Текст книги "Когда рассеется туман"

Автор книги: Кейт Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Не знаю! – вырвалось вдруг у Ханны. – Но с тех пор, как он приехал, все изменилось. Все уплывает прямо из рук. Исчезает, прежде чем я успеваю сообразить, что это такое. – Она вытянула руку, чтобы я застегнула рукав. – Вот за что ты его любишь?

Эммелин пожала плечами.

– Он веселый и умный. Его любит Дэвид. А еще он спас мне жизнь.

– Ну, это, положим, преувеличение, – фыркнула Ханна. Я застегнула последнюю пуговицу. – Он просто оторвал кусок платья и обмотал его вокруг твоей руки. – Она повернулась к Эммелин.

Эммелин прижала руку ко рту и вытаращила глаза. И расхохоталась.

– Что с тобой? – удивилась Ханна. – Ты чего смеешься? – Она наклонилась, чтобы заглянуть в зеркало, и нахмурилась.

– Ты похожа на того мальчишку из деревни! Помнишь, в одежде, из которой он давно вырос?

– Нехорошо смеяться над бедняками, Эмми, – сказала Ханна, но и сама не смогла удержаться от смеха. Она поводила плечами взад-вперед, изучая свое отражение в зеркале. – Да и неправда. Бедный мальчик выглядел гораздо лучше меня. – Она повернулась, чтобы взглянуть на себя сбоку. – Похоже, с прошлой зимы я выросла.

– Везет тебе, – протянула Эммелин, разглядывая, как костюм Ханны натягивается на груди. – Выросла…

– Нет, в этом, конечно, идти нельзя, – заключила Ханна.

– Если бы папа интересовался нами так же, как своей фабрикой, он бы понял, что нам иногда требуется новая одежда.

– Он старается, как может.

– Представляю, что было бы, если б он еще и не старался! Если мы не подсуетимся, на первый выезд в свет отправимся в матросских платьях.

– Да хоть бы и так – мне все равно, – пожала плечами Ханна. – Глупая, старомодная затея – эти балы. – Она продолжала изучать затянутое в костюм отражение. – Однако теперь, думаю, действительно стоит написать Па, что нам нужны новые платья.

– И не детские, как сейчас, – заявила Эммелин. – А настоящие. Как у Фэнни.

– Ну, мне сегодня все равно придется надевать, что есть. Это не пойдет. – Ханна поглядела на меня. – Интересно, что скажет Нэнси, когда увидит, что ее распоряжение не выполнено?

– Да уж не обрадуется, мисс, – расстегивая костюм, рискнула улыбнуться я в ответ.

Эммелин подняла глаза и удивленно заморгала.

– А кто это?

– Это Грейс, – ответила Ханна. – Забыла? Прошлым летом она спасла нас от мисс Принс.

– А Нэнси болеет?

– Нет, мисс. Она работает на станции, в деревне. Это все из-за войны.

Ханна вскинула брови.

– Не завидую я рассеянным пассажирам, которые перепутают свои места.

– Я тоже, мисс.

– Грейс будет одевать нас, пока Нэнси на станции, – объяснила Ханна Эммелин. – Правда, здорово иметь в горничных ровесницу?

Я сделала реверанс и вышла. Сердце пело, в нем зародилось смутное желание, чтобы война никогда не кончалась.

* * *

Морозным мартовским утром мы проводили Альфреда на войну. Небо сияло голубизной, воздух кружил голову обещанием чего-то необыкновенного. По дороге из Ривертона на станцию я казалась себе страшно важной. Пока мистер Гамильтон и миссис Таунсенд приглядывали за домом, мне, Нэнси и Кэти позволили проводить Альфреда, при условии, конечно, что вся работа будет сделана в срок. Это наш священный долг, сказал мистер Гамильтон, – поднимать боевой дух молодых британцев, уходящих защищать свою страну.

Поднимать его, разумеется, нужно было в рамках приличия: нам строго-настрого наказали ни при каких обстоятельствах не вступать в беседы с другими солдатами, для которых столь невинные девушки, как мы, могли представлять легкую добычу.

Итак, я чувствовала себя страшно важной, шагая по Хай-стрит в своем лучшем платье, в сопровождении солдата королевских войск. И не только я. Я заметила, что Нэнси причесалась сегодня по-особому: ее обычный хвостик сменился модным узлом черных волос – почти как у ее светлости. Даже Кэти постаралась усмирить свои кудряшки.

А на станции было полным-полно солдат и провожающих. Влюбленные обнимались, матери одергивали на сыновьях новехонькую форму, а раздутые от гордости отцы любовались своими отпрысками. Центр приема новобранцев Саффрон-Грин в прошлом месяце завербовал невероятное количество народу, плакаты с указующим пальцем лорда Китченера все еще висели на каждом фонарном столбе. Из наших новобранцев, рассказывал Альфред, сформируют новый батальон: «Бойцы Саффрона», и они пойдут на фронт все вместе. Здорово, говорил он, жить и воевать рядом с ребятами, которых уже давно знаешь.

Рядом чернел и сверкал медью нетерпеливый паровоз, время от времени деловито выпуская струю пара. Альфред быстро дошел до середины платформы и остановился.

– Ну что, девочки, – сказал он, опуская вещевой мешок и оглядываясь. – Здесь не хуже, чем где-нибудь еще.

Мы закивали, упиваясь праздничной атмосферой. Где-то вдали, там, где собирались офицеры, играл оркестр. Нэнси помахала строгому кондуктору, тот ответил отрывистым кивком.

– Альфред, – смущенно позвала Кэти. – У меня для тебя сюрприз.

– Правда? Как мило с твоей стороны! – обрадовался Альфред, с готовностью подставляя щеку.

– Альфред! – покраснев, как помидор, воскликнула Кэти. – Я вовсе не имела в виду поцелуй!

Альфред подмигнула нам с Нэнси.

– Как жаль! А я-то надеялся, ты подаришь мне что-нибудь на память о доме, ведь скоро я окажусь далеко-далеко.

– Я и подарю. – Кэти протянула ему скомканное посудное полотенце.

– Полотенце? – удивился Альфред. – Ну, спасибо, Кэти, вот уж память так память!

– Это не полотенце, – начала объяснять Кэти. – То есть, полотенце, конечно. А подарок внутри. Погляди.

Альфред развернул сверток и обнаружил три куска знаменитого бисквита миссис Таунсенд.

– У нас нет ни масла, ни сливок по случаю войны, – продолжала Кэти, – но он все равно вкусный.

– Только знаешь что, Кэти? – буркнула Нэнси. – Миссис Таунсенд очень рассердится, обнаружив, что ты опять лазила в кладовку.

Кэти повесила нос.

– Я ведь для Альфреда, чтоб он с собой…

– Ну ладно, – смягчилась Нэнси. – Думаю, сегодня простительно. Но только сегодня и только по случаю проводов! Альфред! Мы с Грейс тоже хотим кое-что тебе подарить. Грейс! Эй!

На дальнем конце платформы мелькнули знакомые лица: среди целого моря юных офицеров в новой, с иголочки, форме стоял Доукинс, шофер лорда Эшбери, а рядом с ним Эммелин.

– Грейс! – Нэнси дернула меня за руку. – Отдай, наконец, наш подарок.

– Ой, да. – Я полезла в сумку и вручила Альфреду маленький сверток в коричневой бумаге.

Он аккуратно развернул его и улыбнулся.

– Носки вязала я, а шарф – Нэнси.

– Здорово, – разглядывая вещи, ответил Альфред. Он зажал носки в руке и поглядел на меня. – Теперь, когда другие будут околевать от холода, я замотаюсь до ушей, и стану вспоминать вас троих. И все вокруг позавидуют, что меня провожали такие девочки – лучшие во всей Англии.

Он засунул подарки в вещмешок, аккуратно сложил обертку и отдал мне.

– Держи, Грейси. Миссис Ти и так выйдет на тропу войны, когда обнаружит недостачу пирога. Не стоит злить ее еще больше, лишая бумаги для запекания.

Я кивнула и спрятала бумагу в сумку. Альфред не сводил с меня взгляда.

– Так ты не забудешь написать мне, Грейси?

Я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза:

– Нет, Альфред, не забуду.

– Гляди мне, – улыбнулся он. – А то, когда вернусь, тебе не поздоровится. Я буду скучать. – Он поглядел на Нэнси и Кэти. – По всем.

– Альфред, – оживилась вдруг Кэти. – А все эти парни в новой форме – это и есть «Бойцы Саффрона»?

Пока Альфред перечислял ребят, с которыми познакомился в центре, я снова нашла глазами Эммелин, которая как раз замахала рукой и бросилась к группе офицеров. Двое из них обернулись, и я узнала Дэвида и Роберта Хантера. А где же Ханна? Она ловко избегала Робби и брата всю зиму, но не могла же она не проводить Дэвида на войну? Я вытянула шею.

– … А это – Руфус, – говорил Альфред, указывая на тощего, зубастого солдатика. – Он – сын старьевщика. Руфус помогал отцу работать, но потом решил, что в армии лучше кормят.

– Возможно, там кормят лучше, чем у старьевщика, – заметила Нэнси. – Но уж тебе в Ривертоне не на что было жаловаться.

– Нет, конечно, – согласился Альфред. – Кормежкой я был очень доволен. Миссис Ти, хозяин с хозяйкой – они нас совсем не обижали. – Он усмехнулся. – Только устал я сидеть взаперти. Хочется еще пожить полной жизнью.

Над нами пролетел аэроплан – «Блерио XI-2», сказал Альфред, – и толпа радостно завопила. По платформе прокатилась общая волна радости. Кондуктор, отсюда похожий на маленькую черно-белую точку, дунул в свисток и объявил в рупор начало посадки.

– Вот, значит, – сказал Альфред, изо всех сил стараясь улыбаться. – Поедем.

В конце платформы появилась знакомая фигура. Ханна. Она внимательно оглядела станцию, увидела Дэвида, нерешительно махнула ему и начала пробираться сквозь плотную толпу. Остановилась. Молча постояла рядом с братом, потом вынула что-то из сумочки и отдала ему. Я-то знала, что. Видела сегодня утром у нее на столике. «Переход через Рубикон» – одна из миниатюрных книжек из Игры, самое любимое приключение, тщательно записанное, проиллюстрированное и переплетенное. Ханна положила ее в конверт и перевязала шнурком.

Дэвид посмотрел сперва на книжечку, потом на Ханну. Положил подарок в нагрудный карман, похлопал по нему ладонью и взял сестру за обе руки. Казалось, ему хочется обнять и поцеловать ее, однако у них это было не принято. Поэтому Дэвид только качнулся вперед и шепнул что-то ей на ухо. Оба посмотрели на Эммелин, и Ханна согласно кивнула.

Дэвид повернулся и что-то сказал Роберту. Снова поглядел на Ханну, и та стала рыться в сумочке. Ищет подарок и для Робби, сообразила я. Дэвид попросил дать ему что-нибудь на счастье.

Тут меня отвлек голос Альфреда.

– Пока, Грейси, – щекоча губами мою шею, сказал он. – И огромное спасибо за носки.

Я поднесла пальцы к уху, еще теплому от его дыхания, а он уже закинул мешок за плечо и побежал к поезду. Поставил ногу на ступеньку, обернулся, оглядел нас через головы друзей, крикнул: «Пожелайте мне удачи!», и исчез, втиснутый в вагон другими солдатами, спешившими занять места.

Я махнула рукой, прошептала: «Удачи!» спинам незнакомцев, и только тут поняла, как пусто станет в Ривертоне без Альфреда.

Дэвид и Робби садились в вагон первого класса, вместе с другими офицерами. Доукинс внес вещи Дэвида. Офицеров было меньше, чем солдат, вскоре они все появились у окон, в то время как Альфред в своем вагоне бился за стоячее место.

Паровоз свистнул и выпустил облако пара. Застучали колеса, набирая ход, состав тронулся.

Ханна, роясь на ходу в сумочке, побежала рядом. Поезд пошел все быстрее и быстрее, она вскинула голову, выдернула из волос белую атласную ленточку и сунула в протянутую руку Робби.

Мой взгляд выхватил из толпы одинокую, потерянную фигурку Эммелин. В поднятой руке она сжимала белый платок, но не размахивала им, как все окружающие. Эммелин неуверенно обвела толпу расширенными глазами. Приподнялась на цыпочки, высматривая Дэвида. И Робби.

И вдруг лицо ее просветлело, я поняла, что она заметила Ханну. Слишком поздно. Эммелин проталкивалась сквозь толпу, пытаясь докричаться до сестры сквозь шум паровоза, свистки и слова прощания, а Ханна все бежала вдоль перрона, длинные волосы расплелись и развевались за спиной. Вместе с поездом она исчезла в облаке пара.

ЧАСТЬ 2

«Культурное наследие Англии»

1999 год

БУКЛЕТ «ИМЕНИЕ РИВЕРТОН, САФФРОН-ГРИН, ЭССЕКС»

Жилой дом эпохи королевы Елизаветы, спланированный известным архитектором Джоном Торпом и «облагороженный» в восемнадцатом столетии восьмым виконтом Эшбери, который расширил его и превратил в элегантное имение. В девятнадцатом веке, с появлением моды на загородный отдых, Ривертон снова реконструируется под руководством Томаса Кабитта: появляется третий этаж с комнатами для гостей и – согласно традиции викторианских времен, гласящей, что слуги должны быть невидимы, – целая сеть каморок на чердаке и вход для слуг с торца дома, ведущий прямиком в кухню.

Живописные руины великолепного дома окружены роскошными садами – творением знаменитого ландшафтного архитектора сэра Джозефа Пакстона. На территории садов расположены два фонтана. Один из них, «Амур и Психея», недавно отреставрирован. Сейчас фонтаны оборудованы электронасосом, изначально же они работали на паровом двигателе и, по воспоминаниям свидетелей, «шумели, как паровоз». Сто тридцать струй фонтана, спрятанных среди гигантских муравьев, орлов, огнедышащих драконов, подводных чудищ, купидонов и древних богов, бьют на сто футов в высоту.

Второй по величине фонтан под названием «Падение Икара» находится в конце так называемой Долгой аллеи. Сразу за ним расположено озеро с летним домиком, выстроенным в 1923 году на месте старого лодочного сарая по распоряжению тогдашнего владельца имения, мистера Теодора Лакстона. В 1924 году озеро приобрело печальную известность: во время традиционного летнего праздника на его берегу застрелился поэт Роберт С. Хантер.

Многие из хозяев Ривертона также внесли свой вклад в планировку сада. Жена лорда Герберта, датчанка, леди Гита Эшбери, окружила небольшой участок сада миниатюрной тисовой изгородью и создала там садик из подстриженных деревьев и кустарников, известный как сад Эгесков – в честь датского замка, принадлежавшего родным леди Эшбери, а леди Вайолет, жена одиннадцатого лорда Эшбери, разбила на лужайке за домом розовую аллею.

После опустошительного пожара в 1938 году Ривертон пришел в запустение. В 1974 году имение передали в ведение организации «Культурное наследие Англии», и с тех пор там идет реставрация. Северный и южный сады и фонтан «Амур и Психея» были восстановлены в рамках программы по сохранению старинных садов и парков. Фонтан «Падение Икара» и летний домик находятся на реставрации.

Церковь Ривертона стоит в живописной долине неподалеку от дома. Летом там работает чайная, на территории имения есть также магазин сувениров. Расписание работы фонтанов вы можете узнать по телефону 01277 876857.

ДВЕНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ

Меня покажут в кино. Ну, не меня, конечно, а молодую девушку, которая меня сыграет. Вот странно: как бы проста и безыскусна ни была твоя жизнь, достаточно прожить подольше, чтобы тебя сочли интересным человеком. Пару дней назад Урсула, режиссер со стройной фигуркой и пепельными волосами, позвонила мне и поинтересовалась, не хочу ли я встретиться с актрисой, которой выпала сомнительная честь сыграть горничную Грейс.

Они приедут сюда, в «Вереск». Не самое лучшее место для рандеву, однако у меня нет ни сил, ни желания куда-то тащиться даже ради фильма. Вот и сижу в кресле, жду.

В дверь стучат. Гляжу на часы – половина десятого. Вовремя они. Чувствую, что затаила дыхание, и не пойму, почему.

Они уже в комнате. Моей комнате. Сильвия, Урсула и девочка, которая будет меня играть.

– Доброе утро, Грейс, – говорит Урсула, улыбаясь из-под светлой челки, и неожиданно целует меня в щеку.

У меня перехватывает горло.

Она садится на край кровати – против чего я совершенно не возражаю – и берет меня за руку.

– А это Кейра Паркер. – Урсула улыбается девушке. – Она будет играть вас.

Кейра выходит из тени на свет. Ей не больше семнадцати, и она красива какой-то слишком правильной красотой. Блондинка с круглым личиком, голубыми глазами и чересчур пухлыми губами, намазанными чересчур ярким блеском. Ей бы шоколад рекламировать.

Я вспоминаю о вежливости:

– Садитесь, пожалуйста.

Указываю на жесткий коричневый стул, который Сильвия еще раньше принесла из столовой.

Кейра изящно усаживается, закидывает джинсовые ноги одну на другую и косится влево, на мой туалетный столик. Джинсы потертые, из карманов хвостами торчат нитки. Сильвия давно просветила меня, что дыры теперь вовсе не признак бедности, а признак стиля. Кейра безмятежно улыбается, оглядывая мои вещи, потом тоже вспоминает о вежливости:

– Большое спасибо, что согласились увидеться со мной, Грейс.

Обращение по имени задевает меня. Даже не пойму, с чего бы. Если бы она назвала меня по фамилии или званию, я бы сама предложила отбросить формальности.

Замечаю, что Сильвия до сих пор маячит у открытой двери, протирая несуществующую пыль. Она обожает актеров и футболистов.

– Сильвия, солнышко, – прошу я, – не принесешь нам чаю?

Сильвия поднимает глаза, вся – безграничная преданность.

– Чаю?

– Да, с печеньем.

– Ну конечно, – она неохотно бросает тряпку.

Я киваю Урсуле.

– Спасибо, с удовольствием, – говорит она. – Зеленый.

– А вы, мисс Паркер? – спрашивает покрасневшая Сильвия, и по ее голосу я понимаю, что она, должно быть, узнала юную актрису.

Кейра зевает.

– Зеленый, с лимоном.

– Зеленый, – медленно повторяет Сильвия, словно заучивая ответ, чтобы передать его потомкам. – С лимоном, – заканчивает она, не трогаясь с места.

– Мне как всегда, – говорю я. – Спасибо, Сильвия.

– Хорошо. – Она часто моргает, будто очнувшись, и наконец-то уходит. Я остаюсь наедине с гостьями.

И тут же жалею, что отослала Сильвию. Меня мгновенно охватывает иррациональное чувство, что ее присутствие отгоняло духов прошлого.

И все же она ушла, и мы сидим втроем и просто молчим. Я украдкой кидаю взгляды на Кейру, изучаю ее лицо, пытаюсь отыскать в правильных чертах юную себя. Внезапно тишину взрывает звенящая музыка.

– Простите, – роясь в сумке, просит Урсула, – надо было отключить сигнал. – Она вытаскивает маленький черный телефон, музыка становится громче и обрывается, когда Урсула нажимает кнопку.

– Простите еще раз, – смущенно улыбаясь, повторяет она, глядит на экран и хмурится. – Если позволите, я выйду на минутку.

Мы с Кейрой киваем, и Урсула выходит, прижимая к уху телефон.

Когда за ней закрывается дверь, я поворачиваюсь к своей юной посетительнице:

– Начнем, пожалуй.

Она слегка кивает и достает из сумки папку. Открывает, вынимает стопку скрепленных зажимом листков. Со своего места я вижу, что это сценарий – отдельные слова большими буквами, а следом большие куски текста маленькими.

Кейра перелистывает несколько страниц и останавливается, сжимая губы.

– Интересно узнать, какие отношения были у вас с семьей Хартфорд. С девочками.

Киваю. Все, как я и думала.

– У меня небольшая роль, – продолжает Кейра. – И реплик немного, зато я часто мелькаю в кадре. Да вы сами знаете. Подаю напитки и так далее.

Снова киваю.

– Однако Урсула решила, что мне будет полезно пообщаться с вами, расспросить о девочках, узнать, что вы о них думали. Чтобы лучше понять характер своей героини. Мотивацию. – Последнее слово она произносит медленно, четко, чуть ли не по слогам, будто боится, что иначе я не пойму. Выпрямляет спину. – Пусть у меня неглавная роль, но сыграть ее я должна достойно. Мало ли кто может увидеть фильм.

– Конечно, конечно.

– Николь Кидман получила роль в «Днях грома» только потому, что Том Круз заметил ее в каком-то австралийском фильме.

Я понимаю, что перечисленные имена и названия должны что-то мне говорить, и опять киваю. А Кейра продолжает:

– Поэтому я и хочу, чтобы вы поделились со мной тем, что вы помните. О своей работе и о Хартфордах. – Она подается вперед, глаза – два осколка венецианского стекла. – В этом мое преимущество, в том, что вы еще… в смысле, до сих пор…

– Жива, – заканчиваю я. – Что ж, понятно. – Мне даже нравится ее прямота. – Что конкретно вам хотелось бы узнать?

Кейра улыбается – от облегчения, что я не прицепилась к ее бестактности. Снова просматривает лежащий на коленях сценарий.

– Сперва пройдемся по скучным вопросам.

У меня екает сердце. Что она хочет узнать?

– Вам нравилось работать горничной?

Я перевожу дух.

– Да. Какое-то время.

– Серьезно? – удивляется Кейра. – Не представляю, как можно получать удовольствие, весь день обслуживая других людей. Что же вам нравилось?

– Окружающие стали мне семьей. Я ценила их отношение.

– Окружающие? – ее взгляд становится цепким. – Вы имеете в виду Эммелин и Ханну?

– Нет, я говорила об остальных слугах.

– А-а-а, – разочарованно тянет Кейра. Она, без сомнения, не отказалась бы увеличить и углубить роль, переделать сценарий так, чтобы горничная Грейс оказалась тайной сестрой младших Хартфордов. Что ж, она молода, дитя совсем другого мира. И не понимает, что некоторые сюжеты переписать нельзя.

– Это все прекрасно, – говорит Кейра. – Но у меня нет эпизодов с актерами, играющими других слуг, так что мне это не поможет. – Она ведет ручкой по списку вопросов. – А что вам не нравилось в вашей работе?

Вставать каждый день с петухами, чердак, который в жару раскалялся, как печка, а в стужу – леденел, покрасневшие от стирки руки, ноющая от глажки спина, усталость в каждой косточке.

– Я очень уставала. Работала дни напролет. На себя времени почти не оставалось.

– Именно это я и сыграю, – кивает девушка. – Мне даже не нужно будет притворяться. После того, как я целый день протаскала эти проклятые подносы, у меня все руки в синяках.

– А меня больше всего донимали ноги, – делюсь я. – Впрочем, только поначалу. И еще один раз – когда мне исполнилось шестнадцать и я купила новые туфли.

Кейра записывает что-то на обороте сценария, кивает.

– Прекрасно. Это подойдет. – Дописывает и ставит лихой росчерк. – А теперь перейдем к интересному. Расскажите мне про Эммелин. Как вы к ней относились?

Я колеблюсь, не зная, с чего начать.

– У меня с ней несколько эпизодов, и я никак не решу, как их сыграть.

– А что за эпизоды? – с любопытством спрашиваю я.

– Например, когда Эммелин в первый раз встречает Роберта Хантера, у озера. Она падает, чуть не тонет, а мне приходится…

– У озера? – озадаченно переспрашиваю я. – Нет, они встретились в другом месте. В библиотеке, зимой. Они…

– В библиотеке? – морщит носик Кейра. – Неудивительно, что сценарист все переписал. Пыльная комната, полная старых книг… Нет, у озера – гораздо лучше, тем более, там он потом и застрелился. Где начало, там и конец. Это так романтично! Как у База Лурмана в «Ромео и Джульетте».

Приходится верить ей на слово.

– Значит так, я бегу в дом за помощью, а когда возвращаюсь, оказывается, что Хантер уже спас Эммелин. Актриса должна глядеть на актера так, будто не замечает нас, прибежавших на подмогу. – Кейра пристально смотрит на меня. – Вы не считаете, что я – Грейс – должна как-то прореагировать?

Я отвечаю не сразу, и Кейра пускается в объяснения.

– Нет, не в открытую, конечно. Просто сыграть настроение. Знаете… – она еле слышно фыркает, высоко задирает нос и обиженно вздыхает. Я даже не сразу понимаю, что Кейра разыгрывает передо мной сцену, пока ее лицо не становится прежним и она не спрашивает:

– Ну как?

– Как?.. – Я старательно подбираю слова. – Видите ли, это ваше дело, как вам играть вашу героиню. Вашу Грейс. Но если бы у озера была я и снова наступил тысяча девятьсот пятнадцатый, я не представляю, чтобы я… – машу рукой, не в силах подобрать слова.

Кейра глядит на меня так, будто я что-то упустила в ее рассказе.

– Разве вам не кажется, что это не слишком вежливо со стороны Эммелин: даже не поблагодарить Грейс за то, что она бегала за помощью? Я бы чувствовала себя глупо, если бы носилась туда-сюда только для того, чтобы потом стоять там, как истукан.

– Возможно, вы правы, – вздыхаю я, – но именно так обращались со слугами в те давние времена. Эммелин просто не пришло бы в голову вести себя по-другому. Понимаете?

Кейра озадачена.

– Да и я ничего другого не ожидала.

– Но ведь вы чувствовали хоть что-нибудь?

– Ну конечно! – Мне вдруг становится неприятно обсуждать давно ушедших людей. – Только никогда этого не показывала.

– Никогда? – Кейра не хочет и не ждет ответа, и я благодарна ей, потому что не желаю отвечать.

– Все эти хозяйско-горничные отношения – такая глупость! – надувшись, говорит она. – Сплошные приказы!

– Времена были другие, – просто отвечаю я.

– Вот и Урсула так говорит, – вздыхает Кейра. – Только мне ведь это не поможет! Актерская игра – это сплошные чувства. Как сыграть яркую роль, если основная задача – ни на что не реагировать? Я чувствую себя просто картонной фигуркой, со всеми этими «да, мисс», «нет, мисс», «как скажете, мисс».

– И впрямь нелегко, – киваю я.

– Сначала я пробовалась на роль Эммелин, – доверчиво сообщает Кейра. – Тоже, конечно, ничего особенного. Но хоть героиня интересная. В кино снималась, и погибла красиво – в автокатастрофе. А костюмы какие – вы бы видели!

Я не напоминаю ей, что видела эти костюмы раньше всех.

– В итоге выбрали более кассовую актрису. – Кейра закатывает глаза. – Хотя мои пробы им понравились. Вызывали меня два раза. Продюсер сказал, что я похожа на Эммелин больше, чем Гвинет Пэлтроу – Она так брезгливо произносит имя актрисы, что разом теряет всю свою красоту. – У нее только одно преимущество: номинация на «Оскар», тем более, всем известно, что британским актрисам приходится работать вдвое усердней, чтобы его получить. Особенно, если начинаешь в сериалах.

Я чувствую разочарование Кейры и не виню ее: мне и самой не раз гораздо больше хотелось быть Эммелин, чем горничной.

– Так или иначе, – с досадой продолжает девушка, – я играю Грейс, и надо выжать из этой роли все, что только можно. Кроме того, Урсула обещала поместить интервью со мной на диске с анонсом фильма, потому что я единственная, кто смог встретиться со своим прототипом.

– Рада, что оказалась полезной.

Она кивает, не замечая моей иронии.

– Еще вопросы?

– Сейчас посмотрю. – Она переворачивает страницу, из папки вылетает что-то, похожее на гигантскую серую моль, и падает лицом вниз. Когда Кейра поднимает листок, я вижу, что это фотография – группа черно-белых фигурок с серьезными лицами. Даже отсюда она кажется знакомой. Я вспоминаю ее мгновенно – как виденный когда-то фильм, сон или рисунок всплывают в памяти при первом же взгляде на них.

– Можно посмотреть? – Я протягиваю руку. Кейра кладет фото в мои скрюченные пальцы. Наши руки встречаются, и гостья быстро отдергивает свою, будто боится заразиться. Чем? Старостью, очевидно.

Передо мной копия старого фотоснимка. Поверхность гладкая, матовая, прохладная. Я поднимаю его поближе к свету и надеваю очки.

Вот они – мы. Вся прислуга Ривертона, лето тысяча девятьсот шестнадцатого.

Такой снимок по распоряжению леди Вайолет делался каждый год. Фотограф приглашался специально, из лодонской студии, его приезд обставлялся со всей торжественностью.

Готовая фотография – два ряда серьезных лиц глядящих в накрытый черной тканью фотоаппарат, – потом стояла некоторое время на полке в гостиной, после чего помещалась в семейном альбоме Хартфордов, наряду с приглашениями, страницами меню и вырезками из газет.

Будь эта фотография сделана в другое лето, я бы не смогла так точно назвать год. Но этот снимок связан для меня с событиями, о которых невозможно забыть.

В центре сидит мистер Фредерик, у него по бокам – мать и Джемайма. На плечи Джемаймы накинута черная шаль, маскирующая огромный живот. По обеим сторонам от них, как две круглые скобки, сидят Ханна и Эммелин – одна выше, другая ниже – в одинаковых черных платьях. Новых платьях, только совсем не тех, о которых мечтала Эммелин.

В центре второго ряда, за спиной мистера Фредерика стоят мистер Гамильтон, миссис Таунсенд и Нэнси. Мы с Кэти стоим за девочками Хартфорд; мистер Доукинс, шофер, и мистер Дадли, садовник, – по краям. Ряды не смешиваются, только няня Браун дремлет в плетеном кресле сама по себе – ни впереди, ни сзади.

Я смотрю на свое серьезное лицо. Из-за прилизанных волос голова похожа на булавочную головку, только уши торчат. Я стою за Ханной, ее светлые, уложенные волнами волосы загораживают мое черное платье.

У всех мрачные лица – примета времени, и особенно того лета. Прислуга, как всегда в черном, но на этот раз к ней присоединилось и семейство. Траур, охвативший всю Англию и весь мир, не миновал и нас.

Фото сделано двадцатого июля шестнадцатого года, на следующий день после похорон лорда Эшбери и майора. В день рождения ребенка Джемаймы, который ответил на вопрос, так долго мучивший всех и каждого.

* * *

То лето выдалось невыносимо жарким, самым жарким на моей памяти. Ушли в прошлое серые зимние дни, незаметно выцветавшие в ночи, их место заняли длинные солнечные летние недели. Погода стояла ясная, ни облачка.

В то утро я проснулась раньше обычного. Солнечные лучи уже позолотили верхушки берез вокруг озера и вливались в чердачное окно. Широкая полоса света легла на кровать, слепила глаза. Я не отодвинулась. Иногда даже приятней проснуться с рассветом, вместо того чтобы начинать рабочий день в холодной тишине спящего дома. Летнее солнце – лучший друг горничной.

Фотограф должен был приехать в половине десятого, и к тому времени, как мы собрались на лужайке, воздух над ней дрожал от жара. Семейство ласточек, что поселилось под крышей и явно считало Ривертон своим собственным домом, с любопытством наблюдало за нами, приглушенно чирикая. Даже деревья вдоль дорожек стояли, не шелохнувшись. Их густые кроны будто берегли силы на случай, если подует ветерок и заставит их шуршать и качаться.

Вспотевший фотограф рассадил и расставил нас, как полагалось – хозяева в первом ряду, слуги – у них за спиной. Так мы и вышли на фото – напряженно смотрим в глазок фотоаппарата, все в черном, мыслями еще на кладбище.

* * *

Позже, в спасительной прохладе кухни, мистер Гамильтон велел Кэти налить нам лимонаду, пока остальные без сил свалились на стулья вокруг стола.

– Конец света, иначе не назвать, – всхлипнула миссис Таунсенд, промокая глаза платком. Она проплакала почти весь июль: с того дня, как пришла весть из Франции о гибели майора, до того, как на прошлой неделе лорда Эшбери разбил удар, а с тех пор – еще сильнее. Даже перестала глаза вытирать, из них постоянно текли слезы.

– Да, миссис Таунсенд, иначе не скажешь, – согласился сидевший напротив мистер Гамильтон.

– Как только я думаю о его светлости… – Ее голос сорвался, она замотала головой и закрыла лицо руками.

– Внезапный удар.

– Как же, удар! – подняла голову миссис Таунсенд. – Называйте, как хотите, только я вам так скажу: у нашего хозяина сердце разорвалось. Не смог он пережить сына.

– Боюсь, что вы правы, миссис Таунсенд, – поправляя форменный шарф, согласилась Нэнси. – Они с майором были очень близки.

– Майор… – глаза миссис Таунсенд вновь наполнились слезами, губы задрожали. – Бедный мальчик! Только подумать – погиб так далеко от дома! В этой ужасной Франции!

– На Сомме, – сказала я, пробуя слово на вкус – такое чужое и мрачное. Два дня назад пришло очередное письмо от Альфреда, отосланное из Франции неделю назад. Тонкие листки, мятые и грязные, пахнущие дальними странами. Тон письма был нарочито бодрым, но сквозило в нем что-то недосказанное, от чего я пришла в уныние. – Ведь там сейчас Альфред, да, мистер Гамильтон? На Сомме?