Текст книги "Встреча"
Автор книги: Кэтрин Ласки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
9. Чертоги разума
Последние осенние листья облетали на землю; Мэй шла по улицам Кембриджа. Она никогда в жизни не воображала такого идеального маленького городка – хотя, было ли это местечко городом? Конечно, она слышала, как Ханна рассказывала о Бостоне: на другой стороне реки Чарльз, менее чем в миле отсюда, с огромными домами и проспектами и крошечными извилистыми улочками Бикон-Хилла, где она работала в доме Хоули на фешенебельной площади Луисбург. Но в Кембридже не было ничего по-настоящему фешенебельного, там не было широких бульваров. Улицы казались девушке привычного размера, несколько более узких убегали к Гарвардской площади. Зато там было много деревьев. Мэй не ожидала этого в городе, но всё же он больше напоминал ей деревню. В центре располагался Гарвардский колледж с большими, прекрасными краснокирпичными зданиями, что стояли на Гарвардском дворе, как гордые часовые знаний. Там было не менее десятка разных библиотек, и Хью нашёл ей жильё в районе Нортонского леса – в нескольких минутах ходьбы от библиотеки и Музея сравнительной зоологии; до обсерватории, куда она ходила якобы помогать Хью с диссертацией, было немного дольше. До сих пор девушка провела там не слишком много времени. Однако она была представлена Вил-лиэмине Флеминг, заведовавшей так называемыми «женскими счётами».
Последние десять лет в обсерваторию нанимали женщин, чтобы выполнять математические классификации звёзд на основе фотопластинок. Хью рассказал Мэй об этом в первое лето, когда приехал в Бар-Харбор работать над своим проектом. Мэй была взбудоражена одним тем, что такое явление, как женщина-учёный, вообще существовало в природе. Но Хью рассказал ей о шотландском астрономе докторе Флеминг, которая разрабатывала общее обозначение системы звёзд и до сих пор не только каталогизировала тысячи из них, но и обнаружила туманность под названием Конская голова, тёмное облако в созвездии Ориона, которое Хью показал ей через самый мощный телескоп, который привёз в Мен. Но когда Мэй пришла в Гарвардскую обсерваторию через несколько дней после прибытия, фотопластинки, которые ей показала доктор Флеминг, впечатлили её ещё больше.
Мэй делала большую часть работы в обсерватории ночью. А когда близился рассвет и звёзды тускнели, Хью провожал её к берегу Чарльза, и она погружалась в воду. У семьи Гилбертов, где она квартировала, не возникало никаких подозрений: объяснение казалось идеальным – астроном Хью нуждался в помощи в обсерватории по ночам, когда становились видны звёзды. Он провожал Мэй в обсерваторию и из неё: очень приятный во всех отношениях ритуал.
Хью нашёл ей жильё на Дивинити-авеню в довольно мрачном сером трёхэтажном дощатом доме, населённом в противовес самой радостной и беззаботной семьёй, Гилбертами. Джедайя Гильберт работал профессором физиологии в Гарвардской медицинской школе. Его жена Алиса была крепкой женщиной со Среднего Запада, управляющейся с целым выводком детей: тремя девочками и двумя мальчиками – с весёлой беззаботностью. Дети, казалось, брезговали пользоваться лестницами и вместо этого со свистом проносились вниз по перилам. В день, когда приехала Мэй, у Гилбертов было торжество в честь одной из дочерей, Мариетты, которая освоила перила в солидном возрасте двух с половиной лет. Мэй напугалась, увидев пухлую малышку, визжащую от восторга, со свистом катящуюся вниз по перилам красного дерева и приземляющуюся у ног матери, чья конторка стояла у ступенек на первом этаже.
– Браво! – воскликнула мать. – Удивительно, что все мои дети вообще научились ходить в такой-то семейке.
Алиса Гилберт была женщиной безграничной энергии: в перерывах между уходом за детьми и управлением домашним хозяйством она находила время писать статьи по избирательному праву и рассказы в журналы, а также активно участвовала во внутренней политике Кембриджа. У её детей не было гувернанток, и учились они не в частной школе, куда ходили многие дети преподавателей, а в местной государственной. За два коротких дня, что Мэй провела там, она обнаружила, что Алиса Гилберт имела мнение относительно всего на свете. И слушала с той же готовностью, что и говорила. Она была, отметила девушка, непревзойдённой слушательницей. Мэй никогда не видела в Бар-Харборе, чтобы матери слушали своих детей с такой внимательностью и считались с их мнению на семейных советах. Возраст и пол, казалось, не имели для Алисы Гилберт никакого значения.
Домашнее хозяйство не было сильной стороной миссис Гилберт. По всему дому царил приятный беспорядок. Игрушки вываливались из шкафов и часто были разбросаны по всему коридору, который казался любимым детским местом для игр. А ещё везде лежали книги. Казалось, на книжных полках для них уже не хватало места, и они громоздились стопками на каждом столе, даже на дальнем конце длинного обеденного стола.
В своё первое утро в этом доме Мэй нашла миссис Гилберт не особо внимательно водящей по ковру щёткой и читающей книгу. Когда Мэй спустилась по лестнице, она подняла глаза и бодро объявила:
– Я прибираюсь перед уборщицей. Знаете, мы такие разгильдяи. Мне немного стыдно перед нею и, что и говорить, стыдно за нас.
Профессор Гилберт был тихим человеком, всегда носящим на лице немного ошеломлённое выражение и, как казалось, восхищающимся всеми достижениями своих детей, были ли это кувырки или сданные на отлично контрольные. Он называл Алису «тыковкой» и постоянно повторял: «Тыковка, что ты об этом думаешь?» или «Тыковка, ты не будешь возражать, если я приглашу этого нового студента из Индианы к нам на ужин? Он кажется немного потерянным. Думаю, он оценит твой среднезападный шарм».
Это была счастливая семейная жизнь, и Мэй пыталась представить себя, живущей подобной жизнью, замужем за профессором. Если бы дом стоял на реке Чарльз, было бы чудесно: ведь она текла прямо в море.
В своё третье плаванье в Кембридже она встретила Ханну. Они почувствовали друг друга в воде. Мэй ощутила, что Ханна как будто бы пытается её избежать. Она мельком увидела, как сестра плывёт с закрытыми глазами, словно погрузившись в волшебный сон или, возможно, плача. Хвостовой плавник появился и завис, а потом медленно наклонился, словно смакуя каждый завиток течения. Ужасная мысль пронзила Мэй. Ханна, что, прощается с морем? Неужели она решилась? Мэй нагнала Ханну, и они обе вскарабкались на риф, известный как Халф-Тайд-Рок, на внешней кромке Бостонской гавани. С тех пор, как они последний раз виделись, прошло почти два месяца. И Этти сетовала, что та теперь сама не своя. В действительности всё оказалось ещё хуже. Ханна склонила голову, будто избегая смотреть Мэй в глаза, и не давала прямых ответов ни на один из вопросов сестры.
– Этти сказала, вы обручились со Стэннишем.
– Ну… эм… да.
– И когда вы поженитесь?
– В Италии.
– Я же спросила когда, а не где.
– Эм… У него множество заказов в Лондоне и, знаешь…
– Нет, не знаю, Ханна. Я ничего не знаю, кроме того, что Стэнниш не хотел, чтобы ты плавала, а вот теперь ты плаваешь. – Она не стала дожидаться ответа. – Он знает об этом? Или ты лжёшь?
– Не совсем лгу.
– Как это – не совсем?
– Думаю, я нарушаю правила.
– Ханна, не может быть никаких правил. Он должен уважать то, какая ты есть. И… и что случилось с твоими волосами? Они выглядят по-другому.
– Это… краска.
– Зачем ты красишь волосы? Нет, не говори мне. Это Стэнниш придумал, – со вздохом сказала Мэй. Ей было больно видеть сестру такой.
Они договорились встретиться снова. Мэй полагала, что после первой встречи они обе поняли, что худшее позади, и что теперь смогут сосредоточиться не на Стэннише или Ханнином цвете волос, но на Люси. Вернувшись к Гилбертам, Мэй была рада обнаружить записку от Хью, сообщающую, что он сделал ей читательский билет в библиотеку Музея сравнительной зоологии.
Это была особая библиотека, одна из тех, что не выдаёт книг на дом, сугубо исследовательская. И Мэй занялась исследованием, хоть и с тяжёлой душой. Она чувствовала себя виноватой за каждый час, проведённый в библиотеке, потому что не помогала Люси. Однако, если тот родственник действительно существует, лучший способ найти его – через библиотеку, и тогда он поможет Люси. Она рассказала Хью о записке. Парень уже посетил, по крайней мере, трёх новых юристов, каждый из которых сомневался, что решение суда может быть признано неправильным, и отказывался вести дело. Они хотели вознаграждение, но у Хью не хватало денег. Мэй надеялась, однако, что Этти больше повезёт с её дядюшками. Эттины дядюшки слыли очень богатыми, как и все остальные члены её семьи.
Зоологическая библиотека была удобной, потому что располагалась гораздо ближе к дому Гилбертов, но далеко не такой красивой, как библиотека Гора. Мэй начала своё собственное исследование докладов о мифических морских существах в библиотеке Гора – красивом здании в готическом стиле на Гарвардской площади. Говорили, что оно было копией Капеллы королевского колледжа английского Кембриджского университета пятнадцатого века. Статью о человеке по имени Лоуренс и его исследованиях фантастических морских существ, о которой рассказывал ей Хью, он нашёл именно там.
Библиотека Гора казалась почти волшебным местом. Там были забитые книгами галереи и ниши. Казалось, сам воздух был напоён ароматом старых переплётов. Мэй прочитала найденную Хью статью так много раз, что, казалось, та выгравировалась в её памяти. Это была весьма короткая заметка, говорящая о «безумной» научной теории, заявлявшей об обнаружении ископаемых свидетельств существования «мифологических морских существ, обладающих человеческими характеристиками». Не сумев подкрепить теорию убедительными доказательствами, учёный по фамилии Лоуренс (имя не приводилось) был исключён из научного сообщества. Но имя Лоуренса пронзило Мэй, как электрический разряд. Капитана «Решительного» звали Уолтер Лоуренс. Имел ли он отношение к «безумному» учёному?
Доказательства признали «подложными», но подробности были фрагментарными, и природа его доказательств не указывалась, не приводилось и название учреждения, где он работал. Первый раз прочитав эти слова – безумный и подложные – Мэй с отвращением шлёпнула журнальный столик.
Теперь, прочитав их бесчисленное количество раз, она лишь пробормотала себе под нос: «Я вам покажу “подложные”». Как бы ей хотелось вплыть прямо в их дурацкие лаборатории или где они там занимались своими так называемыми научными изысканиями, и отправить на тот свет мощным хвостом. Но, несмотря на испытываемое презрение, девушка была рада. Ведь где-то там был кто-то, кто верил в неё. Верил в Мэй и её сестёр.
Мэй никак не могла оторваться от других сокровищ библиотеки Гора, которые будто бы светились в ореолах янтарного света, что заливал комнаты. Библиотекари были очень услужливыми, особенно усатый джентльмен, который подсказал, что стоит попытать удачу в Зоологической библиотеке.
Там не оказалось ни деревянной обшивки, ни уютных ниш. Библиотека находилась в подвале музея, там же располагалось множество витрин с чучелами животных, либо подготавливаемых для показа на верху, либо, возможно, навсегда убранных из выставочных залов. Полы были бетонными, освещение – резким. Уютных уголков или отсеков для индивидуальной работы, предусмотренных в библиотеке Гора, не наблюдалось. Мэй почувствовала себя уязвлённой, прочитав статью, в которой академики нещадно набрасывались на «мнимого учёного»:
Доктор Лоуренс утверждает, что слизистая оболочка кишечника этих мнимых русалок воздействует на секрецию просвета канальцев, способствуя передаче натрия, что обеспечивает реабсорбцию глюкозы и калия и поддержание их концентрации на нужном уровне.
Они не сильно отличаются, как он утверждает, от дельфинов или морских свиней, или других млекопитающих обитателей глубин, таких как киты и тюлени.
Мэй попросила у библиотекаря медицинский словарь и смогла хотя бы начать переводить всё то, что казалось, с одной стороны, тарабарщиной, но, с другой, – таинственным образом находило отклик в глубинах её души. Профессор Гилберт был физиологом, и мог бы помочь ей многое понять, но, опять же, как объяснить свою заинтересованность к этой теме?
Тем вечером, когда все дети были уложены по кроватям, девушка робко постучала в дверь профессорского кабинета.
– Заходите! Заходите, моя дорогая. Что я могу для вас сделать?
– Я надеялась, что вы могли бы ответить на некоторые мои вопросы. – Лицо Мэй вспыхнула, и она начала путаться в словах.
– Ох, моя дорогая. Вас что-то беспокоит? Вы тоскуете по дому? Я понимаю, здесь всё не так, как вы привыкли. Дети очарованы вашими рассказами о жизни на маяке.
– О, я не сильно скучаю по дому. Мне здесь нравится. Миссис Гилберт так очаровательна, а дети – столь прекрасны. И здесь так много книг! В вашем доме, в библиотеках, везде!
– Мне кажется, сегодня я видел вас, выходящей из библиотеки МСЗ.
– Да, это как раз то, о чём я пришла вас спросить.
Всё вдруг стало так легко. Она должна была догадаться, что в этом гарвардском университетском городке никто никогда не заподозрит любознательную молодую девушку, задающую вопросы. Она стала рассказывать о прочитанной статье.
– Ах, да. Вы, должно быть, прочитали статью Алтона Ингрэма о клинической нефрологии.
– Да, это имя её автора. Он жестоко нападал на другого учёного. Кого-то по имени… – сказала она, замирая. В её воображении это имя так тесно сплелось с её секретной историей, что она не решалась произнести его вслух.
– На Лоуренса? – спросил профессор Гилберт, глядя на её сердечным и пытливым взглядом.
– Да, правильно. На Лоуренса.
– Ах, Н.В. Лоуренс – «чёрная овца» учёного сообщества. Изгнан из научных кругов. У него были кой-какие дикие идеи.
– Какие же? – спросила Мэй так мягко, что вопрос больше походил на пёрышко, парящее в воздухе над грудами книг на столе профессора Гилберта. Профессор почесал в затылке, вытащил трубку изо рта и начал тыкать в неё небольшим медным ёршиком, что держал в столе.
– Он был белой вороной, этот Натаниэль.
– Его звали Натаниэлем?
– Да, Натаниэлем. А почему вы спрашиваете?
– Ах, мне просто интересно… М-м, есть человек, которого я…я… – она запнулась. – Человека, с которым я немного знакома, зовут Уолтер Лоуренс. А вы знали Натаниэля?
– Нет. Он старше и исчез из научных кругов прежде, чем я начал преподавать в Гарварде. Не принадлежал к преподавательскому составу. Кажется, преподавал в другом Кембридже, в Англии, но был сослан в Йель или, возможно, Колумбию. Они изгнали его, а Кембридж, видимо, не принял обратно. Мне думается, они были с ним слишком уж строги.
– Хотите сказать, вы верите в его теории о… о…
– О реальности мифических морских существ? Не уверен, что верю в них. Всё, что я знаю, так это то, что я – физиолог. Я изучаю, как функционируют живые системы: химические реакции, происходящие в органах, клетках. Натаниэль Лоуренс работал в области нефрологии, и его исследования работы почек всегда были блестящими. Понятные, чёткие, убедительные, и он действительно продвинулся в лечении ряда заболеваний, связанных с функционированием почек. Он много работал с рыбами. Они интересуют нефрологов из-за загадки: как они выводят избыток соли. Загвоздка в том, что он не предлагал достаточно доказательств, кроме, скажем, акул, одних из самых распространённых лабораторных животных. Здесь, в Гарварде, мы постоянно их препарируем. Они полезны для исследования хрящевых рыб и служат идеальными лабораторными существами для изучения сравнительной анатомии позвоночных. Просто незаменимы.
Мэй почувствовала, как дрожь проползла вверх по позвоночнику, когда она услышала слова «идеальные лабораторные существа». «Конечно, – подумала Мэй. – он не “предлагал доказательств”». Возможно, окажись он рядом, когда умерла их мама, он мог бы забрать её тело и притащить в какую-нибудь лабораторию, как в Гарварде, где работал профессор Гилберт. От одной мысли её начало подташнивать.
– Мэй, с вами всё в порядке? Боже мой, вы побледнели, как полотно.
Она сглотнула и плотно зажмурилась.
– Нет! Всё в порядке! Просто немного устала, вот и всё. – Она поспешно улыбнулась, изо все сил желая, чтобы щекам вернулся прежний оттенок. – Всё это так интересно.
– Я так понимаю, что вы немного помогаете вашему другу Хью Фицсиммонсу с его дипломные проектом в обсерватории. С «женскими счётами», как говорят Вильямина и её женская команда.
– Да, это не имеет совершенно никакого отношения к статье, о которой я вам рассказала. Но никогда в моей жизни вокруг не было столько книг, и я немного отвлеклась. Если я случайно нахожу что-то интересное, то пытаюсь разузнать об этом как можно больше. Мне следует стать более дисциплинированной.
– Нет. Конечно, нет. Вы получаете широкое образование. Что может быть важнее? И, я уверен, образовательные возможности, а точнее, академические, а так же библиотеки, несколько ограничены на острове.
– Да, это так. Здесь, в Кембридже, я чувствую себя как на празднике.
– Что ж, возможно, вам стоит задуматься о Рэдклиффе. Я был бы более чем счастлив написать вам рекомендации.
– Были бы? – Мэй села прямее, как будто бы разряд тока прошёл через её тело.
– Не смотрите так удивлённо, моя дорогая. Нам нужно больше образованных женщин. Избирательное право – не просто предмет моей жены, Алисы. Оно предназначено для всех людей. Мы все только выиграем, если женщины получат право голоса и начнут работать на государственной службе. – Он остановился. – Ох, я вспомнил кое-что об этом Лоуренсе. Он был опытным художником, а также физиологом. Его рисунки различных органов часто использовались в учебниках по анатомии, и, я уверен, если вы вернётесь в библиотеку Гора, то найдёте гравюру или, возможно, рисунок тушью, на котором он изобразил одно из этих мифических подводных созданий. Должно быть, он хранится в коллекции редких книг. Вам стоит проконсультироваться с хранителем, Елеазаром Уиншипом. Спросите его. Он немного странный малый. Кроме того, что он хранитель, Елеазар – знаток санскрита, он перевёл ряд священных текстов о Будде.
– Я так и сделаю. А сейчас пойду в обсерваторию, – сказала Мэй, чувствуя себя немного виноватой, что солгала.
– Удачно понаблюдать за звёздами, – пожелал профессор Гилберт, возвращаясь к чтению.
Мэй не была уверена, чем или кем был Будда, но решила, что лучше это выяснить.
Однако Будда мог подождать: она хотела встретиться с Хью на берегу реки Чарльз.
* * *
Выскользнуть из дома Гилбертов было довольно легко, а Хью ждал её под аркой Гарвардского моста, перекинувшегося через реку Чарльз. Она всегда останавливалась на мгновение, прежде чем броситься к нему. Ей хотелось просто погладить его взглядом. Его худощавое тело, немного лохматые волосы, то, как он наклоняет голову – она всегда так по нему скучала. Девушка долго просто не могла в это поверить. То, что они с Хью нашли друг друга посреди бесконечной Вселенной, казалось настоящим чудом. Было что-то почти восхитительно болезненное в этом отсроченном состоянии тоски – боль от ещё не угасшего желания.
Как долго она сможет это испытывать? Мэй вырвалась из тени дерева и впорхнула в его объятия.
Каждый раз, обнимаясь, они как будто навёрстывали упущенное: почти два месяца, проведённые врозь. Губы Хью коснулись её, и Мэй почувствовала, как будто через тело прошёл электрический разряд. Она задрожала, и Хью обнял девушку ещё крепче.
– Замёрзла? – спросил он.
– Все хорошо, – Мэй улыбнулась и провела рукой по его щеке. – Люблю, когда ты не бреешься.
– Ничего, что колется?
– Ничего, – она рассмеялась и немного отстранилась.
– Ты захватила купальный костюм?
– Имеешь в виду мою земную одежду, не так ли?
Она отступила и приподняла небольшую, размером с книжку, сумочку, в которой всегда носила сухую нижнюю юбку. Девушка улыбнулась и начала расстёгивать плащ. Даже в самые холодные вечера она одевалась довольно легко, потому что не чувствовала холода, как все остальные. Затем сбросила платье и осталась стоять в нижней юбке и высоких ботинках на пуговицах. Присев на одну из опор моста, начала расшнуровывать ботинки.
– Мне кажется, кто-нибудь просто обязан придумать более удобную повседневную обувь для женщин. Только подумай, сколько времени тратится впустую на возню с этими пуговицами. И это в первый год нового века. Ноги не должны приносить женщинам неудобств, даже если они не русалки.
– Действительно. Я над этим поразмыслю. «С новыми ботинками в новый век». Что ты думаешь об этом девизе?
– У меня есть даже лучше: «Новые ботинки новой женщине нового века».
– Отлично. Лучше не придумаешь, – улыбнулся Хью.
– Даже не пробуй. Ты должен сосредоточиться на звёздах, – сказала она, стягивая второй ботинок.
Хью смотрел на неё. Он никогда не видел никого красивее. Для него Мэй была подобна луне, он любил в ней поистине всё, и не было ничего более волшебного, чем наблюдать за её превращением, когда девушка скользила в воду. Сначала она стеснялась превращаться у него на глазах. Но потом стала непринуждённей и позволяла ему сидеть рядом с нею на бетонных опорах моста, пока болтала ногами в воде. Обычно она сразу окуналась, а потом, спустя несколько взмахов, её ноги сливались и превращались в хвост, мерцающий под водой. Теперешний способ занимал гораздо больше времени, но ему доставляло такое удовольствие наблюдать, как её ноги срастаются, и плавник, переливаясь фиолетовым и золотым, начинает поблёскивать в воде. Потом, за считанные секунды, она исчезала, уносясь, словно пламя, разгоревшееся под речной рябью.
Она могла проплыть двадцать ярдов и даже больше, и только потом прорывалась на поверхность. Её голова, с прилизанными теперь волосами, поворачивалась к нему, и дочь моря весело махала юноше рукой. Обычно она плыла на восток, в сторону моря и гавани, но иногда – по реке на запад. Скорость её была феноменальной. Она всё время возвращалась задолго до рассвета – на рассвете на мосту закипала жизнь. Ехали телеги и извозчики с овощами и фруктами или свежим мясом, только что со скотобоен Брайтона – в университетский город вторгался мир коммерции. Ни студенты, ни преподаватели не смогли бы прожить только интеллектуальной жизнью.
– А теперь отвернись, – хихикнула Мэй, когда вместо хвоста появились ноги и она встала.
– Куда ты плавала сегодня?
– В гавань. Надеялась снова встретиться с Ханной. Но не видела её, – вздохнула она.
– Уилер, наверное, – нахмурился Хью.
– Наверное, – кивнула Мэй.
– Почему он такой эгоист? – пробормотал Хью. – Если кто и должен понять, так это он. Он был сыном моря. Но отрицать её истинную природу – подло. Просить кого-либо предать себя – это предательство самой любви.
– Нет никакого объяснения. Он заботится только о своём собственном счастье.
– Но нет и не может быть настоящего счастья, если ты препятствуешь счастью того, кого якобы любишь. Счастье должно быть общим, а не скрытным.
– Ты не скрытный, Хью Фицсиммонс, – проговорила Мэй, промокая волосы полотенцем и присаживаясь. – Теперь можешь повернуться. – Она уже натянула сухую одежду.
– Когда любишь кого-то, то любишь такой, какая она есть. За всё, что она есть, – он остановился, – во всех проявлениях.
Хью смотрел на Мэй с тем же выражением осознания чуда, что появлялось на его лице всякий раз, когда ему удавалось разглядеть далёкую звезду на безоблачном ночном небе. Стеснительность Мэй рассеялась, и, позабыв о мокрых волосах и измятой одежде, она потянулась к нему.
– Я люблю тебя, – прошептала она и, прежде чем он успел ответить, коснулась губами его губ и растворилась в поцелуе.
