Текст книги "У тебя клыки? (ЛП)"

Автор книги: Кейти Макалистер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Ага, конечно. Я про все знаю: ты ревнуешь!

Он пораженно вылупился на меня.

– Что?

– К его мотоциклу. Ты ревнуешь, потому что он приехал на большущем ревущем Харлее или чем-то в этом роде, а твой папаша не позволит тебе сесть даже на паршивый мотороллер, пока тебе не исполнится шестнадцать.

Он просто пялился на меня с секунду, потом вернулся к грузовику.

– Ты собираешься помогать мне разгружать или нет?

– Конечно. – Я улыбнулась про себя. Парни ненавидят, когда вы цепляете их на крючок так быстро. Весь следующий час я помогала группе устраиваться за большим черным занавесом, скрывавшим заднюю часть сцены от передней, где проводились магические представления. Готская ярмарка имела два основных варианта клиентов – обычных людей, которые радовались одному виду передвижной ярмарки, приехавшей в город (а мы посещали некоторые реально маленькие городки) – людей, желавших, чтобы им прочитали по ладони судьбу и предсказали благосостояние, и прикупить какие-нибудь кристаллы, изображение ауры и всякие броские  безделушки – и вездесущих рокеров, в какой бы стране мы ни оказались, чтобы послушать группы.

Последняя группа, что у нас была, оказалась из Голландии, и они были действительно популярны, привлекая множество народа на шоу, но так как Crying Oresбыла местной группой, я полагала, толпа не будет такой большой как прежде.

Я немного побродила вокруг, наблюдая за посетителями (они были намного более интересными людьми, чем те, на кого они пришли посмотреть), более чем немного скучая. Я думала, что пока иду, посмотрю,  не появится ли у Талулы какая-нибудь интересная эманация (в последнее время все на выходе принимало форму Мэтта Дэймона, а она получала легкую давку), когда поняла, что было без четверти одиннадцать. Я зависала вокруг, в стороне от палатки своей матери, пока ее клиент не ушел, сжимая бутылочку счастья. (Самое популярное зелье мамы – оно, кстати, реально работало. Я выпила его большой кувшин, когда только училась ползать. Она рассказывала, что я смеялась прямо-таки целую неделю.)

– Франни, ты не могла бы приглядеть за вещами пару минут? У меня есть несколько заранее сделанных флаконов счастья и удачи, но закончилось благословение. Я просто сбегаю в ванную и вернусь за два взмаха кошачьего хвоста.

Готова поклясться, Дэвид закатил глаза.

– Конечно, без проблем. Эй, мам, ты знаешь что-нибудь о брате Имоджен?

– Брате Имоджен? Я не знала, что у нее есть брат. И куда только я положила эти ключи…?

Она склонилась, ковыряясь в своей огромной сумке, в поисках ключей от трейлера. В первую неделю путешествия с ярмаркой, когда я пребывала в ужасном шоке от необходимости переехать из хорошего дома на окраине Портленда в маленький трейлер в середине Германии, она сказала, что я могу выбрать, как разрисовать его. У каждого на ярмарке был свой трейлер с нарисованными на них собственными символами. У Имоджен был золотисто-белый, с алыми руками и рунами. У Абсент розово-зеленый (ужасная комбинация), в то время как «автобус-превращенный-в-дом-на-колесах» Сорена и Питера был нежного небесно-голубого, с замком и рыцарями верхом на лошадях, тянущимися по всей длине. Сорен рассказывал мне, что в немецком городе, где он родился, были развалины большого замка, в котором он обычно любил играть.

Мама хотела на нашем изображение Богини. Я же выбрала полночно-синий фон с золотыми звездами и полумесяцем на нем. Она вложила в это все виды метафизических значений, говоря, что я хотела изобразить таинство непознанного, бла-бла-бла.

Я просто думала, так будет симпатичней.

– Пропади все пропадом, я знаю, что у меня были ключи, когда я покинула трейлер, помню, закрыла его после твоего ухода. Милая?

– Я отдала тебе свои ключи пару дней назад. Мам. Не говори мне, что эти ты тоже потеряла?

– Лягушки-быки! – Мама относилась к этим ведьминским штукам всерьез. Она не ругалась, потому что слова многих ругательств имеют происхождение в проклятиях, а она не станет баловаться чем-то темным вроде проклятья. Она практикует только добрую магию.

Но иногда это становится несколько утомительным. Имею в виду, я могла бы, в самом деле, использовать парочку качественных проклятий в свои-то подростковые года.

Она протянула руку.

– Поможешь?

– Мам!

– Пожалуйста.

– Я не Клэппер[10]! Ты должна сама искать свои ключи.

– Знаю, детка, но я должна воспользоваться ванной, и хочу сменить свое молитвенное одеяние. Только раз, пожалуйста?

Я повернулась спиной ко входу в палатку, так чтобы никто не видел меня, когда я содрала кружевные перчатки, затем латексные под ними.

– Ты знаешь, я ненавижу это делать. Это заставляет меня ощущать себя большим толстым фриком.

– Ты не большая и не толстая и не фрик, тебя благословила Богиня.

Я сделала глубокий вдох и попыталась очистить разум, как она говорила, я, как предполагается, делала это затем, чтобы открыть себя всяким вероятностям.

– Кто-нибудь смотрит?

– Ни души.

Я взяла ее руку в свою и попыталась игнорировать натиск мыслей, заполнивших мой разум. Мама, спорящая с Абсент о группе похитившей деньги ярмарки. Ее переживания о том, как я здесь несчастна, борьба с желанием быть с ярмаркой, все смешанное со страхом, что ярмарка закроется, если воровство не прекратится. Ее огорчение, что отец так быстро вступил в повторный брак после развода. Внезапная мысль, что она не сменила лоток Дэвида, голодное ворчание, чувство одиночества, которое так близко напоминало мое собственное, что я чуть не выронила ее руку… я скрипнула зубами и попыталась сфокусировать ум, пробираясь сквозь ее мысли, пока не нашла то, что хотела знать.

– Ты уронила их прямо у трейлера. Они на высоком пучке травы под оберткой от конфеты, – сказала я, отпуская ее руку со вздохом облегчения. Мама была единственным человеком, кого я могла касаться, кто не позволял мне чувствовать себя жуткой… до Бенедикта. Я заморгала от этой мысли, и поняла, что это было правдой. Прикосновение к нему не взволновало меня, как это происходило, когда я касалась кого-то еще – он был теплым и мягким, манящим, чуть загадочным, но странно уютным, учитывая, что я только что встретилась с ним.

И, конечно, тот факт, что он был вампиром.

– Ты просто ангел, – сказала мама, целуя меня в лоб и устремляясь к трейлеру, притормозив чтобы сказать группе людей приближающихся к палатке, что вернется через десять минут.

– Если я ангел, то где мои крылья? – прошептала я. Я всегда так говорила, когда она называла меня ангелом, с самого детства, а она кружила меня и говорила, что я ангел, посланный принести на землю рай.

Я опустила взгляд на свои руки. Они не были маленькими и тонкими как у нее, или длинными и изящными, как у Имоджен. Они были большими, и мои пальцы были с тупыми кончиками. Рука музыканта, как кто-то однажды сказал мне, но я вынуждена была прекратить уроки фортепьяно, когда мне исполнилось двенадцать, потому что не могла выдержать прикосновение к роялю миссис Стоун. Слишком много детей им пользовались во время еженедельных уроков – я позже шла домой, трясясь и на грани слез. Это происходило, пока мама, наконец, не выяснила, что же со мной случилось.

 – Как давно ты стала ясновидящей?

Я медленно развернулась, задаваясь вопросом, прочитал ли Бенедикт мои мысли.

– С тех пор как мне исполнилось двенадцать.

Он стоял с другой стороны стола, большой темный силуэт, закрывающий мне обзор неба из индиго становящегося черным.

– Половая зрелость?

Я кивнула и попыталась отвести взгляд, но не смогла. Было что-то в его глазах, внутреннее напряжение, когда он наблюдал, как я вертела в руках свои перчатки. Мне не хотелось говорить ему о странных вещах, которые я могла делать. Мне не хотелось, чтобы он думал, что я принадлежу к шоу фриков.

Ты не фрик.

– Прекрати, – сказала я, отступая на пару шагов, будто расстояние оградит от него мой разум.

Ты боишься меня?

Его глаза были цвета темного дуба, маленькие золотые крапинки на теплом, медово-коричневом фоне, крапинки, которые я могла увидеть даже притом, что на его лицо падала тень.

– Почему я должна бояться тебя? Если кто-то и должен бояться, это ты. Я знаю твой секрет.

И я знаю твой, сказал он в моей голове, начиная приближаться ко мне.

Я отступила еще на пару шагов, расправляя плечи, пытаясь выглядеть больше,  жестче и отпаднее.

– Твой хуже моего, так что если ты не хочешь закончить в критический момент на остром колу, лучше просто отступи и оставь меня в покое.

Я не хочу оставлять тебя в покое.

– Ты представляешь, с кем ты связался… – начала говорить я, потом заорала, когда он сделал выпад в мою сторону, схватив мои руки, притягивая к себе. Мы стояли так вместе с секунду, я сжавшаяся и готовая к тому, что он укусит меня, он смотрящий вниз на меня глазами, изменившими цвет на блестящий эбеновый.

– Я вообще не хочу связываться с тобой, Фран. – Медленно, очень медленно его рука скользнула вниз по моей. Я наблюдала за тем, как она направлялась к моей незащищенной руке, моей голой руке, руке, не позволявшей мне быть такой же счастливой, как другие дети.

– Не надо, – сказала я, это вышло похоже на всхлип.

– Верь мне, – нежно сказал он. Его пальцы потянулись за моей голой рукой, потом изогнулись под ней, подталкивая руку вверх, так чтобы наши ладони легли вместе. Я ахнула и задержала дыхание, ожидая натиска образов, ожидая всехвещей, которые потекут из его разума в мой.

Там ничего не было. Я касалась его, рука к руке, и я ничего не чувствовала, ничего не видела.

Я перевела взгляд с рук на его лицо.

– Как ты это сделал? Как ты отключил себя или вроде того?

Его пальцы сплелись с моими, и вдруг я осознала, что он был парнем, а я девушкой, и мы стояли вместе, держась за руки.

– Ты знаешь кто я.

– Я знаю что ты, если это то, что ты имеешь в виду.

Он кивнул.

– Что ты знаешь о нас?

– Я знаю, что ты вампир… – Его пальцы сжались на моих. Дурища. Использовала слово на В. – … но что вы предпочитаете называться Темными. Я знаю, что вы пьете человеческую кровь, чтобы выжить, и что тебе вероятно пара сотен лет – Имоджен твоя старшая сестра, или младшая?

– Старшая.

Не знаю, почему это заставляло меня почувствовать себя лучше, учитывая, что ему, вероятно, по меньшей мере, три сотни лет, но это было так.

– И я знаю, что ты на самом деле большую часть времени грустный, но почему-то можешь блокировать образы из своего мозга, но в тоже время можешь разговаривать в моей голове.

– Ты знаешь что-нибудь о том, как становятся Темными? Как получить искупление?

– Гм… ты стал… что-то на счет Лорда демонов, проклявшего тебя?

Я подумала, что его глаза были темными раньше, теперь они превратились в абсолютный обсидиан.

– Мой отец был проклят Лордом демонов.

– Ох, верно, Имоджен что-то говорила о грехах отцов, перекладываемых на сыновей, но не на дочерей. Я не знаю ничего об искуплении.

Я взглянула на наши руки все еще сомкнутые вместе. Было странно касаться его, чувствовать его теплые пальцы, переплетенные с моими, и не видеть в голове его мысли, воспоминания и все остальное, что я ощущала, касаясь людей.

– Для каждого Темного существует женщина, называемая Возлюбленной, которая может искупить его душу, женщина, которая может уравновесить его тьму своим светом, и сделать его снова целым.

– Ох, – сказала я. Это было не самой умной вещью, что я могла сказать. Парень держал меня за руку – было сложно думать о чем-то, кроме как о том, какой теплой была его рука.

– Ты – моя Возлюбленная.

Я выхватила свою руку из его, отпрыгивая назад прямо на металлические шесты, удерживающие палатку. Я ударилась об них выступающей костью на запястье и взвизгнула  от боли.

– Ты ненормальный! – сказала я, потирая свое пораненное запястье. – Ты псих! Ты совсем свихнулся! Ты что-то вроде озабоченного маньяка!

Он сделал шаг вперед.

– В этом вопросе у меня нет выбора. Темные имеют только одну Возлюбленную – многие никогда не находят их. Я почти оставил надежду, что когда-либо найду свою. Позволь мне взглянуть на твое запястье.

– Зачем, чтобы ты мог укусить его? Нет! Я не хочу, чтобы ты касался меня. Ты один из тех странных вампиров-извращенцев. Оставь меня в покое.

– Клянусь, я не причиню тебе боли, и я не вампир-извращенец. Позволь мне взглянуть на твое запястье.

Он стоял передо мной, достаточно близко, чтобы схватить руку, но не касался меня, просто ждал, когда я предложу запястье как послушная маленькая овечка.

Так вот я не овечка.

Я сжала правую руку в кулак, одновременно изо всех сил наступая ему на ногу, и заехала коленом по «веселым мешочкам», а когда он сложился, хватаясь за свой пах, врезала ему в кадык, как показывала мне мама на случай мерзкого поведения парней. Вот только не думаю, что она ожидала, что парень окажется вампиром.

Глава 3

Я знаю, что вы подумали. Вы подумали: Эй, я и не знала, что можно поставить вампира на колени, пнув его в причиндалы.

Ладно, можно. Я имею в виду, они, может быть, и ходячая нежить и все такое, но всего лишь парни, верно?

У них то же самое наружное оснащение, как у парней не вампов, и я выбрала способ, от которого Бенедикт корчился передо мной на земле, получив удар,  причинивший ему такую же боль, как и  обычному парню.

В чем скорее всего причина, почему я колебалась несколько секунд вместо того чтобы сбежать, наблюдая, как он катается по земле явно от боли сжимая свой пах, но не издавая ни одного единого слова. Он был совершенно безмолвен.

Еще один парень, не Бенедикт, которого я однажды ударила коленом (это было мое первое и единственное свидание) орал благим матом, когда я его пнула. Вина нахлынула на меня, пока я наблюдала за ним, вина и ужасное желание расхохотаться.

Не над Бенедиктом, над собой, над своей жизнью. Все, что я когда-либо хотела – приспособиться, быть как все остальные, не быть странной, той, кто отличается от всех прочих детей, и что произошло? Я встретила вампа, сказавшего мне, что я единственная, кто сможет искупить его душу. О да, готова держать пари, этослучается с каждой девчонкой, которая едет в Европу.

– Я просто хочу нормальную жизнь, – заорала я на Бенедикта. – Это что, так плохо? Я неБаффи Истребительница Вампиров!

От него прозвучало легкое ворчание, когда он встал на колени.

– Здорово. А я не стану играть роль Энджела, если ты собираешься слишком часто нападать на меня.

Я стояла перед палаткой, часть меня рвалась сбежать от него, другая часть хотела извиниться. Все что он делал, был добрым со мной, а я отплатила на эту доброту, пнув его туда, куда полагается.

О, молодец, Фран.

– Ты смотрел Баффи! – сказал мой бестолковый рот. Было похоже, словно я рехнулась или что-то вроде того. Я должна была либо сбежать, либо извиниться, а не стоять тут, разговаривая о кино с, истинная Богиня, Моравским Темным. – Какой сезон твой любимый?

– Третий. –  Он поднялся на ноги, тяжело дыша, и стоял, скрючившись, упершись руками в колени.

– О. А мне нравится четвертый. Спайк обалденный. – Он ничего не сказал, только медленно выпрямлялся пока не встал более или менее нормально. – Гм. Ты в порядке?

Он кивнул, его рука дернулась так, словно он хотел потереть себе пах, но не стал этого делать у меня на глазах. Я ощутила себя еще более виноватой.

– Извини.

Я уставилась на него, моргая как идиотка.

– Что?

– Я сказал,  «извини».

Я заморгала еще сильнее, пока не поняла что делаю.

– Ты извиняешься передо мной? За что?

– Что пугаю тебя. Я не должен был вываливать на тебя все так быстро.

– Ох. – Моя внутренняя Фран-доставала, которая всегда пытается заставить меня поступать правильно, сильно пнула меня.

– Гм. Мне тоже жаль. Я не должна была ранить тебя. Ладно, я сделала это, потому что ты повел себя слишком властно, но сейчас я сожалею, что ты это сделал. Я имею в виду, сожалею, что я сделала. Мы оба сделали. – Великолепно, теперь я похожа на умалишенную. Если у него раньше были какие-то сомнения, что я была королевой среди всех фриков, теперь их не стало. Я – умалишенный фрик.

– Ты не фрик, – устало сказал он, словно говорил это уже не раз.

– Прекрати это! Никто не смеет лезть в мой мозг без приглашения.

– Извини, – снова сказал он, и потер шею.

Прежде чем я поняла, что делаю, я вышла вперед и коснулась красного следа на его шее, там, где я ударила его. Он все так же стоял, с руками по швам, когда я осторожно обводила его кадык, его кожа была теплой.

– Я считала, что вампы вроде как мертвы. Как ты можешь быть теплым?

Он положил мою руку на свою грудь, на свое сердце. Я смогла ощутить, как оно билось там, точно так же как сердце любого другого.

– Я похож на мертвого?

– Нет. – Я позволила пальцам блуждать по серебряному кельтскому кресту, висевшему на его шее. – Ты можешь носить крест?

– Могу.

– Ты не мертв и  ты можешь носить крест. – Я наградила его своим лучшим прищуром глаз. – Ты уверен, что ты Темный?

Абсолютно уверен.Он засмеялся в моем мозгу.

– Эй!

Он поднял руку и усмехнулся.

– Извини. Этого не повторится. Пока ты не пригласишь меня.

– Лучше не надо. – Я отступила и прикусила губу, пока разглядывала его. – Почему ты не пришел в бешенство, когда я ударила тебя?

– Я напугал тебя. Я не виню тебя за это.

– Почему нет?

Его глаза посветлели, пока мы говорили,  и вдруг они снова превратились в черные. Он ничего не сказал.

– Любой другой разозлился бы на меня, но не ты. Почему? Потому что ты думаешь – я твое спасение?

Он просто стоял там, одна рука была в кармане его джинсов, другая висела открытая и расслабленная, его глаза мерцали, как те блестящие черные камни, иногда используемые мамой – их называют гематитами.

– Мне шестнадцать, Бен.

Его брови поползли вверх.

– Бен?

– Бенедикт как-то труднопроизносимо.

Он улыбнулся.

– Я знаю, сколько тебе лет.

– Я не хочу даже приятеля, что уж говорить о нашей с тобой женитьбе или  что там делают Моравцы  для  возвращения своей души. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я просто хочу провести это лето так, чтобы суметь дожить до возвращения к впавшему в грех отцу, пойти в школу и не путешествовать по всей Европе с обучающей меня матерью, как она грозиться сделать. Кроме того ты… ты…

  Я остановилась. Я бы скорее умерла, чем сказала бы ему, что он был так великолепен, что скорее всего привлекал внимание у двух из четырех девчонок, в то время как я была… я. О'кей, людей вообще-то не тошнило, когда они глядели на меня, но я не была потрясной.

– Я что?

Я пожала плечами.

– Вамп.

Он заправил мои волосы за ухо с одной стороны. Это был странно интимный жест, заставивший меня ощущать то жар, то холод, и снова жар.

– Я ничего не хочу от тебя, Фран. Единственная причина, почему я сказал, что ты моя Возлюбленная в том, чтобы ты поняла, что можешь доверять мне. Темный никогда не сможет причинить вред своей Возлюбленной.

– О, действительно? Так если бы у меня был кол, и я начала забивать его тебе в грудь, что бы ты сделал?

Он скривил губы, обдумывая это. Он выглядел таким забавным, что я не смогла удержаться от улыбки.

– Зависит от того, куда бы ты загоняла его.

– Прямо в твое сердце.

– Тогда бы я умер.

Моя улыбка увяла.

– В самом деле? Так колья срабатывают?

– Да, срабатывают. Так же как и отсечение головы.

– И ты позволил бы мне убить себя? Ты просто стоял бы тут и позволил мне убить себя?

Он кивнул.

– Если в твоем сердце есть желание увидеть меня мертвым, то да, я стоял бы здесь, позволяя тебе убить себя.

Ничего себе. Разговор, сносящий крышу. Я решила, что не готова думать об этом и задвинула это в сторону.

– А что с солнечным светом?

Он скорчил гримасу.

– Это не убьет меня, за исключением нескольких часов на нем, но я всеми силами избегаю этого. Он обеспечивает мне адский загар.

– Ха. – Я оглядела его. Он раньше снял кожаную куртку и теперь был одет в безрукавную черную футболку. Его руки были загорелыми. Как и его лицо. У него на плече была татуировка из причудливо написанных слов свитых в круг.  – Так что, у них есть Моравские солярии, чтобы не позволить тебе выглядеть белым, как рыбье брюхо?

Он расхохотался. Мне понравилось; это был хороший смех. Заразительный.

– Что-то вроде того. – Он взглянул через мое плечо, затем наклонился, чтобы поднять оброненные мной перчатки, вручил их мне, а потом добавил: – Может быть, мы сможем поговорить об этом в другое время.

– Конечно. Обещаю, что не буду бить тебя снова. – Кстати я это и имела в виду. Может быть, было глупо верить тому, что он сказал, что не остановит меня, если я захочу его убить (будто бы!), но я действительно поверила ему, когда он сказал, что не причинит мне вреда.

Он двинулся в мою сторону, к выходу за мной. Я жевала губу несколько секунд, прежде чем выпалить:

– Ты возьмешь меня покататься на своем мотоцикле?

Он приостановился, когда был справа от меня. Его глаза вернулись к их нормальному цвету темного дуба, золотые крапинки стали ясно видны, и смутил меня взглядом; когда поднял его, посмотрев за меня.

– Если твоя мать скажет, что это приемлемо, то да.

Я обернулась взглянуть, на что он смотрел. Мама стояла на входе в палатку, одетая в свою серебристо-белую молитвенную мантию, слоями легкого газа трепетавшую позади нее на ветру. В ее спадающие на спину волосы был вплетен венок из белых цветов, с лентами, спускающимися по спине. В одной руке на куске алого бархата она держала свою серебряную плачущую чашку; в другой был пучок молитвенных свечей. Дэвид сидел рядом с ней, его рот был открыт в тихом шипении на Бена.

Я вздохнула и шлепнулась на ближайшее кресло. Почему я должна пытаться поступать нормально, когда все вокруг меня были настолько странными?

Мама поджаривала меня насчет Бена оставшуюся часть ночи и большую часть следующего утра. Кто он, что хотел, почему я упоминала, что ударила его, бла-бла-бла. Я отвечала на ее вопросы, потому что это было первой нормальной, типичной для мам вещью, что она сделала с тех пор, как я была в шестом классе, и заверила ее, что она не должна заколдовывать Бена (не то чтобы я была уверена, что это сработает – может быть, Темные были магиеустойчивыми? Надо будет спросить у Имоджен).

Потом она сделала то, что реально заставило меня встревожиться.

Было приблизительно одиннадцать утра. Мы только что встали (Готская ярмарка летом закрывается в два ночи) и мама стояла у крошечной плиты, на которой что-то готовила. Когда приходилось. Она, может быть, была великой ведьмой, но довольно посредственной кухаркой. Обычно я делала это, но этим утром я была слишком занята, будучи поджариваема из-за Бена.

– Мне не нравится мысль, что ты встречаешься с мальчиком намного старше тебя, –  сказала она, как только начала прибираться.

– Я не встречаюсь с ним; мы просто разговаривали. – Ну, ладно, он ожидал, что в какой-то момент я спасу его душу, но, эй, это не значит, что у нас было свидание или что-то вроде, верно?– Есть еще горячая вода?

Мама встряхнула электрический чайник и передала его мне. Я сделал еще чашку чая (Эрл Грей – я может быть и фрик, но цивилизованный) и выжала в него четверть лимона.

– Сколько ему лет?

Я посмотрела на нее поверх своей кружки. Она стояла перед нишей для плиты, тыкая в какие-то фрукты, висевшие в сетчатой корзинке. В трейлере, который мы делили, была одна спальня (ее) и вторая кровать (где спала я) была преобразована из крошечного столика и кушетки, на которой я сейчас сидела. У мамы был очень хороший нюх,  на ложь. Я полагала, что она достаточно подозрительна и без моих рассказов о нежити в ее коллекции. – Гм… он моложе Имоджен.

– Да? Тогда ему должно быть около восемнадцати или девятнадцати. – Ага, плюс-минус пара сотен лет.

– Но все еще слишком взрослый для тебя. Я немного поболтаю с ним. Чтобы ты сказала о французских гренках этим утром?

Теперь запустилось мое чутье. Она предлагает приготовить мне завтрак?

– Звучит здорово. Ты не должна говорить с Беном, мам. Я не встречаюсь с ним или что-то вроде того.

– М-м-м. У нас есть пара яиц?

– В холодильнике. – Я наблюдала за ней несколько минут, пока она напевала про себя песенку, взбивая яйца, нюхала маленький пакет молока и решала, не слишком ли оно давнишнее, добавляла шепотку корицы, потом начала нарезать толстые ломти хлеба от буханки, которую вынула пол часа назад.

– О'кей. Что ты хочешь?

Она, повернувшись, взглянула на меня, ее брови хорошенько поработали над удивлением.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты готовишь завтрак. Ты никогда не готовишь для меня завтрак.

– Я наверняка это делала! Я готовила для тебя завтрак как раз прошлым… прошлым…

– Угу. Не можешь вспомнить, не так ли? Это было так давно.

Она отрицательно помахала мне лопаточкой.

– Я помню, словно это было вчера. Это было, когда ты сломала руку, поехав на велосипеде в школу. Я приготовила тебе яйца Бенедикт[11]. Ты любила их.

Я улыбнулась в свой чай.

– Мам, я была тогда в пятом классе.

Она повернулась к плите с самоуверенным сопением.

– Я только указала, что был случай, когда я готовила тебе завтрак.

– Обычно только если ты что-то хочешь от меня, так и угощенье. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Если это включает переодевание в наяду, чтобы резвиться вокруг ручья как ты заставила меня сделать прошлым летом, ответ – нет. Одной дозы ядовитого плюща достаточно мне на всю оставшуюся жизнь.

Она плюхнула французский гренок на сковородку, ничего не сказав, пока  не положила его на тарелку и не вручила мне. К моему удивлению она села за стол напротив, вместо того чтобы приготовить порцию для себя.

– Франни, я беспокоюсь о ярмарке. Это воровство – если оно продолжится, ярмарка обанкротится, и мы должны будем отправиться домой.

Домой! О, люди, как же я хотела отправиться домой! Домой, в наш маленький дом, с крошечным цветочным садиком, домой, к своей комнате с двумя протечками, когда усиливался дождь, домой, ко всему знакомому и нормальному, где у меня было свое место и никто там не беспокоил меня. Дом – звучит для меня просто прекрасно.

К сожалению, мама не чувствовала того же самого. Она подписала годовой контракт на круиз с ярмаркой, распространяя свои зелья и магию, покамест, вошла в контакт с Европейской Виссканской общиной. Она предвкушала этот год с нетерпением, которого я никогда у нее не видела. В течение трех долгих месяцев она ныла о том, как волнующе будет увидеть Европу, и что обучение я могу пройти с ней. Она даже убедила школьный департамент, что ее образования доктора философии будет вполне достаточно для обучения меня в течение школьного года, пока меня будут таскать по всей Восточной и Западной Европе.

Не поймите меня превратно; это не из-за того, что я люблю школу и ли что-то вроде, но, по крайней мере, мне это подходило. Сравнительно. Пока я никого не касалась. Большинство детей думали, что я была просто застенчивой, и меня это устраивало. По меньшей мере, никто не думал, что я была чудной.

– Я думала, Абсент сказала, что последняя группа сбежала с деньгами? Если они сбежали, как они могли еще украсть деньги?

Она побултыхала свою чайную чашку, ее ложка звякнула о края, когда она размешивала чай в дофиглионный раз.

От этого звука у меня свело зубы. Я намазала маслом свой французский гренок и размазала по нему малиновый джем.

– Питер сказал этим утром – это строго конфиденциально, Фран, ты не можешь никому шепнуть и слово об этом, даже Имоджен – что сейф был снова ограблен после того, как Абсент положила туда вечернюю выручку. Он сказал, что оказался перед необходимостью звонить в полицию, но я не вижу, что  из этого выйдет какой-нибудь толк. Кто бы не украл деньги, это сделано очень умно. Он или она не настолько глупы, чтобы оставить свои отпечатки пальцев на сейфе. Особенно, если не…

Она остановилась и опустила взгляд на свой чай, когда отряхнув ложку, положила ее на стол.

– Если что? – спросила я сквозь набитый французским гренком рот.

Ее светло серые глаза поднялись, встретившись с моими.

– Если кто-то использовал свою специальную силу чтобы украсть деньги.

Я сглотнула.

– Но кто?

– Не знаю. Абсент не знает. Питер не знает. Никто не знает.

Я слегка пожала плечами, не собираясь признавать, что была бы несказанно счастлива, если бы ярмарке пришел конец и мы отправились домой.

– Полиция, возможно, нашла хоть что-то.

– Это не в ведении полиции, Фран. Есть только одна персона, которая вероятно сможет установить, кто вор.

Я не поверила своим ушам. Я вообще слабо верила всему, что могло раз и навсегда  доказать полнейшее отсутствие даже самых маленьких экстрасенсорных клеточек в моем теле. По крайней мере, не провидческих. Я запихала другой кусок французского гренка в рот.

– И кто это?

– Ты.

Я подавилась, слезы брызнули из глаз, когда я захрипела, пытаясь набрать воздуха в легкие в обход большого куска французского гренка, застрявшего в горле.

– Ты единственная, кто сможет найти вора, Фран.

– Я ничего не смогу сделать, если задохнусь до смерти, – я задыхалась.

Она нахмурилась.

– Я серьезно.

– Как и я.

Она вручила мне мою кружку с чаем.

– Франни, ты должна сделать это. Я знаю, что тебе не нравится касаться кого-то… – я вытерла слезящиеся глаза тыльной стороной руки.

– Нет.

– … но это – чрезвычайная ситуация.

Я покачала головой, сделала глоток чая, снова закашлялась, и шмыгнула носом, их которого после удушья всегда текло.

– Нет!

– Я не просила бы тебя, если бы это было не так важно.

– Это не наша проблема! Абсент и Питер могут выяснить это сами, или сможет полиция.

– Они не смогут, детка. Если бы они могли, уже сделали бы. Ты должна помочь им.

– Я ничего не должна делать, – пробормотала я своему полусъеденному французскому гренку.

– Пожалуйста, Фран. Все наше будущее на кону…

– Это не наше будущее! – Заорала я, хлопая рукой по столу, так что затряслись кружки. Я вдруг настолько взбесилась, что не могла все объективно воспринимать. – Дом – наше будущее, а не это шоу фриков! Я не позволю превратить меня в монстра как они! Я просто хочу быть нормальной как все остальные. Ты понимаешь – нормальной, а? Не такой как ты!

Ее глаза расширились, и я поняла, что она собирается перейти к лекции «ты не фрик, тебя благословили, одарили умением, о котором другие только мечтают», я слышала ее примерно раз в месяц, и, по меньшей мере, раз в каждые пару дней после того, как мы прибыли на ярмарку, но я не могла выдержать этого снова.

Не теперь. Не тогда, когда я была так смущена на счет Бена и всего прочего.

– Куда ты идешь? – завопила она, когда я выпрыгнула из-за стола и схватила сумку.

– Прочь.

– Франческа Мэри…

Я хлопнула дверью на ее слова, спрыгнула с металлических ступеней, прижимая сумку плотнее к груди, и побежала сквозь лабиринт трейлеров расположенных в дальнем конце большого луга, где проводилась ярмарка. Несколько человек с ярмарки пожелали мне «доброго утра», но я проигнорировала всех их и перешла на ровный бег вприпрыжку, которого, я знала, мне хватит на пару миль. Я пробежала через деревья окружавшие луг, вниз по небольшому травянистому склону, потом на дорогу, ведущую в город Капувар.