Текст книги "Конторские будни"

Автор книги: Кейт Уотерхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава десятая

Торопливо шагая с топочущей Тельмой по пятам, к зданию Клуба Сент-Джуд, Грайс проклинал всех и вся. Они опаздывали минут на двадцать. Эта юная идиотка дождалась конца рабочего дня и потом объявила, что ей нужно в «маленькую комнатку». А после своих явно больших дел «в маленькой комнатке» – он ждал ее целую вечность – она повела его короткой дорогой, и. они вышли черт-те куда. Это была последняя капля.

Да он, собственно, пожалел, что позвал ее с собой, еще не успев закрыть рот. Нет, реакция Пам его не очень беспокоила, но ему пришлось целый день проболтаться в отделе, где остались только Бизли, Грант-Пейнтон, проклятущая Тельма да рабочие из подвала. Чтобы посмотреть одному какой-нибудь фильм, ему надо было подробно договориться с Тельмой о встрече, но при одной мысли про эти длинные объяснения на душе у него становилось тошно и пакостно. А если б он решил пригласить ее в кино, сослуживцы наверняка назвали бы его совратителем малолетних. Он представил себе, с какой радостью подхватит эту пикантную тему горластый Ваарт, и содрогнулся. Короче, ему пришлось околачиваться весь день-па работе, и он бесцельно слонялся из угла в угол, бессмысленно позвякивал мелочью в карманах да прятал глаза от рабочих, которые хоть и двигались, будто сонные мухи, но занимались все-таки делом.

А в довершение ко всему Грант-Пейнтон навалил нанего абсолютно бессмысленное задание. Бизли, твердо объявив, что после обеда он уйдет, передал всученнуюему Сидзом почту Грант-Пейнтону, и тот обязал Грайса рассортировать ее, чтоб не томиться, как он сказал, от безделья. И вот Грайс, присев на корточки, вскрывал огрызком карандаша конверты и раскладывал вокруг себя стопки бумажонок, заполненных в основном злобными жалобами на нехватку канцпринадлежностей. Работа эта была заранее обречена, потому что, когда Грайс рассортировал почту, ему не оставалось ничего другого, как вывалить ее беспорядочной грудой в проволочную корзину для бумаг, где Тельма хранила чашки.

Около четырех часов смотался Грант-Пейнтон, и Грайс, оставшись наедине с Тельмой, вдруг вспомнил про эту корзину. Верней, сначала он решил, что настало подходящее время поискать отдельскую мебель, но сразу же и прогнал из головы эту мысль, А потом вдруг подумал о корзине.

– Послушай, Тельма, а где ты обычно хранишь наши чашкн?

– Чего-чего? Да в архивном шкафу, мистер Грайс, Мистер Копланд сказал, что можно.

– Я понимаю, Тельма. Но ведь шкафы-то у нас исчезли. Как же ты их нашла? По феиному веленью?

– Чего-чего, мистер Грайс?

– Я говорю, что, мол, как же ты нашла архивные шкафы?

– А-а, вот вы о чем. Да я, понимаете, иногда очень рано прихожу на работу. У меня, понимаете, папа-то водитель грузовика, ну и он иногда едет утром в Бирмингем, и если я успею собраться, он, понимаете, меня подбрасывает…

– Хорошо, Тельма; хорошо, свою биографию ты расскажешь мне как-нибудь потом, а сейчас просто просвети меня, где ты нашла архивные шкафы.

– Чего-чего? А-а, понятно. В главной прихожей, мистер Грайс,

– В какой такой главной прихожей?

– Ну, в главной прихожей, на первом этаже, где стоят все эти пальмы в кадках, знаете? Там и нашла. А узнала я свой шкапик по красной шерстяной тряпочке, она привязана…

– Ладно, бог с ней, с тряпочкой. А ты вот скажи-ка мне, что твой шкапик делал в главном вестибюле?

– Не знаю, мистер Грайс.

Не знал, конечно, и Грайс.

– Но ведь сейчас-то архивных шкафов там нет?

– Нету, мистер Грайс.

Стало быть, ночные уборщики не донесли мебель до подвала № 3. Хотя непонятно, почему они не спустили ее на лифте прямо в подвал. А впрочем, не будет он ломать себе над этим голову, к черту! И если зазвонит, как опасался Грант-Пейнтон, телефон Копланда, покрывать он тоже никого не будет, пусть выкручиваются сами. И корзину, в которой лежит почта, оставит на полу, пусть уборщики делают с ней что хотят, не его это забота.

Вскоре после Грант-Пейнтона ушли и рабочие – им, по-видимому, нужно было не меньше часа, чтобы переодеться и отбить карточку ухода. А когда опустели два смежных отдела и Грайс остался наедине с Тельмой, его охватило боязливое беспокойство. Он понимал, что многие мужчины на его месте обязательно принялись бы подкатываться к пухленькой Тельме. Но ему не хотелось об этом и думать. Это был не его стиль. Бродя из угла в угол по отделу, он тщательно следил, чтобы Тельма не подходила к нему ближе, чем на шесть футов. Попробуй задень нынешнюю молодую девицу хотя бы плечом – враз окажешься насильником! День, суливший беззаботную свободу, принес ему только тяжкие испытания…

– Да поторапливайся же, Тельма!

Однако Грайс опять воспрянул духом, когда подошел наконец по извилистому переулку к викторианскому зданию Клуба Сент-Джуд. Вдоль клубного фасада тянулась темная аллейка, наверняка опоясывающая все здание – в самый раз, чтобы пообжиматься, как говорили когда-то его приятели-солдаты. Желание, которое он безжалостно подавил, искоса посматривая на юную Тельму в «Аль-бионе», опять наполнило его боязливым беспокойством, но он мысленно заменил Тельму милой Пам и успокоенно приободрился.

Войдя в дверь под аркой, он поднялся по широкой двухмаршевой лестнице на второй этаж, и гулкое эхо многократно умножило тяжелое топотанье Тельмы за его спиной. Клуб Сент-Джуд сразу же напомнил ему воскресную школу его детства – такие здания сотнями, если не тысячами, возводились в конце прошлого века. Еще на площадке между двумя этажами он уже знал, что, поднявшись, окажется в сыром верхнем вестибюле с темной нишей, где к стене прикреплена каменная раковина, над которой сально поблескивает мраморная доска для сушки посуды, да рядом, возможно, стоит заржавленная газовая плита об одной горелке в форме кольцевой трубки с дырочками, а прямо напротив входа виднеется двустворчатая дверь матового стекла, ведущая в большой, плохо освещенный зал. Но вот чего он никак не ожидал здесь увидеть, так это грубо сколоченного стола на козлах и трех одноруких швейцаров, неподвижно восседающих за ним под голой, без абажура, лампочкой, которая ярко высвечивала лаковые козырьки их форменных фуражек и блестящие металлические пуговицы на пиджаках.

Грайс, разумеется, не разобрал, те ли это швейцары, которые заставили его расписаться утром в Книге для опоздавших, но, увидев, как один из них сфокусировал на нем линзы своих очков, а два других демонстративно не обратили ни малейшего внимания, он безошибочно понял, какую организацию они представляют. Прошло несколько секунд, и швейцар в очках рявкнул, вспугнув тяжелую тишину:

– Билет!

– Простите?

– Вход только по членским билетам.

Хотя Тельма была всего лишь младшей служащей, Грайс, ища сочувствия, бросил на нее взгляд, свирепо проклинающий распоясавшихся бюрократов. Можно было подумать, что они с Тельмой пытаются проникнуть в секретный бункер, где хранятся все альбионские капиталы: Кажется, Пам говорила, что фирма поддерживает своих актеров-любителей, даже выделяет им какую-то денежную дотацию, но чего ради они развели здесь этот проклятый бюрократизм?

– Я еще не член труппы, – сухо сказал Грайс. – Меня пригласила миссис Фос.

– Фамилия?

Дальше последовала та же процедура, что и при его первом посещении «Альбиона»: очкастый швейцар спрашивал двух остальных, есть ли у них в списках Грайс, а они, водя костлявыми пальцами по замусоленным бумажкам, сообщали друг другу, что, мол, Грайс, а не Крайслер, но никто из них не потрудился ему сказать, найдена его фамилия или нет. Наконец первый швейцар подозрительно воззрился на Тельму.

– А эта юная леди куда?

– Она со мной, – объяснил Грайс.

Швейцар неспешно вздохнул и медленно, словно черепаха, закачал головой.

– Если ее нет в списках – нельзя. Она подала заявку миссис Фос, секретарю Приемной комиссии? – Швейцар говорил еще медленней, чем качал головой. Выяснилось, что о Грайсе их известили, но про Тельму никаких указаний не дали. И значит, его они пропустить могут, а ее нет.

Грайс хотел было начать спор, но вспомнил, что он и так опоздал. Вот ведь забавно – всякий раз, когда у него плохо со временем, ему преграждают путь однорукие швейцары.

– Ничего не поделаешь, Тельма, – сказал он.

Сначала ему показалось, что она проторчит тут до ночи. Пожимая плечами, шаркая по полу подошвами, и бормоча: «Эх, не получилось… А может, все-таки попробовать?» – она топталась перед швейцарами, явно не зная, как же ей теперь быть. Но потом уныло утопала к лестнице, и Грайс, радуясь, что отделался от нее, открыл, с разрешения очкастого швейцара, стеклянную дверь.

Как он и предвидел, перед ним был плохо освещенный, перекрытый поверху дубовыми брусьями зал с устоявшимся, хотя и едва заметным запашком школьных обедов. У дальней стены возвышалась просторная сцена, и над ней – арка из клееной фанеры, сделанная совсем недавно. Грайс, никогда не бывавший в любительском театре, смутно предполагал, что, войдя, увидит на сцене Пам, красящую какие-нибудь декорации или, пожалуй, надзирающую за окраской декораций, и снующих мимо нее любителей, которые таскают по залу экзотические штуковины из папье-маше; а режиссера или постановщика, или как он там у них называется, Грайс представлял себе похожим на гомосека, и он должен был стоять, уперев руки в бока, и убеждать актеров, чтобы они играли живей и непринужденней. Но сегодня любители устроили, по-видимому, генеральную, да к тому же ещё и публичную, репетицию: человек восемьдесят или даже девяносто сидело в зрительном зале, а на сцене несколько артистов – наверно, сливки альбионской труппы – разыгрывали пьесу, в которой Грайс тотчас же узнал комедию Оскара Уайльда, где не то Эдит Эванс, не то Сибилла Торндайк спрашивает: «Вы говорите – саквояж?» Никаких декораций на сцене не было, и Пам их вовсе не красила, а, разодетая в пух и прах по моде начала века, объясняла Ардаху – Грайс его сразу узнал, несмотря на приклеенные бакенбарды, – что она, мол, хотела бы влюбиться в человека по имени Эрнест. Стало быть, ее предложение поставить «Он пришел» отклонили, Грайс очень удивился, что на генеральной репетиции и Пам и Ардах держат в руках текст, причем Ардах явно не помнил из своей роли ни единого словечка. Похоже, что альбионские любители всегда репетировали свои пьесы в театральных костюмах, чтобы сжиться, так сказать, с образом. Пам выглядела очень мило, а играла, как решил Грайс, не хуже знаменитой Глинис Джонс. Зато Ардах, по его мнению, больше напоминал обезьяну с бакенбардами, чем артиста.

Когда Грайс вошел, к нему устремился Сидз, и, судя по тому, что он болтался у входа, его, видимо, держали здесь в статистах, да еще и заставляли работать по совместительству капельдинером. А ведь послушать Сидзовы самодовольные разглагольствования про альбионскую труппу – покажется, что без него она моментально захирела бы и распалась.

Он встретил Грайса очень странно: запрокинул голову, поднял вверх палец, затряс им и придушенно захихикал, будто ушутил над ним обидную, но веселую шутку, А потом, давясь от смеха, прошептал:

– Я же говорил, что мы с вами свяжемся!

Не зная, как отнестись к его словам, Грайс пошел за ним по центральному проходу и сел в указанное кресло неподалеку от сцены, опять же не понимая, зачем Сидзу понадобилось точно указывать ему место, если вокруг было полно свободных кресел. Однако он послушно но сел именно там, где тот его посадил – рядом с единственным зрителем в этом ряду, который сразу же повернулся к нему, многозначительно подмигнул и хрипато сказал:

– Так вы, стало'ть, тоже решили послушать эту лабуду?

Ваарт на сцене любительского театра? Человек с культурными запросами мелочного торговца – артист? Ничего подобного Грайсу и в голову не могло прийти. Но сейчас-то его интересовало другое: ему хотелось понять, где весь день ошивалась эта компания – Ваарт, Ардах, а главное, Сидз и Пам. Они, похоже, неплохо провели времечко в каком-нибудь баре, намеренно не взяв его с собой.

Зал был хоть и плохо, но освещен, и Грайс внимательно огляделся. С некоторыми из зрителей ему явно приходилось встречаться в «Альбионе», Он заметил оперхозяйственника, похожего на Джорджа Формби, служащую Нутряшки, которая еще несколько дней назад напомнила ему подругу его покойной матушки – миссис Катбертсон, или, может, Калбертсон, точно он не помнил. Потом ему подался на глаза артист Фред Астэр, которого он встречал в лифте, родезийский премьер, старшин сержант из учебного лагеря времен его армейской службы, Дэвид Найвен, миссис Барбара Касл, выступавшая однажды по телевизору как секретарь небольшого профсоюза железнодорожников, цирковой наездник Харви Смит, комик Эрик Мокэм, дикторша телепрограммы «Метеорологические прогнозы», почти всегда предсказывавшая погоду с точностью до наоборот, генерал-лейтенант сэр Брайен Хоррокс в несколько омоложенном варианте, чуть состарившаяся копия Петулы Кларк, известной певицы, и артистка, часто рекламирующая по телевизору шоколад фирмы «Кэдбери». Но из Отдела канцпринадлежностей он больше никого здесь не обнаружил.

Оглядевшись, Грайс опять повернулся к сцене, где Ардах, стоя на одном колене, пытался сделать предложение Пам. Но он потерял нужное место в тексте и, отыскивая его, едва не упал. Воспользовавшись передышкой, Пам улыбнулась Грайсу и приветливо помахала ему рукой. Он смущенно ответил на приветствие, и Ваарт, игриво ткнув его локтем под ребра, похотливо захихикал. «Лады у тебя с дамочкой-то, а?» – театральным шепотом прохрипел он. И так, по наблюдениям Грайса, бывало всегда, если кто-нибудь выставлял свои симпатии напоказ.

Кулис на сцене не было, и сбоку к Ардаху с Пам приблизилась нелепая фигура в гротескном одеянии из желтого шифона и с огромным бюстом. Под чепчиком, напоминавшим унылую шляпку старой кикиморы из Армии спасения, надетым на серовато-перхотный парик, виднелось карикатурно нарумяненное, прикрытое вуалеткой лицо, и Грайс невольно расхохотался, решив, что это существо должно, по-видимому, изображать тетку Чарлея. Но сразу же смущенно умолк, потому что остальные зрители с явной благосклонностью следили за чучелом в желтом платье. Ну, если это их обычный уровень, тогда и он, пожалуй, придется здесь ко двору.

Голосом, напомнившим Грайсу женоподобный писк одного, мягко говоря, чудика с нарумяненным лицом, которого он видел, согласившись несколько лет назад пойти на мальчишник, устроенный его сослуживцами, желтошифонное существо заверещало:

– Мистер Уортинг, встаньте, сэр! Неприлично валяться в ногах…

А тут Ардах, окончательно потеряв равновесие, упал на бок, так что слова Уайльда были подтверждены прямым действием.

– Мама! – воскликнула Пам, блистательно, по мнению Грайса, вжившаяся в роль. – Тебе лучше уйти… Все? Благодарю вас.

Последние слова Пам сказала обычным голосом. Они, как вскоре сообразил Грайс, были обращены к Сидзу, следившему, чтобы никто из чужаков не проник в зал, Теперь, ставши председателем Приемной комиссии кажется, ее называли здесь именно так, – Пам хлопнула в ладоши, и к ней потянулись остальные участники спектакля с плетеными стульями в руках. Они расставили стулья полукругом и сели на них. Одного из артистов Грайс узнал мгновенно – это был Бизли в облаченин епископа. Да и другие лица были ему смутно знакомы. Садовник, например (если это был садовник), походил на сэра Ричарда Аттенборо, но, возможно, Грайса ввел в заблуждение искусный грим.

Ардаху и Пам тоже принесли стулья, однако центральный стул занял фигляр, загримированный под леди Брэкнелл. Сняв чепчик, вуаль и парик, он оказался Грант-Пейнтоном. Грайс почувствовал невольное уважение к его артистическому дару. Он, конечно, сразу понял, что тетку Чарлея играет мужчина, но Грант-Пейнтона не узнал бы в нем и за тысячу лет. А к тому же храбрец – не испугался уронить свой начальнический авторитет, взявшись за комическую роль.

Подтянув на коленях лимонно-желтое платье, так что приоткрылись его ноги в замшевых башмаках, Грант-Пейнтон обратился к собравшимся:

– Дамы и господа, извините, что нам пришлось отвлечься, но сегодня мы пригласили нескольких новичков, и кое-кто из них, – тут Грант-Пейнтон покосился на Грайса, – с трудом, видимо, отыскал наш клуб. Кстати, для сведения новичков. Если сюда явятся непрошеные, так сказать, гости, наши друзья швейцары подадут нам условный сигнал, и мы немедленно возобновим репетицию пьесы «Как важно быть серьезным». А всех остальных я попрошу в таком случае сделать вид, что они самые обычные зрители.

– Во чудики, верно? – подмигнув Грайсу, сказал Ваарт. Грайс неопределенно улыбнулся. Опять загадка! Но он уже привык не удивляться загадкам, когда дело касалось «Коварного Альбиона».

Поправив бретельку бюстгальтера под платьем, Грант-Пейнтон закончил свою вступительную речь:

– Сейчас я попрошу мистера Ардаха зачитать нам протокол последнего заседания. Сначала, впрочем, еще одно сообщение для новичков: мы не заносим в протоколы фамилии выступающих. Анонимность, гарантирующая спокойную жизнь участникам дискуссий, – вот наш девиз.

Умолкнув, Грант-Пейнтон встал, чтобы поменяться местами с Ардахом, а Ваарт повернулся к Грайсу и довольно громко сказал:

– А ему эта хламида здорово к роже, верно?

Грайс надеялся, что Ваарт все же прекратит свои комментарии. Он и так-то ничего не мог понять, а тут еще эти Ваартовы дурацкие шуточки.

Ардах, глядя в книжицу, которую Грайс принял за текст роли, начал монотонно и быстро читать:

– «Протокол заседания Комитета Установления Истины, называемого альбионской труппой. – Хитро придумано, отметил про себя Грайс: листки протокола были, по-видимому, вложены в пьесу. – Кворум, собравшийся пятнадцатого числа сего месяца, выслушал и одобрил повестку дня. Участники заседания получили список совета директоров треста «Альбион» и постановили продолжить расследование деятельности этих лиц. Выяснено, что из двадцати трех компаний, входящих в трест, пятнадцать прекратили торговые операции. Кроме того, достоверно установлено, что все конторское оборудование – от копировальной бумаги до мебели и от электрических ламп накаливания и газосветных трубок до пишущих и фотокопировальных машин – «Альбиону» поставляют фирмы, выполняющие крупные государственные заказы. Никаких счетов или иных платежных документов обнаружить пока не удалось…»

– А ловко я вам башку-то заморочил? – ткнув Грайса локтем, весело спросил Ваарт. – Вы ведь небось поверили моим байкам про эти… ну, про государственные-то акционы? Ясное дело, поверили, как пить дать, поверили, у-ху-ху-ху-ху!

Ардах, страдальчески сморщившись, умолк, и Грайс, чтобы изобразить одновременно и внимание, и осуждение, сложил губы в поощряющую Ардаха улыбку, а брови, кося глазами на Ваарта, принахмурил.

– Так это я ведь нарочно вам башку-то морочил, – ничуть не смутившись, продолжал Ваарт. – Кто его, думаю, знает, какой он есть человек. Может, он от этих, от администраторов к нам приставлен. У нас тут надо держать ухо востро!

Грант-Пейнтон поправил свой бюст и привстал.

– Надеюсь, теперь мы можем продолжать, мистер Ваарт?

– Больше не буду, парень, виноват. Я ведь просто чтоб ему растолковать…

– Да-да, мы в свое время все объясним нашим новичкам. Если вы позволите мистеру Ардаху продолжить.

Ардах снова принялся монотонно читать протокол. Но скачала он откинул со лба гитлеровскую прядь волос, и Грайс подумал, что бутафорские бакенбарды напрочь разрушают цельность его облика.

– …«Состоялась дискуссия о деятельности «Альбиона», и было выдвинуто предположение, что наша фирма является государственной или полугосударственнойорганизацией, а ее сложная структура отвечает задачам уготованной ей в будущем роли, про которую мы пока ничего не знаем. По другим предположениям, фирма уже выполняет какое-то правительственное задание, причем работа ключевого персонала маскируется обыденной конторской рутиной. Выдвигались также предположения, что «Альбион» подготавливает насильственную репатриацию иммигрантов, что он изготовляет удостоверения для гражданских лиц на случай войны, что он исследует статистику смертности от облучения при утечке радиоактивных веществ с ядерных заводов, что он собирает необходимые данные для компьютерного досье на каждого гражданина Соединенного Королевства или же что он окажется, когда обстановка в стране позволят ему рассекретиться, одним из административных агентств Европейского Экономического Сообщества».

– Во припадочные, – проворчал Ваарт, – как есть припадочные! Они ведь даже толковали тут, мол, в «Альбионе» тайно заправляют русские – во до чего договорились!

– Благодарю вас, мистер Ваарт, – с ироническим поклоном сказал Ардах. – Если вы кончили, я буду продолжать… «Обсуждался также вопрос о привлечении в Комитет новых членов, и было решено не возобновлять или по крайней мере строго ограничить прием, чтобы не обратить на себя внимания администрации «Альбиона»…Против этого решения выступила секретарь Приемной комиссии миссис Фос, указавшая, что из соображений безопасности в Комитет надо принимать всех служащих, которые заинтересовались сущностью «Альбиона», чтобы их личные расследования не насторожили высшее начальство. Этот вопрос будет обсуждаться на заседании Организационного бюро Комитета».

Грайс, истыканный локтем Ваарта, сейчас чуть было не ткнул его сам. Ага, сказал бы он, теперь понятно, почему братец Сидз так свирепо набросился на Пам в «Лакомщике». Он понял, что она воспылала симпатией к одному сослуживцу и собирается провести его на заседании Организационного бюро в члены труппы – собирается и обязательно проведет, как бы братец Сидз ни упирался, – чтобы потом обжиматься с этим сослуживцем на темной аллейке за зданием Клуба Сент-Джуд.

Но ведущим артистом он быть не хотел и надеялся, что Пам это понимает. Ему вовсе не улыбалось выдрючиваться вроде Грант-Пейнтона в женском платье или, скажем, нацеплять на себя, как Бизли, всякие там гетры да тугие, словно собачий ошейник, воротнички… Но это-то все ладно, а вот зачем, интересно, они суют свой театральный нос в дела «Альбиона»? Ну, допустим, их фирма связана с правительством – так что из того? Работал же он в национализированной компании «Причалы и внутренние водные пути», и все было в порядке. С чего же эти-то на стенку лезут? Нет, работа в национализированной фирме – это еще отнюдь не самое плохое на свете.

Тем временем Ардах, зачитав предложение ввести для членов труппы галстук особой расцветки или какой-нибудь значок – предложение было отвергнуто, – умолк и закрыл свою пьесу с вложенным в нее протоколом.

– Есть замечания по протоколу? – спросил, поднявшись, Грант-Пейнтон. Он уже стер с лица грим и от шеи до макушки выглядел, по мнению Грайса, как заправский председатель, хотя от шеи до ног (которых, правда, не было видно) все еще оставался теткой Чарлея.

Любители вразнобой загомонили, что замечаний у них нет.

– А какие-нибудь вопросы?

В разных рядах поднялось несколько рук. Ишь какие активные, подумал Грайс. Первым поймал взгляд Грант-Пейнтона человек, похожий на Джорджа Формби, – он сидел позади Грайса.

– У меня вопрос насчет наших директоров. Я, конечно, не утверждаю, что знаю про них больше, чем нам сообщили на прошлом заседании, а эти материалы, насколько мне известно> почерпнуты из справочника «Кто есть кто»…

– Изложите ваш вопрос! – перебив его, гаркнул Грант-Пейнтон. Странное дело – сейчас он твердо держал в руках все собрание, а поутру не сумел запретить Ваарту, Сидзу и всей их шайке смыться с работы, когда они того пожелали.

– А вопрос у меня вот какой, господин председатель. Некоторые из наших директоров – это или офицеры высших чинов, ушедшие на покой, или крупные землевладельцы, и ни у тех, ни у других нет ни малейшего опыта в коммерческих делах.

– Не повторяйте общеизвестных истин, мистер Эйнтри. Какой вы хотели задать вопрос?

– Сейчас объясню, господин председатель. Так вот, значит, несколько наших директоров связаны, или, лучше сказать, были связаны, с полувоенными организациями, известными как Тайные лиги. Генерал Паркс-Эксли, например, долгое время, если верить прессе, числился президентом Союза Свободы…

– Все это мы давно уже знаем, мистер Эйнтри, – снова перебил его Грант-Пейнтон. Теперь председателя поддержали многие любители, и общее мнение выразил какой-то человек из задних рядов, крикнувший оратору, что пора, дескать, закругляться. – Времени у нас мало, – подытожил Грант-Пейнтон, – и если вы действительно хотите задать вопрос, то задавайте его, а не толките воду в ступе.

– Хочу, господин председатель, очень даже хочу. И вопрос мой можно сформулировать так. Не считает ли Комитет, что «Альбион» – всего лишь официальная маска, под которой скрывается организация, решившая уничтожить у нас парламентское правление?

Слушая шиканье и раздраженные выкрики, Грайс понял, что похожий на Формби оратор действительно толчет воду в ступе. Он не удержался и, ткнув локтем Ваарта, сказал:

– Играл бы он лучше на своем укулеле.

Однако Ваарт, явно не заметивший удивительного сходства оратора с артистом, который играл в фильме «Джордж из Динки-джаза» на укулеле, равнодушно отозвался:

– Укулелей я никаких не знаю, а вот порет он укулелину, это уж будьте уверены.

Грант-Пейнтон, пытаясь перекричать общий недовольный гул, твердо заключил:

– … Хватит уж повторять одно и то же, мистер Эйнтри. Мы установили, что «Альбион» – не полувоенная организация, а государственное учреждение, по крайней мерс все собранные нами факты говорят именно об этом. Так что нечего толочь воду в ступе. Кто хочет внести какое-нибудь предложение?

Поднялся любитель, похожий на Фреда Астэра.

– Располагает ли Комитет документальными доказательствами, что «Альбион» – государственная фирма?

– Это не предложение, а вопрос.

– Пусть будет вопрос. Так располагает Комитет документальными доказательствами, что «Альбион» – государственная фирма?

Грант-Пейнтон, как бы в изнеможении, вздел руки вверх, широкие рукава его желтошифонного платья плавно взреяли к потолку, и он стал похож на шамаиа во время камланья.

– Мистер Беллоус, вам ли не знать, что все наши выводы основываются именно на отсутствии каких бы то ни было документов! Вы ведь заместитель начальника Отдела централизованных закупок, если я не ошибаюсь?

– Да, за грехи мои сподобился, господин председатель,

– Так расскажите нам о ваших закупках, мистер Беллоус. Как, например, вы пополняете запасы ленты для пишущих машинок?

– А никак не пополняют, – сказал Ваарт, обратившись в первый раз прямо к председателю. – У нас этой треклятой ленты третий месяц уж нет.

– Дайте сказать мистеру Беллоусу, мистер Ваарт. Он попросил слова, а вы нарушаете порядок собрания. Пожалуйста, мистер Беллоус.

– Я думаю, вы знаете не хуже меня, как мы пополняем наши запасы, господин председатель. Выписываем заказ и отправляем его для утверждения директору-распорядителю, который ведает снабжением.

– И кто же у вас директор-распорядитель?

– Служащим моего ранга это неизвестно, господин председатель. Наверно, член совета директоров, кто же еще?

– А вы хоть раз видели своего директора-распорядителя, мистер Беллоус? – Когда Грант-Пейнтон захочет, он умеет вести себя как заправский прокурор, с восхищением подумал Грайс. Жаль, что на него навалили женскую роль. Он замечательно выглядел бы в строгой визитке.

– Нет, господин председатель, ни разу не видел.

– Ну, а уверены ли вы, что он существует?

– Пожалуй, да, господин председатель. Ведь лента у нас так или иначе появляется.

– А тогда, стало'ть, где она, эта ваша треклятая лента?

– Совершенно верно, мистер Беллоус, появляется, именно появляется. Как и все остальное. А торговых сделок вы ни с кем не заключаете. Держали вы когда-нибудь в руках счет на оплату ваших заказов? Не бывало такого, мистер Беллоус. Ну а директор-то – подписывает он счета поставщиков? Подумайте, мистер Беллоус. Можете вы представить себе генерала Паркс-Эксли, например, который сидит в зале заседаний совета директоров и собственноручно подписывает счета на оплату каких-то жалких лент для пишущих машинок?

Риторические вопросы Грант-Пейнтона вызвали аплодисменты всего зала, а он продолжал спрашивать сникшего Беллоуса—Астэра, считает ли тот, что лента для пишущих машинок появляется на Складе снабжения в результате чьей-то благотворительности, или, может, она сваливается, по его мнению, с неба, или же – тут Грант-Пейнтон дал понять, что сейчас он откроет истинное положение дел, – ее выделяет «Альбиону» из своих запасов реальный хозяин треста, то есть правительство. Последние слова Грант-Пейнтона вызвали бурную овацию (даже Ваарт одобрительно прохрипел, что, мол, «у этого пентюха язык, стало'ть подвешен как надо»), а он кокетливо расправил складки на своем желтом платье, подул для освежения в ложбинку между бутафорскими грудями – и снова превратился в бесстрастного председателя.

– Есть какие-нибудь дополнения к протоколу?

– Разрешите, господин председатель?

Узнав голос Сидза, Грайс обернулся и увидел, что тот идет – верней, важно шествует – по центральному проходу к сцене.

– Пожалуйста, мистер Сидз.

– У меня именно дополнение, господин председатель. Прекратили какие бы то ни было операции не пятнадцать дочерних фирм «Альбиона», а шестнадцать. Сегодня утром я и миссис Фос ездили в Регби, где якобы расположена подчиненная «Альбиону» компания «Братья Бинны»…

Сидз ненадолго умолк – для пущего, разумеется, эффекта, – и Грайса кольнула ревнивая зависть. Так вот, значит, куда упорхнули поутру эти голубки, А обедали, они, конечно, в каком-нибудь уютном вокзальном ресторанчике или сельском кафе и наверняка с вином.

– «Братья Бинны», господин председатель, приказали, как говорится, долго жить. Эта компания занималась, по достоверным сведениям, ремонтом дизельных моторов, но она закрылась несколько лет назад, а ее заводские корпуса снесли, когда расширялось местное шоссе.

Сообщение Сидза взволновало, к досаде Грайса, всех любителей. Оа, правда, не понял, почему Сидз так уж напыжился, если, по его же словам, они с Пам всего-навсего «выполняли наказ Комитета всемерно изучать подчиненные «Альбиону» компании».

Раздались поощрительные возгласы «Именно так! Молодцы!», и Грайс искренне обрадовался, когда Бизли переключил внимание любителей на себя, спросив у Грант-Пейнтона, можно ли и ему кое-что добавить. До этого он молча сидел в президиуме – или как там у них называлась эта компания на сцене, – скрестив под стулом ноги в гетрах и сложив на груди руки, словно священник во время чествования лучших учеников какой-нибудь привилегированной частной школы. Но ему явно хотелось поговорить, да и вообще он, видимо, считал, что его, а не Грант-Пейнтона должны были избрать председателем.