Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Кэтрин Мэнсфилд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Кукольный домик
Перевод П. Охрименко

Когда добрая старая миссис Хей, погостив у Бернелов, вернулась в город, она прислала оттуда детям кукольный домик. Он был такой большой, что возчик и Пэт вдвоем внесли его во двор и так и оставили стоять на двух деревянных ящиках возле сарая. Погода не могла испортить его – стояло лето. А к тому времени, когда придется внести его в дом, запах краски, может быть, выветрится. Потому что, по мнению тети Берил, от этого запаха («Конечно, старая миссис Хей очень любезна, очень-очень любезна и щедра!»), – так вот, от запаха этой краски вполне можно было заболеть. Даже до того, как с домика сняли холст. А уж после…

Так он и стоял пока, этот кукольный домик, выкрашенный темно-зеленой и ярко-желтой масляной краской. Две маленькие трубы, прочно приклеенные к крыше, были красные с белым, а дверь, покрытая желтым лаком, напоминала тянучку. Вместо переплетов на четырех окошечках – настоящих окошечках – были проведены широкие зеленые полосы. Было там и крошечное желтое крыльцо; с крыши свисали капли застывшей краски…

Нет, замечательный, замечательный домик! Подумаешь, запах! Запах тоже был неотъемлемой частью новизны и радости!

– А ну, скорее откройте дверь!

Крючок сбоку накрепко запирал дверь. Пэт с трудом снял его перочинным ножом, и сразу откинулась вся передняя стенка домика, и можно было одновременно видеть и гостиную, и столовую, и кухню, и две спальни. Вот так и должен открываться дом! Почему не все дома так открываются? Это было бы гораздо интереснее, чем входить через дверь в мрачную маленькую переднюю, где рядом с вешалкой валяются два зонтика. Вот так – не правда ли? – хотелось бы вам увидеть каждый дом, в который вы собираетесь войти. Быть может, бог именно так и открывает дома, когда вместе с ангелом тихо обходит их дозором в глухую полночь…

– Ой! – Дети Бернел даже застонали от восторга. Они просто изнемогали – до того чудесен был этот дом. Никогда в жизни они не видели ничего подобного. Все комнаты оклеены обоями. На обоях нарисованы настоящие картины, обведенные золотыми рамами. Полы во всех комнатах, кроме кухни, устланы красными коврами; в гостиной стоят красные плюшевые кресла, в столовой– зеленые; столы, кровати с настоящими простынями и одеялами, колыбелька, плита, кухонные полки с крохотными тарелочками и большим кувшином. Но больше всего понравилась Кези – до невозможности понравилась! – маленькая лампа. Она стояла посреди стола в столовой – прелестная янтарная лампочка с белым абажуром. Она даже была чем-то наполнена, хоть возьми и зажигай, но, конечно, ее нельзя было зажигать. Все же внутри было что-то похожее на керосин– оно переливалось, когда трясли лампочку.

Куклы, – отец и мать, – неподвижно развалившиеся в креслах гостиной, словно они там упали в обморок, и двое детей, спавшие наверху в спальне, были слишком уж велики для кукольного домика. Казалось даже, что они здесь некстати. Но лампочка была просто чудо! Она как будто улыбалась Кези, как будто хотела сказать: «Я здесь живу». Лампочка была как настоящая.

На следующее утро девочки Бернел не шли, а летели в школу. Они жаждали поскорей, еще до звонка, рассказать всем о кукольном домике, описать его, пожалуй, даже прихвастнуть им.

– Рассказывать буду я, – заявила Изабел, – потому что я самая старшая. А вы можете потом добавить. Но начать должна я.

Против этого нечего было возразить. Изабел любила командовать, она всегда была права, а Лотти и Кези слишком хорошо знали, какую власть дает старшинство. Они молча шли по обочине, густо поросшей лютиками.

– И я сама выберу, кто первый придет к нам посмотреть домик. Мама сказала, что можно.

Изабел условилась с матерью, что, пока кукольный домик находится во дворе, она может приводить подруг – по две сразу, – чтобы те им полюбовались. Не оставлять их, конечно, к чаю и не носиться с ними повсюду, – пусть тихо стоят во дворе и смотрят, пока Изабел показывает красоты кукольного домика, а Кези и Лотти улыбаются с довольным видом.

Но, как они ни спешили, к тому времени, когда они подошли к вымазанной дегтем ограде вокруг спортивной площадки для мальчиков, задребезжал звонок. Только они успели сорвать шляпки и стать в шеренгу, как началась перекличка. Не беда! Изабел вознаградила себя тем, что очень важничала и, прикрывая рот рукой, таинственно шептала соседкам:

– На переменке что-то расскажу!

Прозвучал звонок на перемену, и Изабел окружили ученицы. Одноклассницы чуть не дрались за право ходить, обнявшись с ней, льстиво ей улыбаться, считаться ее лучшими подругами. Она сидела, как настоящая королева, под огромными соснами на краю спортивной площадки. Толкаясь, хихикая и наседая друг на друга, теснились вокруг нее школьницы. И только две девочки держались в стороне – они всегда держались вдали от других – девочки Келвей. Они хорошо знали, что им нельзя даже близко подходить к девочкам Бернел.

Школа, которую посещали Изабел, Кези и Лотти, была, по мнению их родителей, совсем для них неподходящей. Но выбора не было. Другой школы не существовало на целые мили в окружности. И поэтому всем детям, жившим по соседству, – девочкам судьи, дочерям доктора, детям лавочника и молочника – приходилось учиться и играть вместе. К тому же еще школу посещали грубые, дерзкие мальчишки, их было не меньше, чем девочек. Но где-то необходимо было провести границу. И ее провели перед девочками Келвей. Многим детям, включая и детей Бернел, не разрешалось даже разговаривать с ними. Они проходили мимо девочек Келвей, гордо вскинув головы, и так как они задавали тон, то девочек Келвей начали избегать все. Даже у учительницы был особенный голос для них и особенная улыбка для других детей, когда Лил Келвей подходила к столу с букетом постыдно невзрачных полевых цветов.

Они были дочками маленькой проворной трудолюбивой прачки, которая поденно стирала белье в чужих домах. Одного этого уже было достаточно. Ну, а где же был их отец? Никто не знал определенно, но все говорили, что он в тюрьме. Итак, девочки Келвей были дочерьми прачки и арестанта. Нечего сказать, хорошая компания для детей судьи и доктора! Да и вид у них был соответственный. Трудно было понять, почему миссис Келвей так их наряжала. Они ходили в обносках, подаренных миссис Келвей хозяйками, которым она стирала. Лил, например, – полная, некрасивая, очень веснушчатая девочка – являлась в школу в зеленом саржевом платье, сшитом из скатерти Бернелов, с красными плюшевыми рукавами, скроенными из штор Логанов. Шляпка, всегда съезжавшая ей на высокий лоб, была когда-то шляпой взрослой женщины, мисс Лекки, почтмейстерши. Сзади поля шляпки загибались, а спереди она была украшена огромным алым пером. Каким маленьким чучелом выглядела в этой шляпке Лил! При взгляде на нее нельзя было удержаться от смеха. А ее маленькая сестренка, «наша Элс», носила длинное белое платье, похожее на ночную рубашку, и мальчиковые ботинки. Но во что бы ни нарядить «нашу Элс», она все равно выглядела бы чудной. Это была худенькая маленькая девочка со стриженой головой и огромными печальными глазами – настоящая белая совушка. Она никогда не улыбалась, почти никогда не разговаривала. Она всюду брела вслед за Лил, крепко ухватившись за ее юбку. Куда шла Лил, туда шла и «наша Элс». На площадке для игр, по дороге в школу и обратно всегда впереди шагала Лил, а за ней, держась за ее платье, семенила «наша Элс». Когда ей что-нибудь было нужно иди когда она хотела перевести дух, она легонько дергала Лил, та оборачивалась и останавливалась. Девочки Келвей прекрасно понимали друг друга без слов.

Сейчас они стояли неподалеку: никто не мог запретить им прислушиваться. Когда школьницы оборачивались и презрительно хихикали, Лил, по обыкновению, застенчиво и глуповато улыбалась, но «наша Элс» только пристально на них смотрела.

А Изабел, в голосе которой звучала огромная гордость, продолжала расписывать домик. Большое восхищение вызвал ковер, а также кровати с настоящими простынями и плита с духовкой.

Когда она кончила, вмешалась Кези:

– Ты забыла лампу, Изабел.

– Ах, да, – подхватила Изабел, – и еще есть крохотная лампа, вся из желтого стекла, с белым абажуром! Она стоит на столе в столовой. Совсем как настоящая!

– Лампа лучше всего! – воскликнула Кези. Ей казалось, что Изабел недостаточно красиво описала лампу. Но никто не обратил внимания на ее слова. Изабел была занята выбором двух девочек, которые после уроков пойдут вместе с ними смотреть кукольный домик. Выбор пал на Эмми Коул и Лену Логан. Но когда она сказала, что потом пригласит и других, девочки от радости не знали, как ей угодить. Одна за другой они подбегали к ней и, обняв, отводили ее в сторону. Им обязательно нужно было что-то шепнуть ей на ухо – какой-то важный секрет.

– Изабел—моя подруга!

Только девочки Келвей, забытые всеми, отошли подальше: им уже нечего было слушать.

Прошло несколько дней, и, чем больше девочек видело кукольный домик, тем больше было о нем разговоров. К нему сводились все желания, он заполнял все мечты. Только и слышно было: – Ты видела кукольный домик девочек Бернел? Правда, красота?

– Неужели ты еще не видела кукольного домика? Ах, если бы ты знала!

Даже во время завтрака говорили только о нем. Девочки сидели под соснами и ели сандвичи с большими кусками баранины и пшеничные лепешки, толсто намазанные маслом. Лил и «наша Элс», державшая старшую сестру за платье, сидели в сторонке – они боялись придвинуться ближе – и тоже слушали, жуя хлеб с джемом; газетная бумага, в которой они приносили свои сандвичи, была вся в красных подтеках.

– Мама, – как-то сказала Кези, – можно хоть раз привести девочек Келвей и показать им домик?

– Конечно, нельзя, Кези.

– А почему нельзя?

– Иди, Кези, иди! Ты отлично знаешь, почему нельзя!

Наконец, домик посмотрели все, кроме этих двух. В тот день во время завтрака о домике уже почти не упоминали. Девочки стояли кружком под соснами, и вдруг, при взгляде на сестренок Келвей, которые, как всегда, сидели в стороне и, как всегда, слушали, доставая из бумажного пакета хлеб с джемом, всем захотелось подразнить их. Эмми Коул шепотом сказала:

– Когда Лил Келвей вырастет, она поступит в служанки!

– Ах, как ужасно! – воскликнула Изабел Бернел и подмигнула Эмми.

Эмми многозначительно проглотила слюну и кивнула Изабел – совсем, как делала в таких случаях ее мама.

– Да! это правда, правда, правда! – сказала она.

Тогда Лена Логан, блестя глазами, прошептала:

– А я спрошу у нее!

– Держу пари, что не спросишь, – сказала Джесси Мей.

– Думаешь, побоюсь? – Лена внезапно взвизгнула и начала танцевать перед подружками. – Слушайте! Слушайте! Слушайте! – закричала она.

Приплясывая, ломаясь, волоча ногу, закрываясь рукой и хихикая, Лена подошла к девочкам Келвей.

Лил подняла на нее глаза. Она быстро завернула в газету остаток завтрака. «Наша Элс» перестала жевать. Что теперь будет?

– Это правда, Лил Келвей, что, когда ты вырастешь, ты поступишь в служанки? – пронзительно выкрикнула Лена.

Гробовое молчание. Вместо ответа Лил только улыбнулась глуповатой застенчивой улыбкой. Она, казалось, нисколько не обиделась на Лену за такой вопрос. Какое разочарование для Лены! Девочки начали хихикать.

Лена не могла позволить, чтобы над ней смеялись. Она подбоченилась и начала наступать на Лил.

– А твой отец в тюрьме! – прошипела она презрительно.

Лена проявила такую смелость, сказав это, что девочки стайкой бросились бежать, страшно возбужденные, вне себя от восторга. Кто-то из них отыскал длинную веревку, и они начали через нее прыгать. И никогда еще они не прыгали так высоко, не бегали так быстро и не вели себя так отчаянно, как в то утро.

После обеда за девочками Бернел заехал Пэт в коляске, и они отправились домой. К ним приехали гости. Изабел и Лотти, любившие гостей, поднялись в детскую, чтобы надеть нарядные передники. Но Кези прокралась на задний двор. Там никого не было, и она начала качаться на больших белых воротах. Взглянув на дорогу, она заметила вдали две маленькие черные точки. Они становились все больше и явно направлялись в ее сторону. Теперь Кези уже видела, что одна точка двигалась вслед за другой; она догадалась, что это – девочки Келвей. Кези перестала качаться. Она соскочила с ворот и хотела убежать. Потом в нерешительности остановилась. Девочки Келвей подошли совсем близко; рядом с ними шагали их тени, протянувшись через всю дорогу так, что головы их двигались по лютикам.

Кези опять взобралась на ворота и начала качаться. Она что-то надумала.

– Девочки! – крикнула Кези проходившим мимо сестренкам.

Они были так удивлены, что остановились. Лил глупо ухмыльнулась, «наша Элс» подняла глаза.

– Хотите посмотреть наш кукольный домик? – сказала Кези, становясь одной ногой на землю. Но Лил вся вспыхнула и энергично замотала головой.

– А почему ты не хочешь? – спросила Кези.

Лил прерывисто вздохнула, потом сказала:

– Твоя мама сказала нашей маме, чтобы мы не разговаривали с вами.

– Ну вот! – ответила Кези. Она не знала, что сказать. – Это ничего. Все-таки вы можете посмотреть наш домик. Идемте. Никто не увидит.

Но Лил еще сильнее замотала головой.

– Неужели ты не хочешь? – спросила Кези.

Вдруг Лил кто-то дернул за платье. Она обернулась. «Наша Элс» смотрела на нее огромными умоляющими глазами. Она, казалось, вот-вот заплачет – так ей хотелось посмотреть домик. Лил в нерешительности поглядела на нее. Тогда «наша Элс» дернула ее за платье еще раз. И Лил сдалась. Впереди шла Кези. Как двое заблудившихся котят, они шли вслед за ней по двору к тому месту, где стоял кукольный домик.

– Вот, глядите, – сказала Кези.

Воцарилась тишина. Лил громко дышала, даже всхрапывала, «наша Элс» вообще перестала дышать.

– Погодите, я открою, – ласково сказала Кези.

Она сняла крючок, и они заглянули внутрь.

– Вот гостиная, вот столовая, а вот…

– Кези!

Как они испугались!

– Кези!

Это был голос тети Берил. Они обернулись. На пороге кухни стояла тетя Берил и смотрела так, словно не верила своим глазам.

– Как ты посмела позвать этих Келвей к нам во двор? – сказала она холодно и возмущенно. – Разве ты не знаешь, что вам запрещено разговаривать с ними? Уходите, дети, уходите сейчас же. И больше никогда не приходите, – набросилась на них тетя Берил. Она сошла с крыльца и погнала их со двора, как цыплят.

– Уходите немедленно! – сердито и высокомерно крикнула она еще раз.

Но им не надо было повторять. Сгорая от стыда, съежившись, Лил быстро, как ее мать, засеменила к воротам так, что «наша Элс» едва поспевала за ней. Они перебежали огромный двор и выскочили за ворота.

– Дрянная, непослушная девчонка! – набросилась на Кези тетя Берил и захлопнула кукольный домик.

Сегодня она была в ужасном настроении. Она получила письмо от Вилли Брента– страшное, угрожающее письмо, где было сказано, что если она вечером не придет в рощу Пульмана, то он явится прямо к ним в дом и спросит, почему она не пришла. Но сейчас, после того как она напугала этих крысенят Келвей и хорошенько пробрала Кези, ей стало легче, словно с ее души сняли невыносимую тяжесть. Мурлыкая что-то себе под нос, она направилась к дому.

Когда девочки Келвей отбежали на безопасное расстояние от дома Бернелов, они присели перевести дух на большую красную дренажную трубу у обочины дороги. Щеки Лил все еще горели; она сняла шляпу с пером и положила себе на колени. Мечтательно смотрели они вдаль, за выгон, за речку, на те кусты акации, где коровы Логанов стояли, ожидая, чтобы их подоили. О чем думали девочки?

Но вот «наша Элс» придвинулась ближе к сестре. Она уже забыла о сердитой леди. Пальчиком погладила перо на шляпке Лил. Неожиданно засветилась улыбкой.

– Я видела лампочку, – чуть слышно сказала она.

И опять – молчание.

^{Комментарии}

Медовый месяц
Перевод Л. Володарской

Когда они вышли из магазинчика, под платаном их ждал собственный кучер с фиакром, который они тоже называли своим собственным. Славно! Ах, как славно! Фанни положила руку на руку мужа. Все очень славно здесь… за границей. Наверно, он тоже так думает. Но тут Джордж подошел к краю тротуара и, подняв трость, громко крикнул:

– Эй!

Фанни немножко смущалась бесцеремонностью Джорджа, но на него никто не обижался, и Фанни решила, что, вероятно, так и надо. Толстые, добродушные, с вечной улыбкой на лице, кучера откладывали в сторону свои газетки, снимали с лошадей дешевые попоны и выражали полную готовность выполнить любое приказание Джорджа.

– А что если, – подсаживая Фанни, предложил Джордж, – нам выпить чаю в кафе, знаешь, где омары? Тебе нравится?

– Ну конечно! – Фанни ответила, не раздумывая ни секунды, а потом, усевшись поудобнее, стала размышлять, почему все, что говорит Джордж, звучит так чудесно.

– Х-хорошо, bien[38]38
  Хорошо (фр.)


[Закрыть], – сказал он и сел рядом с нею. – Alley[39]39
  Поехали (фр.)


[Закрыть], – весело крикнул он кучеру. И они поехали.

Сначала быстро и легко под золотисто-зелеными платанами, потом по узким улочкам с неистребимым запахом лимонов и свежего кофе, мимо фонтана на площади, куда испокон веку женщины с кувшинами приходили набрать воды и немного поболтать, а теперь, примолкнув, глядели им вслед, мимо розовых и белых зонтиков над зелеными столиками с белыми сифонами – к самому морю. Теплый ветерок витал над необозримой синевой, прикоснулся к Джорджу и, едва тронув, не покидал Фанни все время, пока они вглядывались в ослепительно блестевшую воду.

– Красиво, правда? – спросил Джордж.

Фанни, витая в облаках, ответила, как отвечала, приехав за границу, раз двадцать на день:

– Подумать и то страшно; совсем одни и так далеко. Некому приказывать: «Идите домой», – или еще что-нибудь, разве мы сами себе что прикажем.

Джордж уже давно не повторял следом: «Страшно!» Однако целовать продолжал по привычке. Сейчас он лишь взял ее руку и, слегка сжимая, сунул к себе в карман.

– В детстве я всегда держал в кармане белую мышку.

– Ты? – переспросила Фанни, живо интересовавшаяся всем, что касалось ее мужа. – Ты любил белых мышей?

– Очень, – сказал Джордж, впрочем, без особой уверенности. Он смотрел в ту сторону, откуда доносилось странное плескание. – Фанни! – воскликнул он. – Там кто-то купается. Видишь? Как же я не знал, что уже можно купаться? Интересно, много я уже пропустил? – Джордж не в силах был оторвать глаз от красноватого лица и рук, высовывавшихся из воды. – Нет, завтра, – пробормотал он, – меня ничто не удержит.

У Фанни упало сердце. Многие годы она слушала рассказы об опасностях, которые таит в себе Средиземное море, и представляла себе его не иначе как смертельной ловушкой – прекрасное изменчивое Средиземное море. И вот она видит его, в кудряшках, с белыми шелковистыми лапками, которые тянутся к прибрежным камням и пугливо прячутся обратно… Однако Фанни еще задолго до свадьбы решила не мешать удовольствиям мужа, поэтому она с видимой беспечностью проговорила:

– Тут, верно, надо быть очень осторожным. Ты как думаешь?

– Не знаю, – сказал Джордж. – О здешних местах какой только чепухи не болтают!

И вот они уже ехали вдоль высокой стены, прячущейся за цветущим гелиотропом, и Фаннин носик потянулся вверх.

– Ах, Джордж, – шепнула она, – Аромат какой! Божественно…

– А на самом верху видно виллу, – заметил Джордж. – Погляди между пальмами.

– Мне кажется, она слишком большая, – не удержалась Фанни, которая с некоторых пор на любой дом смотрела с точки зрения жены и хозяйки.

– Да, если здесь жить, нужна куча слуг, – поддакнул Джордж. – Иначе не справиться. И все-таки здорово! Интересно, кто здесь живет.

Он похлопал по спине кучера, и тот, ленивый и улыбающийся, не имеющий ни о чем ни малейшего представления, ответил, как отвечал всегда в таких случаях, что хозяин виллы – богатый испанец.

– Здесь вообще полно испанцев, – сказал Джордж и замолчал, развалившись на сидении. В конце концов они увидели большой белый, как кость, отель с рестораном, к которому была пристроена небольшая веранда с видом на море, уставленная зонтичными пальмами и столиками. При их появлении с веранды и из отеля выбежали юноши в униформе, чтобы своим показным радушием отрезать им все пути к отступлению.

– Желаете пройти на веранду?

Конечно, они желали. Холеный метрдотель во фраке, удивительно похожий на рыбу, скользнул к ним поближе.

– Пожалуйзта, зэр, проходите зюда. Вот чудезный зтолик, – скороговоркой произносил он, широко открывая рот. – Зпециально для ваз. Зюда, зэр, в уголок. Будьте любезны.

Они следовали за ним с самым скучающим видом, словно всю жизнь их окружали единственно иностранцы.

– Вот, зэр. Тут вам будет удобно, – льстиво изгибался метрдотель, движением фокусника убирая со стола вазу и возвращая ее обратно как бы со свежим букетом.

Однако Джордж продолжал стоять. Он видит их всех насквозь и не желает, чтобы им командовали. А этим только дай волю. Несколько минут он постоял, не вынимая рук из карманов, после чего обратился к Фанни:

– Ты как? Может, в другом месте? Вон там? – Он кивнул на столик в противоположном конце веранды.

Вот что значит бывалый человек! Фанни восторгалась Джорджем, но в глубине души мечтала наконец где-нибудь сесть и не привлекать к себе внимания.

– Мне… мне здесь нравится, – сказала она.

– Ну, что ж… – немного слишком быстро согласился Джордж, потом сел, тоже чуть-чуть быстрее, чем следовало, едва ли не раньше Фанни, и скороговоркой заказал, – Два чая и эклеры с шоколадным кремом.

– Злушаю, зэр, – произнес метрдотель, потом опять открыл и закрыл рот, словно готовясь нырнуть. – Может быть, сначала желаете тозты? У наз очень хорошие тозты, зэр.

– Нет, – резко проговорил Джордж, однако все же обратился к Фанни. – Ты ведь не хочешь тостов, дорогая?

– О нет, Джордж, спасибо, – пролепетала Фанни, мечтая лишь о том, чтобы метрдотель поскорее ушел.

– Пока готовят чай, леди не желает взглянуть на омаров? – продолжал спрашивать метрдотель, гримасничая и крутя салфеткой, как плавником.

Джордж окаменел.

– Нет, – повторил он.

Фанни опустила глаза и принялась расстегивать перчатки. Когда через несколько секунд она подняла голову, человек исчез. Джордж снял шляпу, бросил ее в кресло рядом и пригладил волосы.

– Слава боту! – вздохнул он. – Наконец– то ушел. Эти иностранцы ужасно надоедливы и ничего не хотят понимать, пока на них не накричишь. Да ты видела. Боже мой! – в голосе Джорджа звучало нечто странное, и, не сочти Фанни это совершенной нелепостью, она бы не усомнилась, что он не меньше ее боится метрдотеля. Неожиданно Джордж став ей еще дороже. Его большие загорелые руки, которые она так хорошо знала, лежали теперь на столе, и Фанни уже хотела обвить их своими и сжать изо всех сил, но, к ее удивлению, Джордж опередил ее. Он наклонился над столом и взял ее руки в свои. – Фанни, милая моя Фанни, – глядя в сторону, прошептал он.

– Джордж!

Блаженное мгновение прервалось из-за тоненького треньканья тинг-тинг-тутл-тутл. Кажется, будет музыка, решила Фанни, но сейчас это не имело для нее ни малейшего значения. Ничто не имело значения, кроме ее любви. С ясной улыбкой вглядывалась она в такую же улыбку на милом лице, и, счастливая, она хотела сказать: «Джордж, давай останемся тут… за этим столиком, потому что он замечательный и море тоже замечательное. Давай останемся». Но она ничего не сказала, только глядела на него серьезными глазами.

– Милый, – прервала Фанни затянувшееся молчание, – я хочу спросить тебя о чем-то ужасно важном. Обещай мне ответить. Обещаешь?

– Обещаю, – сказал он с едва заметной излишней торжественностью, желая попасть в тон.

– Тогда… – Фанни опять помолчала, потом поглядела на стол, подняла взгляд на Джорджа и с нежностью спросила его. – Ты уверен, что знаешь меня? Да-да, знаешь меня.

Однако это слишком. Знает ли он свою Фанни? Тут он широко, по-детски улыбнулся.

– Думаю, что да, – Джордж вдруг ощутил волнение. – А почему ты спрашиваешь?

Фанни поняла, что он подумал не о том, и торопливо продолжала:

– Дело вот в чем. Люди очень часто, даже если они любят друг друга, не совсем… нет, это так трудно… не совсем понимают… Не хотят понять. Мне кажется, это ужасно. Чужие, несмотря ни на что, – В глазах Фанни мелькнул страх. – Джордж, с нами такого не может быть, правда? Никогда?

– Никогда, – со смехом ответил Джордж и только собрался сказать ей, как сильно он любит ее носик, но тут появился официант и заиграл оркестр. Флейта, гитара и скрипка веселились вовсю, и Фанни представила, будто она не уследила за чашками и блюдцами, у которых выросли крылья, и они вот-вот готовы улететь. Джордж съел три эклера, Фанни – два. У чая оказался довольно странный вкус…

– Омар побывал в чайнике! – стараясь перекричать оркестр, громко пошутил Джордж.

…Но все равно чай был вкусным, к тому же, когда отодвинули поднос и Джордж закурил, Фанни уже могла оглядеться, потому что к этому времени почти совсем освоилась в кафе. Самое большое впечатление на нее произвел оркестрик, прятавшийся в тени дерева; он состоял из толстого гитариста, будто только что сошедшего с рекламной картинки, темноволосого флейтиста, так высоко поднимавшего брови, словно он сам удивлялся извлекаемым им звукам. Только скрипача не было видно.

Они перестали играть так же неожиданно, как и начали. И тут Фанни обратила внимание на высокого старика с седыми волосами, стоявшего рядом с оркестром. Как это она не заметила его раньше? Его позеленевший в швах костюм с высоким засаленным воротником и неприлично поношенные ботинки на пуговицах? Еще один метрдотель? Не похоже. И все-таки он стоит и смотрит куда-то поверх столиков, словно он думает о чем-то своем, одинаково отрешенный и от оркестрантов и от посетителей. Кто он?

Фанни была не в силах оторвать от него взгляд, но вот он тронул пальцем воротник, негромко кашлянул и обернулся к оркестру. Вновь полилась музыка, бурная, беззаботная, страстная, она метнулась в открытое небо и вернулась к одинокой фигуре старика. Стиснув руки и ни на кого не глядя, он запел.

– Бог ты мой! – воскликнул Джордж.

Изумление коснулось всех, даже детей, которые, оторвавшись от мороженого, застыли с поднятыми ложками… Тоненький, слабый голосок, как воспоминание о прежнем, наверное, красивом голосе, пел по-испански в абсолютной тишине. Он дрожал, но тянулся вверх, касался высоких нот и падал вниз; это было неизбежно, и он молил о пощаде. Оркестр заиграл другую мелодию, и старик поклонился публике, сознавая, что он отвержен, что это был провал.

За несколько секунд до конца песни один из малышей громко рассмеялся, все улыбались, все… кроме Фанни и Джорджа.

Фанни будто очнулась и поняла, что жизнь может быть и такой. Наверное, он не один. Их много, и они страдают. Она поглядела на великое море, словно в любовном порыве набегавшее на берег, на небо, ярко освещенное заходящим солнцем. Откуда у них с Джорджем право на счастье? Разве это не жестоко? Значит, в жизни есть, существует нечто такое, отчего все возможно. Что же? Она повернулась к Джорджу.

Однако Джордж думал совсем о другом. Бедняга, забавный у него голос, но именно из-за него Джорджа охватило потрясающее чувство, что они с Фанни всего лишь у самого порога своей жизни! Он тоже не отрывал взгляда от блестящей волнующейся поверхности моря, даже немного приоткрыл рот, будто захотел выпить его все. Море! Прекрасное море! Только рядом с ним мужчина может по-настоящему ощутить себя мужчиной. И Фанни, его Фанни, она тоже смотрит на море, и дыхание у нее самое нежное в мире.

– Фанни! – шепнул Джордж.

В те секунды, что она поворачивалась к нему, Джордж увидел ласковый удивленный взгляд и почувствовал, что сейчас он возьмет перепрыгнет через стол и унесет ее отсюда…

– Фанни, – быстро проговорил он, – давай уйдем, а? Поедем в отель? Пожалуйста. Фанни, милая. Прямо сейчас. – Вновь заиграл оркестр. Джордж едва сдержал себя. – Пошли, пока он опять не завелся.

Мгновением позже их уже не было на веранде.

^{Комментарии}