Текст книги "Встреча"
Автор книги: Кэтрин Ласки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
7. Телеграмма!
Следующим утром дождь лил пуще прежнего. Мэй слишком переволновалась, чтобы спать. Она сжимала в руке полученное неделей ранее письмо от Этти, отправленное сразу после вынесения приговора. Сейчас девушка вытащила его из сумки для книг и перечитывала, замечая близкий к истерическому тон.
Дорогая Мэй,
Что же нам делать? Думаю, пора навестить дядюшек Года и Барка. Кроме того, что-то неладное творится с Ханной. Ты когда-нибудь читала «Трилби»?
Он о мужчине, который учил молодую женщину пению и управлял ею с помощью гипноза. Кажется, этот противный Стэнниш Уитман Уилер занимается чем-то подобным. Он заставил её покрасить волосы, и, честно говоря, мне кажется, она пребывает в каком-то трансе! В спасении Люси она совершенно бесполезна.
Собственно говоря, теперь нам предстоит спасать их обеих – и Люси, и Ханну!
Пожалуйста, приезжай в Бостон. Мне нужна твоя помощь!
С любовью,
Этти
Как бы Этти поступила с тем, что обнаружила Мэй? Не только с тем, что мисс Гудфеллоу рассказала ей про почерк, но и с тем, как она воссоздала мысли Марджори Сноу, увидевшую дочь, выходящую из моря. Мисс Гудфеллоу заявила, что записка была написана кем-то, кто хотел изменить почерк. Кроме того, пахла табаком и была написана на дорогой бумаге. Преподобный Сноу курил трубку и, Мэй была уверена, писал на хорошей бумаге. Однако она сомневалась, что это преподобный. Девушка была почти убеждена, что записку написала мать Люси, отчаянно карабкающаяся вверх по социальной лестнице, мечтающая, чтобы её дочь вышла замуж за барона или герцога, как многие молодые американки, происходящие из очень богатых семей. И хотя семья Сноу богатством не отличалась, Люси обладала неземной красотой, и мать возлагала на это большие надежды. Но все надежды обратились в прах, если Марджори Сноу обнаружила истинную природу Люси – то, что она русалка.
Однако, прежде чем Марджори сделала это открытие, она обнаружила, что Люси влюблена в Фина. Перси Вилгрю сам видел Фина и Люси, обнимающихся в лесу, и угрожал Марджори и Люси рассказать об этом свидании в клубе «Куодди».
Вот что превратило Марджори Сноу из простой выскочки в убийцу.
Внезапно Мэй услышала громкий стук в дверь. Посетитель! Невероятно. Сегодня даже почтовой лодки не должно быть.
– Мэй! Мэй! Спустись-ка, а-гм, – раздался голос отца. – Это доктор Холмс.
Мэй понятия не имела, что доктор тут делал. Он, конечно, не мог приехать к Хепсибе, её приёмной матери. Доктор Холмс приезжал проведать её два дня назад, хотя ничем толком не мог помочь женщине, перенёсшей инсульт.
Мэй не могла думать о Хепсибе Плам, как о матери: та постоянно была озлобленна и не терпела присутствия Мэй с того дня, как Гар принёс её на маяк младенцем. Сиба пребывала в постоянных приступах – припадках, недугах, заболеваниях, – не хватало слов для разрушительных состояний, которыми она упивалась: ничто не делало Сибу такой счастливой, как болезнь. Она обожала волнение и внимание. Она была хитрой старой лисой, жаждущей попасть в курятник заболеваний и преследующей их с таким нетерпением, будто они питали её исковерканную психику. На младенца у неё времени не было.
Однако больше Сиба не была хитрой лисой. Она наконец-то добралась до большой жирной курицы, серьёзной болезни – обширного инсульта, сделавшего её безмолвной, беспомощной, как младенец; глаза её безучастно смотрели из небытия в небытие.
Мэй сбежала по лестнице встретить доктора.
– Сиба в порядке, – сказала она, глядя на мокрые волосы доктора. – Просто отлично, но посмотрите-ка на себя, доктор Холмс. Вам следовало бы переждать непогоду.
– Не мог. Вам телеграмма. Пришла на мой адрес. От Хью Фицсиммонса.
Телеграмма! На Эгг-Рок никогда не приходили телеграммы. Почему сейчас? Почему Хью отправил ей телеграмму после такого длительного молчания?
– О… о, нет! С ним что-то случилось!
– Нет, ничего подобного. Он хотел сообщить о времени, когда свяжется с вами по телефону.
– Он позвонит мне по телефону?
– Да, на тот, что у меня в кабинете, сегодня в три часа дня.
В Бар-Харборе насчитывалось, наверное, не больше тридцати телефонов, добрая половина из которых принадлежала «летним» и не работала остальную часть года.
– Хью хочет поговорить со мной по телефону? – девушка почувствовала, как глаза наполняются слезами облегчения.
– Да, пойдёмте. Захватите сумку: на тот случай, если придётся переночевать у нас с миссис Холмс.
Мэй бросилась в комнату, схватила какую-то одежду и туалетные принадлежности и сунула их в холщёвую сумку. Огляделась вокруг почти с отчаяньем. Девушка жила здесь с того самого дня, как Гар нашёл её, брошенную на произвол судьбы. Она мечтала, что когда-нибудь уйдёт к Хью. А вдруг он решил разбить все её мечты? Она вообразила телефонные провода, тянущиеся от Бостона до Бар-Харбора. С летящими по ним маленькими искрами, как он объяснял. Представила их разговор. Чёткий, разумный голос, которым он рассказывал о падении звёзд или экваториальной системе координат. «Посмотри, Мэй, на самом деле это довольно просто». Такой фразой он частенько предвосхищал дальнейшие математические объяснения. Но теперь Хью не будет говорить о математике и астрономии. Он будет говорить о них. «Итак, посмотри, Мэй, на самом деле это довольно просто. Мы не можем пожениться. Мы не можем жить вместе из-за твоей своеобразной сути…» Он назовёт её ошибкой природы? Нелепым созданием? Нет, он никогда не поступит так жестоко. Собирая вещи, девушка чувствовала, как к горлу подступают рыдания. И, возможно, это действительно было довольно просто: потерять либо море, либо любовь.
Мэй беспокоилась всю дорогу: пока они плыли на маленьком катере по бухте и заливу в Бар-Харбор. Что Хью хочет ей сказать? Зачем он позвонит? Что-то случилось с Люси? Или, может быть, он хочет сообщить, что всё это чересчур для него. Он сделает всё возможное, чтобы помочь Люси, но им следует прийти в себя и осознать, что они никогда не смогут жить вместе. Это стало бы слишком большой жертвой и для них, и для их детей – как бы им было тяжело. Да, он, должно быть, звонит, чтобы «взять перерыв».
Она вошла, капая, на кухню миссис Холмс и сняла клеёнчатую шапку. Миссис Холмс усадила её напротив старенькой дровяной печки с кружкой чая, чтобы согреться. Мэй нервно коснулась ободка кружки, осматриваясь по сторонам.
– Телефон прямо здесь, на кухне?
– Да, если ночью потребуется неотложная медицинская помощь, доктор Холмс не услышит телефон из кабинета. Но мы спим в комнатке прямо рядом с кухней.
Мэй уставилась на телефон, потом – на часы. Оставалось пять минут. Две минуты. Одна. Мэй пригладила волосы и села прямее. «Как будто он меня увидит. Как глупо». Миссис Холмс незаметно вышла из комнаты. Теперь часовая стрелка указывала точно вверх. Прошло уже тридцать секунд, но никакого звонка не было. Мэй почувствовала нарастающую панику. Прошла полная минута. Потом две. Она уже собиралась идти на поиски миссис Холмс – уточнить, правильное ли время показывают часы, когда раздалась пронзительная телефонная трель. Девушка соскочила со стула и схватила трубку.
– Мэй? Это Мэй?
– Да! Хью? – она готова была упасть в обморок. Он начал очень быстро говорить о чём-то, что нашёл в библиотеке. Нечто в книге или, возможно, в журнальной статье могло помочь Люси, и Мэй должна была приехать в Кембридж.
– Стой! Стой! Слишком быстро. Дай я возьму бумажку и всё запишу. – Единственная бумага, которую она приметила, оказалась сплюснутым коричневым пакетом. Она принялась строчить, как сумасшедшая. Её охватили волнение и облегчение. Хью звонил не для того, чтобы распрощаться, – он нашёл нечто, что может спасти её сестру. Она чувствовала себя виноватой, что сомневалась в нём, и хотела бы дотянуться через телефонный провод, чтобы погладить его щёку, как в ту первую ночь, когда он взял её посмотреть на звёзды.
Хью нашёл статью профессора Лоуренса, – имя неизвестно, – приводившего научные доказательства существования «мифических морских существ».
– Лоуренс, – хрипло повторила Мэй. – Так звали моего отца, капитана «Решительного», корабля королевских военно-морских сил.
– Знаю, – ответил Хью. – Я не совсем уверен, что это значит, но совпадений слишком много, чтобы они ничего не значили. Думаю, у тебя должны быть какие-то родственники – дядя, кузен или кто-то ещё. Кто-то влиятельный, кто мог бы помочь. Думаю, тебе стоит приехать ко мне в Кембридж. Сможешь завтра сесть на «Прути»?
– Да, только скажи, где мне тебя найти.
– Я встречу тебя на пристани.
– Спасибо, – с долгим вздохом проговорила Мэй. – Не верится, что ты делаешь всё это для Люси. И для меня.
Повисла пауза, и на мгновение Мэй подумала, что связь прервалась. Но потом раздался его голос, твёрдый и ясный:
– Я сделаю для тебя всё, что угодно, Мэй.
8. Год и барк
«Высунь-ка свой маленький язычок, и я отрежу его в счёт оплаты», – потребовала морская ведьма у русалочки в обмен на зелье, которое бы заставило принца в неё влюбиться. Этти вздрогнула. Девочка ненавидела «Русалочку», но с момента ареста Люси её неумолимо тянуло перечитывать эту сказку. В детстве она была у Этти любимой. Когда девочка читала её несколько лет назад – до встречи с Ханной, Мэй и Люси, – сказка Андерсена казалась ей романтичной и прекрасной. Но теперь, узнав трёх настоящих русалок, Этти поняла, как неправ был Андерсен, описывая подводный мир. Теперь она знала, каков он на самом деле, – ей рассказали о нём три настоящие дочери моря. Мир, описанный Андерсеном, стал походить на чрезмерно украшенный именинный торт. Больше всего Этти возненавидела часть о «душе». В особенности старую глупую бабку-русалку, шамкавшую о том, что у детей моря нет бессмертных душ, как у людей на земле.
Теперь же её привлёк ужас, заключённый в «Русалочке». Ханна, Мэй и Люси, может, и были морскими созданиями, но также и девушками из плоти и крови. И самыми близкими подругами Этти. Даже родные сёстры, Кларисса и Лайла, оказались ей не так близки. Особенно Лайла, признанная «психически неуравновешенной». Какой эвфемизм. Она была просто невменяемой и откровенно подлой. Ещё была Кларисса, милая, но весьма скучная, внезапно блеснувшая обещанием неземной красоты и охотно превратившаяся в маленькую куколку, которую так нравилось наряжать их матери. Это, конечно, было горчайшей иронией. Её собственные сёстры росли настолько непохожими на неё, насколько это вообще возможно, зато Ханна, Мэй и Люси казались настоящей роднёй. Она завидовала не только их дикой природе, позволявшей им беспрепятственно бороздить море, но была в восторге и от их живого ума. Каждой были дарованы ум и талант, находившие отклик в душе Этти. Ханна играла на арфе прекраснее любой заслуженной арфистки, когда-либо слышанной Этти, извлекая из инструмента неземную музыку, казалось, нашёптанную связью девушки с морем. У Мэй был острый ум. Она быстро научилась у Хью брать производные, то есть «залезла» уже даже в матанализ. Она справлялась с угловыми коэффициентами и тангенсами, тогда как Эттино математическое образование резко прервалось, когда она поняла, что её гувернантка, миссис Адмор, даже квадратный корень не могла вычислить. Люси была прекрасной художницей, по мнению Этти, значительно превосходящей Стэнниша Уитмана Уилера. Люси часто писала акварельными красками абстрактные беспредметные картины, вызывающие глубокие чувства. Рассматривая их, девочка чувствовала шум моря или глубокую тишину лунной ночи.
Этти начала перечитывать сказку с тех пор, как Люси вынесли приговор, словно таким образом готовя себя к её смерти. Но беспокоилась не только из-за Люси. Ханна тоже переживала своего рода смерть при жизни. Стэнниш Уитман Уилер словно бы тоже отрезал её маленький язычок. Тогда Этти впервые открыла, что в мире мужчин девушкам, будь они людьми или русалками, приходится многим жертвовать.
– Тошнотворно! – пробормотала Этти, захлопывая книгу. Завтра она поедет к дядюшке Баркли и дядюшке Годфри – добиваться помощи Люси. До казни остаётся всего месяц. А сегодня она собиралась отправиться в Кембридж и встретиться с Мэй – впервые с лета.
Этти всё ловчее убегала незамеченной из дома на площади Луисбург. Сегодня она незаметно выскользнула через чёрный ход и пошла по площади Боудойн – взять электрокар до Кембриджа. Они с Мэй договорились встретиться на парковой скамейке близ реки.
Девочка подбежала к Мэй и обняла её.
– Только посмотри на себя, Этти! – воскликнула Мэй. – Как ты вытянулась. Клянусь, ты выросла дюйма на два с тех пор, как мы виделись.
– Не слишком-то быстро, – заметила Этти, рассмешив Мэй. – Ты здесь спускаешься в воду, когда плаваешь по ночам?
– Нет, конечно, нет. Здесь меня всякий может увидеть. Я отхожу немного подальше. – Она указала на восток. – Там есть мост – очень удобно, под ним – как под крышей.
– Я бы приехала раньше, но мне не просто уходить. Приходится перешиваться, знаешь ли.
– Перешиваться?
– Да, модные платья для путешествий. Видишь ли, я совершенно неожиданно выросла на два дюйма. Поэтому одежда, на которую рассчитывала мама, мне больше не подходит: вызвали швею, которая в срочном порядке должна состряпать на меня пять новых платьев. И то не хватит на каждый вечер плавания.
– Ты должна переодеваться каждый проведённый в море вечер?
– Да.
– Странно.
– По мне, так глупо, – буркнула Этти. – А что ты хотела мне рассказать? Не томи!
– Ну, – медленно начала Мэй. – Думаю, самое главное, что я обнаружила, так это мотив убийства Перси Вилгрю.
– И, исходя из этого, убийцу?
– Конечно. Мотивом был стыд. А убийцей – мать Люси, Марджори Сноу.
– Я знала! – Этти стукнула себя по коленке. – Я всегда знала это.
Мэй рассказала Этти о записке и своей уверенности, что её написала Марджори Сноу, чтобы возложить вину за убийство герцога на Люси. Этти тут же согласилась, что это самая правдоподобная версия. Теперь надо было донести свои догадки до дядюшек. Молча сидя на скамейке рядом с Мэй, Этти смотрела, как мимо идут две девушки в серых платьях. Они шли, вчитываясь в открытые книги, и время от времени останавливались, склоняясь друг к другу и разговаривая.
– Студентки Рэдклиффа? – спросила Этти. В её голосе кипело волнение, словно она была на сафари и только что заметила редких экзотических животных.
– Думаю, да. Видишь их сумки для книг? – ответила Мэй.
– Я бы всё бросила, чтобы оказаться одной из них. Ходить по берегу реки с книгой в руке и думать о всевозможных вопросах… и… и…
– И что, Этти? – спросила Мэй, склоняя к девочке голову.
– И, я не знаю, училась бы считать производные. Погрузилась бы в матанализ, – со вздохом проговорила она. Мэй мягко улыбнулась. Ханна всегда говорила, что Этти – особенная. Вот бы в мире было побольше людей, похожих на Этти.
* * *
Пока все были поглощены сборами в традиционную, но немного задерживающуюся поездку в Европу, выскользнуть из дома не представляло особого труда.
Этти не нужно было садиться на электрокар, чтобы навестить дядюшек, – до них она могла добраться пешком, просто пройдя на Бикон-стрит прямо по Бикон-Хиллу, потом – через Городской сад и выйдя к началу Коммонуэлс-авеню. Её целью был дом номер 45, где проживали дядюшки Год и Барк. Среди краснокирпичных домов элегантный таунхаус с фасадом из серого известняка и небольшими коваными балконами смотрелся скорее по-парижски, чем по-бостонски. Этти взошла вверх по лестнице, молясь, чтобы дядюшки оказались дома. Они принадлежали к многочисленным художественным и учёным обществам и постоянно отсутствовали, находясь то на одной встрече, то на другой. Девочка приподняла латунный дверной молоточек в форме ананаса и постучала три раза: Флорен, их дворецкий, был глуховат. Как бы ей хотелось, чтобы это относилось и к мистеру Марстону, дворецкому Хоули. Мэй испытывала сильнейшее искушение проникнуть в его кабинет и воспользоваться телефоном, одним из трёх в доме, пока он был в винном погребе. Но у того был сверхъестественно острый слух, и это, вместе с пресловутым третьим глазом на затылке, создавало множество препятствий. И всё же она ускользнула из дома, хотя было бы лучше сначала позвонить дядюшкам – убедиться, что они на месте. Минуту спустя девочка услышала скрежет поворачиваемого замка.
– C’est moi, Monsieur Florin.[2]2
Это я, мистер Флорен. (фр.)
[Закрыть]
– Mais bien sur, ma petite! Et a quoi devons-nous le plaisir de votre visite?[3]3
Ну конечно, моя маленькая! Чем мы обязаны вашему визиту? (фр.)
[Закрыть]
– Moi![4]4
Мне! (фр.)
[Закрыть] Вы обязаны всего лишь мне, – проговорила Этти на ужасной смеси французского и английского. – А сейчас, давайте arreter[5]5
оставим (фр.)
[Закрыть] французский… это чрезвычайная ситуация, и мы должны fermer наши bouches[6]6
закрыть… рты (фр.)
[Закрыть]. Дядюшки дома? Ни un mot никому, s’il vous plaît[7]7
слова… пожалуйста (фр.)
[Закрыть].
– Certainment.[8]8
Несомненно. (фр.)
[Закрыть] Я хочу сказать, несомненно, они дома и будут рады вас видеть.
Она последовала за мистером Флореном в библиотеку. Дядюшки сидели там, склонившись над одной из последних гравюр, которую их художественный агент приобрёл у лондонского перекупщика. Они оба одновременно подняли головы и издали радостный мягкий взвизг.
– Генриетта! Наша дорогая девочка! – воскликнул дядюшка Барк.
– Вот это да: как лучик солнца в этот отменно пасмурный день! – с восторгом выдохнул Годфри.
Баркли Эпплтон был высоким и худым, с сероватой, – что соответствовало фасаду дома, в котором он жил, – бледностью на лице и редкими волосами. Его брат был немного выше и гораздо крупнее. Жилет плотно обтягивал его обширный живот, щёки немного колыхались, когда он говорил. Он обладал румяным лицом и экстравагантными бакенбардами, подстриженными по последней моде: они завивались вниз по бокам лица, переходя в пенистые волны. Годфри Эпплтон был почти лыс, но прикладывал большие усилия, чтобы скрыть ярко-розовую голову, тщательно зачёсывая имеющиеся волосы на макушку, наподобие ламбрекена. Его волосы были почти белоснежными, а ламбрекены напоминали Этти накатывающие волны бурного моря.
– Что привело тебя сюда? – спросил дядюшка Барк.
Этти вздохнула. Её плечи опустились:
– На душе у меня также пасмурно, как на улице.
– Ты чем-то удручена?
– Глубоко удручена! – слёзы неудержимо потекли из её глаз.
Стройная история подходила к концу:
– И, наконец…
Этти замолчала и глубоко вздохнула. Девочка чувствовала себя измотанной, как после марафона, но должна была рассказать про записку. Этти надеялась, что дядюшки не спросят, откуда она об этом узнала, потому что ей не хотелось рассказывать о Мэй.
– Видите ли, эта записка, которую подбросили, чтобы обвинить Люси, она, – Этти запнулась, – она сомнительна.
– Что значит – сомнительна? – поинтересовался дядюшка Барк.
– Я полагаю, это касается подлинности подчерка. Вполне возможно, что тот, кто писал записку, хотел переложить вину на Люси.
– Он хотел снять вину с себя.
– Или она. – Вставила Этти, и брови обоих дядюшек взметнулись вверх.
– Интересно. Если доказательства ошибочны, это может послужить основанием для судебного процесса, – сказал дядя Барк, почесав подбородок.
– Убийство – да, мы читали об этом, когда покинули Бар-Харбор, но как ты связана с этой Люси Сноу? – поинтересовался дядюшка Год.
– Я хочу сказать, она ведь намного старше тебя, дорогая? – заметил дядюшка Барк, усаживаясь в огромное мягкое кресло, дядюшка же Год втиснулся в маленькое креселко. Этти всегда находила это довольно странным – дядюшки постоянно выбирали такие разные и неподходящие под телосложение кресла. Дядюшка Баркли совершенно по-особому размещал своё худощавое тело в огромном мягком кресле. Он пригвождал локти к бокам и складывал длинные тонкие руки, соединяя кончики пальцев, потом перекрещивал ноги один или два раза, пока не находил удобную позу. Он казался Этти кузнечиком, складывающим и перекладывающим свои членики, подбирая подходящую позицию.
– Да, но, вы знаете, церковь… – как только слова сорвались с её губ, девочке тут же захотелось взять их обратно. Дядюшка Год и дядюшка Барк обменялись подозрительными взглядами.
Они оба знали, как Этти ненавидит церковь: даже учинила большой скандал в одно из воскресений, заявив, что не верит в Бога[9]9
God – Бог (англ.), сокращение от Годфри (Godfrey) – Год (God).
[Закрыть] – в того, что на небе, а верит только в того, что живёт на Коммонуэлс-авеню. То, что она сдружилась с кем-то на почве церкви, было весьма маловероятным. Но они были совсем нестрогими дядюшками, после этого скандала дядюшка Годфри пришёл к ней и сказал: «Дорогая племянница, я тоже, несмотря на сокращение моего имени, – при этих словах он закатил глаза, – неоднократно имел сомнения. Небольшие кризисы веры. Но самое главное – пытаться придерживаться правил, как и в обществе».
«Ты имеешь в виду Десять заповедей?»
«Да, – согласился дядюшка Барк. – Большая десятка. Соблюдай их, и в жизни у тебя всё будет хорошо».
«Но ведь, чтобы делать это, необязательно ходить в церковь, правда?»
«Нет, не обязательно, но “чтить отца своего и мать свою”, я считаю, стоит», – сказал Барк.
Сейчас дядюшка Барк заложил большие пальцы рук за жилет чуть ниже цепочки для часов и взметнулся вверх с маленького креселка, скрипнувшего, казалось, с облегчением. Он подошёл к Этти и легко положил руку ей на голову.
– Этти, ты что-то от нас утаиваешь?
Библиотека, казалось, завертелась. Полки с томами в прекрасных кожаных переплётах пустились в медленную джигу. Картины и фарфор полетели по кругу, стукаясь о стены. «Слишком многое», – подумала она. Но с чего начать? Она поняла, как только задала себе этот вопрос, что не сможет начать. Никогда. Дядюшки подумают, что она всё выдумала. «Читаешь слишком много сказок?» – наверняка спросят они и решат, что племянница сошла с ума. Мужчинам так удобно думать о женщинах, о молодых женщинах, что те не в себе. В конце концов, в её семье это был бы не первый случай: Лайла была по-настоящему сумасшедшей. Но дядюшки не были похожи на остальных мужчин. Они уважали женщин. Более того, уважали и её и считали, что Этти должна получить образование. Девочка слышала, как Год и Барк втолковывали её отцу, что она переросла интеллектуальный потенциал своей гувернантки, мисс Адмор. Дядюшки предчувствовали, что через несколько лет она станет, как они выразились, «Рэдклиффским кадром». Но, даже зная всё это, Этти не могла рассказать им, что скрывала.
– Да, – это был скорее выдох, дуновение в неподвижном воздухе библиотеки, чем слово. – Да, есть что-то, что я не могу вам рассказать. Но это не имеет никакого отношения к преступлению.
– Но Этти, дорогая…
– Это связано с… с её природой. Вот всё, что я могу вам рассказать. У всех нас есть вещи, являющиеся, возможно, частью нашей сущности, которые мы хотели бы сохранить в тайне. О чём мы, возможно, не хотим, чтобы узнали другие. – Двое мужчин переглянулись. Их лица смягчились. – Я не могу предать чужое доверие, – твёрдо заявила Этти, уверенно мотнув головой.
Дядюшка Барк шагнул вперёд:
– Ты храбрая девочка, Этти. И мы должны уважать твоё непоколебимое решение хранить секрет.
Этти знала, что они поймут.
– Спасибо, спасибо вам обоим, и, пожалуйста, поверьте мне – Люси не убивала герцога. – Она замолчала и порывисто вдохнула. – Я уверена. Поверьте мне, дядюшка Барк, дядюшка Год. Она этого не делала. – Девочка снова остановилась. – Дядюшки смотрели на неё с любовью и участием. – И никто не заботится о Люси, кроме… меня.
Это была единственная ложь, которую позволила себе Генриетта Хоули. Всё остальное было чистой правдой.
* * *
– Так, во-первых, ей нужен достойный адвокат, – сказал Год. – Утром я позвоню Сэму Оглетри.
– Лучше его партнёру. Тому еврею, – возразил Барк.
Этти ощутила прилив острого волнения. Дяди действительно отнеслись к ней серьёзно. Конечно, они всегда относились в ней серьёзно – гораздо серьёзней, чем кто-либо из семьи, – но то, что она просила сейчас, было колоссально.
– Эли Берг! Конечно! Мы должны поймать его прежде, чем он уйдёт в Верховный суд. Первый еврей в Верховном суде, как говорят.
– Итак, в чём заключается твоя версия? – спросил Год, глядя на Этти.
Этти помолчала, прежде чем ответить. Она не хотела показаться чересчур импульсивной.
– Это не версия. Она его не убивала.
– Дорогая девочка, мистеру Бергу понадобится больше, чем твоё заявление, что она этого не делала. Есть ли что-нибудь ещё? – спросил Год. Он смотрел на племянницу почти умоляюще. Они оба. Дядюшки хотели помочь ей, как могли.
– Хорошо… Я знаю, что она думала о герцоге…
– Ты хочешь сказать, о жертве. Герцоге Кромптоне.
– Да, она считала, что он был по-настоящему омерзительным типом. – Как только Этти произнесла слово «омерзительный», она поняла, что делать этого не следовало. Оно звучало даже не импульсивно – скорее по-детски.
Дядюшки посмотрели друг на друга, потом перевели прожигающие взгляды на Этти.
– Дорогое дитя, – начал дядюшка Барк. – Я не уверен, что ты подразумеваешь под «омерзительным». Надеюсь, ты имеешь в виду убийство жертвы. Но не то, что омерзительным был убитый, ведь не важно, насколько неприятным он был: это не является поводом для оправдательного договора.
– Ага, добро пожаловать в правовое государство! – вставил дядюшка Год.
– Хорошо. Я поняла, – ответила Этти.
– А она быстро учится! – заметил Год. – Так у тебя есть предположение, кто на самом деле виновен?
– Её мать.
Дядюшки переглянулись. Дядюшка Барк шагнул вперёд:
– Теперь хоть что-то, моя дорогая. Поделишься своими размышлениями?
– Конечно, – вздохнула Этти. Вот за что она любила своих дядюшек. Они знали, что племянница способна размышлять. И девочка принялась перечислять свои доводы – весьма похожие на доводы Мэй, спрашивая себя, почему сама не задумывалась об этом раньше? Любопытно, были ли в истории женщины-адвокаты? Принимали ли в Гарвардскую правовую школу женщин? Она полагала, что сперва должна поступить в Рэдклифф. Скука! Этти была нетерпеливым ребёнком и любила добиваться своего быстро, а образование, предлагаемое молодым женщинам, часто представлялось ей бессмысленной полосой препятствий.
