Текст книги "Хуже не бывает"

Автор книги: Кэрри Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Кэрри Фишер
Хуже не бывает

Книга основана на реальных событиях.

* * *

Моей дочери Билли и ее отцу Брайану.

* * *

На поле

я отсутствие

поля,

как и

везде.

Где бы я ни был,

я воплощенье утрат.

Перемещаясь,

я раздвигаю

воздух,

и всегда он

приходит в движенье,

чтобы сомкнуться

за мной.

Нечто движет

каждым из нас.

Мною —

цельность вещей.

– Марк Стрэнд «Цельность вещей».

Тебе не выпустить огня.

И в том нельзя помочь,

Что занялось само собой,

то будет тлеть всю ночь.

Потока не унять тебе,

не уложить под спуд.

Ветра найдут его и весь

По полу разнесут.

– Эмили Дикинсон. Часть первая: Жизнь, CXXXIII

Ты помнишь, как ты убегала,

А я в ногах валялся, умоляя

Не покидать меня, иначе я ума лишусь?

Ну вот,

Ты все ж оставила меня, и тогда

Дни мои стали хуже, хуже,

Я, как видишь, тоже,

Плох совсем. Свихнулся. Вон

За мной пришли, чтобы забрать ха-ха

За мной пришли, чтобы забрать хо-хо хи-хи ха-ха

В веселый дом,

Где жизнь всегда прекрасна…

– Доктор Дементо

Благодарности (часть I)

Клэнси Аймислунд – за упорядоченность, веселье, разум, за все прилагательные, и за все, кроме голубых штанов, – их я купила сама.

Маме – которая не только родила меня, без нее вся моя ДНК развалилась бы, а вокруг наступил бы хаос. Что бы я делала без тебя? И где? Давай как-нибудь пройдемся по магазинам.

Моему брату Тодду – с которым мы всегда будем повязаны. Помнишь, как Дебби забеременела и мы появились? Хорошее было времечко.

Сьюзан Глюк – настоящей Сьюзан, с настоящей мамой Дорис – моему агенту, которая избавила меня от новоявленной напасти и вернула в прекрасный мир.

Я того не стою (меня зовут Лиза).

Бетси Рапопорт – моему редактору, моей надежде и опоре. Вы избавили меня от кошмара. Спасибо, что спасли не только меня, но и большую часть книги.

Киму Пэйнтеру – за перевод, объяснения, ловлю блох и доработку напильником.

Миссис Гуммер – моему возвышенному кинематографическому альтер эго.

Крейгу Биерко – моему возвышенному альтер эго, но только в смысле роста.

Хелен – за записки, чай и состязание в материнстве.

Трейси и Джонни – спасибо вам обоим за – кхе-кхе (черт) – постоянную – кхе-кхе (зараза) – поддержку. Без вас – кхе-кхе (вот блин) – этот постоянный кашель был бы просто – кхе-кхе (япона мать) – невыносим.

И, наконец, Дэвиду Розенталю – моей новоявленной напасти, которого я почти прощаю, когда сплю. Избавьте меня от…

Кто там?

Он ушел… к другому

У Сьюзан Вейл возникла проблема, о которой совсем не хотелось думать: у нее ребенок от мужчины, который забыл сообщить, что он гей.

Он ей ничего не сказал, а она не заметила.

Должно быть, он решил не упоминать об этом, надеясь, что она спасет его. Сделает из него нормального «семейного» мужчину, с женой, ребенком и приличной работой на киностудии. А разве она не хотела спастись от того же? От одиночества? От бездетности? От печальной и никчемной, по мнению окружающих, жизни?

Так что, объединив тайные надежды на спасение, они завели ребенка и заключили пакт, наполнивший их жизнь смыслом.

Сьюзан не считала, что у нее тяжелый, властный характер. Хотя она была кормильцем семьи, с ярко выраженным мужским началом. Она всегда носила строгие, сшитые на заказ маленькие черные костюмы. Впрочем, Лиланд Франклин не нуждался в покровительстве мужика в юбке. Он вовсе не был женоподобен, отнюдь.

Беременность Сьюзан нарушила их пакт и превратила ее в настоящую женщину – очень ранимую женщину, так что Лиланду пришлось стать тем, кем он не мог быть: настоящим, уверенным в себе мужчиной… во всяком случае, уверенным в своей ориентации.

Оглядываясь назад, Сьюзан понимала, что должна была сразу догадаться, учитывая пристрастие Лиланда к бидермейеровской [1]1
  Бидермейер – направление в немецком и австрийском искусстве ок. 1815 –1848 гг. Архитектура и декоративное искусство бидермейера перерабатывали формы ампира в стиле домашнего уюта. – Здесь и далее прим. переводчика.


[Закрыть]мебели и тщательному уходу за своей внешностью… Должна была сообразить, когда он принялся посещать спортзал, совершенствуя тело, которое, как теперь она знала, совершенствовалось не для нее.

Их союз распался, не выдержав напряжения, их попытка стать нормальными потерпела крах. Когда их дочери Хани было три года, Лиланд оставил Сьюзан радимужчины, хотя сперва говорил совсем о другом. Он сказал, что уходит, потому что Сьюзан чокнутая. Не дает ему спать по ночам. Не желает лечить маниакально-депрессивный психоз и говорит,говорит… говоритвсе время. Возможно, это она уговорила его расстаться с ней. Дала повод для расставания, сама того не желая.

Когда Лиланд ушел – сразу же после того, как это случилось, и страсти еще кипели, а поток боли и вины нес ее к Мысу Страха, – поздно вечером во время краткого, крайне нервозного телефонного разговора он заявил Сьюзан, будто она виновата в том, что он стал голубым: «Это все твой чертов кодеин!» На что Сьюзан со слезами ответила: «Ах, прости, я не прочитала ту часть инструкции на этикетке! Я думала, там идет речь о тяжеломтранспорте, а не о гомосексуализме!Значит, я запросто могу водить тракторы и экскаваторы!» Затем бросила трубку и заплакала.

Когда его следы остыли, Сьюзан обнаружила, что осталась одна, с ребенком, злостью и пылающей в груди острой, слепящей, грызущей болью.

Оказалось, что Лиланд оставил ее с болезненной раной любви к нему, боль переполняла ее, и Сьюзан лелеяла это чувство. Злость прошла, а любовь стала лишь глубже, снова и снова ранила ее.

Неожиданно для себя она стала вспоминать о нем с нежностью. Она чувствовала себя уязвимой. Она страстно желала возвращения Лиланда, бережно охранявшего ее сумрачные границы, оберегавшего от темных инстинктов. Всегда защищая от того, что стояло между ней и ее лучшим «я», он стал для нее оплотом стабильности и безопасности. Пока она тратила силы и средства на то, чтобы очаровать всех, с кем встречалась, стремясь развеселить их, понравиться, влюбить в себя, Лиланд был занят не менее важным делом, но она этого не понимала. Он создавал пространство, помогая его обитателям чувствовать себя уютно и непринужденно. Он старался разузнать о каждом, посол доброй воли, стремящийся убедиться, что на борту его корабля все готово к плаванию. Он являл собой воплощенное чудо заботы, внимания и контроля. Сьюзан так и не смогла понять, как ему это удавалось, и лишь годы спустя осознала, что этоего заслуга, но она всегда восхищалась этим его умением. Таков был дар Лиланда: он умел обходиться с людьми, помогал облегчить их ношу, делал их жизнь светлее. Сьюзан могла польстить вам, заставить смеяться и полюбить ее, Лиланд – подоткнуть одеяло на ночь и принести утром кофе в постель.

Сьюзан стремилась произвести на вас хорошее впечатление. «Вы слышали, какие шутки она отпускала насчет своего отца? «Не судите по одежке!»Лиланд же хотел, чтобы вам было хорошо, уютно с ним. Разумеется, вы уходили, сохранив несколько приятных воспоминаний о Сьюзан. Но, проведя один вечер с Лиландом, вам хотелось остаться с ним навсегда, быть окруженным его заботой, общаться с ним и следовать его советам.

Лиланд заботился о ней, но она не понимала, как воздействует на нее эта тайная магия. Она не осознавала, что нуждается в заботе, точно хрупкий экзотический цветок. Она всегда была независимой, разве нет? Лиланд готов был сделать для нее все, невзирая на то, что она не замечала той заботы, которую он неустанно выказывал. Он разглаживал ее нахмуренный лоб и собирал обломки всякий раз, когда она расклеивалась и плакала. Брат Милосердия, всегда бережный и осторожный, он присматривал за ней, пока она спала, чтобы убедиться, что она в тепле и безопасности. Он знал, что она привыкла рассчитывать на его поддержку во время не столь уж редких падений. Никто больше так не заботился о ней. Как она допустила, чтобы это случилось? Что заставило его нарушить привычный ход вещей, и почему она не может с этим справиться?

Пока он пытался удержать ее от падений и ошибок, Сьюзан продолжала порхать и щебетать, ни на секунду не останавливаясь, не замечая заклятий, которые он накладывал на ее жизнь, на ее безумные поступки. Тем не менее Сьюзан сумела ненадолго приостановиться, чтобы завести ребенка, отдав дань тому, что в их союзе с Лиландом напоминало о взаимной заботе и доверии – доверии, которое, как она позже осознала, было максимально близко к понятию любви.

В последующие три года она небрежно принимала его поддержку и мчалась вперед, не обращая внимания на его растущее недовольство. Либо принимала это недовольство за что-то другое и раздраженно отмахивалась. Она не оставила ему другого выбора, кроме как следовать своей природе.

Сьюзан любила его небрежно, с оттенком высокомерия, не догадываясь, что где-то в глубине ее души проросший цветок изо всех сил тянулся к теплу и уюту его далекого солнца, крепла необъяснимая тайная привязанность, настраиваясь на него, ведомая его светом. Лиланд давал ей что-то живительное, что-то, без чего она не могла обходиться так же, как без кислорода. И лишь теперь она сообразила, как ей этого не хватает.

О, это ужасно!

Каким-то образом перехитрив ее датчики, Лиланд ускользнул в темный мир, к которому она его нечаянно подтолкнула. Сперва он постепенно переложил на нее ответственность за Хани, а затем оставил ее, опьяненную любовью, глубину которой она до сей поры не осознавала, и на цыпочках вышел за дверь, отправившись на поиски чего-то более нормального и подходящего для себя.

Нужда. Ужасная нужда, со сморщенным, перекошенным от сожаления и запоздалой любви лицом, теперь таращилась на нее из мрака; очнувшись, Сьюзан поняла, что раньше не представляла, какой облик может принять ее реальная жизнь. Ах! Искалеченная утратой, она горевала по отцу Хани. «Вернись! – хотелось ей умолять его. – Верни мне меня – ту меня, что была рядом с тобой, – я стану хорошей, обещаю! Ты даже можешь встречаться с мужчинами! Я буду смотреть на это по-другому, как у них, в Европе! Я сделаю все, что ты скажешь! Только останься: пожалуйста… только останьсясо мной… помоги мне дышать!»

Но было слишком поздно.

Она знала: однажды сбежав, он уже не вернется. Уход дался ему нелегко, ведь ему пришлось покинуть своего единственного ребенка, свою самую большую радость.

Нет, он ушел и не собирается возвращаться, он оставил ее с этой огромной любовью, которая становилась все больше и больше, словно зоб, растущий от унижения, отверженности и отчаяния.

Она просто должна пережить этот худший из вариантов человеческого бытия, подождать, пока не затянутся раны самобичевания и одиночества. После ухода Лиланда, мать Сьюзан, Дорис, была очень заботлива. Она взбила подушки и приготовила дочери бутерброды.

– Ты вся в меня, дорогая. Мы не способны удержать мужчин, – прозаично сказала Дорис, присев на краешек кровати и убирая волосы с нахмуренного лба дочери. Дорис Манн была киноиконой пятидесятых, три распавшихся брака принесли ей публичное унижение, банкротство и еще раз банкротство. – Лучше думай об этом так: в нашей семье перебывали все типы мужчин. Конокрады, алкоголики, люди-оркестры и певцы, но это наш первый гомосексуалист!

Произнося эту торжественную речь, она поднимала брови, кривила губы в фирменной усмешке и бурно жестикулировала.

По крайней мере, эта ситуация пошла на пользу фигуре Сьюзан. «Диета Исчезнувшего Папочки». Помните, какой толстой она стала, когда вынашивала Хани? И как потом она не могла похудеть, что бы ни делала? Слои жира цеплялись за нее, словно перепутанные жильцы в темном доме с привидениями.

Наверное, после ухода Лиланда по нему скучали и около двадцати фунтов ее веса, потому что и они потихоньку ушли от нее. Может, тоже бросили ее ради мужчины. И теперь где-то бродит внезапно растолстевший парень с преданно прильнувшим к нему ее бывшим жиром. Тем летом Сьюзан стала будто тефлоновой. Все отваливалось и отскакивало от нее, и она чувствовала себя все более одинокой. Вещи терялись в доме – и не только то, что постоянно теряется, вроде стаканов, ручек и фотоаппаратов. Пропадали книги, плейер и, наконец, собака. Ее так и не нашли. Бум! – и в один прекрасный день она исчезла.

Она что-то не то сказала? А может, все дело в неудачной прическе или макияже? Почему она превратилась в тупик, из которого оказалось так легко сбежать? И как приятелю Лиланда, Нику, удалось стать человеком, который заполучил этого прекрасного мужчину, сбежавшего от нее?

Хани исполнилось четыре, пять, затем шесть. А Сьюзан жевала и пережевывала, снова и снова обдумывала случившееся. Будто могла что-то исправить.

Друзья перестали обращать на нее внимание.

– Жалостью к себе ты уничтожила все очарование и романтику, чушь все это, я тебе говорю, – заявила как-то Люси, лучшая подруга Сьюзан.

– Да отвали ты на хрен, – уныло ответила та, не отрывая взгляда от экрана телевизора, стоявшего в ногах кровати.

– Покажи мне этот хрен, и я на него отвалю, – ответила Люси.

Люси была не единственной, кому надоело выслушивать нытье Сьюзан, просто она не стала молчать. Всем хотелось вернуть жизнерадостную, беспроблемную версию своей подруги. И в конце концов прежняя Сьюзан вернулась, действительно вернулась.

Разумеется, для этого нужно было найти кого-то или что-то, способное отвлечь ее. Какое-то Занятие. Кого-то или что-то, что направило бы ее к новой цели: задания, аккуратно приколотые к доске для объявлений. Планы. Выполнить одно поручение и переключиться на следующее. Мчаться, точно ветер, к чему-то новому. Поворотные пункты, мосты, которые нужно пересечь, этапы, которые нужно пройти. Разумеется, попадались и драконы, которых нужно было убить, и новые вопросы, которые следовало решить, и так далее, до тех пор, пока она не убежит от прошлого и найдет выход из тупика.

И снова униженные и оскорбленные

– Контракт на три фильма за ваши мысли. – Вот что сказал ей Лиланд, когда они познакомились на одной из бестолковых голливудских тусовок, куда затащила ее Люси.

Она обернулась и посмотрела на него:

– Не слишком ли высока цена? Обычно дают не больше цента.

Он пожал плечами:

– Сочетание инфляции, моей должностной инструкции и, как я могу предположить, широты вашего мышления.

Вот как она узнала, что он директор студии. Иногда она мечтала о такой работе. Работе, которая удерживала бы ее между жестким графиком и обязанностями, как давно забытый друг. Офис, выстроенный для того, чтобы оберегать ее от нее самой, позволяющий ей быть той, кем она хотела и кем могла бы стать при соответствующих условиях. Четыре стены – «Оставайся на своем месте», работа определена, как школьная одежда на завтра. Никаких домыслов, все четко, как в армии, правила, высеченные на скрижалях. Ты знаешь, куда идти, как действовать и кем быть. Она научилась бы пить кофе и ждать перерывов, ходить на корпоративные вечеринки, жаловаться на загруженность и ксерокопировать свою задницу. Она могла бы стать одним из тех тружеников, чья жизнь вертится вокруг работы.

Но вместо этого она всю жизнь выполняла так называемую «гламурную» работу. Она безвольно присоединилась к семейному бизнесу, став частью легендарного культа. Еще ребенком она приходила к матери на съемочную площадку и, стоя рядом с няней и младшим братом Томасом, круглыми глазами смотрела, как Дорис танцует, поет или мечется по площадке, облаченная в парики и роскошную одежду, кричит на красивого мужчину, а странные люди под названием «группа» все как один следят за каждым жестом ее красивой матери. Сьюзан все это казалось игрой – пение, состаривающий грим, прыгающие с высоты каскадеры, городишки Дикого Запада, силуэты Нью-Йорка, и ее ухоженная мать, падающая лицом в грязь. Кто-то кричит «Снято!», и все начинают глупо смеяться, а затем все начинается снова. И всеобщее внимание, растянувшееся на мили во все стороны, прикованное к действию в свете прожекторов перед камерами. И это – работа?

Нет, не может быть… это больше походит на странные каникулы – детские игры на спортивной площадке с одноклассниками из какой-то далекой, беззаботной страны.

К тому времени, когда Сьюзан стала подростком, кинокарьера ее матери была во всех смыслах и значениях закончена, и Дорис перебралась в ночные клубы, пела на Востоке и в казино от Лас-Вегаса до озера Тахо. Детей она возила с собой. В довершение к унижению и оскорблению (Сьюзан была унижена, ее брат оскорблен) их заставили участвовать в представлении. Томас аккомпанировал Сьюзан на гитаре, а она пела, дрожа (о, ужас) от страха перед сценой. С тех пор она так или иначе оставалась публичной фигурой. Киноактриса по воле случая (друг пригласил на прослушивание на маленькую роль в большом фильме), потом телеактриса (не то чтобы ей этого хотелось, но почему бы нет)? А затем Сьюзан стала ведущей ток-шоу на кабельном канале, на ее шоу никто не обращал особого внимания, так что она могла спрашивать гостей, о чем хотела, и вести себя как угодно.

Сьюзан согласилась делать ток-шоу на кабельном канале так же, как «играть в кино», а затем столь же легко бросила – хотя ей казалось, что выпасть из этого круга куда сложнее, чем в него попасть. Она и не выпала, просто теперь стала скорее туристом, чем аборигеном. А это даже весело, хорошенько поразмыслив (что бывало нечасто), решила она. Как так вышло, что она стала зрителем в вымышленном царстве Голливуда? Дочь людей, работа которых заключалась в том, чтобы изображать людей – самих себя в ночных клубах или других – в кино, Сьюзан как-то услышала – и поверила в это, – что если долго носить маску, она становится твоим лицом. Поэтому Сьюзан была порождением людей, притворяющихся, что они притворяются, а стало быть, она – ребенок не существующей в реальности пары, которая при этом изображает, будто ничем не отличается от остальных. Выглядело все это абсурдно.

Сьюзан думала, что следует принять закон, запрещающий паре знаменитостей размножаться. Она считала, что у детей, рожденных от дважды именитого союза, очень высок риск отсроченного «синдрома детской смерти». Иногда он настигает их, когда им уже за тридцать, они страдают алкоголизмом и одержимы собой (при отсутствии подлинного ощущения «я»).

Главная проблема рожденных в шоу-бизнесе – если уж ты в нем с малых лет, то едва ли сумеешь выбраться. Ближе всего подобраться к выходу Сьюзан могла, став наблюдателем. Зевакой, который таращится на вечный праздник жизни, каким шоу-бизнес кажется со стороны. Вот почему она взялась за эту работу «подальше от центра» и начала брать интервью у тех, кем была большую часть своей жизни.

Держаться подальше от центра стало лейтмотивом жизни Сьюзан. Салат к главному блюду, тень, плетущаяся в хвосте захватывающих событий, дочь своей матери, девушка в том фильме или подруга той знаменитости. И роль ведущей ток-шоу не выбивалась из правил. Кабельный канал вполне согласовывался с ее салатными путями, салатная диета рядом с телевизионным пиршеством. В этом царстве закусок она могла разговаривать со светилами не в качестве охотника за знаменитостями, но как одна из посвященных. Продавец гамбургеров рядом с роскошной забегаловкой «восходящей звезды». | Почему шоу начали снимать у нее дома, она уже не помнила. Хорошо было то, что не приходилось вставать с утра пораньше. Плохо то, что Хани это не нравилось. Ей не нравились прожекторы в гостиной и съемочная группа, вламывающаяся в переднюю дверь и наводняющая патио, где они ели пиццу, пили содовую и громко разговаривали. Ей не нравились звукооператоры, устанавливающие микрофоны в кухне, продюсеры и режиссеры с их мониторами, проверяющие освещение, ракурс и уровень звука. И провода – провода повсюду. И ей очень не нравилось, что нужно вести себя тихо и не путаться под ногами. А на подъездной дорожке стоял генератор и фургон костюмеров, так что она не могла вывести свой велосипед.

Сьюзан пыталась назначать интервью на то время, когда Хани была у отца, но это не всегда удавалось. Поэтому приходилось составлять расписание Кэтлин, няне-ирландке, и на время съемок отправлять их с Хани в магазин «Все за 99 центов» или в «Чак И. Чиз». Хотя магазин был на первом месте. Больше всего на свете Хани любила распродажи.

Разумеется, ее не интересовал никто из приглашенных Сьюзан на ток-шоу, Хани называла шоу «мамочка трещит без умолку». Большую часть жизни Хани окружали знаменитости, и хотя ей нравилось искусство, или, в большинстве случаев, те творения, что сделали этих людей знаменитыми, она совершенно не интересовалась ими за пределами экрана. Встречи с ними были обыденными, привычными. Настоящими звездами для Хани являлись «Геймбой», коробки с играми и диски, на которые она копила деньги, выполняя повседневную работу, припрятывая карманные деньги и облагая данью взрослых – штрафовала их за бранные слова. Она требовала один доллар за каждое «твою мать», «дерьмо» и «задница» и пятьдесят центов за «проклятие», «черт побери» и слова на букву «ц», которые казались ей грязными, хоть она и не знала их значения. Благодаря отчаянной брани Сьюзан и съемочной группы, Хани уже почти накопила на новый «Геймбой» с увеличительным экраном.

Сьюзан нравилось думать, что ее ток-шоу – это анти-ток-шоу; сперва ей хотелось снимать его в ванной или в спальне. Но в итоге выбор пал на гостиную: так Сьюзан могла уверить аудиторию, что они находятся среди настоящих профессионалов шоу-бизнеса. Так ведь? Шоу якобы снимали на хорошо освещенной площадке, где стояли два кресла. Она не могла за это поручиться, потому что никогда его не смотрела. Она не желала смотреть на себя в таком виде – тем более в таком виде. Она приглашала гостя войти, всю дорогу извиняясь: «Я понятия не имею, почему они заставили нас сюда прийти. Думают, что так мы будем выглядеть естественней? Посмотрите! Это я,суперзвезда ведет меня в мою собственную гостиную!»Затем усаживалась в кресло, поджав под себя босые ноги, и поворачивалась к знакомому лицу – она видела его в фильмах, или знала лично, или и то, и другое – глупо ухмылялась и произносила: «Приве-е-ет», – а продюсер кричал «Снято!» откуда-то из-за камеры. После этого члены съемочной группы подбирались к Сьюзан и знаменитости и принимались укладывать им волосы, припудривать или прилаживать микрофоны до тех пор, пока все не были удовлетворены результатом, в то время как Сьюзан и знаменитость болтали с агентами или друг с другом, курили или потягивали напитки. Наконец шоу начиналось, и Сьюзан принималась расспрашивать, как они узнали «о птичках и пчелках». «У вас в роду были сумасшедшие? Алкоголики? Как вы объясняете своим детям, что такое секс? Вы можете мне рассказать? Спасибо, что пришли».

Она была трудовой пчелкой в странном эксцентричном рое, она взяла интервью для шоу даже у матери – Королевы Пчел. Разумеется, Дорис была освещена лучше, чем Сьюзан, она настояла на выгодном освещении и затенении, для этого понадобился специальный человек, невидимый в кадре, которому пришлось держать под ее подбородком отражающую свет пластину, пока у него не начали дрожать руки. «Но нам удалось достигнуть этого неуловимого сияния – этому трюку я научилась у дублерши Гарбо: тс-ссс!»

Сьюзан все это устраивало, главным образом потому, что она получала бесплатную одежду, ей не приходилось заниматься этим особо часто, но она была при деле, которое отвлекало ее. К тому же съемочная группа была славная, пусть и денег платили не так чтобы много. Эта работа, а также выступления, которые она вела, и случайные, разовые подработки в кино позволяли ей покрывать расходы, которые включали няню, занятия Хани и штрафы за «нехорошие слова».

Но Сьюзан терпеть не могла пропускать экскурсии в «Таргет» или «Росс», это было ужасно – все самое интересное вечно доставалось Кэтлин; И в первую очередь она ненавидела неизбежное зло в виде няни. О, она понимала, что это роскошь, даже необходимость для работающих мамочек. И дело не в Кэтлин, которая была просто очаровательна. Проблема была в детском опыте общения с нянями самой Сьюзан. У нее всегда были няни, длинная, белая вереница нянь, всегда во всем белом – от накрахмаленных воротничков до скрипучих туфель. Иногда даже волосы и зубы у них были в тон.

Мало что изменилось с тех пор, как Сьюзан была ребенком, разве что униформа исчезла. Няни по-прежнему все улаживали, организовывали всевозможные занятия, которые готовили ребенка к голливудской жизни. Время делилось на уроки – кошмарные уроки – пианино, коньки, теннис, живопись, плавание, французский, компьютер. Няни повсюду сопровождали армию избалованных всезнаек, не отставая ни на шаг. Родители оставались за бортом – зачем нужны родители в наши дни? Сьюзан никогда толком не понимала, к чему готовят Хани все эти уроки. К титулу Мисс Америка? Американского идола? Должность, где понадобятся спортивная, музыкальная подготовка и французский язык? И все это дерьмо насчет того, что позже она скажет спасибо – сказала ли она сама спасибо Дорис? К тому же Сьюзан считала, что это случилось слишком поздно.

Ее милая, забавная Хани. На кого она похожа. Ну, она светловолосая, как отец, определенно. Да и личико у нее бледное. Но глаза не похожи на бледные, цвета пасхальных яиц, глаза Лиланда. Нет, у Хани глаза яркие, золотисто-карие, идеально подходят для того, чтобы смотреть в упор и докапываться до сути. Лишь при ярком дневном свете в этих темных глазах можно заметить зеленовато-ореховый оттенок. Она унаследовала чуть старомодную, изысканную учтивость Дорис, которую безмерно радовало это сходство: «Я говорила тебе – она вся в меня, к тому же у нее мои способности к спорту. Ты видела, как она играет в тетербол? [2]2
  Тетербол – старинная игра, где игроки бьют по шарику, подвешенному на веревке, стараясь как можно быстрее закрутить ее вокруг столба, к вершине которого она прикреплена.


[Закрыть]На днях она чуть не обыграламеня, и даже не говорите мне про бадминтон…» Хотя Сьюзан и не собиралась ничего говорить об этом странном виде спорта. «А вот сложение у нее в точноститвое», – продолжила Дорис, щедро выделяя Сьюзан кусок генетического пирога Хани. И это было правдой, фигура у Хани такая же, как у матери, когда та была ребенком, разумеется. Маленькая, крепкая, пропорциональная, с длинными тонкими ногами, она ставила их носками внутрь при быстром беге, что придавало ей странный, диковатый вид и делало похожей на безумного профессора.

Хани любила все игры на воздухе, от плавания и катания на велосипеде до этих странных спортивных игр со своей колоритной киношной бабушкой. Она была деловитой маленькой девочкой шести лет, жадной до развлечений. А еще она заботилась о друзьях.

– Мамочка, мне кажется, у Ханны заниженная самооценка.

Сьюзан попыталась сохранить спокойное лицо.

– И что, по-твоему, это значит? – спросила она.

Хани, нахмурилась и задумалась.

– Она говорит, что не любит себя, потому что она толстая. Она не верит, что все равно нравится мне. – Хани выглядела очень серьезной. – Думаю, ей нужно сходить к психоаналитику.

Она требовательно смотрела на мать, ожидая что та скажет.

Сьюзан осторожно улыбнулась, поскольку не была уверена, что Хани понимает, что такое психоаналитик. Хотя она наверняка знает, что они нужны, чтобы направлять тебя, помогать собраться, если ты расклеился. Хани знала Норму, психоаналитика Сьюзан, и провела немало времени в ее приемной, сперва попивая питательную смесь или ползая по полу, затем крутясь в ее кресле или царапая каракули в ее блокноте. Конечно, Сьюзан не так уж часто брала дочь с собой, просто от случая к случаю, чтобы показать Норме, как растет девочка. Это в приемной у Нормы она узнала, что такое психоанализ? Сьюзан погладила сосредоточенное личико дочери.

– Психоанализ – это очень дорого; детка. Я не думаю, что семья Ханны может сейчас себе это позволить.

Хани на миг уставилась перед собой, затем посмотрела на маму.

– Я могу дать на это денег, – серьезно сказала она. – Чтобы помочь ей. У меня ведь есть почти двести долларов, ты помнишь? Осталось с Рождества.

Заботливая Хани. Внимательная, приглядывающая за всеми, желающая, чтобы все всегда было на своем месте и работало как надо. Помощница Хани, дочь Брата Милосердия. А еще нетерпеливая Хани, которая требует, чтобы все было, как она хочет, и прямо сейчас. Она не так уж отличалась от большинства детей, просто была чуть серьезнее. Она хотела, чтобы у мамочки все было в полном порядке, а раз это возможно, значит, все должно быть в порядке со всем и вся вокруг. Так должно быть, и нужно все для этого сделать, а иначе – нечестно.

Может, именно поэтому отец стал ее героем, ее незыблемой опорой в океане неопределенности. Лиланд мог сказать: «Все будет хорошо», – и она этому верила. А если так говорила Сьюзан, то эти слова означали либо что она хотела, чтобы это было правдой, либо что она сожалела о чем-то. Но не папа. Он обеспечивал ей безопасную гавань, на него она всегда могла положиться. Возможно, благодаря отцу, ее мама стала терпимее.

Сперва Хани хотела стать ветеринаром, но потом передумала – «потому что зверушки умирают, и я к этому никогда не привыкну». После чего потрясла всех заявлением, что хочет стать «неврологом и специализироваться на шизофрении». Над этим долго смеялись и никак не могли остановиться. «Слишком взрослые слова для такой маленькой девочки», – сказала няня Кэтлин. Сьюзан с грустью поняла, что знает, откуда взялись эти взрослые слова.

– Дружок, как ты думаешь, что такое шизофрения? Объясни мне.

Хани посмотрела на мать, как на идиотку:

– Это когда ты слышишь вещи, которых нет на самом деле, и думаешь, что все люди на тебя злятся. Я смотрела передачу по телевизору. Очень хорошая передача.

Сьюзан не могла не оценить иронию выбора малолетней дочери. Но довольно скоро Хани нашла новое увлечение: она решила стать комиком. Сьюзан хотелось сказать: «Возможно, все комики на самом деле и есть неврологи, специализирующиеся на шизофрении», – но вместо этого она произнесла:

– Что ж, отлично, но если ты хочешь стать комиком, тебе придется стать писателем.

Хани нахмурилась и задумчиво закусила губу.

– Не беспокойся, – заверила ее Сьюзан. – У тебя уже достаточно материала на годы вперед. – Она встала перед своей серьезной дочерью, которая смотрела на нее круглыми, как блюдца, глазами, и выпалила: – Твой отец – голубой, мать – наркоманка с маниакально-депрессивным психозом, бабушка отбивает чечетку, чтобы заработать на жизнь, а дедушка зажигает по полной.

Хани с сомнением посмотрела на мать, а затем рассмеялась забавным горловым смехом, сузив большие глаза и показав крошечные молочные зубы. Сьюзан несколько секунд смотрела, как она смеется, затем обняла ее и поцеловала в макушку.

– А то, что ты видишь в этом смешное, Кроха, спасет тебе жизнь.