Текст книги "Сабля атамана
Рассказы
(пер. с марийского)"
Автор книги: Ким Васин
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Неожиданно пришедшее избавление потрясло старика: он опустился на траву и заплакал, как ребенок.
– Ну, дедусь, не плачь – беда миновала, – уговаривал его Эшпат, развязывая руки Темирбая.
Айт, сняв свой алый кафтан, набросил его деду на плечи:
– Одень, старик. Простынешь.
– Дедушка, пойдем в омшаник, – тормошил деда Яний.
И старый Темирбай, словно очнувшись, поднял голову. Десяток крепких рук подхватили старика и помогли ему встать.
Поднявшись, Темирбай шагнул к Исатаю:
– За сколько продался, кривая душа? Не нужны тебе стали сородичи да соседи?
Бледный Исатай склонился и закрыл голову руками, ожидая удара.
– За предательство – одна плата, – сурово проговорил Айт.
* * *
На следующее утро, когда на лугах еще не сошла роса, отряд Айта уходил из деревни в поход.
Айт и Эркай, которого вызволили из тюрьмы, заехали к Темирбаю в омшаник.
– Прощай, дедушка, – приветливо проговорил Айт. – Уходим в вольную армию царя Пугача, давно ждет нас к себе батыр Салават. Вот заехали к тебе попрощаться…
– Счастливого пути, джигиты. Надо идти, коли в бою можно добыть вольность.
– Джигит рожден для боя. Об этом и в песнях поется, – ответил Айт и лихо заломил островерхую шапку.
– Стойте как богатыри, – тихим голосом напутствовал дед Айта и Эркая.
– Дяденька, возьми меня с собой, – вмешался в их разговор Яний и уставился на Айта бойкими черными глазенками.
– Мал еще, подрасти, – ответил Эркай.
– Салават в четырнадцать лет стал батыром, – сказал Айт, кладя руку на плечо мальчику, – расти и ты батыром. Приедем в следующий раз и возьмем тебя с собой.
– Прощай, дед!
Айт и Эркай вскочили на коней.
– Да будет счастливой ваша дорога!
Джигиты скрылись за поворотом, и уже издали послышалась их песня:
Старый Темирбай и Яний стояли на пороге и слушали, как звенела, отдавалась в утреннем дремлющем лесу песня.
В нашем сердце радость,
Когда восходит солнце.
И сердца наши горят.
Слыша радостные вести.
Восходит утреннее солнце,
Освещает землю,
В нашем сердце радость,
Когда восходит солнце.
Красной зарей запылал восток, сверкнули первые светлые лучи восходящего солнца. Засверкали на травинках чистые капли росы.
Темирбай вынес из омшаника гусли и тронул звонкие струны. И песня, прекрасная, как восход солнца, сливаясь с пением птиц, поплыла над лугами, наполнила зеленый лес.
Словно чистый ручей, льется песня. И чуется в ней светлая душа народа и его заветное стремление к свету и счастью. Плывет, летит песня навстречу восходящему солнцу, словно сказочная птица.
Это поет горячее сердце старого Темирбая, воздавая хвалу подымающемуся в алых лучах солнцу и храбрым джигитам, вышедшим на бой за народное счастье.
Темирбай перестал играть:
– Ну, Яний, пора в дорогу.
– Дедушка, ты уходишь? – схватил Яний деда за рукав.
Темирбай молчал. Внимательным взором окинул он все вокруг, и в его глазах блеснули слезы. Увидев на глазах деда слезы, Яний тихо заплакал.
А Темирбай думал, прощаясь с родным домом: «Ушли храбрые джигиты. А что мне делать? Добро сторожить? Да пропади все оно пропадом! Надо и мне идти, пока не поздно. А с мальчонкой еще сподручнее: идет себе нищий слепец с поводырем – и никакой нас солдат не остановит».
Молодо вспыхнули глаза Темирбая:
– Коль не в силах наши руки держать саблю, – сказал дед, – то пойдем мы с тобою разжигать огонь в сердцах людей. В великом бою песня – большая подмога…
– Куда же мы пойдем, дедушка?
– К батюшке нашему мужицкому – царю Пугачу… К тем, кто бьется за нашу свободу за наше счастье.
Листовки
Жучков, красноносый, усатый урядник села Юрина, громко топоча сапогами, вбежал в волостное правление и с остервенением захлопнул за собой дверь.
– Опять разбросали, дьяволы! – замахал он перед носом волостного старшины мятыми листками бумаги.
– Опять? Чья же это работа? – Старшина, сидевший за большим дубовым столом, крякнул и удивленно поднял брови. Ну и времена настали: что ни день, то новая неприятность.
Жучков хотел еще что-то сказать, но тут заметил, что в кабинете, развалясь в мягком кресле, сидит его начальник – пристав первого полицейского участка Петров.
Багровый, тучный, с шеей, едва умещавшейся в воротнике мундира, пристав побагровел еще больше.
– Где? – коротко спросил он.
– Одну, ваше благородие, отодрал в конце села с забора, – вытянувшись, отчеканил Жучков, – а другая висела на винной лавке.
– Дай сюда!
Пристав выхватил из рук урядника листовки и стал их рассматривать.
Сразу бросился в глаза заголовок: «Организуйтесь под знаменем социал-демократов!» – а внизу хорошо знакомая приставу подпись: «Социал-демократическая организация. Н. Новгород».
– Так… Ясно, – проговорил пристав.
Листовок с такой подписью за последние годы побывало в его руках немало. Три года назад ему удалось в Юрине выследить и арестовать подпольную группу, возглавляемую учителем Константином Касаткиным, распространявшую революционные листовки.
Касаткин отсидел два года в тюрьме, и, хотя после освобождения он не вернулся в Юрино, листовки в селе продолжали появляться по-прежнему. Кто-то разбрасывал их по ночам на тракте, расклеивал по улицам.
– Видать, кто-то из касаткинских остался в селе, – сказал пристав, пряча листовки в портфель.
Убрав листовки и закрыв портфель, он заложил руки за спину, прошелся по кабинету и остановился у окна.
– И его надо искать на этой улице, – сказал он, приподымая штору и глядя на улицу тяжелым взглядом.
Урядник и старшина тоже уставились в окно.
Из окна волостного правления была видна длинная грязная улица. Вдоль нее тянулись покосившиеся деревянные домишки; среди них выделялось несколько двухэтажных домов, крытых жестью и пестро выкрашенных: лавки, кожевенный завод, мастерские. По улице кучками шли люди в грязной, рабочей одежде.
Один из рабочих, увидев в окне пристава и урядника, что-то сказал товарищам, и несколько человек повернулись в сторону правления.
– Ишь смеются, – проворчал пристав, – радуются…
Почти каждый день в Юрино приезжают из уезда разные полицейские чины. Урядник Жучков вынюхивает след, словно гончая собака, и все впустую. Как будто листовки расклеиваются сами собой.
– Надо искать среди рабочих, – сказал пристав и отвернулся от окна. – Кого подозреваете?
– Подозреваю Петра Кочета, – ответил Жучков.
– Что за Кочет?
– Здешний рабочий Петр Кочетов, – услужливо разъяснил старшина, – приятель учителя Касаткина.
– Ну и что? Есть доказательства? – в упор глядя на урядника, спросил пристав.
– Нету, ваше благородие, – вздохнул Жучков. – Кабы были, давно бы взял его. А то, как налим, из рук ускользает…
– Значит, одни подозрения… Немного, господин урядник, – насмешливо проговорил пристав.
– Бог поможет, сыщется тайный враг государя императора, – перекрестился старшина. – Ищите крепче, господа полицейские, только на вас надеемся… – Старшина поднялся и вышел в соседнюю комнату.
Пристав мигнул, и Жучков плотно прикрыл дверь.
Петров снова уселся в кресло.
– Теперь поговорим. Старшина хоть и свой человек, но лишняя осторожность не мешает. Сам понимаешь, дело наше государственное и… секретное.
Пристав закурил.
– Как поживает Орел?
– Старается, ваше благородие.
– Пусть лучше старается, пусть следит за каждым шагом Кочета. На днях мы выловим эту птицу. В Нижнем тоже следят. Скоро мы узнаем, откуда берутся листовки…
* * *
Трактир Кошкина – хозяин важно именовал свое заведение кухмистерской ничем не отличался от всех других юринских трактиров. Тот же затоптанный пол, грязные стены, облепленные дешевыми картинками. Посетитель в трактире невзыскательный – рабочие.
В дни получки у Кошкина полным-полно народу, дым стоит коромыслом, а в обычный день, как сегодня, посетителей почти нет.
В дальнем углу пустого зала сидят двое: русый, крепкий парень – рабочий с кожевенного завода Петр Кочетов, и худощавый, болезненного вида переплетчик Семен Тяпин.
Глянешь со стороны: встретились два приятеля и зашли распить бутылку пива.
Но пиво стояло перед ними для отвода глаз – в «кухмистерской» Кошкина встречались члены юринской подпольной организации, руководителем которой после ареста Касаткина стал Семен Тяпин.
– Из Нижнего сообщили, что там есть для нас груз, – тихо говорил Семен. – Придется съездить за ним тебе. Встретишься с Константином, и он направит тебя в комитет. Получишь указания насчет работы среди крестьян. Крестьяне сейчас волками смотрят на замок Шереметьева. Того и гляди, опять будет, как в прошлом году.
– Да, тогда здорово попугали графа Шереметьева. Со всех окрестных деревень, почитай, собрались мужики громить графскую усадьбу.
– Тогда бунт начался сам собой, стихийно, а вот если бы теперь… Одним словом, расскажешь все, как есть.
– Явка та же?
– Та же. Возвратиться тебе помогут товарищи из «Судоходца»[17]17
«Судоходец» – матросская подпольная организация волжских пароходств в годы первой русской революции (1905–1907 гг.).
[Закрыть]. Так что бери у хозяина отпуск на три дня и поезжай. Еще…
Тяпин обернулся и неожиданно умолк, так как в это время в заведение вошел рыжий, с тощей бородкой лавочник Красильников и, стрельнув глазами по сторонам, осклабился в улыбке:
– Пьем-гуляем? Веселимся понемножечку?
– Лишние денежки завелись, – весело ответил Тяпин и, словно продолжая начатый разговор, громко заговорил: – Вижу, большущий сом, старый сомина, вся спина мхом обросла. А длинный – до двери будет.
– Да ну-у?.. – недоверчиво протянул Кочетов.
Красильников подошел к прилавку и тоненько позвал:
– Хозяин! Где хозяин?
Из соседней комнаты показался Кошкин:
– Мое почтение!
– Спичечек мне… – Красильников засунул руку в карман жилетки и вместо денег вытащил из кармана коробку спичек. – Так вот где они завалялись, – смутился он, – а я-то ищу…
– Дать, что ли, взаймы копеечку на спички? – насмешливо спросил Петр.
– Нет, зачем… зачем… – забормотал Красильников и обратился к Кошкину: – Как торгуете?
Петр наклонился к Тяпину и шепнул:
– Не нравится мне этот рыжий: все время за мной по пятам ходит.
– Не видишь, что ли? – тихо ответил Семен. – Ведь это Жучка при нашем Жучкове. От обоих псиной несет. – И уже громко продолжал – Ей-богу, до двери…
* * *
Когда стемнело, урядник Жучков вышел на улицу.
– Ну и служба, – ворчал урядник, обходя лужи. – Как появились эти проклятые листовки, даже ночью не стало покоя. Ходи тут, как баран, из улицы в улицу, а господин пристав небось давно уже храпит на мягкой перине…
В этот поздний час улицы пусты. Ни в одном окошке не видно света. Только вдали сверкает огнями замок Шереметьева.
Когда Жучков поравнялся с домом Красильникова, перед ним появился сам хозяин и, прикрывая рот рукой, зашептал:
– Господин урядник, вечером Кочетов выходил на крыльцо и вытряхивал какой-то сундучок… Не иначе, куда-то собирается…
– Никуда не денется. Ну ладно, ты теперь не мешай, я сам послежу.
Урядник сел на скамейку перед воротами. Красильников ушел домой.
А в окнах Кочетова темно.
Жучков долго сидел, не спуская глаз с темных окон. Он уже задремал, когда тихо скрипнула дверь. Жучков насторожился. Кто-то вышел во двор и пропал – видно, двором прошел в переулок. Жучков побежал в переулок. В самом начале переулка он столкнулся с еле державшимся на ногах известным всему селу пьяницей Мишкой.
– А, ваше благородие! – узнал Мишка урядника. – Что по ночам рыскаешь, фальшивомонетчиков ловишь?
– Тихо! – зашипел на пьяного урядник. – Я тебе покажу фальшивомонетчиков!
Жучков оглянулся вокруг: в переулке никого не было.
* * *
Два дня спустя Кочетов шагал по шумным улицам Нижнего Новгорода, читая попадающиеся по пути вывески. Он уже встретился с Константином, побывал в окружном комитете, теперь осталось только получить листовки, и тогда можно будет возвращаться в Юрино.
Кочетов остановился на углу Осыпной и Покровской, перед красиво закрученными буквами вывески: «Фотография. Фотограф и ретушер Дмитриев».
Кочетов подошел к двери, ведущей в фотографию, и потянул за ручку. Дверь не открывалась. Тогда он нажал черную кнопку звонка. Подождал и нажал снова. Дверь не открывали.
Мимо Петра, внимательно оглядев его, прошел человек в длинном сером пальто. Он дошел до угла и повернул назад.
«Может, явка провалена?» – подумал Кочетов.
Но тут скрипнула задвижка, и из-за двери показалась седая голова:
– Вам кого?
– Я к Грише от Дуни, – ответил Кочетов.
– Заходи тогда, – сказал человек, открывший дверь, и провел Петра в маленькую комнатку. – Из окружного?
– Да, за листовками.
– Листовки не здесь, на складе.
– Похоже, за вашей квартиркой следят. Сейчас один…
– В сером пальто, что ли? Этого филера мы знаем. А вот ты его остерегайся.
Кочетов пошел на склад по указанному адресу.
В конце Покровской он остановился перед чистильщиком.
– Почистим? – схватился паренек за щетки.
– Давай.
Пока чистильщик наводил глянец на его сапоги, Петр осторожно оглядывался вокруг; на углу он заметил филера в сером пальто.
Расплатившись, Петр с беззаботным видом пошел по улице, останавливаясь у витрин. И каждый раз в стекле витрины отражалось серое пальто. Филер шел по пятам.
На Острожной площади Кочетов купил яблоко, остановился и стал его с хрустом есть, разглядывая филера.
Сыщик догадался, что он обнаружен, и повернулся спиной к Кочетову. Петр быстро перепрыгнул через ящики с яблоками и, прячась за палатки, выбежал в соседний переулок. В переулке стоял, скучая, извозчик.
– На Новую улицу, – сказал Петр, садясь в коляску.
Извозчик натянул вожжи.
На Новой улице Кочетов нашел нужный дом.
Его встретил молодой человек в форменной тужурке технического училища.
– A-а, от Дуни, – сказал техник, прочитав записку, которую подал ему Петр. – Идем!
В комнате молодой человек кивнул на большой шкаф:
– Подвинем!
Когда отодвинули шкаф, техник вынул доску из стены. В стене оказалась ниша, плотно набитая пачками листовок.
– Держи, – подал техник одну из пачек Петру.
– Хитро сделано! – сказал Петр, рассовывая листовки за голенища сапог и пряча за подкладку пальто.
Техник провел Петра через проходной двор, и вскоре Петр уже шел к пристани, где на пароходе «Кама» его ожидал матрос из «Судоходца».
* * *
Пароход прибывал в Юрино вечером, и поэтому Петр добрался до дому уже в двенадцатом часу ночи. Заперев за собой дверь, он выложил листовки, снял пальто, пиджак, стянул один сапог, и тут раздался бешеный стук в дверь.
«Неужели полиция?»
Петр засунул листовки в сапог и, как был в одном сапоге, пошел открывать.
– Кто здесь?
– Открывай! Полиция!
– Что такое?
– Обыск.
В комнату ворвались пристав и сыщик в штатском, за ними виднелись Жучков и понятой Красильников.
– Могли бы и днем прийти, – недовольно сказал Петр. – Я бы никуда не убежал.
– Когда хотим, тогда и приходим, – с улыбочкой ответил пристав.
Жучков и штатский приступили к обыску.
Пока штатский рылся в сундуке и перетряхивал постель, урядник слазил в подпол, заглянул на подлавок.
Кочетов сидел на стуле посреди комнаты и думал:
«Что, если заглянут в сапог? А может, пройдет?» – вдруг улыбнулся он неожиданной, дерзкой выдумке и, шумно сбросив с ноги второй сапог, кинул его к первому.
Жучков подошел к Петру, пошарил у него в карманах, пощупал за пазухой. На сапоги он даже не взглянул; что может быть в только что сброшенных сапогах?
– Нету ничего, ваше благородие, – развел руками Жучков.
– Ну ладно. Пошли. А ты, Кочетов, смотри у меня, – в бессильном гневе погрозил Петру пристав.
На улице пристав в сердцах накинулся на Красильникова:
– Говоришь, Кочетов листовки привез. А где они? Эх ты, Орел!.. Не орел, а мокрая курица!..
* * *
На следующее утро в правление, размахивая листовкой, прибежал Красильников.
– Вот, смотрите! – протянул он приставу листовку. – Опять разбросали по селу!
Пристав надулся и застыл, тараща глаза. Старшина сдавленно кашлял.
Жучков побежал по мастерским отбирать листовки:
– Кто нашел прокламации?
– Какие прокламации? С чем их едят? – смеялись рабочие.
– Это псаломщика по-ученому зовут прокламацией, – сказал кто-то с издевкой.
Под громкий гогот Жучков выкатился на улицу.
У «кухмистерской» уже успевший напиться Мишка заплетающимся языком пел:
Собирайтесь-ка, ребята, поскорей,
Грянем песню мы крестьянскую дружней!
Будет нам под дудку царскую плясать,
Не пора ли на своей дуде сыграть?
Жучков поволок пьяницу в «кутузку» – хоть на нем сорвать злобу.
А люди читали листовки на заводе и в мастерских, на пристани и на базаре.
– Все разбросал? – спросил Тяпин Петра, когда они встретились в условленном месте – в дубраве за Волгой.
– Одну себе оставил. Ты послушай, что написано. Сердце загорается от таких слов. – Кочетов расправил листок и стал читать звучным голосом:
– «Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем; то кричит пророк победы:
– Пусть сильнее грянет буря!..»
Сын коммуниста
Отец мой был солдатом-коммунаром
В великом восемнадцатом году!
В. Князев
Давно уже скрылось за темным зубчатым лесом солнце, и на небе взошла бледная луна. Но и ночь не принесла прохлады. Истомленные дневным зноем, замерли и не шелохнутся ни лист, ни травинка.
Луна, ныряя в серых клочковатых облаках, то спрячется, а то выглянет и озарит слабым голубоватым светом окутанные прозрачным туманом поля, лес, узенькую серебристую речушку и приютившуюся между лесом и речкой деревню. Время от времени где-то за горизонтом алыми отблесками вспыхивают грозовые зарницы.
Стоит глухая тишина… Не лают по деревне псы – видно, притаились где-то в укромных закутках, не слышно звуков гармони и песен с деревенских улиц. Да и кому нынче гулять? Парни и мужики что помоложе – все в Красной Армии, не на жизнь, а на смерть бьются они с беляками. А кто остался в деревне, давно спят, намаявшись за день на работе.
Но нет – спят не все. Вон в переулке мелькнула тень человека. Миновав избы, похожие издали на смутные черные стога, человек свернул на тропинку, ведущую к оврагу, который разделяет деревню на две части.
Кажется, он направляется в заовражную улицу.
На миг луна осветила человека.
Это был худенький мальчик, лет десяти-двенадцати, в старом солдатском картузе, в белой рубашке, в обтрепанных, залатанных штанах и с белым узелком, крепко зажатым в руке.
Поглядывая на облачное небо, он уверенно шагал по еле приметной тропинке, и его, видать, совсем не страшила черная, непроглядная тьма оврага. Мальчик потихоньку насвистывал песню, ту самую, которую часто поет его отец:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе…
Запоешь эту песню полным голосом, и будто у тебя вырастают крылья, и ты летишь, смелый, сильный, свободный, как сокол, высоко-высоко, наравне с ветром.
Недаром же так любит эту песню отец. «Прекрасная песня, – говорит он. – Наша песня».
Но, правда, не всем по душе отцова песня: деревенские богачи, слыша ее, злобно кривятся и, отвернувшись, в сердцах сплевывают на землю.
Мальчика зовут Якуш, а его отец, Илья Трофимович, – председатель волисполкома.
Якуш зимой ходит в школу, летом он тоже не сидит без дела: то надо что-нибудь по дому помочь, то куда сбегать, то отнести чего отцу в исполком.
В нынешние бурные дни у отца много забот, поэтому он частенько просиживает в исполкоме целые ночи.
Вот и сегодня: наступил вечер, а отца все нет. Мать завязала в белый платочек хлеб с огурцами и сказала:
– Опять отец, похоже, заночевал в исполкоме. Небось сидит там голодный. Сбегай, сынок, отнеси ему ужин.
Якуш обрадовался. Он любил бывать в исполкоме, где на стенах висят разные интересные картинки, а на столе у отца всегда лежат газеты и книжки: глядишь – не наглядишься, читаешь – не начитаешься!
Но самое интересное – это, конечно, телефон, который висит на стене за спиной у отца, – черная коробка с блестящим звонком и ручкой сбоку. Покрутишь ручку– и можно говорить с соседним селом и даже с городом. Правда, самому Якушу никогда не приходилось разговаривать по телефону, но отец иногда дает ему повертеть ручку.
Якуш только и ждет, когда отец весело подмигнет ему и скажет:
– Ну-ка, сынок, вызови город.
Ради такого удовольствия Якуш готов бежать в исполком к отцу в любое время: тут уж его не остановят ни проливной дождь, ни темнота.
А собственно, чего ее бояться, темноты-то? Однажды Якуш похвалился ребятам на улице, что может ночью сходить даже на кладбище.
– Забоишься, – сказали ребята.
– Я? Забоюсь? – ответил Якуш. – Сегодня же схожу.
В тот же вечер, когда стемнело, он надвинул поглубже отцовскую солдатскую фуражку, чтобы как-нибудь ненароком не потерять ее в темноте, и пошел.
Честно признаться, когда он подходил к темному кладбищу, сердце у него замирало от страха, но Якуш пересилил себя и, зажмурившись, вошел в кладбищенские ворота.
Он сделал несколько шагов и остановился, не смея открыть глаза.
«Открою – и вдруг сейчас увижу… – думал он, боясь даже назвать то, что ему может привидиться. Наконец, он решился: – Будь что будет».
Якуш раскрыл глаза – и не увидел ничего особенного. Так же, как днем, стояли деревья, неподвижно лежали надмогильные плиты, белели кресты. Все, как днем. Мальчик облегченно вздохнул.
Он постоял еще немного, потом снял с головы фуражку и повесил на столбик крайней ограды.
«Утром прибегут ребята на кладбище и сразу увидят, что ночью я был здесь», – с удовлетворением подумал Якуш.
После ночного кладбища разве страшен овраг посреди села, через который Якуш ходит каждый день и не собьется с дороги, даже если пойдет, закрыв глаза?
Якуш начал спускаться вниз, ощупывая босой ногой утоптанную землю, потом, чтобы укоротить путь, сошел с тропинки, бесшумно, как рысь, скользнул в густой ракитник и стал пробираться напрямик. Гибкие ветки хлестали по лицу и рукам, босые ноги больно ударялись о корни и твердые комья земли, но Якуш не обращал на это никакого внимания.
Он уже не просто мальчишка, а смелый охотник-следопыт, пробирающийся через глухую тайгу. Как раз недавно Якуш прочитал книгу про такого охотника. Ведь иной человек попадет в неведомый лес и заблудился, а настоящий следопыт отыщет правильную дорогу в любой чаще; а стоит ему только увидеть чей-нибудь след, он сразу скажет, кто и куда проходил здесь до него.
«Постой-ка, – сказал сам себе Якуш, – поищу-ка я здесь следы».
Мальчик присел на корточки и стал шарить ладонью по земле. «Без света ничего не увидишь, – с сожалением вздохнул он. – Если бы спички были…».
Вдруг вблизи послышались чьи-то шаги. Якуш застыл на месте.
«Приближается неизвестный, – все еще продолжая игру, подумал он. – Охотник, слушай чутче!»
Под тяжелыми сапогами незнакомца трещали сухие сучья. Вот уже слышно его частое дыхание. Человек торопится. Мальчик не видит его, но чувствует, что путник тут, рядом.
Незнакомец прошел совсем близко и остановился шагах в пяти.
– Павел Гордеич! Гордеич! – громко позвал он.
– Что кричишь? Хочешь, чтобы нас застукали? – ответил из темноты другой голос и потом нетерпеливо спросил: – Ну как?
– Как нельзя лучше, – ответил первый. – Вчера продотряд ушел из деревни. Я своими глазами видел, как уходили. Во всем селе остался один коммунист, Илья, – председатель исполкома.
– Тебя никто не видел? – спросил тот, кого первый назвал Павлом Гордеевичем.
– Кто увидит? Пришел я ночью, весь день со своего двора носа не казал, а что надо, отец разузнал. Он давеча с одним продотрядником потолковал; так тот сказал ему, что они идут в леса банду искать.
– А мы сами пожаловали, – усмехнулся Павел Гордеевич. – А как насчет хлеба? Успели вывезти?
– Нет, ни одной подводы не отправили. Весь хлебушек лежит в исполкомовском амбаре.
– Замечательно! Все идет по нашему плану!
Якуш не знал, кто эти люди, но сразу понял, что не с добрыми намерениями бродят они ночью в овраге.
Незнакомцы между тем заговорили снова.
– Ну что ж, волисполком, считай, в наших руках, – сказал Павел Гордеевич. – Отец твой готов?
– Готов, – ответил первый незнакомец.
И вдруг Якушу показалось, что он где-то слышал этот голос. Очень знакомый голос… Постой! Да это же Каврий, сын деревенского богача Костия Мидяша. Но ведь его недавно мобилизовали в армию. Как же он снова очутился здесь?
– А что будем делать с домом Ильи? – спросил тот же голос.
И Якуш окончательно убедился, что это сын Костия Мидяша Каврий.
– Подпустим красного петуха, – ответил Павел Гордеевич.
Каврий засмеялся:
– Красному красного петуха! Здорово! Ха-ха-ха!
– А самого уберешь ты, собственной рукой, – продолжал Павел Гордеевич.
«Его самого… Илью… Отца… – мелькнуло в голове мальчика. – Отца убить, а наш дом поджечь?..»
Якуш осторожно раздвинул ветки и увидел обоих собеседников. Оба одеты по-военному: Каврий в шинели и мохнатой шапке, Павел Гордеевич в кожаной тужурке и военной фуражке с блестящим козырьком.
– Ваши люди прибыли? – спросил Каврий.
– Здесь, в овраге, хоронятся до времени, – ответил Павел Гордеевич.
Якушу стало жутко, он задрожал всем телом.
«Отца убьют, дом сожгут. Надо скорее бежать к отцу, он что-нибудь придумает».
Но тут, совсем рядом, стоят Каврий и Павел Гордеевич. Шевельнешься – заметят.
– Можно начинать, – сказал Павел Гордеевич. – Мы ждали только тебя.
– Я перед вами, господин прапорщик!
– Тсс! Не забывайся, Гавриил Константинович. Я теперь не господин прапорщик, а гражданин революционер, идейный анархист, друг трудящегося крестьянства. Тебе советую тоже аттестовать себя перед мужиками революционером. А чины и звания оставим для будущих времен. Понял?
– Так точно, понял.
– Тогда – за дело, – решительно сказал Павел Гордеевич и насмешливо добавил: – Послужим народу.
Они отошли от куста.
Якуш опустился на четвереньки и полез под елками.
Впереди кто-то шевельнулся; невидимый человек чиркнул спичку, прикурил. В тот же момент Якуш увидел еще один красный глазок цигарки.
«Только бы не заметили, – думал мальчик. – Только бы пробраться через овраг…».
Почти не дыша, он кружил между кустами и деревьями, не задев ни одной ветки, не зашуршав, не наступив на предательский сухой сучок.
Только выбравшись на другую сторону оврага, Якуш оглянулся назад. Кругом было тихо и темно. Тихо в темной деревне, тихо в темном овраге, как будто там нет ни одной живой души. Сплошные тучи затянули небо, и стало еще темнее.
Вдруг ослепительно вспыхнула молния, грянул гром, потом еще молния, и мальчику показалось, что с раскатом грома слился грохот выстрела.
Якуш вскрикнул и со всех ног понесся по улице. Только перед исполкомом он заметил, что у него в руках нет узелка с отцовским ужином – то ли забыл в ельнике, то ли выронил, когда бежал…
* * *
Волисполком помещался в двухэтажном здании бывшего волостного правления. В первом этаже теперь находилась библиотека, а исполком занимал верх. Обычно, когда уже во всей деревне потухнут огни, из исполкомовских окон льется свет. Но сегодня на всем этаже освещено только одно окно.
В исполкоме пусто, часть работников ушла на фронт, часть – с продотрядом на ликвидацию банды, и только за одним старым, ободранным канцелярским столом сидит отец Якуша – председатель волисполкома, – худощавый человек в солдатской гимнастерке.
Во всем исполкоме остались он да еще волисполкомовский сторож, дед Пекташ, а работы по горло.
Перед председателем целая кипа бумаг, а за каждой бумагой какое-нибудь дело. Вот приказ из центра о том, чтобы часть собранного по продразверстке хлеба выдать беднейшим семьям. Сегодня же ночью надо составить списки бедняков, не имеющих своего хлеба, а то деревенские богатеи уже ведут исподтишка по селу злые разговорчики, стращают бедняков голодной смертью.
Другая бумажка извещает о том, что мобилизованный в Красную Армию Мидяшкин Каврий дезертировал и его следует разыскать и предать революционному суду…
Илья Трофимович совсем измотался от бессонных ночей, но у него даже в мыслях нет уйти домой или прилечь и заснуть: сейчас не время для отдыха.
Чтобы не так одолевал сон, Илья Трофимович потихоньку напевает:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!
Бежит, отсчитывая быстрое время, неутомимая стрелка на часах. Когда она добралась до цифры одиннадцать, распахнулась дверь, и в комнату вбежал запыхавшийся Якуш.
Забыв затворить за собой дверь, задыхаясь, он бросился к отцу:
– Отец! Отец! Тебя хотят убить!
– Что? Что ты говоришь? – вскочил отец.
Якуш, задыхаясь и сбиваясь, рассказал о том, что он услышал и увидел в овраге.
Отец заставил его еще раз повторить рассказ и потом задумчиво проговорил:
– Значит, Каврий здесь. Очень хорошо! А кто же этот Павел Гордеевич? Откуда он явился? Собирается проклятое коршунье. Но все равно будет по-нашему! Все равно мы их одолеем!
Отец подошел к телефону и крутанул ручку:
– Что за черт? Не отвечает.
Отец крутил ручку, кричал в телефонную трубку – аппарат молчал.
– Верно, перерезали провода, – сказал отец и бросил трубку на рычаг.
Илья выглянул из открытой двери в коридор и позвал:
– Пекташ! Иди сюда!
На его зов прибежал исполкомовский сторож.
– Звал меня, что ли? – заспанным голосом спросил он. – Что-то спать хочется. К дождю, что ли?… Да, по всему похоже, будет гроза.
– Еще какая, – сказал отец. – Ты вот спишь, а в селе банда.
– Банда?.. – испуганно переспросил Пекташ.
– Вот что, брат. Я тебе дам записку, доставишь ее в соседнее село военкому. Пойдешь?
– Пойду, пойду, – согласился сторож; сон у него как рукой сняло. – Мне ведь от бандитов тоже не поздоровится. Меня богатеи живьем готовы сожрать за то, что я разыскал, где они хлеб прячут.
– Тогда не мешкай. Седлай коня и скачи.
Илья Трофимович черкнул на лоскутке бумаги несколько слов, вложил в конверт, прихлопнул печатью и отдал пакет Пекташу.
– Смотри не потеряй. Отдашь в руки самому военкому. Скачи прямо через луга.
Пекташ завернул пакет в платок, сунул за пазуху и, хлопнув дверью, сбежал по лестнице вниз.
Вскоре послышался стук копыт.
– Уехал, – сказал Илья Трофимович.
Он подошел к окну, открыл его и, высунув голову, выглянул на улицу.
Гроза приближалась. Сильнее дул ветер, срывая листву и подымая пыль.
Яркие молнии перерезали черное небо; не умолкая, громыхал гром. Деревья напротив окна со скрипом и стоном метались из стороны в сторону, роняя вниз засохшие сучья.
Якушу все казалось, что чья-то зловещая тень мелькает среди листвы.
– Отец, давай уйдем отсюда, – потянул он отца за гимнастерку. – Давай спрячемся где-нибудь…
– Чего ты, грозы испугался? – спросил отец.
– Убежим в лес, на пасеку к деду Мичашу. Страшно здесь.
Илья Трофимович ласково погладил сына по голове.
– Нет, сынок, – сказал он, – мне нельзя. Нельзя оставить исполком: в конторе разные важные бумаги, во дворе полный амбар хлеба. Я должен их охранять. Ничего, отобьемся – не впервой.
– Отец, но ведь тебя убьют!
У Ильи Трофимовича самого сердце не на месте. Он чувствует, что опасность уже у порога, но, подавляя тревогу, подошел к другому окну и тоже раскрыл его.
