Текст книги "Я. Истории из моей жизни"

Автор книги: Кэтрин Хепберн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Я казалась себе мышкой рядом с гигантом. Но неужели этот гигант чувствовал себя в глубине души мышкой?

Любой мало-мальски умный человек не чувствует себя таким образом. Но стоит человеку испытать успех в своем ремесле, как он отрывается от окружающей среды: вероятно, потому, что знает, что получил, в сущности, то, чего добивался, что он, конечно же, не как все. И это проклятие, разумеется, не радует его, лишает его уверенности в своих силах. В чем причина?

Я не думаю, что люди, наделенные чувствительностью, способны мнить себя некими пупами земли. Но куда там! Находясь с ним, не знаешь, что сказать. Вилли – единственный автор в мире кино, о котором мне никогда и ни от кого не доводилось слышать критики, – все им восхищались.

И для женщины, которая в силу своего воспитания убеждала детей, родителей – зрителей – ничего не говорить о противоположном поле, иначе говоря, питать к себе уважение, встреча с человеком вроде Вилли была равнозначна великому потрясению.

На его месте, с его талантом я бы ко всему относилась как Всевышний в миниатюре. Конечно, я уверена, что Вилли был бы рад вернуться к своему ремеслу. Но сможет ли он? Ответ на этот вопрос хотели бы получить многие критики, артисты – именно об этом говорил и Алан Джей Лернер. Он тоже большой поклонник Вилли. Мне кажется, что писатели – мученики. И когда приходит старость, глубина и мудрость, им становится только трудней.

Как бы там ни было, мне бы хотелось накостылять Вилли, но в действительности единственный, кто может сделать это, – некто, обретающийся ТАМ, любящий ЕГО, – так что ему, как это ни странно, ничто физически не угрожает. А потом в один прекрасный день он начнет. В сущности, это счастливая проблема, поскольку в большинстве своем люди не способны сделать что-либо – не суть важно, что именно они делают, или не делают, или пытаются делать.

Я отлично выспалась, хотя за окном всю ночь жутко шумел ливень. Мы с Вилли пришли к решению выехать около девяти: кто первым проснется, тот первым и позвонит. Я заказала в номер обильный завтрак и принялась изучать карту. Телефонный звонок.

Кейт.Да… Привет, Вилли… Замечательно… Чудесно… Правда?.. Девять – ладно… Я оставлю дверь открытой… Велеть им подогнать машину?.. Хорошо.

Я оделась. Оставила чаевые для служанки, упаковалась, открыла дверь, поставила возле нее свои сумки. Пришел Вилли. Мы вызвали швейцара. Заплатили, Вилли заплатил. Швейцар ставил вещи в машину. Я подошла к нему.

Кейт.Нет, эту сумку сюда, эту туда. Потом поставите вот это сюда, а…

(Швейцар и Вилли стояли как побитые. Потом мы сели в машину.)

Вилли.Куда ехать?

Кейт.Едем той самой дорогой, по какой гуляли вчера вечером. Вниз, направо, а потом – когда скажу – налево: мне очень хочется проехать мимо Баптистерия, ворот Джиберти. Ведь это так восхитительно, к тому же нам все равно по пути…

Вилли.О!

Кейт.Если бы удалось припарковаться, можно было бы осмотреть все вблизи.

Вилли.Нет!

Кейт.Ну, тогда просто объедем вокруг.

Вилли.Ладно. Не забудь, что нам надо погрузить машину на пароход. Он должен прибыть в Сан-Мало в пятницу. Было чертовски трудно достать билет. На другой пароход мы никак не попадаем, а путь предстоит немалый.

Кейт.Ладно. Хотя, Вилли, сегодня ведь только второй день. Вторник. И потом – ехать не так уж и далеко.

Вилли.Ровно полторы тысячи километров, и для меня это – далеко. Ведь я за рулем.

Кейт.Ладно, ладно. Как бы там ни было, вон по той улице…

(Он взглянул на меня.)

Так надо. На той, по которой гуляли вчера вдоль реки, – одностороннее движение.

«Арриведерчи» – швейцару, которого Вилли с чрезмерной щедростью отблагодарил чаевыми. И мы тронулись в путь. Движение было очень оживленное.

Кейт. Здесь налево.

Вилли. Нельзя – здесь одностороннее движение.

Кейт.О Боже. Ладно, поезжай вперед, а на следующем перекрестке повернешь налево.

Вилли. Жаль все-таки, что у меня нет с собой зрячего гида. Ты вот все смотришь и смотришь в свои карты, а ведь вряд ли знаешь даже то, в какой стране мы сейчас находимся. В результате – благодаря тебе – мы едем не в том направлении по улице с односторонним движением.

Кейт.Тут не написано, то есть не обозначено, куда ведут улицы… Теперь налево – нормально.

Вилли.Значит, сейчас мы движемся именно в том направлении, в каком тебе хочется ехать? Я хочу сказать, что ты, выходит, все-таки видишь, когда хочешь видеть?

Кейт.Надеюсь, что да. Ты молодец.

Вилли.Да это все от езды по городу.

Кейт.О Господи. Понимаю… Я бы с ума сошла… Пожалуйста, направо.

Вилли.Интересно, будет ли снова дождь?

Кейт.Боюсь, что да…

(Въехали на площадь.)

Медленно езжай по кругу, может, удастся припарковаться. А вот и Баптистерий.

(Я стала читать надпись.)

Вилли.Почему ты не смотришь на само здание? Прочесть-то про него можно и после.

Кейт.Вот ворота.

Вилли.Я не умею смотреть спиной.

Кейт.Это церковь. Паркуйся здесь.

(Мы заняли свободное место; нас тут же обругали по-итальянски.)

Вилли.Послушай, это частная стоянка. Для автобусов или что-то вроде этого.

(Пришлось выехать.)

Кейт.Давай еще раз по кругу, как можно медленней…

(Я снова стала читать.)

Вилли.Послушай, не утруждай себя чтением. Я все это сам читал. Было построено тогда-то и тем-то…

(Он перечислил некоторые детали истории Баптистерия.)

Кейт.Когда, черт возьми, ты все это успел узнать, но что самое забавное, – как ты все это запомнил?

Вилли.Главное – сосредоточиться.

Кейт.Да брось ты.

Вилли.Ну а ты что, не можешь?

Кейт.Не знаю, Вилли. Правая развилка. Мне кажется, что у меня все вылетает из головы из-за возбуждения. Запоминается цвет, форма, расположение вещей и предметов. Я всегда могу воссоздать все свои шаги.

Вилли.Это я заметил.

Кейт.О, ты… Но это было здорово, да?

Вилли.Я был сбит с толку. Ты уверена, что это нужная нам дорога?

Без особых хлопот выехали из Флоренции на большую автостраду, которая вела в Пизу. Миновали Монтекатини, потом Лукку – очаровательный город, хотя и его мы не видели, потому что не свернули с автострады. Выехали к побережью. Мне хотелось по меньшей мере добраться хотя бы до Пизы, до которой от побережья, если двигаться на юг, оставалось всего несколько километров, – взглянуть на нее хотя бы мельком, а уж потом двинуться на север.

Очень скоро стал накрапывать мелкий дождь, а потом хлынул настоящий ливень. Длинные колонны грузовиков делали обгон почти невозможным.

Вилли.Ты уверена, что это та дорога?

Кейт.Да, это единственная дорога.

Вилли.Я не могу обгонять. Слишком опасно.

Кейт.Прошу прощения – из Модены нам, очевидно, следовало поехать обратно на север.

Вилли.Как мы могли это знать?

Кейт.Я ездила по этой дороге раньше. Именно по этой самой дороге. Теперь я вспомнила.

Вилли.Да?! С кем же?

Кейт.Тебе так важно, с кем? Я не знаю.

(Едем в полном молчании.)

Посмотри, какой замечательный цвет вон у того дома?

Вилли.Да, замечательный. Ты хочешь уверить меня, что не в состоянии вспомнить, с кем ты была, когда ехала по этой дороге?

Кейт.Ну, наверно, с Мамой и Папой.

Вилли.Я не верю, что ты сказала мне именно то, что только что сказала.

Кейт.Что же тебя не устраивает в том, что я путешествовала с Мамой и Папой?

Вилли.Думаю, что мамочку и папочку ты оставила дома. Ты отлично помнишь, с кем ты тогда путешествовала.

Кейт.Вилли, ты не прав…

Вилли.Ну и денек выдался.

Дорога шла по холмистой местности, то поднимаясь в горы, то спускаясь в долины. Миновали Женеву, потом ехали по южному берегу Франции, где так много замечательных курортных городков.

Разговор наш носил подчас куда менее деликатный характер, чем вначале. Он устал, а я – честно говоря, – я тоже.

Последняя перед паромом остановка.

Кейт.Кажется, здесь можно пообедать.

Вилли.Послушай, я умираю от усталости. И не хочу обедать. Единственное, чего я хочу…

Кейт.Чего же?

Вилли.Не думаю, чтобы тебе действительно хотелось знать.

Кейт.Мне действительно хочется знать.

Вилли.Ты уверена, что правильно поступаешь? Ведь так можно и правду невзначай услышать.

Кейт.Ну и что?

Вилли.Ты уверена?

Кейт.Абсолютно.

Вилли.Когда я сказал, что не хочу обедать, я говорил правду. Я действительно не хочу обедать. Просто хочу пойти в свою комнату один и отдохнуть.

Кейт.Ну и что ж тут особенного? Я была бы рада сделать то же самое.

Вилли.О, неужто?

Кейт.Да.

Вилли.Ну что ж, давай. Устраивайся. Не буду тебе мешать. Устраиваться – это ты, бесспорно, умеешь делать замечательно.

Кейт.Боже мой, Вилли, что с тобой?!

Вилли.Знаешь, оставь меня в покое, ладно! Я хочу припарковать машину вот здесь… Что ты возьмешь с собой?

Он остановил машину, достал из багажника мою сумку и направился в маленькую гостиницу, чтобы взять ключ от комнаты, забронированной на его имя. Я подождала некоторое время, потом взяла ключ от своей комнаты.

Н-да… Жизнь, жизнь. Что теперь? Надо ли ехать дальше этой дорогой? Стоит ли? Ладно, надо заказать обед. Какая же свинья!

Я с удовольствием поела, потом с удовольствием поспала.

Стук! Стук!

Кто, черт возьми!

Вилли.Привет, солнышко! Ну и видок у тебя. Готова к отъезду?

Кейт.Как чувствуют себя сегодня утром американские бойскауты?

«Зеленая кукуруза»

Ну вот. Вещь почти закончена. То есть сейчас она монтируется. А поскольку я на Восточном побережье, а они на Западе, то мало чем могу повлиять на этот процесс.

Снова Фенвик.

Лежа в постели, наблюдаю, как восходит солнце – в промежутке между двумя маяками. Над болотистой, заросшей травой низиной. Кружат птицы. Семейство белых цапель. Пролетают с клекотом дикие гуси. Промелькнул альбатрос. Солнце постепенно все ниже встает по утрам – зима. Я еще ни разу не наблюдала в этом году, как оно совершает свой дневной путь, потому что находилась в Лондоне, где работала, не жалея сил. Солнце уже скатилось к югу от внутреннего маяка. Время бежит. Да. Не упускай его.

Да, так вот, я вернулась. Они посмотрели все фотографии. Они – это братья, сестры. Дик знает пьесу «Зеленая кукуруза». Для остальных это – китайская грамота. Но не подают вида. На фотографиях я в костюмах 1890 года. Чрезмерно полновата вроде бы. И старше той, какой я себя знаю. Ничего удивительного, ведь я съела шесть початков кукурузы, которые мы наломали на ферме Виджиано, когда приехали с 95-го шоссе.

Миссис Виджиано сказала:

– Это вам не что-нибудь, а кукуруза.

Тор, мой племянник, – великий любитель шоколадного мороженого – тоже съел шесть початков. И громадный кусок пирога с цукини. Прием был радушный. Дик приготовил громадный окорок и большущее блюдо с макаронами и сыром. И еще – миску очищенной моркови, нарезанные ломтиками помидоры, хрустящий длинный огурец, листья салата и свежую петрушку. Берите, чего душа желает.

Я делаю французский соус. Дик – свой собственный майонез и чеснок.

Когда приступили к десерту, появились Мэрион и Эл (сестра и ее муж) со своим внуком Джейсоном. Их приглашали на обед? Приглашали? Тогда надо было дождаться их! Как бы там ни было, еды предостаточно, и они, взяв стулья, сели за стол. Что же, теперь все в сборе.

Моя семья. Дик и сын его Тор. Боб и его жена Сью. Мэрион и ее муж Эл. Пег и ее муж Том. Полный комплект. Мы вели разговор обо мне и показывали фотографии.

– О, Кэтти, ты прекрасно выглядишь.

– Что это? О, мальчик? Что за мальчик? О! Ну да!

– Девочка? Что у нее за роль?

Они старались, но очень трудно ходить по неведомой тебе территории. И скоро мы начали беседовать уже не обо мне и Уэльсе, а о…

– Слушай, давай я расскажу, что случилось сразу после твоего отъезда.

Тем не менее они были рады видеть меня. А я рада видеть их. И еще я плавала и обожглась о медузу. Я – дома.

– Смотри – разбитое оконное стекло. Что же до сих пор никто его не вставил? Какая досада! А куда делся стопор, который был закреплен на полу? Дверь бьется об угол стола. Ладно, я схожу в скобяную лавку, куплю новое стекло и стопор и укреплю его.

В скобяной лавке:

– Привет, Кэти. Вернулась?

– Да. Мне оконное стекло тридцать на двадцать. Чудесно…

– Нет… Эта шпаклевка лучше… Работа серьезная, Кэти. Будь поосторожней, когда будешь вынимать стекло. Оно очень хрупкое.

Все оказалось правдой. Работа тонкая – заняла у меня три часа. Кто сказал, что плотникам переплачивают? А как быть с дверью, которая не закрывается?

О, ведь я начала рассказывать о фильме «Зеленая кукуруза». Веселая была пора. Поначалу я вела дневник. Потом все пошло так ужасно, что у меня просто не хватало духу записывать происходящее.

О предложении участвовать в экранизации пьесы Эмлина Уильямса я узнала от Джорджа Кьюкора.

Телефон: дзинь-дзинь.

– Кейт, это Джорджи. Алан Шейн – глава «Уорнер ТВ» – лелеет мечту экранизировать с твоим участием «Зеленую кукурузу».

– О, Джорджи! Да, я читала. Но, дорогой мой, ее ставили сотню раз. А как быть со всеми теми незаконнорожденными детьми? О нет. Пожалуй, нет… Да, конечно, я прочту еще раз, но… Ты ведь знаешь, что по ней собирались ставить мюзикл. Заменили горняков на безработных негров. Глупо… Ладно, я хочу сказать, вышел полный прокол… Да, конечно, я прочту еще раз… Да, Джордж. Я знаю, ты сделал из меня то, чем я сейчас являюсь… Нет, не забуду. Ты не позволишь мне…

Достала пьесу. Прочла.

– Привет, Джордж! Я прочла. Замечательно. В ней огромный заряд энергии и надежды… Да. В ней есть нечто такое, что заставляет идти вперед, а не пятиться назад. Она о человеке, который направляет в будущее колеса собственной жизни, а не думает постоянно: вот я делаю ошибку за ошибкой; у меня было несчастное детство, я ничего не умею – только ныть. Постоянная радость от познавания жизни и затем – применение на практике нового знания. Продвижение вперед. Открывание двери под названием «ЖИЗНЬ». Познание ее неисчерпаемых возможностей – для тех, кто способен по-настоящему трудиться… Да, Джордж… Да, да, я согласна. Чудесная пьеса. И веселая. Вот уж я насмеялась. Но и наплакалась вволю… О, конечно… Чудесная роль. Создана для меня. Такая удача. Живая, не полудохлик… И другая – для настоящего парня. И та девчонка. С характером и такая забавная. Все роли отличные, правда?.. Нет… Калифорния не годится. Снимать нужно в Уэльсе… О да, я согласна. А второй парень? Правильно. Обязательно должен быть валлиец. Натура валлийская… Нет. Подделывать нельзя. Как в «Африканской королеве», которую снимали в Африке. Когда обращаешься к первоисточнику, открываешь нечто такое, чего совсем не ожидаешь. Нечто такое, что заранее просто невозможно себе вообразить. Воздух, холмы, свет, туман, мягкая вода. А язык! Такой необычный. Трудно воспринимаемый на слух. Произношение – повышение и понижение интонаций. Удвоенное «л». Язык – к нёбу, задержать там. Теперь произнести «л». А удвоенное «д»? Произносится как «th». Невозможно сымитировать – нужно действительно там родиться. А люди? Глаза широко поставлены. Крепкие. Сильные. Немногословные. Независимые. И чувство юмора. Что касается шахтеров, то они действительно особая порода. Это от постоянной опасности для их жизни? Именно поэтому они такие простые и прямые?

Решение было принято. Мы с Кьюкором отправились в Лондон, чтобы подобрать состав и поискать места для натурных съемок в Уэльсе.

Первая настоящая трудность состояла в том, чтобы найти исполнителя роли Моргана Эванса. Без этого просто-напросто не имело смысла браться за картину. Это самая характерная роль. Темный, безграмотный парень восемнадцати лет, работающий в шахте, превращается – по сценарию – в молодого человека, сумевшего поступить в Оксфорд, в Тринити-колледж.

Поэтому нам нужен был классный парень – умный, энергичный и, разумеется, способный вызвать неподдельный интерес у публики. С огнем и теплотой во взгляде.

Нам прислали списки претендентов – хорошо известные актеры. Без особого труда можно было сказать сразу – «да» или «нет». Но необходимо было просмотреть и неизвестных. Ассистенты, отвечающие за подбор актеров, обязаны связываться со всеми агентствами, просмотреть школы, колледжи, маленькие театры, театры с постоянной труппой. А их – легион. Кроме того, обязаны знать актеров, только что появившихся в городе.

И вот – список молодых актеров, из которого нужно было попытаться выбрать одного на роль Моргана Эванса. Первым в списке значился Иэн Сейнор. Валлиец. В Лондоне – три недели. За плечами – опыт работы в одном из валлийских театров. Играет роли на валлийском и английском языках. Самые разные.

Первый день. Появился Иэн Сейнор. И мы все онемели: у него был именно «тот» взгляд. Рост – за метр восемьдесят. Темные каштановые волосы. Глаза широко поставлены и изумительного зеленоватого цвета. Хороший голос. Молодой человек, мечта о котором стала явью. Он прочел нам роль. Чудо расчудесное – похоже, он действительно способен сыграть. Первый, кто пришел на просмотр. Это была слишком большая удача, чтобы быть правдой.

Конечно, мы не могли сразу оставить роль за ним. Это было уж чересчур. Мы продолжали искать. Проверили еще трех юношей – Иэн был вне конкуренции. Мне думается, что Джордж Кьюкор сделал на него ставку в первый же день. Он все говорил:

– Это то, что нужно. К чему просматривать дальше?

Меня же всегда тянуло узнать, что там, за углом? Таким образом, Иэна держали в неведении восемь недель. Потом устроили ему проверку еще раз. Наконец ему сказали, что он утвержден на роль.

Нашли и актрису на роль девочки. Вернее сказать, она сама нашлась, то есть сама пришла. Тойа Уилкокс. Рост – ниже среднего. Тонкая талия. Большая грудь. Кожа – как внутри раковины. Глаза…

О, я ничего не сказала о зубах этого юноши? Это – ЗУБЫ. Ему следовало бы вынуть их все и продать арабам. Роскошные. Да, так вот, глаза Тойи тоже были широко поставлены. И светились мыслями – плутовскими, греховными. Глаза, которые так много обещали. К тому же такие веселые. Любит жизнь и… Она прочла роль на пару со мной. Джордж и я плакали.

Надо вам сказать, что, когда я возвращалась из дома Джорджа пешком к себе, мне пришла на ум мысль.

Кстати, Джордж жил на Итон-сквер, № 95. Снимал квартиру. Гостиная нормальная – не большая, не маленькая. Мебель с неопрятной обивкой. Два окна с видом на площадь. Две спальные комнаты. Одна – с ванной, совсем крохотная. Туалет, раковина – маленькая. В спальне, которая побольше, – два окна. Внушительный стенной шкаф. Здание ремонтировалось – хаос: ковров нет, краска со стен соскоблена, постоянный шум. Лифт почти всегда занят – перевозит рабочих и их материалы. И все это – за три сотни фунтов в неделю, то бишь шестьсот долларов. Цены в Лондоне – полный мрак.

Я тоже жила на Итон-сквер – вниз по улице от квартиры Джорджа. В доме Бобби Хелпмана. Огромный, просто очаровательный сад – повезло. Я прожила там, пока мы вели съемки. Никаких тебе дорожных знаков. Никаких запретных зон. Хочешь – гуляй, хочешь – катайся на велосипеде.

Так вот, когда я возвращалась пешком от Джорджа к себе, в голову мне пришла мысль: как быть с теми двумя молодыми людьми, которых мы только что просмотрели? Они очень симпатичны. Кто будет глядеть на тебя, Кэти?

О, ты будешь великолепна, Кейт. Эта роль прямо-таки для тебя.

Я не могла об этом не думать… Интересно, что говорили Джеку Бэрримору, когда он решил сняться в «Билле о разводе»? О Джейн Коул, когда она снималась в «Искусстве и миссис Боттл» – с теми молоденькими девушками-актрисами, мечтающими о славе? Юными, красивыми, энергичными.

Разве теперь не твоя очередь, Кэти? Черт возьми, кому это интересно? Замечательная пьеса? Да. Вот о чем тебе надо думать. Но ты все-таки думаешь об этом, Кэти? Верно? Что ж, я не идиотка…

Но ведь это жизнь, правда? Ты рвешься вперед и добиваешься успеха. Ты все еще рвешься вперед, но кто-то обходит тебя. Потом кто-то обходит его или ее, тебя обогнавших. Законы времени.

Остальные роли распределяли позже. На роль мисс Ронберри мы хотели взять Анну Мэсси. Она согласилась. На роль миссис Уотти планировалась Патриция Хейес. Мистера Джоунса должен был сыграть Артро Моррис, валлиец. Наконец, свободен был Билл Фрейзер – он мог сыграть сквайра. Все, слава Богу, согласились участвовать. Вот и все относительно состава актеров.

В действительности же он складывался постепенно – в течение нескольких недель начиная со дня нашего приезда. Кармен Диллон, приглашавшая актеров на фильм «Любовь среди руин», находилась в Уэльсе в поисках натуры. Это была женщина с удивительно безошибочным вкусом. Энциклопедические знания и богатое воображение. Уникальная женщина. Между прочим, всегда готовая к познанию нового. Джордж всегда привлекал Кармен, если было возможно.

До своего отъезда из Соединенных Штатов мы переговорили со всеми ключевыми фигурами – оператором, звукорежиссером, костюмером. И с теми, кого могло бы заинтересовать участие в работе над картиной. И все – старинные друзья Джорджа и мои, с которыми мы работали раньше. Все шло как нельзя удачно, мы были счастливы.

В день своего приезда в Лондон я знала, что перво-на-перво необходимо раздобыть костюмы. События пьесы происходили в 1890 году. Художник по костюмам у нас был блестящий. И веселый вдобавок. Он встретил меня с роскошным букетом цветов. Мимоходом заметил, что на уик-энд уезжает из дому, поэтому с ним нельзя будет связаться по телефону. Я позвонила ему в понедельник.

– Привет. Цветы были красивые. Ты – душка. И я так рада, что ты с нами… Что я? Не получила ли твоего письма? Нет. Письма нет. О чем оно? Ты не… Что?.. Ты не участвуешь в картине? Принял другое предложение? Что ты имеешь в виду – что, черт возьми, ты имеешь в виду?.. Ты не предполагал, что мы начнем так скоро? Но почему? Почему ты не позвонил? Если у тебя появилось более выгодное предложение, почему ты не мог просто позвонить и сказать: «Кейт, у меня более выгодное предложение»? Боже мой! Просто кормить нас обещаниями, и теперь, когда мы готовы… Тебя надо проучить. У тебя было несколько месяцев… У меня просто в голове не укладывается.

Да-да, ясно. Не подумал о телефоне… Ты не знаешь, что сказать? Это Я не знаю, что сказать. Итак, мне нечего тебе сказать, да? И тебе нечего сказать. Какой ты…

Но ведь мы друзья. Ты не можешь так запросто подвести друга. У меня это не укладывается в голове. Ведь так легко было позвонить и сказать: «Послушай, Кейт, я получил чудесное предложение и намерен его принять. Ты не возражаешь? Можно заработать столько-то и столько-то. Они платежеспособны. Я проверил. Такой-то мог бы заменить меня…»

Ну конечно, я была бы чрезвычайно огорчена. Но я бы сказала ДА. Мне пришлось бы согласиться. Вот что значит дружба. Но безо всяких причин так подвести нас… В последнюю минуту. Тебя просто надо проучить… Я в шоке – просто в шоке. Нельзя вести себя таким образом…

Но люди ведут себя так. И он поступил так же. Мы остались без костюмера. И никого, кто мог бы его заменить.

Нил Хартли, наш продюсер, с большим опытом работы в Англии, взялся подыскать кого-нибудь еще. Он позвонил Дэвиду Уокеру, который работал у него и Тони Ричардсона на «Атаке легкой бригады». Уокер поначалу не соглашался, но, поняв, что у нас действительно безвыходное положение, сжалился и согласился-таки.

Работать ему пришлось в страшном темпе – никаких примерок. Наконец он убедил Джин Ханнисетт взять на себя заботы о наших с Анной Мэсси костюмах. Мы с облегчением вздохнули. Но другие! Еще три модели по образцам 1890 года делались в Лондоне. Костюмы, которые можно было взять напрокат, были разобраны театрами. Достать что-нибудь в готовом виде, особенно мужскую одежду, было практически невозможно. Мы с Джорджем сели в лужу. Цейтнот по всем статьям: ни поразмышлять, ни подискутировать, ни подыскать подсобный материал, ни выяснить взаимные претензии. Я хочу сказать, что ему надо было бы изучить мои недостатки: воротники на платьях следовало делать более высокими; свободные складки, чтобы скрыть расширение вен здесь, сутулость – там. Ему надо было ознакомиться с этой ВЕЩЬЮ – со мной.

Один из самых веселых дней. Я ждала прихода Дэвида Уокера, чтобы обсудить с ним, как в общем и целом должна выглядеть мисс Моффат – цвета, ткани. К моему ужасу и изумлению, он явился в сопровождении мисс Ханнисетт – той самой, которой надлежало шить платья. Она показалась мне очень милой, знающей свое дело особой. Ей нужно было снять с меня мерки. Она открыла сумочку необычной формы и достала оттуда очень маленький корсет. Я как бы невзначай взглянула на него. Талия примерно в сорок сантиметров, подумала я. Она взглянула на меня и тут же опустила глаза.

– Да?

Она пыталась скрыть свою тревогу.

– Мне всегда казалось, что у вас очень… То есть, когда смотришь на вас в кино, кажется, что у вас такая маленькая…

Ну конечно, в ее представлении не теперешняя я, а я – та, из кинофильмов, снятых тридцать – сорок лет назад, когда размер моей талии составлял тридцать шесть сантиметров. Она принялась молниеносно расшнуровывать спинку корсета, но шнуровки не хватило, чтобы сделать спинку достаточно широкой для талии, которую она теперь видела перед собой.

– Мы примерим сейчас… Хотя нет… Вообще-то лучше будет, если я… Дайте-ка подумать… Ну что… Мисс Хепберн… видите ли… В общем, я не уверена, что вам нужен корсет. Я хочу сказать… Я понимаю, что вы снимаете ваши платья после каждого эпизода… Да… Наверно, вам будет очень неудобно…

Дэвид Уокер вступил в разговор, чтобы выручить мисс Ханнисетт.

– Вы будете носить жилетки. Мы раздобудем жилетки. Намного лучше корсета.

– Вы будете носить жилетки.

– Моя грудная клетка… – начала было я.

– Да, – сказал он. – Я знаю. То есть я понимаю, что вы имеете в виду. Выдается вперед.

В общем, ничего не остается, как только рассмеяться. Было смешно. Ближе к вечеру я чувствовала себя творением Генри Мура. А творение Генри Мура закорсетить невозможно.

Потом я встретилась с гримером. Энн Броди. Мы наложили пробный грим. Шел дождь, было темно. Освещение слабое. Зрение у меня хорошее – то есть я могу еще отличить человека от собаки. Но детали определенно ускользают от меня. Я кожей ощущала, как она думает: «Ну, эта старушка явно любит покушать блины и, похоже, не намерена отказаться от этого блюда. А я-то всегда считала, что она такая, какой должна быть. Так зачем изменять ее. Пусть радуется жизни. Не надо портить ей жизнь».

Она мне нравилась – была милашка. Трудности ее не смущали.

– Нет. Этого вообще не видно. Если бы вы сами не упомянули, я бы ни за что не заметила.

Да. Милашка.

Она рекомендовала мне взять в парикмахеры некоего Рея Гоу. Оказалось, что он из тех парикмахеров, которые умеют укладывать волосы. А это такая редкость. Когда кто-то с расческой в руках берется за ваши волосы, у вас возникает такое ощущение… Ну, какое? Либо уверенность, либо отчаяние.

Я объяснила:

– Надо попытаться сделать завивку, ведь в Уэльсе постоянно льет дождь. Но мы не можем заставлять Джорджа ждать. Ему до всего этого нет дела. Он не понимает, что существует проблема прически. О нет. Никакого лака. Волосы у меня чересчур мягкие. А эта лондонская вода такая жесткая. Да, у меня много… Просто взбить их. Причесать. Следите вон за теми локонами.

Он был душка. С природным чувством такта. И понимал, чего опасается актер.

– О да. Я понимаю – щетка… Не расческа. Конечно, могу. Стрелка на свободных концах. Намотать. Завить.

Он заметил корзинку с моими бигуди, которая стояла на туалетном столике. Они были сделаны из туго-натуго скатанной газетной бумаги.

– Там, в коробке, ваши бигуди? Я пользуюсь такими же.

– Вы?

– Да.

– Вы первый, от кого я слышу…

– О, конечно. Самое лучшее средство. Впитывают влагу. Но вам лучше подойдут прямые волосы. Никакая не чепуха. Ведь героиня – учительница. А валлийская вода замечательная. Мягкая. Подойдет как нельзя лучше. У вас прекрасные волосы.

– Благодарю.

Как видите, от завивки мы отказались. И от «газетных» бигуди – тоже.

У Дэвида Уокера, ставшего нашим модельером, был помощник – Боб Рингвуд. Он следил за нашей внешностью, когда мы снимались на натуре. Разумеется, ему было за чем следить, но он справлялся со своими хлопотными обязанностями. Подогнать вот здесь, покрасить, растянуть, ужать, замазать, смыть, состарить… Надеть, снять.

Мы нашли общий язык с главным оператором, с которым работали на предыдущих картинах. Он, его первый и второй помощники заверили нас, что мы вполне можем на них положиться. Это были мастера своего дела. Действительно, великолепные мастера. Главный оператор обычно ищет правильное освещение. Ассистент ведет камеру, движется за актером, ищет правильный ракурс в кадре. Третий человек в операторской бригаде отвечает за то, чтобы кадр держался в фокусе. Все эти операции очень тонкие и важные: все трое следят за тем, как вы смотритесь и что видит публика. Естественно, как будет играться сцена, решает режиссер-постановщик, но именно от оператора зависит, насколько точно она будет снята. Мы были очень рады тому, что заполучили такие «золотые» руки.

За две недели до начала съемок мой дорогой старинный друг-оператор позвонил по телефону:

– Я не могу участвовать в картине.

– Что?.. Что?

– Мы не можем участвовать в картине. Мы все измотаны. К тому же у моей дочери летние каникулы. А тут еще зубы… Мы измотаны.

– О Господи! Было черт знает сколько времени, чтобы… Я тоже измотана. Весь белый свет измотан. Ну и что из того? Мы начнем только через две недели, а то и через три. Вы успеете отдохнуть…

– Я просто… Дочь у меня. У нее… Это ее последние каникулы дома…

– Твоя дочь? Ты уже несколько месяцев знаешь, что… Я просто не могу поверить, что ты откажешься от нас… Уже поздно. – Потом, обращаясь к Филлис, которая стояла рядом: – Последние каникулы его дочери… Наверно, я сойду с ума. Очевидно, это моя последняя картина! – И продолжала: – Но если ты был так настроен, почему не позвонил раньше? Так легко соединиться с Джорджем или со мной. Хотя бы несколько недель тому назад. Когда у нас еще была возможность найти кого-нибудь еще…

– Но мой агент сказал, что…

– Нет. Это не так. Твой агент сказал, что ты устал. Что вы все устали. Естественно. А как же иначе? Тебе приятно быть усталым. Ты занят. Но нам не сказали, что ты собираешься подвести нас. Как, черт возьми, ты можешь даже думать о том, о чем сказал. Только потому, что ты еще не подписал договор. Я не могу больше говорить об этом. Ни под каким видом. Такого не может произойти. Мы друзья… Ты… Это по-свински и безответственно и…

Я повесила трубку. К чему продолжать? Я позвонила ему на следующий день и убийственным тоном сказала, что принимаю к сведению, что он и двое его сотоварищей не намерены участвовать в картине. Что поделаешь: нельзя заставить человека, даже если он подписал договор. Невозможно. Слишком неприятно. Слишком обременительно.

Можете себе представить такое? Второй нокдаун. Мои хорошие друзья. Что творится с людьми? Сначала дают слово, а потом, когда ничего нельзя поправить, отказываются от него и оставляют своего товарища с носом. Наедине с самим собой. Без какой-либо надежды найти замену. Удача! Где ты, удача? Приди.