Текст книги "Ханна"

Автор книги: Кэтрин Ласки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

10
НЕВИДИМКА

Дел у Ханны хватало – Хоули много времени провели в Париже и теперь с радостью встречались с бостонскими друзьями, которых давно не видели. Редкий день проходил без званого обеда или торжественного чаепития, а когда Хоули не принимали гостей сами, они ездили на балы и концерты, на вечера в клубы, в музеи и всяческие общества, в которых состояли. У прислуги было много работы. Бедная прачка трудилась день и ночь, так что ей даже наняли помощницу, чтобы утюжить, отбеливать и крахмалить белье. С Яшмой у Ханны установилось что-то вроде перемирия: кошка не обращала внимания на девочку, когда та приносила молоко. Лайла не заговаривала с ней при встрече. Когда Ханна приходила в утреннюю гостиную разжигать камин, Хоули, за исключением Этти, почти не замечали её. Ханна поняла, что становится невидимкой для хозяев, а книга миссис Клермонт приравнивала это к величайшему достижению прислуги. «Внимание привлекает лишь грубая, неуклюжая, неряшливая и нечестная прислуга, – писала миссис Клермонт. – Идеальная прислуга невидима для своих господ».

Единственной угрозой для невидимости Ханны была Генриэтта. Красивую и задумчивую Клариссу, среднюю из сестёр Хоули, нередко можно было увидеть за книгой, всецело поглощённую чтением. А по-настоящему заговаривала с Ханной, случайно встречаясь с ней в комнатах на первом этаже, девятилетняя Этти.

Как-то утром, когда Ханна укладывала растопку в камине в музыкальной комнате, Этти зашла с букетиком цветов.

– Привет, Ханна. Mama сказала скорее поставить их в воду и на маленький столик.

– Здесь будет званый вечер?

– Вроде того, – серьёзно ответила Этти. Она всегда старательно обдумывала каждое слово.

У Этти были тёмно-каштановые волосы и умные серые глаза, обрамлённые густыми ресницами. Даже когда она говорила о чём-нибудь важном и серьёзном, на подбородке у неё появлялась весёлая ямочка. И несмотря на многочисленные предупреждения миссис Клермон относительно непринуждённых бесед, Ханна любила поболтать с Этти.

– И как же это понимать: «вроде того»?

– По-моему, mama и papa хотят устроить домашний концерт.

– А на таких концертах кто-нибудь играет на арфе?

– Теперь уже не так часто. Раньше в Мэне была одна дама, которая умела, но она, кажется, умерла. У нас в Мэне арфа ещё лучше этой. Но сегодня, по-моему, будет тётя Алиса, она иногда играет на арфе.

– Я ни разу не слышала арфу, – призналась Ханна.

– Никогда не слышала, как играют на арфе? – изумилась Этти, широко раскрыв глаза.

– Ни разу.

– Это очень красиво. Взрослые говорят, это музыка ангелов. Хотя, по-моему, ангелы немножко скучные.

Ханна рассмеялась.

– И много будет сегодня гостей?

– Не знаю. Мне сказали, что я ещё слишком маленькая для таких вечеров. Но я слышала, что мистер Уилер придёт. Значит, Лайла будет целую вечность сидеть в ванне, а ванна у них общая с Клариссой, так что Кларисса страшно рассердится – это же её первый взрослый вечер в Бостоне. Но Лайла, знаешь ли, ужасно помешалась на мистере Уилере и… ой, чуть не забыла! Он ведь завтра начнёт нас рисовать, и mama велела напомнить, чтобы мне выгладили платье с передником. А Лайла сама себе выбрала наряд, но mama говорит, он слишком откровенный для девушки её возраста. – Серые глаза озорно блеснули. – Ну, ты понимаешь, Ханна, очень голый! Я думаю, Лайле хочется, чтобы мистер Уилер увидел её почти голой! – Этти хихикнула.

– Ох, потише, Этти. Приличные девочки так не говорят.

– Может, я вообще не очень приличная, – сказала Этти. Она улыбнулась, и у неё на подбородке появилась ямочка.

– А я уверена, что ты очень приличная, Этти.

– Нет, – возразила девочка, вдруг посерьёзнев. – Мне всего девять. По-моему, чтобы стало ясно, приличный человек или нет, надо, чтобы он был постарше. – Она наморщила лоб и пристально посмотрела на Ханну. – Понимаешь, когда дети плохо себя ведут – это просто плохое поведение, вот и всё. Нельзя про них сказать, что они приличные или неприличные, потому что они ещё маленькие. А для взрослых как будто есть особые правила, не очень понятные, но всё-таки, и когда их нарушаешь, сразу становится видно, что ты неприличный человек, а не просто плохо себя ведёшь.

Ханна встала и подбоченилась.

– Знаешь, Этти, для маленькой девочки, приличной или неприличной, ты очень много думаешь, и всё о сложных вещах.

– А я люблю думать, – без тени улыбки ответила Этти.

«Я тоже», – подумала Ханна. Для неё быть приличной в мире Хоули значило оставаться совершенно невидимой, следить за тем, чтобы форма была безупречно чистой, уметь вырезать цветы из редиски, как велит миссис Блетчли, – тюльпаны весной и розочки летом, зимой и осенью.

Вдруг Этти просияла, и в её ясных серых глазах не осталось и следа серьёзности.

– Ханна!

– Да?

– Я тут подумала и кое-что придумала! – воскликнула она и постучала пальчиком по виску.

– Насчёт манер и приличий?

– Ой, нет же! Это скучно. Я насчёт своих кос.

– Твоих кос?

– Ну да, кос. – Она потрогала свои толстые блестящие косы. – Мисс Ардмор каждое утро заплетает мне косы, но она терпеть не может это делать и всё время дёргает меня за волосы. Она всегда такая сердитая. Вернее, выглядит сердито. Ты не замечала? – Ханна обращала внимание, что мисс Ардмор в самом деле постоянно кажется если не сердитой, то раздраженной. Но это почти не бросалось в глаза, и девочка в который раз поразилась тому, что маленькая Этти различает такие тонкости в чужом поведении. Этти тем временем продолжала: – Как будто у меня косы специально растут для того, чтобы ей было на чем сорваться. Послушай, Ханна, я попрошу маму, чтобы теперь ты заплетала мне косы! Замечательно, правда?!

Не дожидаясь ответа, Этти выбежала из комнаты, окрылённая своей замечательной мыслью.

Спустившись вниз, Ханна услышала, как мистер Марстон обсуждает с миссис Блетчли меню обеда. Затем дворецкий обратился к мисс Ортон и напомнил ей, какой из фарфоровых сервизов нужно будет поставить на стол.

– И никакого георгианского серебра. Миссис Хоули считает, что оно по весу и отделке не подходит для этого времени года. И к завтрашнему званому обеду накрывайте так же, хоть он и предполагается более торжественным, а… Кстати, Ханна, миссис Хоули желает, чтобы завтра вечером стол был украшен жёлтыми тюльпанами, во французском стиле. В цветочной лавке на Пинкни для нас отложили нужное количество, но я не смогу завтра отпустить с вами Вилли, так что, боюсь, вам придётся сходить туда два раза. Жаль, что их не прислали сегодня вместе с розами для нынешнего вечера.

– Ничего страшного, мистер Марстон. Я быстро обернусь. А мне надо будет помогать накрывать на стол?

Повисла неловкая пауза. «Неужели я что-то не так сказала?» – испуганно подумала Ханна.

– Ах, милочка, нет! – мягко усмехнулся мистер Марстон. – Вам ещё рано. Видите ли, накрывать на стол – очень ответственная процедура. – Он вытащил из внутреннего кармана жилета длинную линейку. – Мы всё точно измеряем, верно, Флорри? – спросил дворецкий, кивнув в сторону той и Дейз.

– О да, сэр, – ответила Флорри. – Бокал для вина – в двух дюймах от бокала для воды. Салфетки в полудюйме от вилки.

– Превосходно, Флорри! – улыбнулся мистер Марстон, но тут же заговорил серьёзным деловитым тоном. – Должен сказать, всё идёт довольно гладко. Вы все заслуживаете похвалы. Переезд Хоули из Парижа в Бостон прошёл благополучно, и теперь жизнь, похоже, входит в нормальный ритм. В доме всё по заведённому порядку, как и полагается, и так будет даже тогда, когда мы уедем в Мэн.

– А когда мы уезжаем, мистер Марстон? – спросила Флорри.

– Точной даты мне пока не сообщили. Но я предполагаю, что небольшая группа слуг, как обычно, отправится в путь в начале июня, чтобы подготовить Глэдрок к прибытию хозяев.

Глэдрок – летний дом Хоули в местечке Бар-Харбор, штат Мэн, – Ханна видела на фотографии. Это было невообразимо громадное здание, крытое деревянной черепицей. Девочка сразу же заметила, как близко оно от моря. А после этого она увидела, сколько труб торчит на крыше, и ужаснулась, сколько же каминов ей придётся топить. Но ради того, чтобы каждый день видеть море, Ханна была готова и не на такое.

* * *

Мистер и миссис Хоули нередко приходили в утреннюю гостиную после завтрака выпить по второй чашечке кофе и обсудить планы на день. Ханна – в парадной форме, потому что ей поручили начистить канделябры на стенах, – как раз оказалась там, когда вошли хозяева. Она стояла в дальнем от них конце комнаты, и Хоули, быть может, вовсе её не заметили. Но девочка услышала, как миссис Хоули не то вздохнула, не то всхлипнула.

– Орас, как же нам поступить? Она так хорошо себя вела, и теперь она требует рисовать её с кошкой.

– Но ведь это не так уж и плохо, Эдвина. Я хочу сказать, лучше уж кошка, чем то платье, которое она хотела надеть. Это компромисс. А компромисс – это не обязательно плохо.

– Но кошка, на картине Стэнниша Уитмана Уилера? Не знаю, мне кажется, это неуместно.

– А он против?

– Не уверена. Он не отказался прямо. Думаю, он понимает, что у неё тонкая натура.

– Кто знает. Возможно, он разрешит ей позировать с кошкой, а потом закрасит её, если сочтёт, что так будет лучше, – сказал мистер Хоули. – Помнишь, как он поменял платье Беттине Латтимор и убрал с картины вазу орхидей – лучших орхидей из её собственной оранжереи? У него есть своё видение реальности. Но мне кажется, он, как правило, соглашается с заказчиком. Ему ведь не нужно, чтобы она позировала в дурном настроении.

– Разумеется. Но ты уверен, что он пойдёт нам навстречу? Он ведь хотел, чтобы мы переставили вазы в музыкальную комнату.

– Я знаю, и я категорически этому воспротивился. Но рисует он не меня, так что я могу пребывать в дурном настроении, сколько мне будет угодно, а ты знаешь, как я это умею, дорогая! Я хочу, чтобы девочки позировали в салоне. Чтобы по картине сразу было видно, что это Бостон. Мы бостонцы, пусть и проводим столько времени за границей.

– И что же будет видно по картине с кошкой?

– Строго говоря, кошка – тоже бостонка.

Эдвина Хоули залилась смехом.

– Ах, Орас, милый, как же ты умеешь меня развеселить!

В этот момент Ханна ускользнула через боковую дверь. Если хозяева и заметили её, они ничего не сказали. Может быть, им было всё равно. Ханна стала для них невидимкой. В девочке сейчас боролись два чувства. С одной стороны, быть незаметной очень полезно. Но при этом она для хозяев как мебель – неодушевлённый, бесчувственный предмет. «Меня нет! – подумала Ханна. – Я для них не существую! Но разве я не создана для чего-то большего?» Ей сейчас казалось, так же, как ещё совсем недавно на поезде, уносившем её в Салину, что у неё отняли нечто важное.

Когда Ханна вернулась на кухню переодеваться из парадной формы в обычную, она увидела, что миссис Блетчли просматривает вместе с мистером Марстоном список дел к званому вечеру. У миссис Блетчли всё время был в руках какой-нибудь список – то список покупок, то меню, то распорядок дел. Повариха прищурилась на листок бумаги, потом подвигала его к себе и от себя, как будто играла на тромбоне.

– Сюзи, где мои очки? – вопросила она. Одной из главных обязанностей Сюзи было следить за очками миссис Блетчли – повариха наотрез отказывалась повесить их на цепочку и носить на шее, жалуясь, что они мешают ей готовить.

– Вот, миссис Блетчли.

– Спасибо, милая, – кивнула повариха, нацепила очки, но на список всё равно посмотрела прищурившись. – Вот и славно. Так, Ханна, ты сегодня подаёшь ужин в детской – для мисс Ардмор и Этти. Постараюсь приготовить им что-нибудь вкусненькое – ты же знаешь, как Этти надувает губки, когда её не пускают к большим на праздник.

– Ах, миссис Блетчли, позвольте, я вас перебью, – сказал мистер Марстон. – Я позабыл сказать Ханне, что её обязанности несколько изменились. Миссис Хоули пожелала, чтобы вы каждое утро поднимались наверх после того, как закончите с делами внизу, и заплетали косы Этти. Полагаю, что на самом деле это было пожелание Этти. – Краем глаза Ханна заметила, как мистер Марстон приподнял бровь и слегка кивнул миссис Блетчли, как будто весело и вместе с тем одобрительно. Затем дворецкий добавил: – А желания мисс Этти обычно исполняются.

Но девочка подумала: одобрил бы мистер Марстон это решение, если бы знал, что Этти собирается с ней «болтать», пока Ханна заплетает ей косы? Не считается ли такая «болтовня» неуместной, не нарушают ли такие разговоры строгую границу между миром господ и миром слуг?

11
«СЛИВКИ» БОСТОНА

Ханне казалось, что день тянется уже целую вечность. «Всего половина седьмого, а сколько ещё дел осталось!» – думала девочка, поднимаясь по чёрной лестнице. Блюда для «детского обеда» она отправила наверх на лифте, и теперь нужно было накрыть на стол. Ханна открыла дверцу лифта на третьем этаже и прислушалась к голосам, доносящимся из комнат.

– Дейз, – говорила миссис Хоули, – скажи Лайле, что ей пора вылезать из ванны, иначе Кларисса не успеет выкупаться.

Из-за угла появилась Флорри, которую было едва видно за горой бирюзовых шёлковых воланов.

– Что это у тебя? – спросила Ханна.

– Платье мисс Лайлы. Настоящий Чарльз Уорт. Это у неё первое.

– А что значит «Чарльз Уорт»?

– А, самый знаменитый дом моды в Париже, – ответила Флорри.

Дейз пробежала по коридору обратно, безуспешно попытавшись заставить Лайлу выйти из ванны.

– Это невозможно! Вот ведь какая! – сердито пробормотала она.

Потом Кларисса в одном халате вылетела из своей комнаты и ринулась в гардеробную матери.

– Mama! – сказала она тоном, который вовсе не вязался с обычным благодушием Клариссы. – Mama, она говорит, что пустит меня в ванну, только если ты дашь ей свои изумруды.

– Это просто смешно. В её возрасте не надевают антикварные украшения. Она будет похожа на старуху.

– Я разберусь, мадам, – объявила Розанна и решительно выдвинулась из гардеробной. Весь облик камеристки говорил о силе характера и непреклонности. Она не терпела глупостей, особенно когда дело касалось её госпожи, которой она была беззаветно предана. Ханна и Дейз проводили Розанну восхищёнными взглядами. Качая широкими бёдрами и шурша юбками, она прошествовала по коридору, словно могучий парусный корабль, подгоняемый попутным ветром. Через минуту Лайла была выдворена в свою комнату, а Кларисса – водворена в ванну.

На обратном пути Розанна поравнялась с Ханной, которая как раз вернулась за вторым подносом для детской.

– Изумруды, как же! Раскатала губы! – прошипела камеристка, затем шагнула в комнату миссис Хоули и с изяществом, подобающим её должности, сообщила госпоже: – Всё в порядке, миссис Хоули. Не беспокойтесь. Она будет прелестна в этом платье от Уорта, а Кларисса уже принимает ванну.

– Этти! Что ты здесь делаешь? – прошептала Ханна, заметив, как малышка выглядывает из-за угла.

Серые глаза Генриэтты заблестели.

– Слышала Розанну?

– Да, – ответила Ханна.

– Обожаю, когда Розанна ставит Лайлу на место!

Ханна принесла в детскую второй поднос с блюдами.

Хотя эта комната давно перестала быть детской в полном смысле слова, в ней кое-что напоминало о прошлом её назначении. Прежде всего, конечно, кукольный дом, а ещё плюшевые игрушки Этти, которыми она занималась охотнее, чем кукольным домом. В углу, под шкафчиком с принадлежностями для рисования, стояла лошадка-качалка.

– По-моему, миссис Блетчли приготовила вам на десерт что-то особенное, – сказала Ханна, расставляя на столе тарелки.

– Ах, как любезно с её стороны, – ответила мисс Ардмор. – Она ведь всякий раз, когда в доме устраивают взрослый вечер, старается приготовить для тебя что-нибудь замечательное, верно?

– Лучше бы, – возразила Этти, – мама позволила и мне пойти на вечер.

– Когда подрастёшь, милая, она обязательно позволит, – сказала мисс Ардмор.

– Тогда Ханне придётся для меня пошпионить! – заявила Этти.

– Пошпи… пошпионить? О чём ты, Этти? – удивилась Ханна.

– Ну, пошпионить… как шпион! Хочу узнать, будет Лайла строить глазки мистеру Уилеру или нет!

– Этти! – воскликнула мисс Ардмор. – Это крайне вульгарно!

– Что вульгарно? Что я про это говорю или что Лайла строит глазки?

Ханна чуть не выронила поднос. «Ну и девчушка!»

Мисс Ардмор, запинаясь от возмущения, наконец выговорила:

– Этти, тебе не следует так разговаривать.

– Ладно, – пробормотала Этти и со значением поглядела на Ханну, ясно давая той понять, чего хочет.

– Этти, – сказала Ханна, – ты ведь знаешь, что я не прислуживаю в столовой. А только помогаю на кухне. И мисс Ардмор права. Шпионить нехорошо.

Мисс Ардмор чопорно кивнула Ханне, словно в знак благодарности. Разумеется, открыто поблагодарить её гувернантка себе не позволила бы. Мисс Ардмор редко заговаривала со слугами, по рангу уступающими старшим горничным. Она отчаянно держалась за своё особое положение в доме: будучи гувернанткой, мисс Ардмор не принадлежала к рабочему классу. Она была искренне благодарна миссис Хоули, когда та избавила её от обременительной обязанности заплетать косы Этти. Мисс Ардмор восприняла это как в некоем роде повышение по службе, однако в то же время была несколько оскорблена тем, что её сменила простая судомойка. Она предложила первые дни наблюдать за тем, как Ханна справляется с новой задачей, но миссис Хоули сочла, что в этом совершенно нет необходимости.

Мисс Ардмор не могла похвастаться ни влиянием на прислугу, каким пользовался мистер Марстон, ни безраздельным доверием хозяйки, как Розанна, свято хранящая секреты миссис Хоули. Хотя жалованье гувернантки было скромнее, чем у мисс Ортон или мистера Марстона, она тем не менее ставила себя выше них. Когда она искала место, то дала в «Бостон геральд» объявление следующего содержания: «Обучаю чтению и письму. Способна преподавать французский язык, игру на пианино, пение и рисование. При необходимости могу содействовать леди в домашних делах. Чёрной работой не занимаюсь». Мисс Ардмор пуще чумы и адских мук боялась, что ей могут поручить какую бы то ни было чёрную работу. Она, как и многие гувернантки, обладала неприметной, даже некрасивой внешностью и страдала от одиночества. У неё не было надежды ни на замужество, ни на другой источник дохода, и она могла рассчитывать только на то, что ей удастся получить место в респектабельном семействе, занимающем достойное положение в высшем обществе.

– Ну что ж, – сказала Этти, не обращая внимания на мисс Ардмор и продолжая разговор с Ханной. – Лайла может сколько угодно строить глазки мистеру Уилеру. А Кларисса всё равно красивее.

Мисс Ардмор встала:

– Генриэтта Хоули, я требую, чтобы…

Этти повернулась к ней и произнесла:

– Я просто хотела сказать, что Кларисса очень красивая, только ещё маленькая. Ей всего тринадцать, а ему, наверное, девятнадцать или даже целых двадцать. Но она всё равно такая красивая!

– А ты сама, Этти? – спросила Ханна и поставила на стол тарелку с нарезанным хлебом и маслом. – Ты ведь будешь такая же красивая, когда подрастешь?

Мисс Ардмор строго взглянула на неё. Ханна поняла, что перешла границу. Этот разговор вовсе не был необходим для исполнения её работы. Должно быть, мисс Ардмор тоже прочла книгу миссис Клермонт.

– О нет, не буду. Мне достался фамильный нос Хоули, – ответила Этти.

– А что же это такое? – удивилась Ханна.

– Право же, Этти, – вмешалась мисс Ардмор, – прекрати этот разговор.

Ханна быстро подхватила поднос и направилась к выходу. Когда она шагнула в коридор, Этти крикнула ей вслед:

– Это та огромная штуковина, которая растёт у папы между глазами и ртом!

* * *

Снова поднявшись наверх, чтобы забрать из лифта миску молока для Яшмы, Ханна увидела Лайлу и Клариссу, которые готовились спуститься к гостям. Обе выглядели прелестно. На Клариссе было розовое платье с цветочным узором, вышитым мелким жемчугом. Её светлые косы, уложенные красивой короной, украшали крохотные шёлковые розочки. Рядом с сестрой стояла Лайла в бирюзовых воланах. От пояса до самого края через весь подол наискосок шёл ряд атласных бантиков цвета слоновой кости.

Увидев Лайлу, Ханна не сдержала восхищённого возгласа. Она казалась намного старше своих шестнадцати. Лайла гордо подняла голову, наслаждаясь тем, какое впечатление произвела на Ханну.

– Вы… вы выглядите чудесно, мисс Лайла, – сказала девочка.

Но в эту минуту в коридор вышла миссис Хоули, которая выглядела не просто чудесно – великолепно. На ней было белое шёлковое платье от Чарльза Уорта с открытыми плечами, покрытое изящной чёрной вышивкой. Тонкие контуры листьев и завитков на светлой ткани смотрелись чётко, словно узор чугунной решетки. В безупречном обрамлении глубокого выреза на нежно-кремовой коже сверкали бриллианты. Рыжеватые волосы миссис Хоули были собраны в пышную прическу. Несколько локонов спускались к ушам, где мерцали бриллиантовые серьги. По сравнению с ней её дочери казались невзрачными, словно гувернантки.

– Ах, мамочка! – вздохнула Этти. – Ты такая красивая!

– Спасибо, милая. А разве твои старшие сёстры не хороши?

Ханна напряглась.

– О да, хороши! Лайла, ты очень взросло выглядишь. – Этти сделала паузу и повернулась к Клариссе: – А ты, Кларисса, выглядишь на свои года, зато красивее.

– Красивее, чем я? – спросила Лайла, наклонив голову и глядя на младшую сестрёнку. Ханна заметила, что вопрос она задала вовсе не строгим и требовательным тоном, а напротив, почти что умоляющим.

– Глупенькая! Я имела в виду, что Кларисса так красивее, чем обычно, когда ходит уткнувшись в книжку.

Все нервно рассмеялись.

* * *

– Скорей, Ханна! Положение чрезвычайное – Сюзи заболела! – воскликнул мистер Марстон, выбегая навстречу Ханне. – Нужно, чтобы вы прислуживали за столом. Скорей переодевайтесь в парадную форму! Быстрей, быстрей же! Дейз вам поможет.

Ханна поспешила в чулан, где висела форма. Дейз уже стояла в дверях, держа наготове чёрное шерстяное платье с длинными рукавами и стоячим белым воротничком.

– Я в этом буду похожа на пастора, – пробормотала Ханна. – Ой, какой колючий воротник!

С тех самых пор, как девочка вернулась из Канзаса, она почему-то особенно остро ощущала и мягкие, и колючие ткани. Её простыни оказались бесконечно приятнее на ощупь, чем муслиновая ночная рубашка, и Ханна привыкла спать голой. Ей это очень нравилось – без одежды она чувствовала себя такой свободной!

– Не ной, – сказала Дейз. – Справишься сейчас – и может, тебе ещё поручат подавать на стол, как уедем в Мэн, а там и прибавочку к Рождеству заработаешь, если тебя оставят прислуживать на званых вечерах. Давай-ка помогу фартук завязать.

– Ох! Слишком туго! Я едва дышу! – пожаловалась Ханна. Но тяжело дышать ей было не только из-за тугого передника. Как только Дейз затянула на ней пояс, девочка осознала, что снова увидит художника.

Ханна направилась было в коридор, но Дейз окликнула её:

– Погоди, Ханна, чепчик!

Дейз помогла ей надеть головной убор.

– Все волосы надо заправить внутрь. Миссис Хоули очень строго за этим следит.

– Я не люблю ходить в чепчике. В нём ужасно жарко! – проворчала Ханна. «Ну вот, кажется, я уже краснею! А если я что-нибудь на него пролью или опрокину? У меня и сейчас-то руки дрожат, а ведь я ещё без подноса».

– Сказано ходить в чепчике, значит, надо в чепчике, – сказала Дейз, заправляя выбившийся локон Ханны обратно под головной убор. Парадный чепец представлял собой гору кружев, с которой на спину падали три ленты. – Вот, теперь ты готова. – Она отступила на шаг и оценивающе оглядела Ханну.

– По-моему, я совсем не готова, Дейз. Я ведь ничего не знаю про то, как прислуживать в столовой.

– Не беспокойся, мы с мистером Марстоном за тобой присмотрим. Ты держись поближе ко мне и делай всё, как я. И вот что запомни: блюда подаёшь слева, а воду в стакан наливаешь справа.

Ханна нервно сглотнула и шёпотом повторила:

– Блюда слева, вода справа.

Она тряслась, как осиновый лист, когда вошла в столовую, и даже не смела поднять взгляд, чтобы посмотреть, где сидит Уилер. Ей предстояло пройти около десяти футов с первым блюдом – густым устричным супом. «Господи, только бы не пролить!» Всего гостей было шестнадцать, но Ханне досталось только три тарелки – остальных взяли на себя Дейз и Флорри.

– Не волнуйся, – шепнула Дейз. – После супа будет легче, суп самый трудный.

К счастью, Уилер не был в числе трёх гостей, кого поручили обслуживать Ханне. Впрочем, это не имело значения. Девочка чувствовала на себе его взгляд, и когда разносила суп, и когда потом, по знаку мистера Марстона, убирала тарелки.

Между супом и вторым блюдом Ханна стояла у стены рядом с Дейз. Мистер Марстон обозревал обеденный стол, как хищная птица, высматривающая добычу на болоте. Ни один стакан не должен оставаться более чем на две трети пустым. Обносить гостей булочками следует в строго определенные моменты. Убирать тарелки начинают, когда тот, кто ест медленнее всех, заканчивает свою порцию. Тут было много правил и тонкостей, и для того, чтобы всё шло гладко, требовалось точно рассчитывать время всякого действия. То, что мистеру Марстону удавалось обо всём помнить и без единого слова раздавать указания слугам, казалось едва ли не чудом. «Но так ли уж это важно по большому счету? – задумалась Ханна. – Что такого страшного случится, если чей-нибудь промах нарушит сложный порядок обеда?»

Девочка обвела взглядом собравшихся за столом. Одни из самых знатных и богатых жителей Бостона в гостях у старинного и уважаемого семейства. Мистер Марстон однажды сказал при ней, что Хоули – «высшая каста Бостона», и когда Ханна спросила, что такое «высшая каста», он ответил, что это значит «благородные люди». Однако их жизнь была скована строгими законами, в своём роде настолько же суровыми, как правила, которым Ханне приходилось подчиняться в приюте.

Лайла и Кларисса были самыми младшими в комнате. Остальные гости в большинстве своём были намного старше, чем даже мистер и миссис Хоули. Кроме мистера Уилера, сидевшего рядом с иссохшей седовласой дамой, у которой кожа на подбородке свисала широкими складками, словно присборенная атласная ткань. У двух женщин в причёсках покачивались огромные страусиные перья, но никто из дам за столом не мог сравниться с миссис Хоули. Джентльмены были в строгих костюмах, за исключением одного глубокого старика – его изношенный и неряшливый наряд, дополненный перекосившимся галстуком-бабочкой, с трудом можно было счесть «строгим», да и звания «костюма» он едва ли заслуживал.

Кларисса сидела по левую руку от матери, а Лайла – по правую. Миссис Хоули внимательно наблюдала за обеими в течение всей первой перемены блюд и слушала, как они ведут беседы с соседями по столу.

– Профессор Керрзон, – сказала Кларисса, повернув нежное личико к морщинистому и несколько растрёпанному джентльмену, сидевшему слева от неё, – читали ли вы статью в «Дейли эдвертайзер»?

Ханна заметила, что миссис Хоули покривилась при слове «статья». Дейз уже говорила ей, как хозяйка беспокоится о том, что Кларисса кажется «слишком уж умной» и что её начитанность отвлекает внимание от её естественной красоты. Но миссис Хоули окончательно побледнела, когда Кларисса продолжила:

– В статье говорится, что Теодор Рузвельт…

Девочка вдруг вздрогнула и осеклась. Ханна догадалась, что мать толкнула её ногой под столом.

– Mama…

– Не следует за столом говорить о политике, милая.

– Это не о политике, mama, это об охране природы. Он хочет выделить землю под заповедники.

– Заповедники! Что за глупость! – Миссис Хоули весело рассмеялась.

– Но mama, я собираюсь вступить в Клуб защиты природы.

– Прелестно! – Эдвина Хоули растянула губы в ослепительной улыбке и ловко сменила тему: – Кстати, о парках, видели вы этой весной тюльпаны в Общественных садах? Они просто восхитительны. К тому же, говорят, айва расцвела впервые за десять лет.

Кларисса, похоже, немного обиделась, но ничего не сказала, а погрузилась в обычное для неё благодушное молчание. Она никогда не дулась. Беседа за столом возобновилась в русле, которое Эдвина Хоули явно находила более приятным и приличным. Разговор быстро переходил от оперы к симфонической музыке, от лодочных прогулок по Чарльзу к «дворцу», который миссис Джек Гарднер строит в парке Фенуэй.

Всё это время Лайла совершенно определённо «строила глазки» мистеру Уилеру. Она метала в его сторону взгляды, вылетавшие из-под ресниц, словно птицы из клетки. Лайла натянутым тоном поинтересовалась у художника, какое платье он посоветует ей надеть завтра, когда она начнёт позировать для картины.

– Как вы думаете, к лицу мне будет это платье на картине, мистер Уилер?

– Оно всюду будет вам к лицу, Лайла, – дипломатично ответил он.

– О, мистер Уилер намерен писать ваш портрет, милая? – спросила пожилая дама с обвисшим подбородком.

– Да, – сказала Лайла, отвернувшись от художника. Ханна и мистер Уилер одновременно взглянули друг на друга. Их глаза встретились на секунду, от силы на две. Девочка не покраснела. Она отнюдь не почувствовала смущения или неудобства. Напротив, это был момент удивительного единения – словно Ханна с мистером Уилером перенеслись из столовой в другое место, туда, где обоим хорошо.

– И наш с Этти тоже. Мы будем на портрете все втроём, – пояснила Кларисса.

Мистер Уилер быстро оторвал глаза от Ханны.

– Совершенно верно, поэтому мы должны обсудить это с вашими сёстрами. Когда речь идёт о такой картине, крайне важно, чтобы цвета были сбалансированы.

– Почему? – спросила Лайла. Она произнесла одно-единственное слово, но оно было исполнено дерзости. Иссохшая дама моргнула, и её бледно-серые глаза как будто слегка выкатились. Профессор Керрзон принялся самозабвенно пилить ножом свой бифштекс. Ещё одна дама заинтересовалась орнаментом, вытравленным на бокалах для воды.

– Лайла. – Миссис Хоули повернулась к старшей дочери. Голос её дрожал. – Мистер Уилер – один из выдающихся художников наших дней.

Лайла слегка опустила подбородок и очень медленно повернула голову в сторону матери, а затем голосом настолько же уверенным, насколько не твёрдым был голос миссис Хоули, негромко сказала:

– Тогда он, как первый среди американских художников, должен знать, почему.

Разговоры мгновенно утихли. Юная девушка бросила на званом обеде вызов не просто художнику, а всем негласным правилам приличия. Тон, которым она обратилась к матери, – ровный, но сочащийся презрением, – не оставлял в этом сомнений.

Ханна и Дейз встревоженно переглянулись. В глазах миссис Хоули, казалось, блеснул огонёк отчаяния.

Мистер Уилер деликатно кашлянул:

– Лайла, я, как художник, обязан избрать для картины такую палитру, которая поведает истину о тех, кто изображён на портрете, отразит глубинные течения их натуры. В то же время я должен добиться баланса в оттенках, невзирая на ваши и ваших сестёр индивидуальные качества.