Текст книги "Конторские будни"

Автор книги: Кейт Уотерхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Глава двенадцатая

Повинуясь инстинктивному желанию затеряться в толпе служащих, Грайс поднялся к себе на восьмой этаж. Но никакой толпы он там не обнаружил. Видимо, его сослуживцы решили, что, раз мебели все еще нет, обеденный перерыв можно считать естественным завершением рабочей недели.

Плохо, что ему не удалось притаиться среди сослуживцев, но уход Пам он воспринял особенно болезненно. В случае каких-нибудь осложнений она была бы неоценимым союзником, А кроме того, он многое хотел ей рассказать. Да и с точки зрения их личных отношений она поступила по-свински, не дождавшись его: они ведь хотели сходить в кино, и сегодня как раз подвернулся удобный случай.

Торчать на потеху оперхозяйствснникам одному в отделе было глупо. Ему, конечно, хотелось узнать, чем кончился допрос Тельмы возле конференц-зала (если швейцар не отвел ее к своему начальству), но было неизвестно, когда она вернется и вернется ли вообще. Ее ведь запросто могли уволить. Да его и самого-то могли уволить. Ему вовсе не хотелось, чтобы такая угроза висела над его головой до понедельника, но и болтаться тут без всякого дела в ожидании приговора тоже не хотелось. Эх, зря он не посмотрел, когда наткнулся на внутриальбионский справочник, какое выходное пособие выплачивают здесь увольняемым служащим.

В автобусе, по дороге к Лондонскому мосту, Грайс попытался придумать, чем он объяснит жене свое неожиданно раннее возвращение. Если ему удастся убедить ее, что его отправили домой из-за намеченной на понедельник или, скажем, вторник сверхурочной работы, мечта о походе с Пам в ресторан обретет вполне реальные черты. Но он как-то ни на чем не мог сосредоточиться, голова у него шла кругом. В каждом втором прохожем он узнавал то министра из альбионского конференц-зала, то министра внутренних дел, а то и вовсе премьера. Тротуары вокруг просто кишели однорукими швейцарами, особенно когда автобус останавливался у светофоров. Кондуктор напомнил ему Мохаммеда Али, женщина на заднем сиденье – певицу Джоан Баэз. Возле какого-то винного бара ему примерещились Пам и Сидз; полисмен-регулировщик был похож на Копланда, но, слегка повернувшись, превратился в актера Мервина Джонса; а когда автобус подъехал к Лондонскому мосту, Грайс увидел миссис Рашман и Хакима, шагавших в сторону фабричного заречья. Про этих-то, правда, Грайс мог бы поклясться на целой стопе Библий, что это именно они.

А впрочем, вздор. Миссис Рашман не завтра, так послезавтра уезжала в свадебное путешествие, и у нее, конечно, были дела поважней, чем прогулки с Хакимом по улицам, не говоря уж о том, что Хаким в это время нежился на солнечном пляже в Альгарве. Нет, открытки от него сослуживцы пока не получили, но, может быть, в «Альбионе» и не принято присылать из отпуска открытки. (Жаль, если так. На его прежних службах, приклеенные к окнам и архивным шкафам, они очень украшали контору. Без них контора как бы и конторой-то не была.)

Но когда автобус, задержавшийся на мосту из-за медленно ползущей перед ним пивной автоцистерны, свернул к вокзалу, Грайс опять увидел миссис Рашман с Хакимом. А если это были не они, то, значит, их двойники. Что ж, такое, как он знал, случается в больших городах.

На вокзале, предъявив сезонный билет перонному президенту одной из каких-то малых республик, Грайс прочитал объявление, что поезда задерживаются из-за испортившегося в Нью-Кроссе семафора – объявление было написано мелом на черной доске, – и решил, что ему обязательно надо выпить. Вообще-то он не считал себя большим любителем спиртного, а днем не пил почти никогда, но в последнее время, если признаться откровенно, почувствовал вкус к сухому вину. Да-да, стаканчик холодного белого вина наверняка успокоил бы его, а любой паб, как он был уверен, мог предоставить ему такое успокоение. Да и перекусить, пожалуй, не мешало, тем более что Тельма увела его от несъеденного обеда.

Он без труда отыскал уютный старомодный паб ярдах в ста примерно от вокзала, а рулет с яйцом, который ему там дали, был, к его удивлению, вовсе не похож на заплесневевший мячик для гольфа. Да и вино оказалось хорошо охлажденным, и отпускали его не наперстками, как в других пабах, а вполне приличными порциями. Грайс почувствовал себя гораздо лучше. Посетитель, стоявший по ту сторону круговой стойки, смутно напомнил ему какого-то известного человека, но он решил не вспоминать, кого именно.

Ну а все-таки – на кого же он был похож? Кажется, на актера детективных телевизионных фильмов – то ли Джефсона, то ли Джепсона, что-то в этом роде, но он давно уже не появлялся на телеэкранах, наверно, вышел из моды. Джефферсон? Нет, пожалуй, не Джефферсон.

Пока Грайс пытался вспомнить фамилию полузнакомого незнакомца, а потом уговаривал себя не думать о нем, тот смотрел на него с тем же обеспокоенным, даже мучительным недоумением, какое отражалось, по-видимому, и на его собственном лице. Но через несколько секунд лицо незнакомца разгладилось – он явно вспомнил. Прихватив свою пивную кружку, он отправился вокруг стойки к Грайсу.

– Давненько же мы не виделись, – подойдя поближе, приветливо проговорил Джефсон-Джепсон-Джефферсон.

– Давненько, – эхом отозвался Грайс. И сразу же вспомнил, что виделись они всего месяц назад: лица людей он запоминал навсегда. Ну конечно же! Парслоу, его собрат по несчастью из «Комформа». Ихбыло четверо, славных мушкетеров, уволенных в один день

Но он явно походил на того актера-детективщика. Странно, что, пока они вместе работали, Грайс этого не замечал.

– Поразительно, – сказал Парслоу, – встречаешь человека, которого ты знал бог весть сколько времени, и не можешь вспомнить, кто он такой.

– А это потому, что он вырван из привычной обстановки, – объяснил Грайс.

Парслоу согласился и подкрепил Грайсову теорию примером, рассказав, как он встретил на остановке автобуса своего молочника и даже дал ему прикурить, а вспомнил, что это молочник, только когда они расстались.

– И могу поспорить, что он вас тоже не узнал, – авторитетно сказал Грайс.

Бывшие сослуживцы принялись оживленно болтать и между прочим объяснили друг другу, каким ветром их сюда занесло, Парслоу, по его словам, протирал штаны за грехи свои в объединении «Экспорт» – «может, видели, этакая новомодная стекляшка чуть ли не до неба на Боро-Хай-стрит?» – и ходил в этот паб, когда ему приедались деликатесы их служебной столовой. Ах да, его же считали выпивохой, припомнил Грайс, вот почему он, видимо, и попал под сокращение.

Два других мушкетера-сокращенца тоже времени даром не теряли: один пристроился в муниципалитет – ему наверняка помог влиятельный тесть – и теперь, конечно, будет ошиваться там до выхода на пенсию, а второй, как слышал Парслоу, не побоялся сделать решительный шаг и то ли уже уехал, то ли вот-вот уедет в Новую Зеландию.

Грайс не собирался пить второй, а тем более третий бокал вина, но Парслоу уже осушил свою полупинтовую кружку пива, и теперь от двух дополнительных бокалов деться им было некуда: после того как один из них закажет выпивку, другому обязательно придется ответить тем же. Так что обед у Грайса получится довольно запьянцовский. А почему, собственно, он не может отдохнуть и поразвлечься?

– Скажите, – начал Грайс, когда барменша налила им по его заказу два бокала вина и Парслоу ввернул, что сегодня он еще не прикладывался, – как у вас вышло с вашим планом открыть магазин «Умелые руки» или что-то в этом роде? – Он превосходно помнил, что именно «Умелые руки», ведь Парслоу, когда его предупредили об увольнении, говорил практически только про свой будущий магазин и до смерти надоел всем сослуживцам. «Комформу» его междугородные телефонные разговоры обошлись недешево: он без конца звонил торговцам древесиной, считая, наверно, что им доставляет удовольствие обсуждать неизвестно с кем цены на свой товар.

– Так ведь мир-то, знаете ли, оскудел нынче древесиной, – шутливо ответил Парслоу. – А если без шуток, то ничего у меня не вышло. Найдешь подходящее помещение – надо получить разрешение на перепланировку дома, а это минимум полгода; или местные власти собираются реконструировать район, так что зайдите, мол, годочков через десять. А в довершение ко всему, банк отказался выдать мне обещанную… ну, или почти обещанную ссуду, им ведь нет никакого дела до мелких предпринимателей, они даже и думать о них не желают. Короче, не получилось. Да и черт бы с ним!

А иначе-то и быть не могло, подумал Грайс. Когда настроишь себе в эмпиреях воздушных замков, неминуемо шлепнешься оттуда рано или поздно на матушку-землю.

– Так вы теперь гнете спину в объединении… какое, вы сказали, объединение?

– Объединение «Экспорт». Я, понимаете ли, так устал от всех своих треволнений, что отправился прямо в комитет труда и согласился на первую попавшуюся должность. За квартиру расплатиться хватает, а там живи как знаешь.

Грайс решил не признаваться Парслоу, что поступил точно так же, – очень уж презрительную гримасу скорчил тот, упомянув про комитет труда.

– Что-то я не слышал о такой фирме – объединение «Экспорт». Чем вы там занимаетесь?

– Стараюсь работать как можно меньше, чем же еще? А если серьезно, то у нас и отлынивать-то от работы не нужно, ее и так нет. Меня вот, например, зачислили в Оперативно-хозяйственный отдел и сказали, что мы должны оперативно следить за состоянием здания и ходом внутриотдельских реорганизаций. А мы не то что оперативно – вообще никак и ни за чем не следим.

– Да нет, я хотел спросить, чем занимается ваша фирма, – сказал Грайс с острым ощущением чего-то очень знакомого.

– А вот это интересный вопрос, – поставив бокал, отозвался Парслоу. – Очень интересный вопрос.

Грайс глубоко вздохнул. Он хотел спросить Парслоу; «Так вы, стало быть, не знаете?» – но, чувствуя внутреннюю дрожь и понимая, что голос выдаст ее, промолчал. И тем не менее Парслоу ответил:

– Я знаю, чем наша фирма занималась раньше, если вас это интересует. Она выполняла всякие работы по экспорту – упаковка, доставка, у нее даже были свои корабли, – а когда экспорт перестал приносить прибыль, занялись разными другими делами, но какими именно, не могу вам сказать. Может быть, переключилась на крупные финансовые операции, черт его знает. И, по-моему, никому у нас это не известно, даже самим директорам.

Грайс уже взял себя в руки, однако третий бокал вина, несмотря на его предварительные предположения, оказался сейчас просто необходимым. Он подозвал барменшу, надеясь, что, когда придет время расплачиваться, Парслоу внесет свою долю.

– А если бы я сказал, что работаю за грехи свои в Отделе канцпринадлежностей, – осторожно спросил он, – у вас это вызвало бы какие-нибудь ассоциации?

– Еще бы! – воскликнул Парслоу. – Я ведь как раз и рассчитывал на должность в этом отделе нашего объединения, да там не оказалось вакансий. Он у нас расположен по соседству с Оперхозяйственным.

– На восьмом этаже?

– Да вы что – ясновидец?

– И какой там у вас третий отдел?

– Этот… как его… Отдел внутренней почты.

– Все правильно, – сказал Грайс. И добавил: – Ну да денежки счет любят, – намекая, что пришла очередь Парслоу расплатиться с барменшей, которая выжидающе смотрела на Грайса.

За очередным бокалом вина они с Парслоу сравнивали свои фирмы – верней, сравнивал Грайс, расспрашивая Парслоу об его новой работе, а сам Парслоу только радостно удивлялся тому, что они хоть и работают в разных фирмах, но на одном этаже. Теперь Грайс ясно вспомнил, что в «Комформе» Парслоу отнюдь не считался выдающимся мыслителем.

Вскоре стало совершенно очевидно, что «Экспорт» и «Альбион» похожи друг на друга как две капли воды – вплоть до армии взаимозаменяемых одноруких швейцаров и открытой планировки рабочих залов. Сонные мухи из Ремонтно-планировочных отделов неспешно передвигали время от времени металлические барьерчики, таинственные литерные Службы обрабатывали неведомые статистические данные, Административные секторы Отделов питания душили служащих, как выразился Парслоу, оголтелым бюрократизмом. Но его не слишком удивила поразительная схожесть двух разных фирм.

– Ее величество стандартизация, – равнодушно сказал он.

А Грайс, которого опять выбили из привычной колеи, вдруг почувствовал, что уже напился – да-да, явно напился, иначе он не заказал бы еще вина. Ему было неведомо, как он справится с четвертым бокалом, порции здесь отмеряли просто слоновьи.

У него, как говорится, уши тряслись от желания рассказать Парслоу свои приключения в пристройке «Лакомщика» полтора часа назад. Он понимал бессмысленность этого желания – ведь Парслоу все равно бы ему не поверил, – но, может быть, хоть намекнуть? Чтобы прошибить его тупое самодовольство.

– Скажите, а у вас на работе есть какие-нибудь общественные развлечения? Ну, к примеру, любительский театр?

– Странные вы задаете вопросы. Думаете, я загубил в себе артистический талант? Быть иль не быть, таков вопрос! А если без шуток, то у нас вроде бы есть какой-то клуб или кружок, да только я не знаю, чем они занимаются. Такие сборища меня не привлекают.

– А вам не предлагали в него вступить?

– Ну, я, знаете ли, и за деньги-то не стал бы с ними связываться. Это чтобы торчать после работы в каком-нибудь промозглом церковном зале? Нет уж, увольте, да и домой мне ехать совсем в другую сторону. Они ведь собираются где-то за мостом, неподалеку от вашего «Альбиона».

– Может быть, в клубе Сент-Джуд?

– Черт его знает, может, и там.

Грайс, надеясь, что он говорит разумно и сдержанно, вкратце рассказал Парслоу, чем занимается альбионская труппа. Но мысли у него весело разбегались, а язык угрюмо заплетался, и на Парслоу рассказ о делах альбионских любителей не произвел особого впечатления, Больше того – ему явно стало смешно.

– Да у ваших любителей просто мозги набекрень, – объявил он. – С чего вы взяли, что работаете на правительство?

Грайс допил остатки вина, чудом загнал обратно в пищевод отрыжку, которая чуть не выдавила из него вино обратно в стакан, и тут прозвенел звонок, возвестивший, что паб закрывается.

– С чего бы мы ни взяли, теперь это подтверждено документально! – Он не собирался показывать Парслоу счет-фактуру (мало ли кому тот мог проболтаться!), но другого выхода у него не было. Он бережно развернул ветхий счет, обнаружив при этом, что, пока ему не пришло в голову закрыть один глаз, буквы на счете как-то странно двоились.

– Грэйн-Ярд, Лондонский мост, ЮВ-1», – с тупым равнодушием прочитал Парслоу. Он даже не заметил, что Грайс показал ему пальцем, куда адресован заказ – ОТДЕЛ СНАБЖЕНИЯ ГОС. УЧРЕЖДЕНИЙ, – видимо, его развезло еще сильней, чем Грайса. – А ведь я довольно хорошо знаю Грэйн-Ярд. Хожу иногда через него напрямик в паб «Корона». Прекрасный, кстати, паб с внутренним двориком, можно выпить прямо на свежем воздухе, у них там стоят столики под зонтами.

– А тогда вы должны знать, – угрюмо сказал Грайс, складывая бумажку так, что Парслоу увидел наконец адресата, – про типографию «Альбион», ее недавно снесли.

– Снесли? – вопросительно повторил Парслоу. Его мутный взгляд упирался в строку ОТДЕЛ СНАБЖЕНИЯ ГОС. УЧРЕЖДЕНИЙ, но он явно ничего не видел. – Как это снесли? Она и сейчас там стоит,

– Стоит? – Теперь уже Грайс вопросительно повторил последнее слово Парслоу, и челюсть у него отвисла.

– Ясное дело, стоит! Окна выбиты, деревянная вывеска облупилась, но прочитать можно, Я сто раз мимо нее проходил. Может, ее собираются снести, чтоб она сама не развалилась, но пока еще не снесли. Уж мне ли не знать. Да я могу, если хотите, вас туда проводить.

– Ну зачем же я буду отнимать у вас время, – заплетающимся языком пробормотал Грайс и спрятал счет-фактуру в бумажник. Его тошнило. Он слишком сильно сегодня переволновался и чересчур много выпил.

Коротко извинившись, он отправился искать уборную. Ему казалось, что, пока его нет, Парслоу должен смыться – иначе он не вошел бы в зал, вытирая капли пота на лбу клочком туалетной бумаги.

Не успел он подойти к стойке, как Парслоу объявил, что ему давно пора бежать, но теперь они должны поддерживать связь и как-нибудь им обязательно нужно вместе пообедать – он, мол, знает один японский ресторанчик, где подают замечательно вкусные бифштексы. Все бывшие сослуживцы Грайса, если им доводилось по случайности встретиться, всегда решали «поддерживать связь» и никогда ее, разумеется, не поддерживали, но Грайс понимал, что ему-то надо еще разок увидеться с Парслоу, и пообещал «звякнуть».

– Вот-вот! Только звоните мне домой, а то на работу нам дозвониться, знаете ли, довольно трудно. Вы, наверно, удивитесь, но нашего объединения нет в городском телефонном справочнике. Теперь, похоже, все солидные фирмы предпочитают скрывать свои телефоны.

По дороге домой Грайс уснул и проехал свою остановку. Ну и денек! Если б он вел дневник, ему вряд ли удалось бы уместить все события этого дня на одной странице. А уж если б он делал записи в специальном «Дневнике делового человека», где одна страница отводилась на три дня, ему пришлось бы писать просто микроскопическими буковками.

– И вы никому об этом не говорили?

– Никому.

Да он, собственно, уже пожалел, что рассказал даже Пам. Она-то, разумеется, была потрясена и объявила, что для такого сенсационного сообщения надо экстренно собрать всю альбионскую труппу и что так, мол, они и сделают, когда она известит обо всем членов Оргбюро. Стало быть, Грайсу-то выступить не дадут? Стало быть, его новость выложит собранию Грант-Пейнтон? Им, конечно, придется упомянуть Грайса, они даже пригласят его, по всей вероятности, в президиум но разве это может сравниться с его мечтой объявить свою потрясающую новость как. бы невзначай и – без всякой подготовки? Он-то предполагал пригласить на собрание Тельму, чтобы она тоже урвала свою долю аплодисментов, и даже надеялся завлечь к альбионским любителям Парслоу – в качестве гостя пли, скажем, делегата от «Экспорта», – пусть тогда разные Фомы неверующие задают ему. Грайсу, каверзные вопросы: Парслоу, словно новообращенный на собрании секты евангелистов, будет живым свидетелем его поразительных успехов.

Понедельник, как известно, самый тяжелый рабочий день. Таким он и оказался для Грайса. Правда, пришел Грайс в контору немного успокоенный, с надеждой, что ему все же не грозит увольнение (швейцар мог его не опознать, юная Тельма могла не выдать, да и начальство могло спустить это дело на тормозах), причем пришел первый. Он очень хотел как можно скорей поговорить с Пам, но не тут-то было. Дисциплина за последние дни вконец у них охромела, и его коллеги начали прибывать на работу только после половины одиннадцатого; а когда явилась Пам, в нее немедленно вцепился Грант-Пейнтон и принялся нудно, со всеми подробностями рассказывать ей о своем посещении нового Ботанического центра, где горожанам продавали разные саженцы; этот центр открылся как раз неподалеку от улицы, на которой жил Грайс, и Грант-Пейнтон попытался втянуть его в разговор, но он демонстративно уклонился.

На работу в понедельник не вышло сразу несколько канцпринадлежников. По-прежнему отсутствовал Копланд; не было Ваарта и братьев Пенни; а к утреннему перерыву на чай обнаружилось, что Тельмы тоже нет, и это здорово встревожило Грайса. Он, конечно, собирался расспросить ее, что с ней приключилось после его побега, но она минут по сорок проводила утрами в уборной, и сначала он не заметил ее отсутствия: оно обнаружнлось, когда его коллеги решили подкрепиться.

Возможно, она заболела или просто притворилась больной – насколько Грайсу было известно, младшие служащие вроде нее могли раз в десять дней не выходить на работу, вот она, по-видимому, и решила этим воспользоваться. Хотя, возможно, ее все-таки уволили – вполне возможно.

Если кто-нибудь в «Альбионе» знал, что с ней стряслось, так это ее дядюшка из подвала, но Грайс побаивался к нему обращаться – а вдруг именно он застукал их возле секретного конференц-зала? Тогда Грайсовы расспросы наведут его на мысль, что они отнюдь не случайно оказались вместе, – это во-первых. А во-вторых, кто может поручиться, что сейчас у Архивного сектора дежурит дядюшка Тельмы? Ведь если альбионские швейцары дежурят по графику в разных местах и Грайс начнет расспрашивать не Тельминого дядю, а какого-нибудь другого швейцара, тот решит, что он просто спятил, и тогда уж ему вовек не выпутаться из этой истории.

А все же, если он хотел избавиться от беспокойства, другого выхода у него не было. Улучив минуту, когда сослуживцы рассматривали иллюстрированный каталог Ботанического центра, он выскользнул за дверь и спустился на лифте в подвал.

Но на этот раз Архивный сектор вообще никто не охранял. Пожалуйста, залезай в любой шкаф и снимай на микропленку все, что тебе угодно. Тяжелый день сказывался и тут. А ведь понедельник можно приравнять к национальному празднику, подумал Грайс, так мало людей выходит в этот день на работу.

Вернувшись в отдел, он обнаружил, что все его сослуживцы – или, говоря точнее, те немногие сослуживцы, которые соизволили прийти сегодня на работу, – с негодованием обсуждают обнаглевшую Тельму. Особенно возмущался Ардах. Копланд, Ваарт и братья Пенни, по его словам, получали зарплату за выполнение определенных обязанностей, а раз эти обязанности выполнять невозможно, они вправе сами решать, приходить им на работу или нет. Иное дело Тельма; ее, сказал Ардах, наняли, чтобы сотрудники отдела не отвлекались от работы по пустякам. В пятницу, потратив полдня на пятиминутную работенку, она была отпущена домой – тут Ардах скосил укоряющий взгляд в сторону Грант-Пейнтона – и теперь, по-видимому, решила приходить на службу, когда ей заблагорассудится. Ну и порядки!

Не дожидаясь конца этой тирады, Пам прихватила с подоконника Тельмин поднос, ушла в фойе, выдоила за свои собственные деньги кофе из автомата и принесла на подносе пластиковые стаканчики с бурой бурдой для всех канцпринадлежников. Вот ведь какая милая, подумал Грайс, раздраженно слушая ехидные выкрики оперхозяйственников. «Смотрите, не надорвитесь! – голосили они. – Давайте меняться – вы нам кофе, а мы вам стулья!» – и прочее в том же духе. С тех пор как исчезла отдельская мебель, они постоянно издевались над канцприиадлежниками. Даже их младшая служащая, цветная девчонка, и та время от времени вяньгала: «Ох и кучеряво же кое-кому живется!»

А Грант-Пейнтон, разозленный выпадами Ардаха и насмешками оперхозяйственников, решил сорвать злость на Грайсе.

– Надеюсь, вы наконец обнаружили мебель? – спросил он.

Грайс, ни словом не упомянув про Тельму, рассказал Грант-Пейнтону о своей экспедиции в подвал № 3.

– Значит, никаких результатов?

– Боюсь, что так.

– Тогда придется оставить все как есть до выхода на работу мистера Копланда или инженера по противопожарной безопасности, не знаю уж, кто из них появится раньше. Пусть начальство расхлебывает эту кашу с пропажей, я ее не заваривал. Если кому-нибудь нравится подпирать тут задницами барьерчики, пусть остается, а мне надоело веселить наших соседей-тружеников, я ухожу.

Последние слова Грант-Пейнтон произнес намеренно громко, чтобы его услышали оперхозяйственники. Нескольких из них Грайс видел на собрании альбионской труппы, и сейчас, под гневным взглядом своего председателя, они мигом перестали ухмыляться и уткнули носы в рабочие бумажки.

Язвительно посоветовав коллегам явиться завтра утром на работу, чтобы начальнику, если он соблаговолит выздороветь, не было одиноко, Грант-Пейнтон надел пальто и удалился. Вслед за ним ушел Ардах, так что в отделе остались только Сидз, Бизли, Пам и Грайс.

Не дожидаясь, пока Сидзи Бизли втянут Пам в свой разговор насчет устроенного Грант-Пейнтоном представления, Грайс отвел ее в сторонку и шепнул:

– Нам надо срочно поговорить. – Обычно-то с такими словами обращаются женщины к мужчинам, а не наоборот, подумал он, но пока что у нее нет для этого причин.

Пам, словно бы шестым чувством угадывая всю важность предстоящего разговора, молча кивнула, а потом небрежно сказала Сидзу и Бизли, что поможет Грайсу купить подарок для его жены. Она могла быть очень изворотливой, когда хотела, и Грайс подумал, что ей вполне по силам развеять подозрения мужа, если у него появятся – тьфу-тьфу, не сглазить! – основания подозревать ее в неверности.

Минут через двадцать они уже добрались до уютного ресторанчика на одной из улиц Сохо. Грайс никогда здесь раньше не бывал, но пару раз проходил мимо и, заглядывая в окна с тюлевыми занавесками, решил, что столики на двоих, накрытые клетчатыми скатертями, очень хороши для любовного свидания. Жаль, что их сегодняшнее свидание будет чисто деловым.

Он мысленно наметил вехи своего повествования: для затравки – новости о пропавшей мебели, подслушанные Тельмой (ничего по-настоящему стоящего, но Пам, возможно, отыщет какой-нибудь подспудный смысл в словах швейцаров); потом – как можно красочней – рассказ про находку старого счета-заказа (с намеком на продолжение рассказа в дальнейшем); потом – стремительно сменяющие друг друга эпизоды: таинственный лифт, подымающийся только на один этаж, секретный конференц-зал под «Лакомщиком», совет директоров и министр; а напоследок – Парслоу. Завершить ли свою повесть «Экспортом», точь-в-точь похожим на «Альбион», или же до сих пор не снесенной типографией, он решит по ходу дела.

Но обслуживание в ресторане оказалось из рук вон плохим, и ему постоянно приходилось отвлекаться, чтобы отправлять обратно на кухню блюда, которые он вовсе не заказывал, и умолять официанта принести им вино до десерта. А когда задерганный официант прихватил со стола вместе с грязной посудой счет-заказ, Грайс бегал вызволять его у судомоек. Короче, он все время сбивался, и вместо стройного повествования у него получилась какая-то невразумительная мешанина. Но Пам внимательно слушала, помогая ему иногда наводящими вопросами, и в конце концов поздравила с прекрасно проведенным расследованием.

– И вы решительно никому об этом, не рассказывали?

– Решительно никому, ни единой живой душе! – с излишней, быть может, горячностью воскликнул Грайс. Ему смутно помнилось, что Парслоу он, кажется, наговорил куда больше, чем следовало, но Парслоу был не в счет.

– Я не уверена, что сейчас нам надо выкладывать на общем собрании все ваши новости, – задумчиво сказала Пам, пообещав ему как можно скорей созвать Оргбюро. – Если Тельму допросили – а ее наверняка допросили, – то мы теперь оказались в положении «они-знаюг-что-мы-знаем, а мы-знаем-что-они-знают-что-мы-зна-ем». Поэтому есть смысл объявить на общем собрании про секретный конференц-зал и послушать, как будут объяснять эту загадку рядовые любители. Обо всех же остальных ваших открытиях стоит оповестить пока только членов Оргбюро – так подсказывает мне мое внутреннее чутье.

– Вы думаете, это «может стать известно», если цитировать Сидза?

– Не думаю, я уверена, Клем. Я уверена, хотя доказать, конечно, не смогу, что обо всех наших начинаниях становится известно Лукасу. Уверена, и все тут.

– Стало быть, шпионы в нашем стане?

– Возможно, это припахивает мелодрамой, Клем, но я убеждена, что «Альбион» кишит шпионами начальства. И было бы странно, если б их не было среди наших любителей.

Ресторан им попался дрянной, но Грайс чувствовал себя очень хорошо. Его рассказ и так уже произвел на Пам огромное впечатление, а он ведь собирался открыть ей кое-что еще. Заказав кофе, или, верней, убедившись, что это не так-то легко сделать – пробегавший мимо их столика официант в ответ на его зов даже не глянул в его сторону, – он, как бы между прочим, сказал:

– Бывает, что кукушонка не отличишь от родных птенцов, а правда оказывается удивительней вымысла.

– Вы подозреваете кого-нибудь из членов Оргбюро? Нет, этого, надеюсь, не может быть. Мы сотрудничаем очень давно и полностью доверяем друг другу. Нельзя подозревать всех и каждого.

– Я не говорю про членов Оргбюро, но тот, кого я имею в виду, тоже давно с вами сотрудничает. Вас, наверно, очень удивит, милая Пам, если я скажу, что наш общий друг Сидз – шпион? – Ему таки удался небрежный тон, и разоблачение, на его взгляд, прозвучало весьма эффектно.

– Опомнитесь, Клем, – сказала Пам. – Да он один из наших самых надежных сотрудников.

– Вы уверены?

Грайс не раз читал в детективных романах, как одна небрежно брошенная реплика дает ключ к разгадке тайны. Он попытался небрежно и коротко рассказать Пам о звонке Лукаса Сидзу, но рассказывал, видимо, слишком коротко и небрежно, потому что Пам, судя по ее вопросам – «Подождите, подождите, при чем здесь Либеральный клуб? Когда, вы говорите, он позвонил?» – и сама ничего не поняла, и даже его сбила с толку. Потом она провела последовательный допрос и, выяснив, о чем идет речь, весело расхохоталась.

– Да он звонил вовсе не Сидзу, глупенький вы мой Пинкертончик! Он хотел поговорить с бригадиром ночных уборщиков, которые появляются в отделе после нашего ухода.

– А зачем, простите, бригадиру ночных уборщиков знать о моих политических взглядах? – обиженно спросил Грайс.

– А затем, что он соглядатай Лукаса, – ответила Пам. – Вы поговорите-ка с Ваартом. Ему как-то раз понадобилось вернуться вечером на работу – не помню точно, кажется, за плащом, – и он обнаружил, что этот самый бригадир вскрывает отмычками наши столы и роется в ящиках. Это случилось, когда у нас еще были столы. Он сказал Ваарту, что ему якобы поручили найти какую-то украденную вещицу, но мы-то не дети. Ему наверняка приказали проверить, нет ли у нас в ящиках чего-нибудь подозрительного, вроде вашего счета, например.

Пам взяла со столика счет, неожиданно поцеловала его – Грайс решил, что поцелуй предназначался ему, – и положила его в сумочку.

– Не горюйте, Клем, вы же превосходный сыщик! Давайте-ка выпьем посошок на дорожку и поедем смотреть эту старую типографию, хотя я не представляю себе, что мы можем там увидеть.

– Я тоже. Но главное, мне непонятно, зачем Грант-Пейнтону понадобилось меня убеждать, что ее снесли. Не он же соглядатай…

– Нет, конечно, вы просто немного помешались на шпионах, Клем, Он искренне верит, что ее снесли. Да и все мы верили, нам даже в голову не приходило проверить. Хотела бы я знать, кто распустил этот слух. И зачем?

Они поехали на такси а – почему бы, собственно, не отпраздновать его победу по всем правилам? И в такси он открыто, не делая вид, что это у него вышло случайно, держал Пам за руку. Под занавес они выпили бренди, вот он и расхрабрился.

Поглядывая на торопливо щелкающий счетчик – они еще, кажется, и пятидесяти ярдов не проехали, а ему уже предстояло распрощаться с полусотней пенсов, – он сказал: