из села берданку. «Петрович дал, – сказал он жене, – велел брать с собой, когда иду в лес».

Келай очень обрадовался ружью. Он восхищенно гладил полированный коричневый приклад, холодное черное дуло и приговаривал:

– Ого, какое ружье! Точь-в-точь как у аблакага Каврия!

Но мать быстро турнула его от ружья:

– Не балуй! Не трогай, ради бога, этот страх!

А Васлий, осторожно вешая ружье на гвоздь, тихо сказал:

– Никогда в жизни в руки не брал ружья, а вот теперь взял. Я не я буду, если не поймаю этого незентира.

– Твое ли дело ловить беглого? – упрекнула Марпа мужа. – Пусть комиссары сами ловят, а тебя не пущу!..

– Эх, Марпа, Марпа, – покачал головой Васлий, – многого ты еще не понимаешь. Одни комиссары хорошую жизнь для нас не построят. Мы сами должны отвоевать свое счастье у врагов с оружием в руках.

Несколько дней спустя, утром, Васлий вскинул на плечо берданку, подпоясал кафтан, надел шапку и вышел во двор.

Келай выбежал за ним:

– Отец, возьми меня с собой!

– Нет, сынок, сегодня тебе со мной нельзя…

– Куда ты? В лес? – схватила Васлия за рукав жена.

– Куда дорога поведет, – пошутил Васлий. – Может, попадется что интересное…

Отец ушел. Келай в окно видел, как он спустился к речке, перешел по мосткам на другую сторону и зашагал к темнеющему вдали ельнику.

«Пошел искать незентира, – понял Келай. Он тихо сел на лавку в углу и стал думать об отце: – Вот сейчас отец входит в лес, он идет в чащу все глубже и глубже, внимательно смотрит вперед. А в самой чащобе затаился незентир. Отец увидел его; незентир тоже увидел отца, схватил свое ружье, и – бах-бабах! – раздался выстрел. Отец тоже пальнул из своей берданки. На весь лес грохочут выстрелы – бах-бабах! бах-бабах! Отец прицелился и – рраз! – незентиру прямо в лоб!»

– Ура-а! – закричал Келай и выбежал во двор.

Он взгромоздился на изгородь, чтобы было виднее, как отец покажется из леса.

Келай долго всматривался в даль, прислушивался, не донесется ли из леса выстрел, но кругом стояла тишина. Спокойно в лесу, бесшумно течет речка, поблескивая на солнце. Ни звука не доносится и со стороны деревни.

Так и не дождавшись отца, Келай слез с изгороди и пошел играть к ребятам в переулок.

Ребята строили из палок и сухой картофельной ботвы шалаш. Келай заигрался и позабыл обо всем.

Вдруг с улицы послышался громкий крик:

– Солдаты пришли! Солдаты-ы!

Ребята, бросив все, побежали на крик:

– Где? Где они?

Келай вслед за всеми перепрыгнул через изгородь и очутился на улице против голубого дома Харитона.

Возле избы богатея толпился народ.

Когда Келай подбежал к настежь раскрытым воротам, со двора выезжала телега, нагруженная большими, толстыми, пузатыми мешками зерна. Тяжело налегавшую на хомут лошадь вел под уздцы тот самый чернобородый мариец, которого Келай с отцом встретили тогда в лесу.

– Ишь хитрый, хочет народ обмануть – бедняком прикинулся, – возмущенно говорил чернобородый, обращаясь к толпе, – а у самого под амбаром в яме видите сколько хлеба? Что и говорить, одно слово – буржуй!

Келай сразу узнал бородатого, хотя тот был уже в шинели, в красноармейском шлеме и с винтовкой. Вторую подводу выводил тоже знакомый – гармонист Сапан. Только как же он изменился! Он шагал, уверенно, весело и бойко поглядывая по сторонам: «Если бы ему сейчас дать гармонь, – подумал Келай, – он, наверное, не стал бы играть печальную песню». Потом среди возчиков Келай увидел отца. Старый пастух остановился и крикнул, обернувшись:

– Скажи спасибо, что самого не арестовал. Народ голодает, кровь льет на войне, а ты хлебом спекулируешь!

В воротах показался багровый встрепанный Харитон. Он хмуро глядел из-под мохнатых бровей на Васлия и продотрядников и сжимал костлявые волосатые кулаки. Харитон во дворе был один. Его сын, видать, постыдился показаться народу. Каждому встречному Каврий твердил: «Я за народ, я за Советскую власть», а тут такое дело… Всем ясно, что он тоже помогал отцу прятать хлеб.

Вдруг Харитон завопил истошным голосом:

– Ну, берегись, Васлий! Я тебе припомню!

– Не разоряйся, дед, – остановил его Сапан. – Сам виноват.

– Вы у него еще поищите, – послышалось из толпы. – Небось еще где-нибудь спрятал, опкын ненасытный!

– Если мы взялись, все разыщем, – ответил бородатый, – от нас не спрячешь!

Келай смотрел на красноармейцев, на толпившихся мужиков и баб – все были веселы и довольны. Один Харитон злобно озирался вокруг, как обложенный охотниками волк.

– Ну, дырявое брюхо, – бормотал он, – дорого заплатишь ты за этот хлебушек…

* * *

Вечером за ужином Васлий рассказал обо всем, что случилось после того, как он ушел с берданкой из дому.

– Грамота ведь помогла, – радостно говорил старый пастух. – Хитрющую лису я поймал…

– А где же она? – спросил Келай.

– Кто?

– Да лиса…

– Эх, малыш! – засмеялся отец. – Я поймал не простую лису, а двуногую. Очень хитрую лису. И привела меня эта лиса из леса прямо к амбару Харитона.

Келай слушал навострив уши и как будто видел все своими глазами, а Васлий продолжал свой рассказ.

Старый пастух пошел прямо к болоту, где люди видели дезертира. Но на дороге он встретил какого-то чужого человека. Одет был человек по-городскому, чисто.

– Ты кто такой? – спросил Васлий.

– А тебе какое дело? – ответил незнакомец и хотел пройти мимо.

– Покажи документ, – сказал пастух, снимая с плеча берданку. – Может, ты незентир.

Человек побледнел, торопливо вытащил из внутреннего кармана кожаный бумажник, достал оттуда какую-то бумажку и дрожащими руками протянул ее пастуху. Хоть незнакомец изо всех сил старался скрыть свой испуг, Васлий ясно видел его смятение.

«А-а, боишься! – думал он. – Видать, нечиста у тебя совесть».

Васлий взял бумажку, которую ему дал человек, и начал ее рассматривать.

Наверху печатными буквами было написано: «Удостоверение», внизу стояла круглая фиолетовая печать и подпись непонятными закорючками.

Старый пастух весь вспотел, пока разобрал все три строчки удостоверения. В бумаге было написано, что товарищ (имя его Васлий не разобрал) направляется по делам Совета.

«Эх, дурень, – обругал себя Васлий, – своего человека за врага принял, какого страха на него нагнал».

– Ты уж прости, друг… Ошибся я, за незентира принял… Бродит тут у нас один, людей пугает…

Но человек не обижался; он крепко пожал руку Васлию, облегченно вздохнул и быстро пошагал своей дорогой.

Васлий тоже хотел идти дальше, но тут его внимание привлек маленький листок бумаги, белевший во мху на краю дороги. Васлий поднял его и развернул. Это была коротенькая записка, написанная разборчивыми печатными буквами.

Васлий прочел ее и остолбенел от неожиданности.

Вот что было написано в записке:

«Дядя Крисам. Приезжай сегодня ночью с тремя подводами. Надо везти хлеб, который мы спрятали под амбаром. Каврий, сын Харитона».

Но откуда взялось здесь это письмо? Не иначе, незнакомец обронил, когда дрожащей рукой вынимал из бумажника удостоверение. Так вот он кто, этот дядя Крисам! Васлий побежал вслед за ним, но того и след простыл.

Не догнав Крисама, Васлий решил идти в село. «Нельзя допустить, чтобы враги вывезли хлеб», – думал он, быстро шагая по дороге.

В селе Васлий застал продотряд, присланный из Уржума. Мигом продотрядовцы запрягли лошадей и вместе с Васлием поскакали в деревню.

Когда подняли доски пола в просторном амбаре Харитона, то там, внизу, оказался потайной погреб, набитый мешками с зерном; не зря, значит, поговаривали в деревне, что Харитон тайком продает хлеб спекулянтам.

– Вот керемет![22]22
  Керемет – злой дух.


[Закрыть]
– возмущенно воскликнула мать, потом со вздохом добавила: – Только не простит тебе Харитон этого хлеба…

– Я его не боюсь. Я не один, весь народ за меня, – твердо сказал отец, – не собьют нас враги с правильного нашего пути, не запугают.

Потом старый пастух достал из-за пазухи бережно сложенную в несколько раз газету, разложил ее на столе и разгладил на сгибах.

– Вот, взял я сегодня у комиссара газетку, а в ней речь товарища Ленина про жизнь пропечатана.

* * *

Давно уже наступила ночь, давно уже Келай забрался спать на полати, а отец все сидел за столом над развернутой газетой и, шевеля губами, старательно разбирал слово за словом.

Потрескивая, горит в светце сухая березовая лучина, окутанная голубоватым облачком дыма. Жужжит прялка матери. За стеной шумит бесконечный дождь.

Келай задремал.

Вдруг до него донеслось громкое, радостное восклицание отца:

– Ты послушай только, мать! Ленин про будущую хорошую жизнь рассказывает. И говорит-то так понятно, душевно…

Старый пастух, радуясь тому, что сам может читать газету, улыбался во все лицо, и голос его дрожал от волнения.

– У доброго человека и слова добрые, – сказала жена. – Дай бог, чтобы наш Келай увидал хорошую жизнь, а то с детства видит одну нужду да горе…

Отец говорил еще что-то, но Келай, засыпая, слышал только отдельные слова.

«…Исчезнет голод с лица земли… Не будет ни бедных, ни богатых… Все будут счастливы… Во всех домах засияют яркие, как солнце, лампы…».

Этой ночью Келаю приснился чудесный сон. Будто идет он по улице родной деревни, а вся деревня, даже их темная закопченная банька, озарена невиданным ясным светом, как будто заря занимается с каждого двора. А навстречу ему два человека идут и по-дружески разговаривают друг с другом. Келай хорошенько вгляделся в них: да это же его отец и Ленин! Ленин совсем такой, как на картинке в Совете, – с острой бородкой, с большим лбом. А одет он, как комиссар Андрей Петрович, в зеленую рубашку и черные брюки.

Ленин погладил Келая по голове и спрашивает голосом Андрея Петровича:

«Хочешь, Келай, полететь на аэроплане?»

«Хочу! Хочу! – отвечает Келай. – Если думаете, что побоюсь, так мне ни капельки не страшно, я на нашу черемуху на самый верх залезал и не испугался!»

«Да ты, как я вижу, бойкий парень, – засмеялся Ленин, – и вправду не побоишься».

И вдруг Келай почувствовал, что какая-то неведомая сила поднимает его ввысь, в небо. Далеко внизу, словно игрушечные, виднеются избы, а над головой сверкают звезды. Только вокруг не темно, как ночью, а совсем светло, и звезды сияют в голубом солнечном небе.

Вдруг откуда-то взялся щенок, тот, что в букваре нарисован. Виляя хвостом, вьется он вокруг мальчика.

«Глупый, отойди! Не видишь разве, я в небо лечу!» – кричит Келай.

А щенок не слушает, не отстает, видать, тоже хочет лететь с Келаем. Ну, пусть летит.

Келай поднял голову вверх, к сияющему, ясному, голубому небу…

* * *

Утром, когда Келай проснулся и выглянул с полатей, в избе была одна мать. Она возилась у печки, готовя завтрак.

– А отец где? – спросил Келай.

– Ушел с комиссаром спозаранку, – ответила мать.

– Разве Андрей Петрович здесь?

– Ночью пришел. Они с отцом чуть ли не до утра сидели, говорили… Уж опять до арапланов договорились… А теперь пошли народ на собрание собирать…

– Значит, Андрей Петрович в деревне? – обрадовался Келай.

– В деревне, в деревне…

В это время кто-то громко застучал в окно, и хриплый тревожный голос крикнул:

– Тетка Марпа, твоего Васлия убили! У реки лежит!

Глиняная чашка выпала у матери из рук и, стукнувшись о пол, разлетелась на куски. Мать, как была, неодетая, выбежала из избы.

Келай соскочил с полатей и бросился за ней.

За речкой, на мокрой луговине, возле самого леса стояла молчаливая темная кучка людей. Задыхаясь от быстрого бега, Келай протолкался в середину.

У густого можжевелового куста, раскинув руки, неподвижно лежал отец. Припав к нему, навзрыд рыдала мать. Молча склонив голову, без шапки стоял Андрей Петрович.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю