Текст книги "Туннель к центру Земли"

Автор книги: Кевин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

3. МЕРТВАЯ СЕСТРА. РУКОВОДСТВО ДЛЯ БЕЗУТЕШНОГО БРАТА (Том пятый: от лаконичности до предчувствия потери)

Лаконичность

Усовершенствованный мертвой сестрой в начале девяностых, этот метод самосохранения подразумевает напряженную работу мысли, итогом которой становится облечение мысли в одно, два, максимум три слова. Метод широко практикуется среди подростков, но сестра достигает в нем невиданных высот.

Однажды утром ты находишь сестру в своей спальне. Свернувшись в позе зародыша, она лежит на полу. Ты спрашиваешь, что случилось. Проходит некоторое время, прежде чем сестра, не открывая глаз, отвечает:

– Не знаю.

Ты спрашиваешь разрешения остаться с нею.

– Как хочешь, – говорит она.

Вы молча лежите на полу до самого обеда. Когда спускаетесь вниз, мать спрашивает, чем это вы занимались наверху, и вы уже готовы сочинить изощренную ложь, которую, впрочем, ничего не стоит разоблачить, но сестра опережает тебя:

– Ничем, – отвечает она.

– Ничем, – повторяешь ты и ловишь ее одобрительный взгляд.

Лакросс

Все мертвые сестры занимаются видами спорта, где играют клюшкой: хоккей на траве, хоккей на льду (смотри также Спорт и Досуг). Их агрессивность на поле ранит нежную душу безутешных братьев. Приближается начало ежедневной тренировки, изрядно поднадоевшей: тяжелые веки, штрафные минуты, возмущенные возгласы после каждого гола, стаканчики из-под спортивных напитков, которые гневно втаптываются в газон. В твоих воспоминаниях мертвая сестра – всегда разгоряченная и потная – мчится по полю, нарываясь на столкновение.

Лимонный пирог (приготовление)

Последняя еда, приготовленная мертвой сестрой, обязательно подгорает (смотри также Поджоги, крупные и мелкие). Мертвая сестра ставит что-то в духовку, садится к телевизору или ложится спать, и просыпается от пиканья пожарной сигнализации и вони сгоревшей пищи. Дым предшествует смерти. Эта закономерность накрепко впечатывается в память чувствительного мальчика. И когда подружка (смотри также Похожие) вынимает из духовки сгоревший противень домашнего печенья, запах сразу переносит тебя в тот вечер, когда ты мчался на звук вниз по лестнице. Сестра в клубах дыма стоит посреди кухни, прихватка в руке, и удивленно смотрит внутрь духовки. Затем она извлекает из духовки все, что осталось от лимонного пирога с корицей. Заметив тебя в дверях кухни, сестра откусывает кусок и пытается прожевать. Затем улыбается – зубы испачканы золой и горелым тестом. Это одно из последних воспоминаний о мертвой сестре, поэтому, когда подружка возмущается, застукав тебя за поеданием подгоревших корочек из мусорного ведра, ты уже знаешь – долго ей не продержаться.

Магия (несовершенная)

В тридцатых годах Улмингтонская методика воскрешения пользовалась популярностью на крайнем Юге и в захолустных городишках Среднего Запада.

Тело усопшего (или усопшей) обкладывалось однопенсовиками. Оставшийся в живых брат или сестра возлагал на них руки, согревая монеты теплом своего тела, которое передавалось трупу, воскрешая его.

Для успешного осуществления операции требовалось по крайней мере одиннадцать братьев и сестер. До сих пор не удалось обнаружить и опросить ни единого свидетеля удачного воскрешения. Братско-сестринский семинар «Долина Теннесси» и тридцатисемидневные курсы «Программа Лазарь» полностью дискредитировали себя и запрещены в пятидесяти штатах.

Место для дневника

Дневник умершей сестры (смотри также Бумаги и Переписка) хранился в пустой коробке из-под любимых туфель под старыми школьными анкетами (смотри также Интеллект выше среднего на фоне полного нежелания применить свои способности к чему-либо). Дневник необходимо найти до того, как на него наткнутся родители. Лучшее время для этого – поминки после похорон. Ты говоришь, что хочешь побыть один, и твое желание, учитывая обстоятельства, немедленно удовлетворяют. Затем извлекаешь дневник из обувной коробки, быстро пролистываешь в поисках собственного имени, но упоминания о тебе крайне редки (смотри также Обжималки). Из дневника ты узнаешь то, о чем всегда подозревал, но надеялся, что ошибаешься (смотри также Полное непонимание со стороны окружающих, сопровождающееся непреодолимым желанием сбежать на край света и начать самостоятельную жизнь; Наркотики и алкоголь (злоупотребление); Сексуальный контакт с мальчиком; Сексуальный контакт с девочкой; Стихи, посвященные самоубийству). Уничтожаешь дневник, чтобы никто, кроме тебя, его не прочел.

Молния (чудом не убившая)

За несколько дней до смерти сестры тяжкий груз обреченности, скопившийся в ее теле, притягивает разряд атмосферного электричества. В двадцати семи процентах в нее действительно попадает молния, но никогда не убивает сестру насмерть.

В тот день идет дождь, и сестра давно уже должна быть дома (смотри также Полуночное уравнение). Ты слышишь стук в стекло, выглядываешь в окно и видишь там ее, вымокшую до нитки, палец приложен к губам. Ты открываешь окно в ванной на втором этаже – прямо над забором – и ждешь. Сверкает молния, и почти одновременно гремит гром. Сестры не видно. Нужно выйти на улицу, но дождь слишком сильный, к тому же ты боишься разбудить родителей. Спустя пятнадцать минут сестра появляется в окне, от нее пахнет жженым сахаром. Ты спрашиваешь, что случилось, но она молча проходит в свою комнату и закрывает за собой дверь.

Наутро ты замечаешь на траве перед домом выжженный след от ее туфель. Он остается там еще несколько недель после смерти, и всякий раз, выглядывая в окно, ты не веришь собственным глазам.

Мотоцикл (поезд, самолет, автомобиль, собачья упряжка)

Смерть сестры всегда связана с транспортным средством: мотоциклом, поездом, самолетом, собачьей упряжкой, но чаще всего с автомобилем. В некоторых случаях (например, в случае твоей сестры) типов транспортных средств может быть два. Автомобиль переезжает железнодорожные пути или просто глохнет на переезде и в него врезается поезд. Если при этом присутствует приятель сестры (смотри также Первая любовь; Приятели), он всегда выходит сухим из воды. В тридцати процентах случаев приятель сам виноват в случившемся (смотри также Ссора на похоронах).

Мышечные спазмы

Инстинктивный ответ тела на раннее взросление (смотри также Нанесение макияжа; Фальшивый паспорт). Мышцы абсорбируют избыток сахара, никотина и алкоголя и реагируют сильными спазмами. Помогает только еженедельное прикладывание льда к рукам, ногам и груди.

Наследственность (или История мертвых сестер)

На семейном генеалогическом древе есть несколько боковых ответвлений – безвременных смертей родственников женского пола. Твоя двоюродная бабушка сломала шею, ныряя в мелком пруду; прапрабабушка – всего через семнадцать дней после рождения твоего прадедушки – в приступе сомнамбулизма потерялась в лесу, где ее загрыз медведь; тетку, которой был всего месяц от роду, прямо в колыбельке задушила всеобщая любимица кошка. Более ранние случаи безвременных смертей родственниц документально не засвидетельствованы, но, если судить по семейным преданиям, весьма многочисленны.

Обжималки

Термин, использующийся при описании действий, практикуемых сестрами и братьями (обычно младшим братом и старшей сестрой, причем разница должна составлять не менее четырех лет) и выражающихся в поцелуях украдкой. Начинается все в палатке, которую вы делите с сестрой в походе. Насмотревшись телевизора, вы целуете друг другу руки, мягко водя губами по тыльной стороне ладони. Довольно скоро вы переходите к настоящим поцелуям, и когда тебе начинается хотеться большего, ты спрашиваешь сестру, как она смотрит на «обжималки».

Вы практикуете эту технику до тех пор, пока сестра не решает, что это противоестественно, и «обжималки» прекращаются, причем в разговорах вы никогда больше о них не упоминаете. Неизвестные химические процессы, происходящие в ваших телах, приводят по крайней мере одну из сторон к безвременной кончине в течение последующих десяти лет.

Обкусывание ногтей

Оболочки, защищающие кончики пальцев мертвой сестры, содержат крошечные дозы трициклических антидепрессантов (смотри также Эксперименты с медикаментами). Их проглатывание в ситуации стресса усиливает действие гормонов катехоламина, создающих ощущение относительного покоя и благополучия.

Тело мертвой сестры выстраивает защиту против этого эффекта, но иногда инстинкт берет верх. В моменты острых переживаний сестра сгрызает ногти до мяса, оставляя крохотные кровавые отметины на листах контрольных работ, рукавах блузок и коже тех, к кому прикасается.

Отрицание очевидного

Отрицание смерти сестры до последнего. Техника, практикуемая безутешным братом, в течение семидесяти двух часов после ее ухода. Самые частые проявления: отказ подходить к телефону, запирание двери от родителей, проглатывание различных субстанций (смотри также Помидоры), а также временная потеря слуха и зрения (смотри также Потеря чувствительности).

В ночь после смерти сестры ты пробираешься в ее спальню, поднимаешь с пола футболку, заворачиваешься в нее и пытаешься заснуть. Футболка слабо пахнет травой, дымом и лавандой и хранит последние мельчайшие частицы той, что когда-то была сестрой. Ты вдыхаешь ее ароматы, и хотя в эту ночь тебе не суждено уснуть, футболка не даст тебе расплакаться и безнадежно утонуть в воспоминаниях.

Полуночное уравнение

Теорема, выведенная в 1975 году математиком-феминисткой Деборой О'Нэн. Возраст мертвой сестры, крайнее время, к которому сестра должна являться домой, и точное время смерти, образуют уравнение, с помощью которого вычисляется точное время, после которого возвращение сестры домой целой и невредимой невозможно, также известное как «мертвый час». Обычно расхождение между «мертвым часом» и временем смерти составляет не более пятнадцати минут.

Помидоры

Еда/питье, изобретенная мертвой сестрой – помидоры, на неделю замоченные в водке. Весьма ядовиты и при употреблении в большом количестве способны вызвать летальный исход. Помидоры, упакованные в пакет на молнии, относятся в школу и потребляются сестрой во время ленча, помогая перекантоваться вторую половину дня.

После того как ты узнаешь о ее смерти, ты относишь их в свою комнату, прячешь в шкафу и съедаешь все помидорины до последней. Это приводит к серьезному отравлению, которое сопровождается особым состоянием сознания, выраженным в форме безутешных рыданий.

Потеря ребенка

Безутешный брат втайне уверен, что родители предпочли бы, чтобы умер он, а не сестра. В восьмидесяти процентах случаев он прав.

Потеря крови

Мертвые сестры одержимы созданием и сохранением незаметных ранок. Используются: иглы и хрестоматии; бритвы и папиросная бумага; шприцы и стеклянные пузырьки; перочинные ножи и ватные шарики.

Однажды, когда сестра ночует у подруги (смотри также Сексуальный контакт с девочкой), ты обшариваешь ее шкаф и находишь коробку, забитую листками отрывного календаря за полгода. В квадратиках января – рыжевато-алые пятнышки, в июне они становятся темнее. Различие в цвете заставляет тебя пролистать календарь несколько раз, чтобы убедиться. На самых поздних по времени листках пятнышки темно-красные, почти бордовые. Ты рассматриваешь их так пристально, что даже после того, как ты ставишь коробку на место и возвращаешься в свою комнату, даже после того, как ложишься в кровать, алые точки продолжают плясать перед глазами.

После смерти сестры ты пытаешься продолжить заполнять листки календаря капельками своей крови, но тебя хватает на три недели.

Похожие (женщины)

Все безутешные братья встречают женщин, которые напоминают им сестер. Количеством от четырех до одиннадцати. Никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя ни заговаривать с ними, ни преследовать их на шумных улицах, ни платить им за секс. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Приятели (имена)

Все приятели мертвых сестер носят имена и фамилии, которые легко переставить местами: Томас Александр, Маркус Бенджамин или Джеймс Максвелл. Спустя годы, когда ты пытаешься их вспомнить, ты неизменно попадаешь в эту ловушку, называя их Александром Томасом или Бенджамином Маркусом. Эта особенность серьезно затрудняет поиски в Интернете.

Предчувствие потери

С мертвыми сестрами происходит от двух до пяти несчастных случаев: передозировки, автомобильные аварии, операции аппендицита и так далее (смотри также Молния).

Вы с сестрой сидите в кабинке колеса обозрения на ярмарке штата, сосете леденцы на палочке и разглядываете огни внизу. Когда вы почти на самом верху, раздается скрежет, и колесо останавливается, давая возможность пассажирам нижних кабинок сойти на землю. Неожиданно калитка в вашей кабинке слетает с петли и повисает в воздухе, оставляя вас с сестрой одних в пространстве между небом и землей. Сестра заглядывает в просвет. Ты вжимаешься в сиденье, наблюдая, как она наклоняется все ближе к краю, хочешь что-то сказать, но не решаешься. Как только колесо возобновляет движение, сестра снова усаживается на сиденье, откидывает голову назад и смотрит в небо, пока кабинка не опускается на землю. Колесо останавливается, сестра прыгает в открытую калитку и скрывается в бурлящей толпе, оставляя тебя одного, в мокрых штанишках, умоляющего, чтобы она вернулась, чтобы не бросала тебя одного, но она уже далеко.

4. ПТИЦЫ В ДОМЕ

В это утро мужчины моей семьи собрались в Оук-Холл, чтобы делать птиц.

Вот они сидят за старым дубовым столом и прилежно скручивают журавликов. Мой отец и трое его братьев возятся с желтыми, розовыми, белыми, синими и зелеными бумажными квадратиками, такими тонкими, что сквозь них просвечивает солнце, делая их почти невидимыми. Я наблюдаю, как руки братьев – громадные мозолистые кувалды – сражаются с бумагой, рискуя свернуть птицам шеи или оторвать крылья.

– Мамаша вечно маялась дурью, заставляя нас сворачивать их для заболевших родственников. Целый день убить на эту хренотень, чтоб я сдох! – ворчит дядя Мизелл, поправляя большим пальцем очки на переносице.

Отец поднимает глаза и хмурит брови.

– Не забывай, о ком говоришь, болван. Чем меньше будешь болтать, тем скорее мы покончим с этими дурацкими птицами.

Отец смотрит на меня. Я сижу у дальнего конца стола, рядом с адвокатом. Отцу не больше прочих по душе это занятие. Братья подавлены – им тяжело находиться за одним столом. Они здесь только из-за последней воли матери.

До самой смерти, случившейся одиннадцать дней назад, моя бабушка Нобио Коллиэ жила в Оук-Холл – обветшалой усадьбе в глуши Теннесси, построенной моим прапрапрапрапрадедушкой, генералом армии конфедератов Феликсом Коллиэ. Прогнившие стены пружинили под моими пальцами, и весело скалились зазубренные половицы покатого пола.

Некогда семейство Коллиэ знавало лучшие времена. После смерти генерала, который был убит выстрелом в спину в проигранном сражении у деревни Милл-Спрингс, пятеро его детей сорок лет воевали друг с другом за право унаследовать усадьбу. Старший брат был убит, одну из сестер посадили в тюрьму за убийство, другая однажды ночью вышла в поле, да так и не вернулась. Наконец поместье перешло ко второму брату – ушлому адвокату из Мейсона, а после его смерти было унаследовано его сыном – ушлым местным мэром. С тех пор старая свара между наследниками то вспыхивала, то угасала, а семейные капиталы медленно, но верно таяли. «Четырем сотням акров крупно не повезло с Коллиэ» – говорили в Теннесси. В конце концов остался только дом, и именно ради дома братья собрались вместе, про себя прикидывая размеры комнат и решая, куда поставить диван и телевизор.

Мы собрались, чтобы поделить Оук-Холл и небольшое количество ценных бумаг. Оставшихся денег едва хватало на налоги. Братья были участниками состязания, адвокат – худощавый мужчина с заостренными ушами – должен был засвидетельствовать исполнение завещания, а я, старший внук покойной, находящийся здесь согласно ее воле, ему помогал. Журавлики и вентиляторы тоже были бабушкиной идеей.

Братья не ладили. Раз в год они собирались в семейном гнезде, бросали дротики, заедая виски консервированной ветчиной, пока кто-то не вспоминал старые обиды, после чего нам оставалось только ждать полиции, окружив дерущихся на лужайке плотным кольцом. После смерти бабушки братья встречаться не собирались. «Увидимся в аду», – говорил мой дядя Бит.

Именно это отчуждение между братьями, эта заложенная на генетическом уровне семейная вражда подвигла бабушку завещать поместье одному – и только одному – из сыновей. Выигравший получал дом, остальные оставались с пустыми руками, объединенные ненавистью к победителю.

Мы окружили громадный стол, за которым в лучшие времена сиживали больше пятидесяти гостей. Теперь на нем лежала тысяча заготовок для бумажных журавликов, по двести пятьдесят на каждого брата. Четыре больших вентилятора должны были поднять журавликов в воздух, пока на столе не останется один. Тот, кому он принадлежал, и унаследует дом, но предварительно братья должны собственноручно изготовить журавликов, всю тысячу. Такова была воля моей бабушки – собрать сыновей в доме, где они когда-то жили вместе, и заставить их провести в обществе друг друга хотя бы то время, что потребуется для изготовления птиц.

Мне хотелось думать, что бабушка просто не нашла иного способа собрать сыновей, уговорить их вытерпеть общество друг друга, вот и придумала столь изощренную игру. Возможно, в глубине души она верила, что, объединенные боязнью потерять дом и нарушить волю покойной, они одумаются и найдут способ поладить. Годы, проведенные в Уок-Холле, сломили ее. Бабушке не было суждено усмирить то, что бродило в крови у всех Коллиэ – то, что заставляло нас враждовать.

Четыреста восемьдесят семь бумажных журавликов валяются на столе и полу. Сделав по паре десятков, братья с шумом окунают руки в соленую воду, потягиваются, трещат суставами. Я хожу вокруг стола, собираю птиц в огромную плетеную корзину, помечая левое крыло каждого журавлика инициалами одного из братьев.

Когда я нагибаюсь, чтобы поднять журавлика с пола, дядя Бит щелкает меня по уху. Этим исчерпывались наши отношения. Всякий раз, столкнувшись со мной, он щелкает меня по уху – двадцать, тридцать раз на дню. Иногда он прячется за деревом, выскакивает из-за дверей и, щелкнув меня по уху, убегает, хохоча. Мой отец говорил, что Бит делает это из вредности, что он из тех несчастных, кого в детстве стукнули пыльным мешком по голове. Бит самый успешный из братьев – он владеет табачной фермой в графстве Робертсон – и точно не нуждается в старом доме и не собирается там жить, но ему, как и прочим, невыносима мысль, что наследством завладеет не он.

Я смотрю, как дядя Бит аккуратно сгибает бумагу, как отбрасывает готовую птицу и трясет запястьями. Годы работы на ферме опалили его кожу. Солнце так въелось в нее, что когда он встряхивает руками, кажется, что вверх взмывают две алых птицы-кардинала.

Я возвращаюсь к дальнему углу стола и высыпаю содержимое корзины к ногам адвоката. У мистера Каллахана (он родом с севера) неприлично длинные ноги. Он аккуратно помечает крестиком в записной книжке каждую птицу. Мистер Каллахан заметно увлечен состязанием. Он постоянно поглядывает на часы. Прежде чем отправиться за новой партией, я сижу рядом с ним и наблюдаю за братьями.

Моя бабка – не природная южанка, она приехала в Теннесси с Востока, став первой из Коллиэ, родившейся за линией Мэйсона-Диксона.[1]1
  Линия Мэйсона-Диксона – граница между Пенсильванией и Мэрилендом, проведенная английскими геодезистами Ч. Мэйсоном и И. Диксоном. До начала Гражданской войны символически разделяла Юг и Север, рабовладельческие и свободные штаты.


[Закрыть] Мой дед Том Коллиэ встретил ее в Японии, когда служил во флоте сразу после Корейской войны. Девочки-японки убирали солдатские бараки, и он наблюдал, как она меняет простыни и подметает пол. Наверное, девочка улыбнулась ему, когда он поднял ноги, чтобы дать ей вымести мусор из-под кровати, и вскоре он стал оставлять ей подарки на подушке: шоколадки, ожерелья, серебряную зажигалку. В благодарность она сворачивала и укладывала на простынях бумажных птиц, медвежат и кораблики. Девочке нравился его тягучий говор, и хотя она не понимала слов, ей вполне хватало веры в честность его намерений.

Когда пришло его время возвращаться в Теннесси, бабушка поехала с ним. В городке репутацию Коллиэ уже ничто не могло спасти, поэтому дед купил пару винных лавок. Для нее мало что изменилось: она все также меняла простыни и подметала полы в громадном доме. Родились четверо сыновей, их отец сидел на крыльце, прихлебывая виски, а его жена постепенно научилась разбирать слова. Ничего хорошего в них не было. И всю оставшуюся жизнь ей лишь предстояло убеждаться, что дела в Оук-Холле плохи.

Первым свои двести пятьдесят журавликов делает мой дядя Тецуи, который отзывается только на Цу, хотя его назвали в честь деда по материнской линии. Оставшееся время он расхаживает по комнате, заглядывая братьям через плечо. Дядя Тецуи нервно жует табак и сплевывает жвачку в пластиковый стакан. Он пытается помочь мне собирать журавликов в корзину, но быстро остывает и склоняется над дядей Мизеллом.

Мизелл – самый крупный из братьев, он весит почти триста футов. Такими ручищами, как у него, впору корчевать деревья и телеграфные столбы. Он так грузен, что ночью задыхается без специального аппарата, и сейчас его третья жена отбывает пятимесячный срок за то, что как-то ночью выдернула аппарат из розетки.

Вокруг шеи у дяди Мизелла обмотано полотенце, которым он отирает пот, струящийся по лицу и стеклам очков. Через несколько минут, на протяжении которых дядя Тецуи пытается что-то сказать, но, передумав, заходится кашлем, Мизелл поворачивается к нему и заявляет:

– Что-то ты быстро, наверняка смухлевал…

Так и не придумав, что ответить, Цу отступает. Он владеет компанией, производящей шоколадных героев комиксов… Компания на пороге банкротства: люди не хотят поедать любимых персонажей, и последнее время Цу живет в постоянном ожидании нашествия кредиторов. Он сует в рот еще одну табачную жвачку и усаживается в дальнем конце стола, а Мизелл возвращается к работе, швыряет на пол готового журавлика и бормочет.

– Чтоб я сдох!

Чем старше становились ее сыновья, тем в большее смущение повергали мать, в немом изумлении глядевшую, как летом они шатаются по окрестностям без ботинок и рубашек, но с рогатками и охотничьими ножами. Они не слушались ее, и она тщетно пыталась найти способ на них повлиять. Люди в городе дразнили их «желтозадой швалью», на что ее дети отвечали яростным обстрелом соседских домов.

– Детки знают, что делают, милая, – говорил муж, потягивая виски на крыльце.

Коричневые от солнца, с иссиня-черными хвостами на затылке, братья без устали сражались со сверстниками, а когда отмутузили всех насмешников, переключились друг на друга.

Я представляю, как, млея на августовском пекле, она стоит у окна и смотрит на растрепанных шалопаев, в жилах которых течет и ее кровь, а те с наслаждением пинают и кусают друг друга. Затем переводит взгляд выше, поверх гор, лежащих на горизонте, думая о чем-то своем, о чем-то далеком.

Я направляюсь к отцу, который делает своего последнего журавлика. Мне запрещено помогать ему, поэтому я просто сажусь рядом и смотрю в его угрюмое лицо. Со стороны можно подумать, что отец полностью сосредоточен на работе, но я знаю, что это только видимость. За последний год мне уже не раз приходилось наталкиваться на этот невидящий взгляд. В прошлом году холодный северный ветер, неожиданно налетевший в конце августа, вырубил электрическую изгородь. Отец поленился ее чинить, и коровы перебрались на соседское поле, засеянное темно-красным клевером. За два дня они так от него раздулись, так растянули кожу, что начали взрываться.

Коровы взрывались, словно воздушные шары, и падали на бок, забрызгивая все вокруг внутренностями. Мы пытались спасти их, гоняя коров по кругу, чтобы облегчить давление на коровьи желудки. Отец вонзал перочинный нож по рукоять в верхнюю часть туловища и тут же выдергивал, пытаясь выпустить воздух, но и это не помогало. Следующие два дня мы стояли на лугу и смотрели, как вокруг взрываются коровы. Наконец отец не выдержал, сходил в дом за кольтом сорок пятого калибра и принялся всаживать пули промеж глаз стоящим в облаке алой пыли коровам.

Мой отец был хорошим фермером, но история с коровами его подкосила. Он стал выпивать, сдал земли соседям, оставив себе минимум, необходимый для пропитания. Теперь долгие послеобеденные часы отец проводил на крыльце, потягивая сладкий чай с виски и не сводя глаз с канавы, в которой мы зарыли коровьи туши. В доме он никогда не задерживался в комнатах, где были мы с мамой. Казалось, его удивляет наше присутствие, и он спрашивает себя, откуда мы взялись.

Однажды утром я обнаружил, что мама ушла, а пьяный отец сидит на крыльце.

– Где мама? – спросил я его, но он не ответил.

Я спросил снова, и он приложил палец к губам. Тогда я сел рядом и стал смотреть на луг. Прошел час, прежде чем отец пошевелился и, склонившись ко мне, объявил:

– Твоя мать решила пожить одна.

Я удивился, почему не взяла меня с собой, и он, словно прочтя мои мысли, заметил:

– Я сказал ей, что не отпущу тебя. Мы должны оставаться здесь, даже если ни тебе, ни мне этого не хочется.

Очевидно, отец решил обнять меня, но внезапно замер, не донеся руки, словно не зная, что делать дальше, и, в конце концов, неловко опустил ее мне на плечо.

Отец говорил, что если мы получим дом, он отремонтирует его, и тогда мама вернется, и мы попробуем начать все сначала. Первым делом он построит вокруг дома высоченную стену, чтобы защититься от любого, носящего фамилию Коллиэ. Мы будем сидеть в гостиной и смотреть футбол на громадном, размером со стену, экране, а в перерывах на рекламу поглядывать на бронзового журавлика на каминной полке, которого отольют по спецзаказу.

Мне хотелось, чтобы мама вернулась. Я догадывался, что ей достало смелости сделать то, на что не решилась бабушка – вычеркнуть из жизни фамилию Коллиэ. Но сколько потребуется веры, чтобы вернуть ее назад?

Братья не унаследовали от матери почти ничего, за исключением привычки поедать грудинку, предварительно завернув ее в водоросли. Они ничего не знали ни о Японии, ни о жизни их матери до Оук-Холла. Не говорили по-японски, за исключением нескольких ругательств, которым щеголяли перед школьными товарищами. Они давно забыли, что означают все эти бумажные птицы, забыли, что тысяча журавликов приносит счастье и долголетие тому, кто их делает, и тому, кому они предназначены. Братья помнили только, как тащились по грязным дорогам к умирающим родственникам и под недоуменными взглядами вытаскивали из мешков разноцветных птиц.

– Я не желаю иметь ничего общего с этой узкоглазой ведьмой, вашей мамашей, так что заберите от меня эту пакость, – слышали братья от родственников и спускали никому ненужных журавликов в ручей. Стояли и смотрели, как бумажных птиц уносит течение, как журавлики размокают и скрываются под водой. Но хотелось им того или нет, братья были деревенскими полукровками из несчастной семьи, и им нравилось смотреть, как, прежде чем утонуть, птицы несколько мгновений сражаются за жизнь.

Когда Мизелл заканчивает последнего журавлика, мы с адвокатом собираем птиц и еще раз сверяемся с записями. Все точно. Братья толпятся рядом, отпихивая друг друга от адвоката и внимательно следя, чтобы никто не положил птицу в карман.

– Цу, клянусь Господом, я выдерну твою руку, как репей, если еще раз сунешь ее в карман, – говорит Бит и, кажется, не шутит. Плевать на наследство, если появилась возможность собственноручно заехать по башке любимому братцу.

– Я буду держать руку там, где хочу. А если ты забыл, как в прошлом году вышиб у меня телефон из рук и чем тебе это отлилось, так я освежу твою память.

Кто-кто, а я-то помню, что телефон из руки Цу вышиб мой отец, но я молчу. Не собираюсь напоминать дяде, как отец выбил ему кулаком зуб, который застрял в коже, словно щепа.

Не дожидаясь, пока братья вспомнят старые обиды, адвокат поднимает глаза от записной книжки и заявляет.

– Джентльмены, счет верен, следовательно, мы можем приступить к состязанию. Впрочем, если у вас есть дела поважнее, мы готовы повременить.

Братья мгновенно остывают и отскакивают от адвоката, словно тот выхватил из кармана пистолет. Адвокат расцепляет длинные ноги и встает с кресла, но внезапно что-то скрипит у него под подошвой. Он поднимает ногу, и все видят журавлика, приставшего к каблуку. Адвокат испускает тяжкий вздох – такой долгий, что заставляет гадать, остался ли у него в теле воздух. Он отлепляет журавлика от подошвы, подносит к глазам и внимательно изучает инициалы М и К на крыле.

– Кажется, я ошибся в подсчетах, или этот журавлик оказался шпионом. Мне придется пересчитать птиц еще раз. Нужно убедиться, что каждый из вас сделал ровно двести пятьдесят штук Это займет несколько минут, полчаса от силы. Тем временем вы можете заняться своими делами, поесть или вздремнуть.

Братья сверлят друг друга взглядами. Никто не хочет первым покидать комнату, оставляя журавликов без присмотра. Наконец отец кладет руку мне на плечо и говорит:

– Принеси-ка нам что-нибудь выпить, Смоки, отпразднуем победу заранее.

После этого братья разбредаются по дому, присматриваясь к будущей собственности.

Я почти не помню бабушку, которую видел всего несколько раз в жизни. Знаю только, что хотя по внешности отец отличался от соседей в графстве Фрэнклин, он не был похож на мать. Волосы у нее оставались иссиня-черными даже в старости, а цвет кожи был желтовато-коричневый. Чтобы развлечь меня, бабушка сворачивала из бумаги предметы, на которые я указывал пальцем. Свернув очередную фигурку, она ставила ее мне на ладонь и ждала, когда я укажу на что-то еще. Бабушка объясняла, как сворачивать журавликов, рассказывала об их чудодейственной силе, и мы усеивали пол своими изделиями. На одного моего журавлика приходилось семь бабушкиных.

Однажды бабушка вытащила альбом и показала мне фотографию, на которой они с дедом, оба в кимоно, сидели на ковре. Она была восхитительна: волосы затянуты в узел, безоблачно спокойное лицо. Дед, напротив, держался скованно, кимоно топорщилось, на перекошенной физиономии застыло напряжение, словно непривычная одежда жала ему в плечах.

Тогда я спросил бабушку, не жалеет ли она, что не осталась в Японии.

– Какая разница? – пожала она плечами – Хотя иногда мне кажется, что на свете есть места и получше.

Отец сидит на кухонном табурете и болтает виски в стакане. Он кладет мне руку на плечо и улыбается, но я чувствую, что его мысли далеко.

– Устал, Смоки? Тебе сегодня досталось. Тяжелый выдался год, но скоро все образуется, обещаю. Сам понимаешь, я могу выиграть, а могу и проиграть. Поэтому хочу, чтобы ты взял это, на всякий случай.