Текст книги "Остановка в Венеции"
Автор книги: Кэтрин Уокер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
– Что там говорится? – спросила я.
– Отрывок довольно известный, я его более или менее помню. – Лидия начала декламировать: – «Реки доколе бегут к морям, доколе по склонам горным тени скользят и сверкают в небе светила… – эта часть скрыта в скрученной части свитка, – имя дотоле твое пребудет в хвале и почете» [36]36
Вергилий.Энеида. Перевод С. Ошерова.
[Закрыть]. Наверное, самая известная цитата из всей поэмы.
– По-моему, подразумеваются его картины, – предположил Рональд. – Реки, горы, облака… Характерные черты его пейзажей.
– Они – и не только, – поправил Маттео. – Гораздо большее.
За окном быстро сгущались сумерки, мы стояли в полумраке, но лицо Клары светилось по-прежнему.
– Момент открытия, спасения, – размышляла Лидия. – Может, это он имеется в виду? А судьба Дидоны роли не играет.
– И все равно сюжет вышел пророческим. Она ведь так и не оправилась после его смерти. Тот визит к Чечилии оказался, по сути, предательством.
– Не все решает судьба, – возразила Лидия. – Есть еще сама жизнь.
Она застыла, прямая и строгая, с суровым и задумчивым лицом.
Маттео и Рональд разрабатывали планы дальнейших действий. Хотелось бы надеяться, что лавры достанутся обоим и они разделят славу – как Джорджоне и Катена. Ренцо тоже придется посвятить, но теперь его докладик уже ничего не испортит и никому не навредит. Он может назвать Клару монахиней, чтобы подтвердить свое изначальное предположение, но отрицать ценность и красоту работы он не станет. И ему придется сослаться с трибуны на Рональда – в конце концов, Рональд его протеже. Даст свое благословение и получит благодарность. Ренцо останется признанным авторитетом, его это должно удовлетворить.
А что будет с венчальным ларцом Клары? Он станет реликвией, неизвестным шедевром Джорджоне. Объедет весь мир, предстанет перед толпами, потом будет выставляться в Академии рядом с «Бурей» в витрине с климат-контролем, в отдельном зале. Вход по специальным билетам.
Кто-то должен был привезти его Кларе после смерти мужа. Чьи там кисти внутри, его или ее? Благодарственное слово отцу – кто-нибудь донес его до мальчика? Таддеа могла бы, но ее к тому моменту уже заперли в монастыре. Может, Винченцо… Хотя Таддеа вела дневник, и Клара увековечена там. Все ее вещи сохранились. И теперь все пойдет в музей.
Когда разглядываешь музейные экспонаты – одежду, украшения, – пытаешься представить, какая жизнь окружала их до того, как они застыли в витринах, представить, как впервые они коснулись теплой кожи и по какому случаю. Я столько раз вглядывалась в портреты и миниатюры, пытаясь вообразить человека живым. Помню, как впечатлил меня выставленный в Национальной галерее портрет Кристины Датской, который Гольбейн создал, чтобы представить потенциальную невесту Генриху VIII, – блестящая работа, выполненная, как я читала, всего за три часа. О чем она думала, что чувствовала, когда смотрела на этот портрет, и о чем думал король, разглядывая впоследствии в Лондоне ее прекрасное бледное лицо? Она сказала, что приняла бы его предложение, будь у нее две головы. Остроумная девушка. И вот картина дошла до нас, и уже неважно, с какой целью ее писали, это просто еще один замечательный Гольбейн. Такова, наверное, судьба вещей – они намного переживают породившие их события, согревавшую их плоть и ту жизнь, которой они служили. Ванная Казановы. Портрет Кристины. Красная куртка Нильса. Они никуда не деваются, потому, что им нечего теперь делать. Ренцо говорил, что в неоплатонизме материальный мир – это порождение мысли. Значит, возможно, дожившие до нас артефакты не что иное, как давние воспоминания, заблудившиеся хранители чьей-то чужой мечты. Иероглифы, наскальные рисунки, портреты монахинь, фотографии… Действительность как она есть.
После гибели Нильса я снова и снова зарывалась лицом в его вещи и вдыхала запах его тела, которого уже не было на земле. Все, что осталось между мной и его знаменитой красной курткой, – пустота. Я не могла удержаться, это был единственный способ оказаться с ним рядом. Куртка до сих пор у меня. Она, как строгий гуру, подталкивала меня к пустоте. Старый знакомый запах выветрился.
Но я-то тут, никуда не делась. Я открыла окно и вдохнула ночную прохладу. На небе сияли месяц и одна звезда. Венера? Бодрящий холодок напомнил, какая я на самом деле теплая и живая. Люси сказала, что решает не судьба, а сама жизнь. Пожалуй, надо прислушаться и отдаться на волю жизненных волн. Броситься в реку, даже если придется бросаться одной. О, Клара, мне так радостно и печально за тебя. Я чувствую, наверное, то же самое, что Таддеа, – преданность твоей храбрости и таланту и одновременно пустоту оттого, что потеряла тебя слишком рано. Но если с этой стороны судьба позволила нам отыскать тебя заново, если она вела меня к тебе с того момента, как я сошла с поезда, ты тоже двигалась мне навстречу, рассыпая блестящие подсказки, и получилась двойная спасательная операция – для нас обеих. Наворочено, но я верю, что так оно и есть. Я так чувствую. Моя дорогая подруга, тебя уже четыреста лет нет в живых. Однако признаюсь, твой мужчина вызывает у меня зависть.
– Signorina, telefono, – позвала Аннунциата.
Мы с Лидией только что вернулись от гадалки по картам Таро, и Лидия снова принялась разбирать бумаги в шкафу после нашего познавательного похода.
– Grazie, Аннунциата, – поблагодарила я, сбегая по лестнице.
– Алло?
– Нел, это Энтони.
Он самый, о котором говорила синьора Маркьони, перевернутый Король мечей.
– Привет. Как Париж?
– Париж отлично. Упражняюсь во французском. Дела хорошо.
Энтони учил французский в летнем лагере, куда посылала его мать, когда воспитывала из него будущего Короля-Солнце.
– Нравится?
– Понимаешь, нам предложили, раз уж мы здесь все закончили, сыграть благотворительный концерт в Париже – сбор средств для больных СПИДом в Африке, и мы поехали. А теперь мы решили сыграть вживую в одном концертном зале с очумительной акустикой. Это Никола устроила, она делает пресс-релизы для всех крупных классических постановок.
– Никола?
– Она была с нами в Италии. Отлично постаралась, потом попросила разрешения организовать и это тоже.
– Очень мило с ее стороны. Ты, наверное, ей говорил, как любишь Францию.
– Она из Европы, знает кучу языков – по работе приходится.
– Хорошо. Сколько ты там пробудешь?
– Может быть, заедем в Лондон на благотворительную акцию «Спасите Землю». Обычная тусовка, Альберт-холл, обратно меня еще месяц точно не ждут. Николе надо съездить в Нью-Йорк, она предложила привезти ко мне Лидди, а потом мы с тобой ее отвезем домой. Немножко пропустит школу, но это не страшно.
– Рада, что тебе там нравится, правда. И мне тут тоже.
Молчание.
– Сколько ты будешь в Париже?
– Еще около недели. Дождусь прибытия Лидди.
– Мне приехать к тебе туда? Нормально будет?
– Конечно. Повидаемся. Поедешь в Лондон?
– Потом обсудим. У тебя голос довольный.
– Отлично тур проходит. Ты там как, развлекаешься?
– Тут интересно. Я столько всего узнала.
– Ты это любишь.
– Люблю. В общем, давай мне парижские координаты, а я сообщу, когда приеду.
Он продиктовал.
– Надеюсь, увидимся с Борисом и остальными. Скажешь Борису, что я скоро буду? Наверное, поездом отправлюсь. Французский у меня хромает, но как-нибудь, уж, наверное, договорюсь.
– Они к американцам привычные. На следующей неделе было бы здорово. Париж – сказка. Рад, что дозвонился, хотел тебе сообщить про изменения в планах. Лондонский благотворительный отыграем потом в Нью-Йорке, ближе к зиме. У меня будет тур, но я могу приехать.
Меня подмывало спросить, не подсуетилась ли Никола и тут, но я поняла, что можно и не спрашивать.
– Энтони, мне сегодня погадали на картах Таро.
– Серьезно? И как? Просветилась?
– Было занятно. Про перемены. Все меняется, важно не пропустить момент, сказала гадалка. Главное, не судить, а меняться. Суть в том, как люди меняются.
– Ты изменилась?
– А ты нет?
– Не знаю. Я себя нормально ощущаю.
Молчание.
– Я, наверное, тоже.
– Хорошо. Ладно, Нелли, я побежал, настройка аппаратуры. Рад был поговорить. Люблю тебя.
– Энтони?
– Да?
– Все в порядке, все хорошо.
– Рад слышать. Все, Нел, побегу. Давай.
– Ага.
– Пока.
– Пока. Энтони?
Гудки.
Иногда, открывая передо мной дверь, Энтони склонялся в шутливом поклоне. На вид эдакая скромная галантность, однако, у меня каждый раз пробегали мурашки по спине и хотелось его стукнуть. По-моему, захлопывая двери у меня перед носом, он выражал свою любовь куда искреннее. Поеду в Париж. Сперва в Париж, потом брошусь в омут. А может, сначала в омут…
В гостиной Лидия делилась обретенными знаниями с Люси.
– В общем, синьора Маркьони говорит, образ Фортеццы появился гораздо раньше. Она видела колоду Tarocci, там были исключительно главные добродетели, более традиционные. Отношение к боли и опасности, которое эта карта символизировала, было еще классическим – когда трудностей не ищут, но и не избегают. Позже карта стала означать дисциплину и просвещение, то есть стремление постичь, а не покориться.
– Но самое поразительное, – продолжала Лидия, – что на самой карте Napo фигура тоже стоит на фоне долины, как у Клары на фреске. И так ее стали изображать только в поздних колодах – как будто Клара интуитивно нащупала самый подходящий фон для аллегории силы. Очень интересно мне эта женщина рассказала и подробно.
– Удивительно, – согласилась Люси. – Причем наша парочка так близко к сердцу принимала эту мистику. А вам двоим что поведала гадалка?
– Лидия у нас Королева пентаклей, – начала я, усаживаясь рядом с Люси. – Поэтому у нее все пройдет как по маслу. Еще ей выпала карта Мира, гарантирующая полное исполнение желаний. За нее можно больше не беспокоиться, так что выдыхаем.
Лидия расхохоталась.
– Нет, на самом деле очень обнадеживающе получилось. А Нел выпала Звезда, и Влюбленные, и Повешенный.
– Я так и знала, что будет Повешенный.
– Повешенный? И что он означает? – поинтересовалась Люси. – Название страшноватое.
– Покориться, жить сегодняшним днем. Довольно очевидно. С другой стороны, он ведь перевернут, болтается подвешенный за лодыжку.
Лидия улыбнулась.
– Честное слово, когда рассказывала гадалка, получалось куда весомее.
– Как она выглядела? – полюбопытствовала Люси.
– Как преподавательница из университета. Мы расстроились – ожидали увидеть пифию.
– Очаровательно. А для такого ископаемого, как я, карта найдется?
– Вы, вне всяких сомнений, Императрица, – ответила я. – Гадалка сказала, что мы обе находимся под влиянием Императрицы, она у нас у обеих выпала. Императрица прекрасна внешне, тесно связана с природой, склонна к расточительности, взращивает, пестует, дарит удовольствия. Кто еще это может быть? А сами карты, кстати, весьма выдающиеся.
– Дело не в картах, дело в том, какие из них мы выбираем; мы сами выбираем свою судьбу, – заявила Лидия.
– Маттео говорил, мы завтра едем в Кастель-франко, смотреть на запрестольный образ Дзордзи, – уточнила Люси.
– Правда?
– Он хочет, чтобы мы съездили все вместе. Приятная прогулка в ясный день – я, по крайней мере, на это надеюсь.
Тут как раз вошел Маттео.
– Кастель-франко? – спросила я.
– Ты поедешь? Хочу посмотреть пейзаж на этом запрестольном образе – на предмет сходства с фреской. Они ведь там венчались, значит, Клара его видела. Всего на один день, Лидия. Поехали! Приглашаются все. Люси?
– Мне надо разбирать шкаф, – отказалась Лидия.
– А я, может быть, поеду, – решила Люси. – Скучаю по природе. Завтра скажу окончательно. Выбраться из города было бы неплохо.
В итоге Люси все-таки не поехала. День выдался дождливый, поэтому в путь отправились только мы с Маттео, прихватив зонтики и дорожные сумки. В старом дождевике Люси я смотрелась на редкость шикарно. «Да уж, – пожаловалась я, когда ветер швырнул нам в лицо очередную пригоршню дождя, – не так я представляла прогулку за город». Маттео, которого одолевали те же мысли, предложил перенести поездку, вместо этого пойти посмотреть на работы Катены и где-нибудь перекусить. Потом глянул на часы и сказал, что, по идее, должно быть открыто, хотя необязательно.
Мы устремились под разверзшиеся хляби и, в конце концов, промокшие до нитки, прибыли на маленькую кампо в окружении готических зданий. Наш путь лежал к входу в небольшую церквушку в примыкающем узком переулке. Маттео подергал дверь, и она открылась.
– Чудо! – произнес он. – Фонд «Венеция в опасности» ее отреставрировал, но внутрь все равно не каждый день попадешь.
Внутри церковь оказалась очень маленькой и совсем простой, никак не тянущей на достопримечательность.
– А что здесь? – спросила я.
– Вот это, – начал Маттео, подводя меня к боковому алтарю, где висело изображение святой в окружении очаровательных ангелочков, на которых взирали с озаренных светом облаков Христос и еще один ангел, – это «Мученичество святой Христины». – Ее пытались утопить, повесив на шею жернов, но ангелочки ее спасли. Однако потом она все-таки умудрилась погибнуть под градом стрел. Этим мученикам все было мало. Здесь Катена на пике своего таланта. Как тебе?
– Мне нравятся ангелы. Святая довольно угрюмая, а вот мальчики милые.
– Он здесь под влиянием Тициана – однако ты не находишь, что в этих ангелах есть что-то от Джорджоне? Мягкость, ощущение личного присутствия?
Несколько минут я всматривалась в картину – и вдруг заметила.
– Маттео, – воскликнула я, – посмотри на того ангелочка слева, который держит жернов и указывает на самого маленького из мальчиков. Его лицо! Никого не напоминает? Глаза, нос, рот, волосы? Видишь? Профиль в три четверти и все остальное?
Маттео пригляделся.
– Бог мой! Да, кажется, вижу. Как будто он нарисовал ее в детстве.
– Или ее ребенка. Какого года картина?
– Где-то тысяча пятьсот двадцатый. Ему было бы десять.
– Это самое трогательное лицо во всей картине. Оно выступает из темноты, так же как у нее, и вот этот контур над головой похож на лавры. Это наверняка отсылка, не простое совпадение. И этот ангел за его спиной, он ведь вылитый пастушок с той картины, которую Винченцо подарил Кларе на последний день рождения. Светлые волосы, миловидное лицо. Клара еще пишет: «Да будет наш мальчик таким же!» Я нашла репродукцию в своей монографии.
– Хэмптонкортский пастух… – проговорил Маттео. – Да, точно, сходство несомненное – и разительное.
– Значит, в спасении Христины может таиться другой, более личный смысл? Маленький мальчик, оттаскивающий жернов? У этих двух ангелов лица выписаны очень нежно, тогда как остальные довольно абстрактные. Тогда, получается, мальчика оставили с ним, с Винченцо. Хотя Рональд говорил, влияние Джорджоне проявилось у Катены довольно поздно… Или мы тут все придумали?
– Умница, – наклоняясь поближе, чтобы присмотреться к ангелу, похвалил Маттео. – Да, по-моему, все правильно. Рональд будет гордиться. Я и сам впечатлен. У тебя большое будущее.
– Очень мило, Маттео, спасибо. Если это он, то для меня просто бальзам на душу – узнать, что мальчик не пропал. Хоть сейчас беги домой обрадовать Клару. Как думаешь, в каком мы веке?
– Кто его знает. Надо будет привести сюда остальных заговорщиков, посоветоваться. Дзордзи Винченцо. Потеряшка. Надо же. У тебя не бывает ощущения, будто тебя кто-то ведет? Как-то все невероятно с самого начала. И то, что мы сюда попали сегодня. Возможно, дождь как-то влияет.
Загадочно. Все очень загадочно. Мы вышли из церкви. Дождь превратился в легкую изморось, и мы отправились вокруг площади, разглядывая осыпающиеся готические дворцы. Один был уж очень причудливо изукрашен. «Рескина он приводил в восторг, – сказал Маттео, – хотя на самом деле большая часть резьбы тут ворованная. Половина Венеции откуда-нибудь свезена».
Обедали мы в очаровательном ресторанчике, полном местных жителей, о подобном которому я бы в Нью-Йорке и мечтать не могла, хотя не исключено, что особую прелесть ему придавал сырой ветер за окнами. Мы просидели там несколько часов, пили, разговаривали, ели – все удовольствия разом. Маттео развлекал меня шутками – не колкими остротами, как Нильс, и не полными самолюбования скетчами, как Энтони, а слегка усталым старосветским юмором, который меня умилял. Впервые мы целый день провели вдвоем. Мне было жаль, что он заканчивается, но дело шло к вечеру, поэтому мы засобирались домой. Однако почему-то двинулись мы не туда, а в противоположную сторону, к лагуне.
– А куда мы идем? – спросила я.
– Посмотреть на воду при этом свете.
Свет был исключительным – акварельные переливы розового, фуксии, лаванды и аквамарина. Мы дошли до канала и направились вдоль берега, любуясь радужными отражениями, а потом свернули на Сан-Марко, пересекли тот пятачок, где мы встретились, вышли с площади и, наконец, углубились в знакомый до боли проулок, ведущий на маленькую кампо у отеля «Гритти». Мы зашли внутрь. Маттео задержался у стойки, а потом мы двинулись к лифтам. Дверь открылась, мы шагнули в кабину, и Маттео нажал кнопку.
– Что мы делаем?
– Люси сказала, ты уезжаешь. Уезжаешь?
– Да. Нет. Ненадолго. Ох, Маттео, кто бы мне самой объяснил.
– Я хотел тебе кое-что показать перед отъездом.
– Здесь?
Мы вышли из лифта и зашагали по знакомому коридору. Маттео сунул в замочную скважину ключ с кисточкой и распахнул дверь в номер – последний из тех, в которых я тут жила, наш с Лео номер.
– Маттео, – рассмеялась я, – что это такое?
– Пристанище одинокого студента, – ответил он.
– Как ты…
– Телефонный звонок. И немного удачи. Здравствуйте, помните, у вас останавливалась миссис Эверетт? Она хотела бы в тот же номер.
– Когда?
– Около часа назад. Мысль мне понравилась.
– Понравилась?
– Ну да, мы же в Кастель-франко, по идее. Или ты против?
– Против?
Окна были распахнуты. На столе красовался поднос с бокалами и бутылкой в ведерке со льдом.
– Очень галантно с твоей стороны.
– Мы заслужили, – ответил он, подходя к столу и наполняя два бокала. – После всех мытарств. Искусство, жизнь, смерть, чума… Мы заслуживаем награды. Уединения с видом на маленький канальчик, который тебе так понравился. Немного покоя и света в духе Дзордзи…
Бледные лучи действительно сеялись сквозь невесомый тюль с идиллической мягкостью.
– Ты полон сюрпризов, – заметила я.
– Ты тоже.
Мы подняли бокалы, отпили и бросили на пол. А потом, без лишних слов, не сводя глаз друг с друга, принялись раздеваться, пока не остались обнаженными в призрачном свете.
– Прекрасная Нел, – сказал Маттео.
Прекрасный Маттео. Он раскрыл объятия, и я шагнула к нему.
Я лежала без сна, за окнами было темно. Рядом со мной неслышно дышал Маттео, касаясь меня крепким плечом и обвив рукой за талию. Я попыталась осознать случившееся, но видела нас словно со стороны. Номер, неожиданное событие, ночная прохлада, овевающая наши тела. Я вновь почувствовала, как мои ладони скользят по его сильной гладкой спине, по теплой коже, ощутила его объятия, его губы. Вспомнила, как унеслась, подхваченная сногсшибательной сладкой силой, нахлынувшей, будто цунами. Где Маттео такому научился?
Бедняжка Нел, ты слишком засиделась в одиночестве. Вот твой омут, твоя река, она гораздо теплее, чем тебе помнилось, но Маттео, такой нежный и такой осязаемый – такой подходящий, я бы сказала, какой заманчивый способ вернуться! Мы заснули и снова проснулись, он перекатил меня к себе на грудь и отвел упавшие мне на лицо пряди.
– Маттео, все итальянцы такие? – целуя его, поинтересовалась я.
– Нет, – рассмеялся он, – я один. Я и великий Джорджоне.
– Тогда ничего удивительного, что она махнула рукой на все предосторожности, – пробормотала я, скользя вниз по его груди. – Это тебе в благодарность от Клары.
– А это тебе, cara, от Дзордзи, – сказал он чуть погодя.
– Мне и всем, кто нас здесь свел, – добавила я. – Таддеа, Люси, Ренцо…
Меня разобрал хохот.
– Сколько угодно, – ответил он, приникая к моим губам, и мы улетели.
Брезжил свет. Я лежала расслабленная и освобожденная, как будто гора свалилась с плеч – не свалилась даже, а растаяла, улетучилась. Я словно силилась что-то вспомнить, что-то загадочное, что мне, в конце концов, удалось осознать. Что именно, сказать невозможно, – какое-то важное звено, которое все-таки нашлось. У меня не осталось других желаний, кроме того, чтобы остановить мгновение. Я ощутила себя той самой рекой, глубокой, ровной и текущей. Текущей. Это и есть потерянное звено?
Я подошла к окну и уставилась на восходящее солнце, надеясь снова испытать потрясение, но было еще слишком рано. Небосклон прочертили розовые полосы, похожие на прозрачные пальцы; крыши и канал блестели в тихом утреннем свете. Счастье раскрылось во мне цветком лотоса, вытягиваясь до самых кончиков, до сладкой боли. Лотос посреди реки. Рассвет, розовое небо, мир. Все во мне, все для меня.
– Венера приветствует зарю? – раздался голос с кровати.
Я с улыбкой обернулась. Он сидел в постели – снова это великолепное тело.
– Маттео, хорошо, что ты проснулся. Помнишь, ночью мы всех благодарили? Мы забыли про Лео!
– Нашего героя? Как мы могли?! Так нельзя. Иди скорей сюда, – распахивая объятия, позвал он.
– Как там Кастель-франко в дождь? – поинтересовалась Люси.
Я почувствовала, что краснею.
– Того стоит, – ответил Маттео. – Надо будет еще съездить.
– Может, на следующей неделе, – предложила Люси, покосившись на меня. – Лидия обнаружила кое-что очень интересное.
– И Нел тоже, – похвастался Маттео. – Мы на обратном пути заглянули в церковь Святой Марии, посмотреть на работу Катены.
Мы собрались за вторым завтраком. Наше первое с Маттео появление на люди. Лео приветствовал нас восторженными прыжками. «Ты как нельзя кстати, Лео», – сказал Маттео, чмокнув его.
– А что обнаружила Лидия?
Ох, как трудно сохранять невозмутимость.
– Говорит, что большая часть документов официальные, но она нашла журнал донны Томасы. Не дневник, ничего личного, так, краткие заметки об успехах воспитанниц, планы будущих работ – в таком духе. И там есть записи, касающиеся Клары. Сейчас принесу, Лидия их переписала.
Люси вышла из комнаты.
Маттео, улыбнувшись, подал мне руку. Я хихикнула, вспомнив «ты как нельзя кстати, Лео».
Вернулась Люси и, нацепив очки, начала зачитывать вслух.
– Это все тысяча пятьсот десятый год, – предупредила она.
31 декабря.Наша любимая девочка возвращается.
10 февраля.Хвала Господу, она все та же.
11 апреля.К. изумляет меня, настолько она непреклонна в своей работе.
9 июня.День рождения Клары. Она ждет ребенка. Благословляю мою счастливую девочку.
30 августа.Стена изумительна. Можно лишь мечтать о такой ученице. Подмостки не внушают доверия.
9 сентября.Приготовила койки. Кого оставить? Упрашивают обе, и Мелла, и Таддеа. Клара должна уехать.
10 октября.Худшее позади. Хвала тебе, Мать всех скорбей, мои девочки спасены.
17 октября.В. и К. говорят, он болен. Настаивают, чтобы я приняла его к себе.
20 октября.Слишком поздно. Но я его не брошу. Ужас при мысли, что она его видит. Пусть подложит побольше трав под платье. Она уже на сносях.
24 октября.Бедная моя девочка.
1 ноября.Убита горем и муками, но не больна, слава Тебе, Господи. Попросила рисовальные принадлежности. Я умоляю ее отдохнуть, но она не слышит.
6 ноября.Исхудала, осунулась. Умоляю ее есть ради ребенка, она пытается, безучастно. Взываю к Богоматери.
10 ноября.Притихла. Все бледнеет. Убрала лечебницу.
13 ноября.Начались схватки. С ней Таддеа.
14 ноября.Слишком мучается. Слишком долго. Винченцо тут, рыдает.
15 ноября.Сын родился на заре. Ребенок здоров. Моя девочка в лихорадке, ликует и горюет. Сын красавец.
17 ноября.Просит меня закончить ее картину. Уверяю, что она сама встанет и закончит, но она неумолима. Слишком больна, чтобы нянчить. Пригласили кормилицу. К. смотрит и рыдает.
19 ноября.В бреду. Я в отчаянии. Она уходит от нас. Таддеа с ней. Винченцо навещает. Она зовет мужа.
21 ноября.Утихла на два дня, бьет озноб. Боже, храни ее.
24 ноября.Моей девочки больше нет. Покинула нас около полуночи. Продержалась месяц. В лоно Твое, возлюбленный Иисусе, я возвращаю свою неповторимую дочь. Сердце мое останется с ней. Да упокоится ее душа в вечной славе.
26 ноября.Бедный Винченцо отправил ее в последний приют. Мальчик побудет у нас, пока не убедимся, что он здоров. Его ждут бабушка и вторая девочка. Моя бедняжка Таддеа любит его всем сердцем. В наш дом пришла скорбь.
2 декабря.Сделала надпись, как велела мне моя девочка. Не сдержала рыданий.
Маттео налил нам еще по бокалу вина. Мы молчали.
– Мальчик выжил, – наконец нарушил тишину Маттео.
Он рассказал Люси о нашем вчерашнем открытии.
– Ты уверен? – переспросила она.
– Сами увидите.
– Как жестоко, что жизнь мчится дальше без оглядки, – заметила она. – Сколько рядом безвестных душераздирающих судеб, а жизнь идет себе. Какие мы беспомощные.
– Что сказала Лидия? – поинтересовалась я.
– Переживает. Сомневается в нашей догадке насчет «Энеиды». Ей кажется, что текст выбирала донна Томаса. И одна из аббатис цитировала эти же строки в проповеди перед дожем. Но это не принципиально, настрой от этого не меняется.
– Клара и так уже выразила все, что намеревалась, – предположила я.
– Мне хотелось бы думать, что этот текст поместила донна Томаса, – согласилась Люси. – Очень на нее похоже. Думаю, она хотела восславить Клару.
– Видите, синьора, никакого предательства, – тихо проговорил Маттео. – Просто обычные житейские коллизии.
– Да, – пробормотала Люси. – Всего-навсего. Ну что, какие у нас планы?
– Представим Клару окружающему миру, – ответил Маттео. – Сперва покажем ее работу Ренцо, а потом подумаем, как получше объявить о своем открытии. Шкатулка произведет эффект разорвавшейся бомбы – посмотрим, какой фейерверк грянет в мире искусства. Это будет наш подарок Рональду.
И твой подарок мне, дорогой мой друг. Вместе с остальными.
День стоял изумительный, прохладный и ясный, идеальный для ранней осени. Утро я провела в походе по магазинам за теплой одеждой. Хотелось выглядеть итальянкой. Люси перерыла свой гардероб и завалила меня нарядами – они отлично разбавят мои скучные черные тряпки и помогут почувствовать себя любимой. Мы получили уйму удовольствия, перебирая их и примеряя. От шляп в итоге отказались. Я полюбопытствовала у Люси, в чем она выходила замуж. Она сказала, что платье давно утрачено. Его шили у Фортуни. Жаль, не сохранилось, она бы перекрасила его в алый. Я представила тот мир, где люди одевались так, как в ее рассказах, – совсем другой, не похожий на наш. А она по-прежнему прекрасна, и вкус ей не изменяет, однако наряды ее давно уже не заботят. «Садовницы не наряжаются», – обронила она.
Я решила, что Люси догадывается о том, что произошло между мной и Маттео, – в ее обращении к нам проскальзывает что-то покровительственное. Я предупредила, что через два дня еду в Париж. «А когда вернешься?» – спросила Люси. Хороший вопрос. В душе опасаюсь, что стоит мне выехать из волшебного королевства, как оно растает, словно сон, и суровая реальность придавит меня к земле. Но может, наряды Люси помогут. Все прошлые попытки высказать Энтони мои тревоги растворялись в бурлящем вокруг него сейчас хаосе. В этот раз ему волей-неволей придется меня выслушать, но я буду дышать другим воздухом, останусь совсем одна, без поддержки, а он умеет выбить у меня почву из-под ног. Вся надежда на Николу. Не исключено, что Энтони хотел пока повременить с признанием, но, если я его выведу из себя, он может и расколоться. До сих пор никакие Николы на него не зарились, моего номинального присутствия хватало, а теперь у него полный комплект без особых затрат. Если она вызвалась привезти из Нью-Йорка Лидди, значит, нашла удобную лазейку. Удачи ей и флаг в руки.
Однако что же мне-то делать? Все привычное и знакомое пропадет. Энтони обрел бы почву, закрутив новый роман, но романы меня сейчас не спасут – то есть романа мне недостаточно. А почему я вообразила, что будет легко? Легко не будет. Неужели так и увязну? Представилась улыбка Повешенного. Я спросила тогда у синьоры Маркьони, чему это он улыбается, вися вниз головой. «Ему смешно, потому, что он сам себя туда подвесил, – ответила она. – Он может освободиться, но видит все под другим углом, и ему так нравится. Он не горюет». Подвесился сам. И не горюет. Горевать было бы банально. Я тоже больше не горюю.
А Маттео? При мысли о нем у меня затрепетало сердце. Такой неожиданный и куда более осязаемый, чем я привыкла. Что бы с нами ни происходило, здесь царит волшебство, и не надо его анализировать. И тут я наткнулась на Лидию, сидящую за столиком на неведомой набережной, куда я каким-то чудом забрела, и машущую мне рукой.
– Buona sera, signorina! – поздоровалась я.
– И тебе добрый вечер. Come vanno le cose? [37]37
Как дела? (ит.)
[Закрыть]
– Дела ничего себе. Некоторые.
– Понравилось в Кастель-франко? – И та самая улыбка. – Люси кажется, что ты в восторге.
– Кастель-франко у нас теперь кодовое название? Что, все уже в курсе?
– Сложно не догадаться.
– Тогда рекомендую. Кастель-франко – блеск!
Мы рассмеялись.
– Два дня?
– Да.
– Люси нас пригласила на вечер перед отъездом. Страшно?
– Корнелия прыгает в бездну.
– Ветер все равно был бы встречным, – заметила она. Мы заказали еду и неизменную бутылку вина. – Волнуешься, как все пройдет? Не надо, синьора Маркьони была сама уверенность. Хочешь, съезжу с тобой?
– Нет, лучше встречай меня здесь, когда я вернусь.
– А когда ты вернешься?
– Надеюсь, что скорее рано, чем поздно. Не хочу сейчас задумываться о том, что буду делать, но мысли все равно одолевают. Найти бы какое-нибудь занятие по душе.
– По душе тебе Клара. Вот и сделай что-нибудь для нее.
– Например?
– Не знаю. Сама придумай. Повиси пока вниз головой. Раз судьба велит.
Она рассмеялась.
– Какая ты черствая.
– Очень, – с улыбкой подтвердила Лидия. – Думаю, ты провисишь так ровно столько, сколько надо, и тебе откроется истина. Какое здесь ризотто! Лучшего во всей Венеции нет.
По дороге домой захотелось вдруг навестить все знакомые мне на этом зачарованном острове места: выставку Казановы, «Флориан», магазинчик Энрико, Академию, Арсенал, городской парк, опустевший «Гритти». Все мои чудачества. Попытаться осмыслить, что значил для меня этот месяц – неужели и правда месяц? Шекспир не зря отправлял своих беспомощных персонажей сюда, на острова, чтобы помочь им преобразиться, – и я понимаю почему. Отсюда нет пути. Кругом вода. А пьют только вино.
Проходя по кампо Фрари, я вспомнила переводчицу. А потом, не испытывая ни малейшего желания смотреть еще раз на памятник Тициану, повернула, надеясь выйти к Гранд-каналу. Вода успокаивает, она вечно новая и вечно прежняя. Когда-нибудь громоздкий памятник даст трещину, осыплется, и вода примет его в свои объятия. Вода примет все. Венеция не вечна, как и все остальное. Это все сон. «Как ты считаешь, мог быть наяву приснившийся мне человек?»
