Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Кэтрин Мэнсфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Усталость Розабел
Перевод Н. Рахмановой

На углу Оксфордской площади Розабел купила букетик фиалок. Собственно, поэтому у нее и был такой скудный ужин: ведь не скажешь, что пшеничной лепешки, яйца и чашки какао у Лайонса достаточно после целого дня утомительной работы в магазине дамских шляп. Стоя на подножке омнибуса, придерживая юбку одной рукой, а другой цепляясь за поручень, Розабел думала, что охотно отдала бы все на свете за хороший обед – жареную утку с зеленым горошком, паштет из каштанов и пудинг с коньяком – плотный, горячий, сытный обед. Она села рядом с девушкой, приблизительно своей ровесницей, которая читала «Анну Ломбард»[3]3
  «Анна Ломбард» – бульварный роман английской писательницы Виктории Кросс.


[Закрыть] – дешевое издание в бумажной обложке. Страницы книги были закапаны дождем.

Розабел посмотрела в окно: улица была подернута туманной пеленой, но свет фонарей, падая на стекла, зажигал на их тусклой поверхности серебристо-молочные блики, и казалось, что за этими стеклами скрываются не ювелирные лавки, а залы волшебного дворца. Ноги у Розабел совершенно промокли; она знала, что подолы ее верхней и нижней юбок забрызганы черной жирной грязью. В омнибусе стоял тошнотворный запах распаренных человеческих тел – он словно сочился из пассажиров. Все сидели неподвижно, уставившись куда-то в пространство, на всех лицах застыло одинаковое выражение. Сколько раз она уже читала эти рекламы: «Мыльный порошок Саполио экономит время и труд», «Томатный сок Гейнца» и бессмысленный, раздражающий диалог между врачом и судьей о высоких достоинствах Жаропонижающего Средства Лэмпло! Она бросила взгляд на книгу, которую с увлечением читала девушка, шевеля при этом губами так, что Розабел стало противно, и слюня большой и указательный пальцы всякий раз, когда ей нужно было перевернуть страницу. Насколько Розабел могла понять, речь шла о жаркой, сладострастной ночи, звуках музыки и девушке с прекрасными белыми плечами. О боже! – Розабел внезапно подняла руку и расстегнула две верхние пуговицы пальто: она задыхалась. Полузакрыв глаза, она смотрела на сидящих напротив людей, и ей казалось, что их лица расплываются в одну бессмысленно глазеющую физиономию.

Вот и ее остановка. Поднимаясь с места, она пошатнулась и задела соседку. «Простите», – сказала Розабел, но девушка даже не подняла глаз. Она читала и чему-то улыбалась.

Уэстборн Гроув выглядела так, как, по представлению Розабел, должны были выглядеть улицы ночной Венеции: она была таинственной, темной, экипажи казались гондолами, скользящими взад и вперед, а расплывчатые мертвенно-бледные отсветы фонарей, которые, словно языки пламени, лизали мокрую улицу, – волшебными рыбками, резвящимися в Большом канале.

Она была очень рада, когда добралась наконец до Ричмонд Роуд, но всю дорогу от угла улицы до дома номер двадцать шесть она думала о предстоящем подъеме по лестнице на пятый этаж. Ох, уж эти пять этажей! Просто преступление заставлять людей жить так высоко. В каждом доме должен быть лифт, простой и дешевый, или же эскалатор, как в Эрлскорт,[4]4
  Эрлскорт – аристократический район Лондона.


[Закрыть] – но лестницы! Стоя в вестибюле и глядя на первые ступеньки и лестничную площадку, украшенную чучелом альбатроса, которое мерцало, точно привидение, при свете маленького газового рожка, она чуть не заплакала. Ничего не поделаешь, придется брать приступом эти этажи: как будто взбираешься на велосипеде по крутому склону, только здесь не предвидится приятного спуска с другой стороны…

Наконец-то ее комната! Она закрыла дверь, зажгла газ, сбросила шляпку, пальто, юбку и блузку, сняла с крючка за дверью старый фланелевый халатик, надела его, затем расшнуровала ботинки: оказалось, чулки не так уж промокли, можно их не менять. Она подошла к умывальнику – кувшин сегодня опять не наполнили. Воды было только– только чтобы намочить губку. В тазу растрескалась эмаль, – вот уже второй раз Розабел обдирает себе подбородок.

Ровно семь часов. Если поднять штору и потушить газ, будет гораздо уютней. Розабел не хотелось читать. Она опустилась на колени перед окном и положила руки на подоконник; всего лишь тоненькое стекло отделяет ее от огромного залитого дождем мира!

Она начала вспоминать все, что случилось за день. Разве можно забыть ту ужасную женщину в сером макинтоше, которая требовала автомобильную шапочку с отделкой, «что-нибудь такое красное с чем-нибудь розовым по бокам», или девушку, которая перемерила все шляпки в магазине, а потом сказала, что зайдет завтра и окончательно решит? Розабел не удержалась от улыбки– уж очень это было шито белыми нитками…

Но была еще одна покупательница: девушка с красивыми огненными волосами, белой кожей и глазами цвета той зеленой с золотистым отливом ленты, которую они получили на прошлой неделе из Парижа. Розабел видела, как остановился у входа ее автомобиль. С ней вошел мужчина, – совсем еще молодой человек, и как превосходно одет!

– Какая шляпа мне нужна, Гарри? – спросила девушка, когда Розабел вынула булавки из ее шляпки, развязала вуаль и подала ей ручное зеркало.

Вам нужна черная шляпа, – ответил он, – черная шляпа с пером, и чтобы оно шло вокруг всей тульи, а потом вокруг шеи и завязывалось бантом под подбородком, и чтобы концы его свисали до пояса, – перо должно быть порядочных размеров.

Девушка посмотрела на Розабел смеющимися глазами:

– Найдется у вас что-нибудь в этом роде?

Им было ужасно трудно угодить. Гарри требовал невозможного, и Розабел почти отчаялась. И тут она вспомнила о большой коробке наверху: ее еще не распаковывали.

Одну минуточку, мадам, – сказала она, – кажется, я смогу показать вам то, что вы хотите.

Задыхаясь, она взбежала наверх, разрезала веревки, сорвала папиросную бумагу – и что же? – там оказалась именно такая шляпа: большая, мягкая, с огромным изогнутым пером и черной бархатной розой – ничего лишнего. Они были в восторге. Девушка примерила ее, а потом протянула Розабел.

– Мне хочется посмотреть ее на вас, – сказала она очень серьезно и даже слегка нахмурилась.

Розабел подошла к зеркалу, надела шляпу на свои каштановые волосы и затем обернулась к ним.

– О Гарри, какая восхитительная шляпа! Я непременно возьму ее! – Девушка снова улыбнулась Розабел – Она вам необыкновенно идет.

Внезапно непонятный гнев охватил Розабел. Ей захотелось швырнуть эту очаровательную, изящную вещь в лицо девушке. Она вспыхнула и наклонилась над шляпой.

– Шляпа прелестно отделана внутри, мадам, – сказала она.

Девушка выпорхнула на улицу и села в автомобиль, оставив Гарри расплачиваться и нести картонку.

Розабел слышала, как она сказала: «Я поеду прямо домой и надену ее, а затем мы отправимся завтракать».

Молодой человек стоял, склонившись к Розабел, пока она писала чек, потом положил ей в руку деньги.

– Когда-нибудь позировали? – спросил он.

– Нет, – коротко ответила она, почувствовав быструю перемену в его тоне – едва заметный оттенок дерзости и фамильярности.

– Напрасно, – сказал Гарри. – у вас чертовски миленькая фигурка.

Розабел не обратила ни малейшего внимания на его слова. Как он был красив!

Весь день она думала только о нем. Его лицо неотступно стояло перед ее глазами, она видела тонкие прямые брови, чуть волнистые зачесанные назад волосы, насмешливый, высокомерный рот. Она опять представила себе его тонкие руки, прикасающиеся к ее руке… Розабел быстрым движением откинула с лица волосы – лоб у нее был горячий. Если бы эти тонкие руки задержались на мгновение… Счастливица эта девушка!

Предположим, они поменялись местами. Розабел едет с ним домой. Разумеется, они влюблены друг в друга, еще не помолвлены, но очень близки к этому. Она говорит: «Я вернусь через минуту». Он ждет ее в машине, а служанка несет вслед за ней картонку со шляпой. Розабел поднимается к себе в большую бело-розовую спальню, где повсюду в потускневших серебряных вазах стоят розы. Она садится перед зеркалом, а маленькая горничная-француженка надевает на нее шляпу, достает тонкую, прозрачную вуаль и новую пару белых лайковых перчаток (у тех перчаток, которые она надевала сегодня утром, отскочила пуговка). Надушив мех, перчатки и носовой платок, захватив большую муфту, Розабел сбегает по лестнице. Дворецкий распахивает дверь, Гарри ее ждет, и они вместе уезжают…

«Вот это жизнь», – думает Розабел.

По пути в Карлтон-клуб они останавливаются у Жерара, Гарри покупает огромный букет пармских фиалок и кладет их на колени Розабел.

– Какая прелесть, – говорит она, прижимая фиалки к лицу.

– Я хотел бы видеть вас всегда такой, – говорит Гарри, – с фиалками в руках.

(Розабел почувствовала, что колени у нее затекли; она села на пол и прислонилась головой к стене.)

А какой завтрак! Стол уставлен цветами, тихо играет спрятанный за пальмами оркестр, и музыка возбуждает ее, как вино.

Суп, устрицы, жареные голуби, картофель со сливками, конечно шампанское, а потом кофе и сигареты. Она сидит, наклонившись вперед, вертит в руке бокал и болтает с той обворожительной непринужденностью, которую так любит Гарри. Затем дневной концерт – что-нибудь такое, что захватывает их обоих, – а потом чай в «Коттедже».

Сахару? Молока? Сливок? – маленькие, простые вопросы как бы подчеркивают радостную близость между ними.

В сумерках она возвращается к себе; кажется, будто аромат пармских фиалок заливает благоуханием весь дом.

– Я заеду за вами в девять, – говорит он и уходит.

В будуаре горит камин, занавеси опущены, ее ждет целая груда писем: приглашения в оперу, на обеды, балы, приглашение совершить в конце недели лодочную прогулку, автомобильное турне. Она равнодушно пробегает их глазами и идет наверх одеваться. В спальне тоже пылает камин, а на кровати разостлано роскошное сверкающее платье – белый тюль поверх серебристого чехла, – серебристый шарф, серебряные туфельки и крошечный серебряный веер. Розабел знает, что она привлекательней всех женщин на этом балу, все мужчины отдают дань ее красоте, чужеземный принц жаждет быть представленным этому английскому чуду. И вот – сладострастная ночь, музыка и ее прекрасные белые плечи.

Но она очень устала. Гарри отвозит ее домой и заходит к ней – только на одну минутку. В гостиной нет огня, но сонная горничная ждет ее в будуаре. Она сбрасывает бальную накидку, отпускает горничную и, стоя у камина, снимает перчатки; пламя играет в ее волосах, и Гарри подходит и обнимает ее: «Розабел, Розабел…» О, как покойно в его объятьях, а она так устала.

(Настоящая Розабел прикорнула на полу в темноте, засмеялась вслух и тут же зажала себе горячий рот рукой.)

На следующее утро они, конечно, едут в Гайд-парк, в «Таймсе» объявлена их помолвка, все на свете знают об этом, все на свете ее поздравляют…

Вскоре они венчаются в церкви св. Георга на Ганновер-сквер и едут в старое родовое поместье Гарри, чтобы провести там медовый месяц. Крестьяне в деревне низко кланяются, когда они проезжают, а Гарри крепко сжимает ей под пледом руку. В этот вечер она опять надевает свое белое с серебром платье. Она чувствует себя усталой после путешествия и рано удаляется в спальню… совсем рано.

Настоящая Розабел поднялась с пола и стала медленно раздеваться, вешая одежду на спинку стула. Она натянула через голову грубую коленкоровую ночную рубашку, вытащила шпильки из волос – они окутали ее теплой, мягкой коричневой волной. Затем она задула свечу, ощупью добралась до кровати и, закутавшись в шерстяное одеяльце и грязное бумажное покрывало, свернулась калачиком.

Так она спала, и видела сны, и улыбалась, а один раз, не просыпаясь, протянула руку, словно стараясь коснуться чего-то.

Ночь прошла. Холодные пальцы рассвета сомкнулись на ее непокрытой руке, серый день проник в унылую комнату. Розабел поежилась, не то всхлипнула, не то вздохнула и села. И оттого, что в наследство ей достался тот трагический оптимизм, который слишком часто оказывается единственным достоянием юности, еще не совсем проснувшись, она улыбнулась чуть дрогнувшими губами.

^{Комментарии}

Новые платья
Перевод Л. Володарской

Миссис Карсфилд и ее мать сидели за обеденным столом и дошивали платья из зеленого кашемира, которые юные мисс Карсфилд должны были надеть утром в церковь. Пояски цвета незрелых яблок и соломенные шляпки с ленточками-хвостиками уже были готовы. Миссис Карсфилд очень хотелось успеть до завтра, а так как Генри не спешил возвращаться из своей Политической лиги, то она могла спокойно сидеть в столовой, не обращая внимания на «маленький кавардак». Красная скатерть была снята со стола, и на него водружена швейная машинка (их с Генри свадебный подарок). Здесь же стояла коричневая рабочая корзинка, а вокруг как попало лежали куски и кусочки материи и несколько потрепанных модных журналов.

Миссис Карсфилд нарочито медленно крутила ручку машинки. Она боялась, что не хватит зеленых ниток, и ей, уставшей до изнеможения, казалось, будто таким способом она расходует их меньше. Ее мать удобно устроилась в кресле-качалке. Подставив под ноги низкую скамеечку и завернув подол юбки, она заделывала швы и обшивала узкими кружевами воротнички и манжеты. Однако неровное пламя в газовой лампе отвлекало ее внимание.

– Нет, Анна, что ни говори, а туда все-таки попала вода. – Помолчав немного, она опять повторяла. – Вода там, помяни мое слово. Что есть, то есть.

Анна же хмурила брови и еще ниже склонялась над машинкой.

«Всегда одно и то же… одно и то же… Никакие нервы не выдержат, – проносилось у нее в мыслях. – И, как нарочно, когда Генри нет дома. Старость… Надо терпеть… А где взять силы?» – неслышно размышляла она.

– Мама, – вдруг сказала она, – подпушку на Розином платье сделайте побольше. Девочка очень растет последнее время. Да, забыла. К манжетам Элен не надо пришивать кружева. Пусть будет хоть какая– то разница. К тому же она стала ужасной неряхой. За все хватается.

– А куда девать кружева? Лучше я их пришью повыше, – проворчала старуха.

Она задумалась о том, почему Анна так напустилась на Элен… и Генри тоже. Вот и кружевами хотят ее обидеть. А насчет разницы – это так, пустая отговорка.

– Конечно, – сказала миссис Карсфилд, – а то вы не знаете, что на ней прямо все горит. Неделя – и платье просто черное. А стоило мне показать ей чистенькое платьице Розы, как она вся передернулась и начала заикаться. И не разберешь, то ли это еще одна причуда, то ли… Придется поговорить с доктором Малькольмом, но сначала я ее немножко припугну. Мне кажется, она кому-то подражает… может, кому-то из школьных подружек. А если так, то и сама справится.

– Ты же знаешь, Анна, что она всю жизнь заикается. И ты в ее возрасте была точно такой же. Как натянутая струна.

Она сняла очки и, подышав на них, протерла концом фартука.

– Вот, только не хватало, чтоб она тоже так думала, – рассердилась Анна и, с силой встряхнув платье, принялась закалывать на нем складки. – Что она, что Роза – они обе для меня одинаковые. А мальчик, тот просто чудо, какой спокойный. Вы же видели, как я его сегодня в первый раз посадила на лошадку, и хоть бы что. Лопочет что-то от радости. С каждым днем он все больше похож на отца.

– Да уж. Вылитый Карсфилд, – кивнула старуха.

– Элен, – продолжала Анна, – нехорошо ведет себя с ним. Возьмет, уставится на него – ну, вы знаете, как она умеет, – и ждет, испугается он или нет. А раньше она часто отбирала у него бутылочку и смотрела, что он будет делать. Роза с ним отлично ладит, а Элен…

– Старуха отложила работу, и в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Ей хотелось раз и навсегда высказать Анне все, что она думает о ней, о Генри и об Элен, о том, что они калечат ребенку душу, но ее внимание отвлекли часы. И она сразу будто поглупела, перезабыла все нужные слова, а в голове эхом отдавалось: тик-так, тик-так. Как громко стучат часы, – только и сказала она.

«Ах, мама, мама, опять она не о том… Ни совета, ни помощи от нее не дождешься…»– подумала Анна.

Она тоже взглянула на часы.

– Мама, если вы закончили, пойдите на кухню. Пора подогреть кофе и ветчины нарежьте, что ли… Генри вот-вот придет. У меня тоже почти готово… – Она взяла платье за плечики и показала матери. – Правда, прелесть? А когда девочки подрастут, мы их удлиним и, если надо будет, перекрасим.

– Хорошо все-таки, что мы не поскупились на материю.

Анна осталась одна. Сдвинув брови и поджав губы, отчего вокруг рта сразу же обозначились глубокие морщины, она тяжело вздохнула и поправила волосы. Ей было душно. Она устала. К тому же она совершенно не желала заниматься и занималась нарядами Элен. Как трудно с детьми. Тут уж не до благодарности, разве что от Розы… Да, Роза – исключение. И мама уже совсем старенькая. Придумала тоже нелепицу о «чувствительности» Элен. (Так она размышляла, оставшись одна в столовой.) Надо держать Элен подальше от мальчика. Он совсем как Генри, кожей чувствует плохое отношение. Счастье еще, что девочки целый день в школе.

Наконец платья готовы и повешены на спинку стула. Анна поставила машинку под книжные полки, где она обычно стояла, потом расстелила на столе скатерть и подошла к окну. Жалюзи были подняты, и сад, освещенный невидимой луной, лежал перед ней как на ладони. Вдруг ей показалось, что на садовой скамейке… книжка. Конечно же, книжка. Еще отсыреет за ночь… Анна вышла в холл, надела боты и, подобрав юбки, выбежала в сад. Так и есть. Уже отсырела, даже обложка вздулась. Анна взяла книгу в руки и пожала плечами, точь-в-точь как ее Элен, перенявшая у нее этот жест. Ни тенистый сад, ни воздух, насыщенный запахами трав и цветов, больше не радовали сердца Анны. Хлопнула калитка, и она увидала Генри.

– Генри!

– О! – удивленно произнес он. – Ты как тут оказалась? Любуешься луной?

Анна подбежала к нему и поцеловала его в щеку.

– Ты лучше погляди. Опять Элен забыла в саду книжку, – сказала она. – А от тебя пахнет сигарами.

– Приходится курить хорошие сигары, коли попал в компанию. Иначе нельзя. Ладно, Анна, пойдем в дом, а то еще простудишься. Черт с ней, с книжкой. Да ты совсем замерзла и вся дрожишь, – Он обнял ее за плечи. – Миленькая моя, видишь луну над трубой? Чудесный вечер. Нет, правда. А я сегодня здорово всех насмешил. Ну и хохотали же они. Началось с того, что кто-то сказал: «Жизнь – это карточная игра…» А я прямо с ходу, даже ни секундочки не подумал… – Генри остановился у самой двери и поднял вверх палец. – Я сказал… Тьфу ты… Забыл. Главное, они смеялись, еще как смеялись. Вот лягу в постель и вспомню. У меня всегда так, ты-то уж знаешь.

– Возьму-ка я книжку на кухню и посушу ее там, – сказала Анна, а про себя подумала: «Генри сегодня пил пиво, и завтра у него будет болеть желудок. Не стоит заводить разговор об Элен».

Поужинав, Генри откинулся на спинку кресла и, ковыряя в зубах, похлопал себя по колену.

– Ну? – спросил он, покачивая Анну, сидевшую у него на коленях. – Что это еще за маскарад там на стуле? Что вы с матерью здесь делали?

Анна, изображая полную беззаботность, ответила: А, это… Платья для девочек. Сидели выкраивали из остатков к завтрашнему дню.

Бабушка составила вместе тарелку, блюдце и чашку и зажгла свечку.

– Пожалуй, пора спать, – бодро сообщила она.

«Боже мой, глупо-то как, – подумала Анна. – Она уйдет, а Генри опять подумает что-нибудь не то, потому что она всегда уходит, когда предстоят неприятные разговоры».

– Что вы, матушка, еще рано! – игриво отозвался Генри. – Давайте лучше поглядим обновки.

Стараясь улыбаться, старуха подала ему платья. Генри пощупал материю.

– Остатки, говоришь? Ну и ну, Анна. Что-то непохоже на мои воскресные штаны, помню, матушка шила их из одеяла, на котором долго гладила сначала. Сколько ты отдала за ярд?

Анна взяла у него платья и. поигрывая пуговицей на его жилете, нежно сказала:

– Цена тебе ничего не скажет, милый.

К тому же мы с матушкой немного поколдовали над платьями, и они обошлись нам дешевле. А взрослым мужчинам не годится забивать себе голову тряпками… Ламли был сегодня?

– Да. Он сказал, что, когда его мальчик был маленьким, у него тоже были кривые ножки, и еще: недавно хозяин магазина получил специальные стульчики нового образца. С их помощью вроде бы можно совсем всё исправить. Кстати, ты уже получила от него счет за прошлый месяц?

Анна ждала… она знала, что он спросит об этом. Зевнув, она соскользнула с его колена.

– Фу! – выдохнула она. – Пожалуй, я тоже иду спать… – Она смотрела на Генри и изо всех сил старалась придать себе беспечный вид. – Счет. Ты что-то сказал о счете, милый? Я дам тебе его завтра утром.

– Нет, Анна, еще минутку, – Генри встал с кресла и подошел к шкафу, где обычно лежали все счета. – Завтра не выйдет, потому что завтра воскресенье, а я хочу покончить с делами до того, как отправлюсь спать. Садись в качалку, что ты стоишь?

Анна тяжело опустилась на сидение. Пока он искал на полке, она не отрывала глаз от его спины и тихонько напевала, стараясь все обдумать. А он нарочно долго возился с бумагами.

«Назло тянет, – подумала Анна. – Мы вполне могли себе это позволить… Иначе зачем бы мне тратиться? Что я, не знаю наши доходы? Или я дура какая-нибудь? Каждый месяц одно и то же, черт бы побрал эти счета!»

Она представила себе кровать наверху, и ей до смерти захотелось улечься в нее, ей даже показалось, что она еще никогда в жизни так не уставала.

– Вот они! – воскликнул Генри и хлопнул пачкой бумаг о стол. – Подвигай кресло… Зеленый кашемир. Семь ярдов по пять шиллингов, итого тридцать пять шиллингов.

Он пересчитал еще раз, потом аккуратно сложил бумаги и наклонился к Анне, обдав ее пивным запахом. Она хорошо знала, что ее ждет, когда он в таком состоянии, и, кивнув, поглядела ему прямо в глаза.

– Ты хочешь сказать, что заплатила за это тридцать пять шиллингов… – свирепея, проговорил Генри. – За наряды для девчонок? Черт возьми! Можно подумать, ты вышла замуж за миллионера. Да на эти деньги ты одела бы свою мать с ног до головы. Стать посмешищем для всего города, подумать только! Ну, на что я теперь куплю мальчику стул, если ты столько транжиришь денег? Разве не ты твердила, что не в силах справиться с Элен, и сама же наряжаешь ее в кашемир за тридцать пять шиллингов… – Генри все кричал и кричал, а Анна думала про себя: «Пожалуй, теперь он успокоится только под утро, когда пиво выветрится…»

Гораздо позднее, когда она, еле волоча ноги, поднималась в спальню, последней ее мыслью было: «Он увидит, какие они ноские, и поймет…»

Прекрасное воскресное утро. Примиренные Генри и Анна сидят в столовой перед выходом в церковь и слушают, как младший Карсфилд ритмично стучит по полочке высокого стула тяжелой ложкой, которую ему дал отец.

– У нашего попрошайки мускулы что надо, – гордо произносит Генри. – Он колотит уже пять минут без остановки, я слежу по часам.

– Чудесно, – говорит Анна, застегивая перчатки. – Ты не думаешь, что он уже достаточно наигрался ложкой? Смотри, милый, как бы он не потащил ее в рот.

– Да нет, я смотрю. – Генри не отходит от сынишки. – Давай, старик, покажи своей матери, как шумят мальчишки.

Анна промолчала. Как бы то ни было, лучше, если он не сразу увидит девочек в новеньких платьицах. К тому же она не знает, достаточно ли крепко вбила им в головы, почему именно сегодня важно быть особенно аккуратными и немедленно, как только они вернутся из церкви – «до обеда», – переодеться. Ее беспокоило волнение Элен, когда ее одевали и прихорашивали.

Наконец отворилась дверь, и бабушка ввела в комнату обеих девочек, совершенно готовых к выходу, уже в соломенных шляпках с ленточками-хвостиками.

Анна едва сдержала трепет при виде своих дочек, показавшихся ей почти неземными существами, особенно Роза с молитвенником в белой сумочке с вышитым розовой шерстью крестом. Генри молчал, хотя всю дорогу видел перед собой платьица ценой в тридцать пять шиллингов. Анна мысленно решила, что ему нельзя отказать в великодушии и благородстве. Она гордо шагала рядом с ним, изредка поднимая на него умиленный взгляд. В наглухо застегнутом черном пиджаке, так, что из-под подбородка виднелся лишь воротничок рубашки и узел белого шелкового галстука, он был для нее красивее всех мужчин на свете. И девочки достойны его. Когда они вошли в церковь, Анна тайком дотронулась до его руки, как бы говоря ему: «Это для тебя. Только ради тебя я старалась, чтобы они были одеты понаряднее. Ты, наверное, не понимаешь, но это только ради тебя». В ту минуту она и сама в это верила.

По дороге домой Карсфилды встретили доктора Малькольма. Он прогуливался с собакой, которая несла в зубах его трость, но остановился и с таким вниманием расспрашивал о мальчике, что Генри пригласил его к обеду.

– Пойдемте с нами, пообедаем, и вы сами на него посмотрите, – сказал он.

Доктор Малькольм принял приглашение и зашагал рядом с Генри.

– Элен, пригляди, пожалуйста, за моим мальчиком, – крикнул он, глядя на нее через плечо. – А то он, не дай бог, проглотит трость, и в пасти у него вырастет дерево, оно будет расти вдоль туловища к хвосту, пока хвост не задубеет, и тогда один его удар – и можно будет улететь в лучший из миров!

– Да ну, доктор Малькольм! – рассмеялась Элен и наклонилась над собакой. – Пойдем, песик, не слушай его, ты хороший мальчик.

– Элен, не забудь о платье! – напомнила ей Анна.

– А и правда, миссис Карсфилд, – сказал доктор Малькольм, – они у вас сегодня чудо какие прелестные. Маленькие леди.

– Да, Розе очень идет зеленое, – будто нарочно подчеркнула Анна, – у нее цвет лица ярче.

Роза покраснела. В глазах доктора Малькольма мелькнул огонек, но он сдержал себя, мысленно представив себе Розу в виде помидора, обложенного зелеными листиками салата.

«Чем-то Элен им досадила», – подумал он и сказал: «Присылайте ко мне Элен, пусть поиграет с собакой». А про себя решил: «Этот ребенок еще покажет себя и помучает их как следует».

Мальчик, не дождавшись возвращения родителей, заснул, и доктор Малькольм попросил Элен показать ему сад. Генри, уже раскаявшийся в своем гостеприимстве, с радостью согласился на его просьбу, и Анна отправилась на кухню дать распоряжения служанке.

– Мамочка, – попросила Роза, – можно мне пойти с тобой попробовать подливку?

– Хм! – пробормотал доктор Малькольм. – Тем лучше.

Он уселся на садовую скамейку, поудобнее поставил ноги и снял шляпу, чтобы солнышко «вырастило у него на голове второй урожай волос».

– Доктор Малькольм, вам нравится мое платье? – важно спросила Элен.

– Конечно, нравится, маленькая леди, а вам?

– О! Я бы хотела никогда его не снимать, до самой смерти. Ужас, что было! Надень, сними, этого не делай, туда не ходи, сами знаете! Мама, наверно, меня убьет, если с ним что-нибудь случится. Я даже в церкви подложила под коленки нижнюю юбку, а то там подушки пыльные.

– Так плохо? – спросил доктор Малькольм, поднимая взгляд на Элен.

– Еще хуже, – ответила девочка, но вдруг почему-то рассмеялась и, крикнув: – К черту! – заплясала на лужайке.

– Осторожнее, Элен, могут услышать.

– А, плевать! Всего-то старый грязный кашемир… только на такой они и могут расщедриться. Их тут нет, значит, они меня не видят, а на остальное наплевать. Я только при них чувствую себя какой-то не такой.

– А не собирается ли маленькая леди сменить туалет перед обедом?

– Нет, потому что вы здесь.

– Ох, не хотелось бы мне быть пророком, – вздохнул доктор Малькольм.

Кофе пили в саду. Служанка вынесла несколько плетеных кресел и ковер для мальчика. Розу и Элен отправили поиграть.

– Хватит мучить доктора Малькольма, Элен, – сказал Генри, – Нельзя надоедать гостям, это тебе не папа с мамой.

Элен надула губки и нехотя поплелась к качелям. Взлетев ввысь, она подумала, что доктор Малькольм самый хороший человек на свете и его собачка уже, наверно, покончила с костями, которые ей дали на заднем дворе, значит, можно пойти к ней. Она замедлила разбег качелей и спрыгнула на землю, но, по-видимому, раздувшаяся юбка зацепилась за гвоздь, потому что Элен услыхала противный звук рвущейся материи. Взрослые вели себя так же, как и минуту назад. Никто ничего не заметил. Элен осмотрела юбку: дыра в кулак, не меньше, однако девочка не ощутила ни страха, ни вины.

– Пойду переоденусь, – решила она.

– Ты куда, Элен? – окликнула ее Анна.

– Пойду возьму книжку.

Только бабушка обратила внимание, что Элен как-то странно придерживает платье. Наверно, развязалась тесемка на нижней юбке. Но она и виду не подала, что заметила неладное. В спальне Элен расстегнула платье, выскользнула из него и стала думать, что делать дальше. Спрятать. Она оглядела комнату. Найдут… Попробовать закинуть на шкаф?.. Элен встала на стул. Все равно высоко… слишком высоко. Каждый раз оно вновь падало ей на голову… ненавистное платье. Тут ей на глаза попалась школьная сумка, висевшая на спинке кровати. Элен обрадовалась. Завернуть в школьный фартук, засунуть на дно сумки, сверху прикрыть пеналом. Им ни за что не догадаться. Элен надела другое платье и вышла в сад, совершенно забыв о книжке.

– Да-а, – Анна улыбнулась не без иронии. – Вот вам, доктор, и новая задачка. Посмотрите, мама, Элен переодела платье, не ожидая приказаний. Пойди сюда, дочка. Ты хорошо себя ведешь? – И шепотом добавила. – Где ты оставила платье?

– На кровати. Там, где сняла, – как ни в чем не бывало промурлыкала Элен.

Доктор Малькольм в это время как раз обсуждал с Генри преимущества государственной системы образования для сыновей коммерсантов, но от него не ускользнула ни одна фраза матери и дочери, и он почуял неладное. Вся сцена произвела на него дурное впечатление, весьма дурное впечатление.

В доме царили страх и смятение. Исчезло одно из кашемировых платьев, его буквально сдуло с лица земли, пока дети пили чай.

– Скажи, куда ты его положила, – в двадцатый раз допрашивала дочь миссис Карсфилд. – Элен, я жду от тебя правды.

– Мамочка, клянусь, я оставила его на полу.

– Что ж, плохая твоя клятва, если его тут нет. Не могли же его украсть.

– Когда я побежала переодеваться, я видела очень странного человека в белой кепке, он ходил по дороге и заглядывал в окна.

Анна не отрываясь смотрела на дочь.

– Я знаю, что ты лжешь, – сказала она, после чего повернулась к бабушке и в ее голосе послышались нотки гордости и радостного удовлетворения. – Мама, слышите ее небылицы?

Они подошли совсем близко к ее кроватке. Элен покраснела и отвернулась. Она едва сдерживала себя, чтобы не закричать: «Я его разорвала! Я его разорвала!» Ей даже показалось, что она уже крикнула это и, как во сне, видит их лица. Так с ней уже бывало, когда рано утром ей казалось, будто она уже встала, оделась и бежит в школу, а на самом деле продолжала, подремывая, лежать в постели. Время шло, Элен потихоньку успокаивалась, ожидая, что еще немного – и все пойдут спать. Солнце, его тень на полу в детской вызывали у нее злобу. Она поглядела на Розу, что-то списывавшую из Библии, и на подставку для яиц, наполненную водой…