Текст книги "Хуже не бывает"

Автор книги: Кэрри Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

А что еще делать с теми, кого занесло не в ту сторону? Эти несчастные съезжали с рельсов прямиком в «Тенистые аллеи» и оставались здесь до тех пор, пока их не признавали годными для возвращения в мир, для следующей попытки жизни. Здесь были завсегдатаи наркологических заведений, безумные овощи, ждущие, когда эксперты своими натруженными руками соберут урожай их голов и пустят на корм, и тогда им отпустят грехи, и они войдут в землю обетованную.

Кен вернулся к своей старой работе, покинув обезумевшую от тревоги Барби. После того, как он позвонил ей из тюрьмы, она прокралась ночью в музыкальную комнату, разбила лампочку и изрезала себе руки.

Когда утром дошли слухи об этом, Ронда самодовольно ухмыльнулась.

– А на что они рассчитывали? Вот глупые. Я же тебе говорила, все знают про лампочки.

– Да, но что они могут сделать? Зажигать в комнатах свечи? Как в подземельях испанской инквизиции? Тогда люди начнут себя сжигать. – И Сьюзан покачала головой.

А люди все появлялись и исчезали. Как в тумане. Выписали Джину, ту, что пыталась покончить с собой, введя большую дозу инсулина; в клинике она все время вязала розовые шарфы, сидя перед телевизором. За ней – Стюарта, парня, который разбил кулаком окно на кухне, поспорив с женой. И Рейчел, что вечно была на грани истерики, после шестой попытки самоубийства доктор уговаривал ее принимать жизнь «с примесью времени». («Что за бред он несет?» – насмехалась Ронда.) И ту девчонку, что пыталась купить крэк у разодетого гея, который оказался натуралом и ее изнасиловал. Они все выписались раньше Сьюзан. Даже Лизу сочли готовой перейти на домашнюю программу, и это лишь через две недели после ее освобождения из закрытого отделения на третьем этаже.

– Эта дура Лиза выписалась раньше меня! Лиза! – Она чуть не рыдала перед Рондой и Эллиотом. – А меня никак не выпишут!

Все из-за того, что она согласилась на лекарственные эксперименты доктора Мишкина.

– Мы ждем, когда ваше состояние стабилизируется, – говорили ей медсестры.

Но почему так долго? Нельзя ли это как-то исправить?

Однажды утром она проснулась. И продолжала просыпаться и просыпаться, словно яви не было конца.

– Я чувствую себя абсолютно беззаконной, – радостно сообщила она Джоан.

Вновь подсев на химию своего мозга, Сьюзан вдыхала себя, будто кокаин, – и ей было хорошо.

Из главного корпуса прислали чопорную докторшу, чтобы вскрыть все до единого оставшиеся в ней пузырьки и выпустить наружу ее газированное волнение. Докторша сидела и слушала Сьюзан с пустым лицом – лицом, которое Сьюзан казалось поблекшей татуировкой! – затем дала какие-то лекарства. Защелкнула черную сумку и вернулась на свой пост в главном корпусе.

– Чао-какао! – бодро прокричала ей вслед Сьюзан. – Приходите еще!

Приняв желтые таблетки, как послушная девочка, которой она собиралась стать, Сьюзан бродила по коридорам, ожидая, как подействует их магическая формула. Через двадцать минут сиропное облако окружило и заполнило ее, глазам стало трудно двигаться, речь замедлилась. Но она продолжала трещать как сорока, так что снова пришлось вызывать пустолицую докторшу.

Сьюзан сообщила ей откуда-то издалека – за мили и километры слов, – что та лечила город, а надо было успокоить деревню – разве не понятно? И не только город, но и пригород и окрестности. Понятно? Неужели это так сложно понять? То, что добрый доктор сотворил с нею, было слишком властно – слишком мощно – слишком ужасно. Достаточно было просто покорить ее деревню и идти дальше. Разве она о многом просит?

Посреди тирады Сьюзан заметила, что мысли доктора бродят где-то далеко. Интересно, где? Возможно, выжидают, когда напряжение сойдет на нет. Проблема в том, что Сьюзан редко заканчивала. Больше не было финишной черты.

Психиатрическая клиника просто держала Сьюзан в камере хранения, за кулисами, пока она не сможет подключиться к пьесе, которая все еще идет, пьесе, которая радостно продолжалась, пока ее не было. В итоге именно внешний мир и вытолкнул ее из этой ловушки. Он проник в уголок ее халдольного Рая.

Она не смогла выяснить, кто же продал ее историю в «Глоуб». Точно не Ронда или Эллиот. И уж конечно, не тот афазический тип. Можно было только строить догадки.

Еще менее вероятным кандидатом был Президент, поскольку его занимали исключительно государственные вопросы. Норманн мог бы это сделать ради денег на сигареты, будь он в состоянии преодолеть свою тревогу и неспособность сосредоточиться, так что и это маловероятно.

Кто еще мог получить выгоду, ославив ее? Барби, Кен или Лиза? Или парень с ситуативной депрессией, или Шлюха-монахиня, или даже Хелен или Джоан?

Конечно. Почему нет? И, в конце концов, какое это имеет значение? Главное, что появился отличный предлог покинуть «Тенистые аллеи». Сьюзан больше не могла ждать, когда же она будет соответствовать чьим-то представлениям о здравом рассудке.

Сейчас или никогда. «Никогда» означало для Сьюзан остаться здесь. Она была готова опять попробовать этот мир.

Статья в «Глоуб» называлась «Трагическая история Сьюзан Вейл», что, по мнению Сьюзан, было мешаниной из юмора и унижения – очень похоже на ее жизнь. Эта мешанина из фактов и гипербол, выставленная на обозрение всего закупающегося в супермаркетах мира, попала на первую полосу, в самом низу – с нелестными фотографиями и цитатами от «друзей» и «близких источников». Эта история преследовала ее, как смутный экзотический аромат славы, аромат, за который приходилось держать ответ как перед незнакомцами, так и перед друзьями. («Я восхищаюсь вашей храбростью». «Вы уверены,что ничего не случилось?» «Теперь вам лучше, да?» «Ну, на мой взгляд, ты неплохо выглядишь!»)

Постыдная интерлюдия Сьюзан, выставленная в магазинах и аэропортах повсюду, подала знак, что ей пора уходить. Ее история продана, лечение пересмотрено, способность сотворить посредственный коллаж восстановлена, что еще нужно для повторного выхода в мир?

Если и есть ответ на этот вопрос, Сьюзан никогда его не узнает. Так что, упаковав вещи и бросив прощальный взгляд на свою комнату, она с облегчением развернулась и закрыла дверь.

На кухне за завтраком она попрощалась почти со всеми. Со всеми, кто еще остался, поскольку большинство перевели на домашнее или амбулаторное лечение – в один из многочисленных выпускных классов, которые мостили путь к жизни без надзора. Жизни без изгородей и контрольно-пропускных пунктов.

Эллиот и Ронда ждали ее снаружи – курили, сидя на ступеньках. Увидев ее в дверях с чемоданом, Эллиот вскочил, бросил окурок и раздавил его ногой.

– Позволь, я понесу. Он тяжелый.

Сьюзан с улыбкой отдала ему чемодан. Ей нравилось, когда мужчины ухаживали за ней. Это было приятно и неотразимо, равносильно чуду, поскольку она снова и снова находила мужчин, чья ориентация была под вопросом. Почему она с таким удовольствием выискивала мужественных мужчин и восхищалась ими, а затем отпускала на волю, чтобы мстительно преследовать тех мальчиков-мужчин – снова и снова? Возможно, потому, что мальчиков-мужчин можно было заловить и подчинить своей андрогинной воле, а мужественные… ну, они вечно хотят, чтобы все было по их правилам либо никак. Так что, вероятно, все сводилось к одному – контролю или иллюзии контроля.

Однако сейчас рядом был Эллиот – мужественный мужчина, он смотрел спортивные передачи, рыгал, носил чемоданы. Разумеется, психотический срыв почти наверняка выбил его из финала конкурса «Кто этот крутой парень на мотоцикле?». Но для нее он стал прекрасной мечтой во время недавнего кошмара. Сочувствующий незнакомец, запретный, но достижимый. Фантазия, приятная своей неуместностью. Ее тайная любовь в Школе здравомыслия, Эллиот – один из немногих, по ком она будет скучать. По нему и по Ронде. Только по ним.

О, ей будет что рассказать. Ей до конца жизни хватит тем для разговоров на обедах и вечеринках, это уж точно. Если удастся состряпать развеселую историю, место в анекдотном раю обеспечено. Но она с радостью оставляет позади все остальное, забрав с собой лишь Эллиота и Ронду. Ну и что с того, что это нереально? А чем помогла ей реальность, если уж на то пошло? А ведь она очень скоро собирается в нее пойти.

Дорис хотела забрать ее перед главным корпусом, после подписания бумаг.

– Мамочка приехала. Будто я ребенок. – Сьюзан с раздражением посмотрела на Ронду, та молча пожала плечами.

– Видимо, в этом вся проблема, – ответила она, подняв брови и посасывая зубочистку.

Какое-то время они шли молча, слушая, как хрустит гравий под ногами, затем Ронда положила тяжелую руку на поникшее плечо Сьюзан.

– Клянусь, если я узнаю, кто продал эту гребаную историю, я мозги из него вышибу на хрен.

Ее темные глаза угрожающе сверкали, лицо напряглось от возбуждения и предвкушения бойни. Сьюзан благодарно улыбнулась подруге, игриво подтолкнув ее.

– Зачем? Благодаря этому человеку я наконец смогу выбраться из этого кошмарного места. Скажи ему спасибо. Лучше прибей Хелен.

Эллиот поставил чемодан и повернулся к ним.

– У нас осталось пять минут до сбора дневной группы, давайте займемся чем-нибудь… не знаю… более полезным, чем убийство, курение или…

И тут в окне наверху Сьюзан заметила Хелен. Но сделала она это не только из-за Хелен. Она сделала это по многим причинам. Потому, что давно хотела этого, потому, что изголодалась по прикосновениям и чувствам, потому, что Эллиот очень мужественно выглядел, и потому, что если она не сделает это сейчас, то, возможно, не сделает уже никогда. Она подошла к Эллиоту, прижалась к нему и нежно, но крепко поцеловала. Поцелуй растекся, словно клякса, сперва в широкую улыбку, затем глубже, расплываясь темным удовольствием, спускаясь от больших до малых сих, добираясь до нужных мест. Но тут встряла Ронда, заорав:

– Эй, Хелен, скорей сюда! Боже мой, они соприкасаются!Быстрей! Это, блядь, уже опа-а-асно!

И под вопли этой сирены, перед лицом бога и еще кое-кого двое психов урвали последний запретный поцелуй.

Старый добрый здравый смысл

Совсем не так Сьюзан рассчитывала выйти из психушки. Она не надеялась, что ее встретит толпа поклонников и праздничное шествие с серпантином. Но воображала, как упругим шагом, с уверенным взором выйдет за ворота «Тенистых аллей». И когда она будет проходить мимо, медсестра повернется к новенькому и гордо скажет: «Это Сьюзан Вейл. Мы многому научились у нее, пока она была с нами. Не думаю, что она безумна, скорее загадочна и эксцентрична, она необычная, но не сумасшедшая».

А на деле она робко и испуганно выбралась из застенков, оглядываясь на друзей, которых оставила здесь, на ощупь отыскивая то, что поможет ей сохранить некий «здравый смысл».

Здравый смысл… здравый смысл… понимаете, о чем я?

Но ничего особенного не случилось. Дорис забрала ее и повезла домой, она молча вела свой зеленый «линкольн» с желто-коричневыми сиденьями и экстренным тормозом.

День был пасмурный, без малейших признаков неба, и Сьюзан вернулась домой под прикрытием облачного одеяла. Она бродила по дому, старательно изучая комнаты, словно покупатель, разыскивая помещения для разумного человека, которым надеялась стать. Как птенец, вылетевший из кукушкиного гнезда, она будет жить, держа себя в рамках, следить за каждым шагом, принимать таблетки, ходить на группу и к психиатру, произносить слова. И со временем снова станет кем-то. Кем-то, кто все еще скрывается в ней.

Хотя Дорис хотела всех выгнать, чтобы Сьюзан «побыла в тишине, наедине с собой, пришла в себя», этого ей хотелось меньше всего, она предпочитала общество постоянному самокопанию и контролю, тому, что Крейг называл «синдромом мозгоковыряния». Ей хотелось общаться с людьми. С нормальными людьми, чья нормальность была неоспорима и непоколебима. Она надеялась, что они повлияют на нее. А если и это не поможет, что ж, по крайней мере, у нее будет компания.

Сьюзан обнаружила, что если рассудок уходит так далеко, то возвращается он довольно долго. И если он каким-то чудом вернется, это уже не будет прежний рассудок. Но захочется ли вам вернуть прежний, после того, как он изменил вам и полностью изменил вас?

Конечно. Кого мы пытаемся одурачить? Сьюзан больше всего на свете хотела, чтобы все стало прежним. Чтобы она похудела и вообще. Неважно, как.

Но врачи сказали, что, возможно, она уже никогда не получит обратно то снаряжение, с которым жила прежде. Ту привычную игрушку позади ее глаз. Которая возвращала ей мир с его особым порядком вещей, разум, что всегда находил странную точку зрения, с которой она смотрела на жизнь. Разум, защищавший ее от обвала чувств, помогавший справиться с ними с помощью бесконечных объяснений или беззаботной игры слов. К тому же она представить не могла, на что способен ее разум теперь, когда он не полностью принадлежит ей.

Хойт по-прежнему жил в гостевом домике, а Крейг то в своей комнате, то в квартире Ангелики, так что Сьюзан вернулась к жизни если не в братской любви, то близко к тому.

Мать предложила ей пожить в пляжном домике в Санта-Барбаре, чтобы они с Хани провели последние недели лета вместе. Он стоял между океаном и железной дорогой, большой белый дом с несколькими верандами, выходящими на пляж. Постоянный шум прибоя временами перекрывали одинокие гудки поездов, следующих от Сан-Луис-Обиспо до Лос-Анджелеса. Дважды в день проходил поезд, название которого Сьюзан нравилось больше всего: «Звездный экспресс» – как название мюзикла. Он курсировал по побережью от Сиэтла до Сан-Диего и обратно, и почти всю дорогу из его окон был виден океан. Иногда до Сьюзан доносился его гудок, она считала, что это самый прекрасный на свете звук. Звук, помогающий сосредоточиться, собраться с мыслями и понять, куда они могут тебя завести, пока ты спишь. У нее не было необходимости прямо сейчас на чем-то сосредоточиться, на звуке или чем-то другом, и унести это с собой в ночь. Блуждания и так уже завели ее слишком далеко, к третьему или четвертому кругу ада. Лучше всего позволить этой штуке немного отдохнуть. Видит бог, она и без того через многое прошла.

– Теперь пора отдохнуть, пусть все немного уляжется, – заявила Дорис, которая каждый день навещала дочь. – Поезжай и подумай, что делать дальше. Когда твой отец бросил меня, я пала духом. Если бы не родители, меня бы уже не было. Хотела бы я, чтобы мама могла себе позволить предоставить мне пляжный дом, чтобы отдышаться и оценить, каким курсом следовать, когда мои раны заживут и я буду готова к полету.

Сьюзан, нахмурившись, с тревогой посмотрела на нее.

– Но мы не можем себе этого позволить. Ни ты, ни я, так что…

Дорис беспечно помахала маленькой рукой.

– Ах, дорогая, это не будет стоить нам ни гроша. Я одолжила его у Мелани Бауэр, помнишь ее?

Все еще хмурясь, Сьюзан покачала головой. Дорис раздраженно посмотрела на нее.

– Конечно, помнишь. – Она старательно замотала бледную шею ярким шифоновым шарфом. – Она играла… ох, где же она играла? В общем, ты ее узнаешь, как только увидишь. Не теперь, разумеется, теперьона выглядит ничуть не лучше меня. А у меня подтяжек поменьше. Но она очень много снималась в пятидесятых. Не слишком удачно, но работа у нее была всегда и получше, чем у многих. Она была не дура, подцепила самого Ричарда Эддингтона. Ты ведь помнишь его, дорогая. – Это был не вопрос, но Дорис помолчала, ожидая какого-нибудь ответа от дочери.

Но Сьюзан была занята раскладыванием таблеток – желтые с желтыми, розовые с розовыми, а голубые с голубыми.

– Ты не слушаешь. Ничего, я приду в другой раз, и мы…

Сьюзан изумилась этому неожиданному стоическому заявлению матери.

– Нет, слушаю. Просто я сортирую лекарства. – Она показала на маленькие аккуратные кучки таблеток. – Видишь? Они приводят меня в порядок ночью, а я их – днем. Что-то вроде «ты мне, я тебе».

Дорис в замешательстве посмотрела на дочь. Затем ее лицо вдруг сморщилось. Она беспомощно пожала плечами, и ее глаза наполнились слезами.

Сьюзан вздрогнула, как от удара.

–  Клянусь! Я слушала!Ты рассказывала, что она вышла замуж за парня по имени…

– Дело не в этом, – выдавила Дорис, борясь с эмоциями. – Когда я думаю о твоей маниакальной депрессии, я просто… – Ее глаза обратились к небесам за помощью, она обмахивала рукой покрасневшее лицо.

Нервно глядя на мать со своего насеста на кровати, Сьюзан попыталась укрыться за кучей таблеток.

– Мам, – несчастным голосом произнесла она, – мы ведь уже говорили об этом. Я сейчас в норме. Правда.

Дорис запустила руку в большую стеганую сумку и начала сосредоточенно копаться в ней.

– Знаю, ты не любишь, когда я волнуюсь, но я ничего не могу с этим поделать. Когда я думаю о том, что ты унаследовала это от своего ужасного отца, то прихожу в бешенство. – Отыскав платок, она высморкалась.

Сьюзан смотрела на нее, застыв от напряжения и ковыряя кожу на большом пальце ноги.

Дорис была права, Сьюзан не любила, когда мать волновалась. Но не только она. Никто не любил.Если Дорис пускала слезу, то вскоре все вокруг начинали хлюпать носом. Она не может допустить, чтобы это случилось. Тем более сейчас. Когда она только начала устанавливать контроль над собой. Устанавливать свой закон. Свой собственныйзакон. Закон леди Сьюзан Вейл, направляющей себя в нужное русло. Она не слишком надеялась справиться с этим, но сложно практиковаться в самоконтроле, если кто-то всхлипывает у твоей кровати.

– Мне надо было выйти за Ника Мэннинга, – печально продолжила Дорис. – Единственного мужчину, который любил меня ради меня самой, к тому же он был импотентом, а это достоинство, уж поверь! И он бы оставил мне состояние. –Вытерев глаза, она подошла к мусорной корзине и выбросила мокрый платок. – Но я была так молода и…

Сьюзан села на корточки:

– Мам, кажется, ты говорила о каком-то доме в Санта-Барбаре.

Тупо посмотрев на дочь, Дорис обрадованно моргнула.

– Ах, да, дом! –Она просияла и всплеснула руками. – Я не сказала тебе, там есть бассейн!И четыре спальни!Хватит места для троих гостей и хозяина!

Сьюзан обнаружила, что теперь ее меньше трогают люди и события. Ты можешь добавить воды и взболтать любовь, если эта вода – не слезы. Но теперь, когда она плыла к другому берегу своих недоразумений, то обнаружила, что хочет одного – изо всех сил двигаться вперед, окунуться в прохладные волны и плыть по течению.

Она выполняла свои обязанности выздоравливающего инопланетянина. Посещала нового психиатра, тот пообещал не выписывать новые препараты, на которые у нее может возникнуть аллергия или от которых она лишится сна на шесть дней. Таковы были ее новые критерии выбора психиатров. Она ни в чем не была уверена – и меньше всего в своей интуиции, – поэтому попросила Лиланда выбрать доктора, на всякий случай. Выполняя условия сделки, она, в свою очередь, принимала все таблетки, как ей предписали. Психотропный щипок здесь, пинок там, она осадила себя во всем, вплоть до размера – от гигантского до крохотного, сменила долгоиграющую пластинку на сингл, нескончаемый текст на краткий пересказ, везде на где-то здесь, стала более управляемой и управляющей, уменьшила все больше, чем она или кто-то еще мог ожидать.

После того, как они с Лиландом несколько раз побывали у доктора и разобрались, что должны и чего не должны говорить дочери, было решено, что для начала Хани может оставаться с матерью на целый день. Если все пойдет хорошо, то и на ночь. Одна ночь может превратиться в две, затем снова в три, и Хани будет, как прежде, проводить с каждым из родителей половину недели, три дня со Сьюзан и четыре с Лиландом, а потом наоборот. Пока не возвращение к нормальной жизни, но ожидание. Место, где Хани будет чувствовать себя в безопасности, неплохое место для начала. Где ее дочь сможет наконец перестать следить за ней украдкой, опасаясь наступить на мину.

Однажды, когда они вместе вышли от доктора, Сьюзан коснулась плеча Лиланда.

– Спасибо, что ты так невероятно…

Лиланд стиснул Сьюзан в объятиях так, что она не могла пошевельнуться, и закрыл ей рот неокольцованной рукой.

– Перестань. Ты бы сделала для меня то же самое.

Ее испуганные глаза на миг встретились с его глазами, а затем она рассмеялась. Он отвел взгляд и задумался, что тут смешного.

– Я просто хотел сказать… – начал он.

– Ты совершенно прав. Если у тебя случится передозировка или нервный срыв, я – к твоим услугам. Как твоя девушка или твой парень, кто угодно – я буду с тобой.

Она была благодарна ему, что он не ругает ее за ошибки. Он оставил это ей, у него уже есть работа. Он и в самом деле такой хороший? Бывают ли такие вообще? Кто еще мог столь долго просуществовать в виде плода ее воображения, несмотря ни на что? Лиланд в сознании Сьюзан – это Лиланд Хани – гладко выбритый и коротко стриженный, яркая фантазия в ее голове. Этот Лиланд был прикосновением прохладного хлопка к теплой коже, пищей для голодного, сном для нуждающегося в отдыхе и хорошо отутюженным плечом, в которое всегда можно выплакаться. В конце концов, он все еще оставался ее службой спасения. А она? Что ж, она по-прежнему была его несчастным случаем, помните? Как она могла не любить этого мужчину? И если был ответ на этот вопрос, то она его не знала.

Сьюзан и Хани решили остаться в Санта-Барбаре на весь август – до начала школьных занятий. В обмен на дом Дорис согласилась провести благотворительный вечер для хозяйки, Мелани Бауэр. Сьюзан тоже придется пойти. Благотворительной организацией оказался «АМФИС», [52]52
  АМФИС – американский фонд исследований СПИДа.


[Закрыть]для которого она в прошлом писала речи, доходы пойдут на борьбу со СПИДом. Поскольку мероприятие назначили на позднюю осень, Сьюзан не было нужды готовиться к нему, и она поступила так, как обычно поступала в подобных случаях – постаралась забыть, что это вообще случится. Как знать? Возможно, к тому времени ее уже не будет в живых, или, что еще хуже, она вернется в больницу, и ей снова придется прятать сигареты от Нормана. Но тем не менее она выжила, как и мать. Ее неповторимая, неунывающая, убойная родительница. Стойкий оловянный солдатик, чье шоу должно продолжаться, что бы ни случилось.

– Знаешь, чем плохо быть выжившим, мам?

Дорис паковала багаж.

– Не вижу в этом ничего плохого, милая. – Она затолкала купальник в боковой карман чемодана. – Учитывая альтернативы, что ты предлагаешь? Невыживать? – Она выразительно щелкнула резинкой на кармашке.

– Нет. Но знаешь, что не так? – Сьюзан торжествующе посмотрела на мать. – Ты все время попадаешь в сложные ситуации, чтобы похвастаться своим талантом. – Подняв руки, она с деланным недовольством смотрела, как Дорис размышляет об этом.

– Ты все усложняешь, милая. – Дорис целеустремленно направилась к шкафу дочери. – Лучше подумай, что будешь надевать по вечерам, если станет холодно.

Сьюзан с нетерпением ждала возможности провести время с Хани. Она будет вечно благодарна Лиланду за то, что он преодолел свои страхи и позволил Хани поехать с ней так скоро и так надолго. Она внимательно, со сдержанным отвращением посмотрела на себя в зеркало. Все еще толстая, но уже хотя бы не похожа на корову. У нее была и другая, тайная причина желать этой поездки, она надеялась, что за это время соберется с силами, похудеет и приведет себя в порядок к концу лета. Тогда никто не станет спрашивать, все ли у нее хорошо. Все сразу поймут, что у нее все прекрасно, потому что она выглядит лучше, чем когда-либо. С такой точки зрения потерять рассудок не так уж плохо. Возможно, она потеряла лишь те его части, которые ей не нужны. Например, ту, которой нравилось объедаться, курить, принимать наркотики и…

– Ты слушаешь меня, дорогая? – позвала мать из соседней комнаты. – Сьюзан!

– Я слушаю! Только повтори, что ты сейчас сказала.

Вздохнув, Дорис повторила:

– Я сказала, что ты не можешь взять с собой этихлюдей. И неважно, сколько там гостевых комнат. Я все еще немного сержусь на Крейга, хотя он очень милыйи такой красивый – не знаю, почему ты не встречаешься с ним, – но я уверена, с актером что-то не так.

– Мам…

– Я думаю, это будет чудесно – только ты, Хани и пляж. Именно то,что тебе нужно.

Сидя на веранде с видом на пляж и подставив лицо солнцу, Сьюзан слушала, как Хани играет на пианино и поет: «Живые, живые, ох-хо, живые, живые, ох-хо, ракушки и моллюски живые, живые, ох». Сьюзан улыбнулась.

Вот они приехали, и чем же теперь заняться? Сьюзан не понимала, как это – «расслабляться». Возможно, будь она из тех, кто протоптал дорожку к шезлонгу, ей бы не пришлось бодрствовать шесть суток. Но, пережив бессонные галлюцинации, она обнаружила: отдых на побережье пугает ее. А страхи ей сейчас были ни к чему. Непривычная обстановка, никаких срочных дел, никуда не надо спешить, а жизнь в спешке – это все, что она знала.

Хани подкралась к ней и уцепилась за спинку кресла.

– Мам, – заныла она, – мне скучно! С кем мне поиграть?

– Но мы здесь никого не знаем, кусачка.

Хани недовольно нахмурилась.

– Тогда давай за кем-нибудь пошлем.Может, за Кейти? Пожалуйста.

Сьюзан закрыла глаза.

– Закажем по почте?

Хани прижалась к спинке кресла.

– Я серьезно! – Она почти кричала от огорчения.

Тьфу,подумала Сьюзан. Этот дерьмовый отдых – настоящий кошмар.

Правду говорят, дети никогда не унывают Вскоре после того, как они приехали в пляжный дом, Хани перестала бдительно следить за матерью. Ничего удивительного, Сьюзан теперь стояла на страже за двоих. Следила за обоими своими полюсами, чтобы удостовериться, что они там, где должны быть. Она уже могла решать простейшие задачи, и этого было вполне достаточно.

Она знала, что все еще в долгу перед Хани – сколько она задолжала, выяснится со временем. Но одно знала наверняка. Она должна дать Хани «живую компенсацию». Она покажет, что достойна доверия – станет выполнять обещания и делать все то, что обычные, нормальные, настоящие, хорошие родители делают для своих детей.

Например, готовить еду. С головой погрузившись в рецепты, в один прекрасный день она вдруг подумала, что идет вдоль рядов супермаркета, как невеста. Ее букетом был пакет, до краев наполненный дарами для ее нового алтаря – плиты. Рецепты были замечательны тем, что они нашептывали советы без интонаций или осуждения. Кулинарный «И Цзин». На досуге ты можешь отмерять и смешивать – медленный, торжественный марш к обеду. Ты можешь печь, тушить и даже жарить во фритюре. Или не жарить. Мистеру Рецепту все равно.

– Возьми немного муки, если хочешь, но можешь и не брать. Это я так, – ворковала поваренная книга, и Сьюзан, напевая себе под нос, соглашалась. Затем она делала следующий шаг, потом еще, один за другим. И вдруг – на тебе – еда!Сьюзан восхищало, как яичные белки превращаются в суфле. И кто знал, что в ризотто столько жидкости. Жидкость проходила под именем бульона.

– Может, ты и неспособен научить старую собаку новым фокусам, – сказала она своему кухонному комбайну, скармливая ему луковицу. – Я об этом ничего не знаю. Но ты вполне можешь научить кое-чему взрослых людей. – Она довольно кивнула, глядя, как комбайн оживает и перемалывает луковицу. Затем выключила его и выложила содержимое в алюминиевую мерную чашку. Серебряный потир, получивший причастие. В дверях появилась Хани.

– Мам, ты опять разговариваешь с супом? – сурово спросила она, уперев руки в бока.

Сьюзан посмотрела на дочь с некоторым вызовом.

– Нет, представьте себе, мисс Зануда, я разговаривала с комбайном.

Хани вздохнула и ушла.

Сьюзан повернулась к комбайну.

–  Теперьты понимаешь, с чем мне приходится мириться? – Она покачала головой, подошла к плите и высыпала измельченный лук на большую сковородку. – Как ты сегодня, моя любовь? – спросила она у гладкой поверхности, блестящей от сливочного и оливкового масла. – Готова вздрючить маленького ризотто? – Она убавила огонь, схватила деревянную ложку и занесла ее над потрескивающим содержимым сковородки. – Вперед, – скомандовала она. – Готовь мою еду!

Следом за готовкой пришел черед утомительных физических упражнений. То, чего она усердно избегала большую часть жизни.

– Я знаю, это тяжело, милая, – сочувственно сказала Дорис. – Но необходимо. С возрастом женщина немножко… расплывается.

Сьюзан восставала против тренажеров, она не собиралась позволить им забрать у нее все лучшее. Чем бы это лучшее ни было.

– Ладно, ты, ублюдок, – скажет она беговой дорожке, когда Хани с ее налогом на бранные слова не будет поблизости. – Или ты, или я. И ты знаешь, кто проиграет: подонок!

Сьюзан была полна решимости. Если уж она выдержала шесть дней без сна, что значат какие-то упражнения? Если она пережила эту неприятность, что значит этот крошечный кусочек тумана для ее деятельного солнца, рассеять его – и все дела.

Она должна справиться, потому что через месяц ей придется снова брать интервью у знаменитостей. Начальству понравилась идея душевнобольного ведущего ток-шоу. Сьюзан подумала, что это уже слишком, но сделала то, что делала всегда, – притворилась, будто ей все равно, и обратила все в шутку. Хотя в глубине души ее беспокоило, что говорят о ней люди. Да какая, на хрен, разница? Пусть шоу продолжается. Ток-шоу.