Текст книги "Охота за головами на Соломоновых островах"

Автор книги: Кэролайн Майтингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

На лодках послышалось легкое шипение, после чего наступила гробовая тишина; все лодки одновременно, без какого-либо специального сигнала, снизили ход и, выстроившись полукругом, беззвучно подплыли к ближайшему стаду черепах. Когда стадо было окружено, люди скользнули в воду и сильными, бесшумными рывками, без единого всплеска, проплыли оставшееся расстояние. Охотники действовали по двое, быстрым и одновременным движением опрокидывая черепаху за черепахой брюхом кверху. Будучи перевернутой на спину, черепаха беспомощно размахивала в воздухе ногами и лишалась возможности скрыться. Вытягивая длинные, змееобразные шеи, черепахи пытались удержать головы над водой, широко раскрыв клювы, крайне напоминавшие клювы попугаев. Их движения были настолько смешны, что невольно вспоминалась черепаха из книжки «Алиса в Стране чудес». Иногда охотникам не удавалось привычно четкое движение; тогда начиналась возня, и ближайшие черепахи быстро ныряли в воду. Многие крупные черепахи просыпались при приближении охотников и исчезали под водой раньше, чем человек успевал к ним подплыть. Мы видели, как один охотник нырнул вслед за черепахой и скоро вынырнул задыхающийся, но смеющийся. Если бы ему удалось ухватиться за панцирь, то он мог бы заставить пойманную черепаху подняться на поверхность, налегая всем своим весом на хвостовую часть панциря.

Черепаха очень быстро ускользает от преследователя, и местные жители, когда хотят пояснить чье-либо быстрое исчезновение, говорят: «Нырнул как черепаха». Сквозь кристаллическую прозрачность воды мы отлично видели, как огромные коричневые панцири все глубже и глубже уходили по диагонали в воду, покуда не исчезали в синей глубине. А там, внизу, был свой чудесный сверкающий мир, который когда-нибудь будет изучен.

Сцена охоты напоминала трехаренный цирк, где на каждой арене развивается самостоятельное зрелище, а вы располагаете только одной парой глаз и не в состоянии охватить все происходящее. Было ясно, что быстрота действия охотника является основой успеха ловли черепах, и вскоре поверхность воды покрылась желтыми брюхами и лесом ног и шей, беспомощно вертящихся в разных направлениях. Теперь охотники действовали поодиночке; каждый из них подталкивал животное ближе к своей лодке, где черепаху привязывали к веревке. К концу утра все, что можно было связать и буксировать, было связано. Охота закончилась. А поверхность океана как ни в чем не бывало была покрыта бесконечным количеством черепах, и охотники говорили, что они никогда не видели такого большого стада.

Ловля черепах могла продолжаться несколько дней, пока жители Патативы не пресытятся добычей либо стадо отплывет настолько далеко, что буксировка пойманных черепах в лагуну станет невозможной.

В деревню мы возвращались с полным триумфом. Обратный путь был очень долгим, так как охотники рассчитывали на силу прилива. За каждой лодкой в форме раскрытого веера тащились тяжелые черепахи, весившие более сотни фунтов каждая. Мы должны были плыть тихо, чтобы ни одна черепаха не захлебнулась водой (что очень легко, учитывая ее перевернутое положение), так как черепах полагается убивать непосредственно перед едой. Гребцы двигались медленно, совсем в темпе русской песни «Из-за острова на стрежень», и мы, Маргарет и я, громко запели эту песню в темп взмахов весел. Постепенно вся флотилия выстроилась в кильватерную колонну, возглавляемую нашим флагманом. Со смехом и песнями мы возвращались домой, довольные собой и другими. Впоследствии мне так и не удалось написать в красках картину охоты на черепах. Многое из увиденного никак не могло быть изображено на холсте, потому что полученные впечатления базируются на переливах красок, чередовании движений, запахе, смене температур и звуков, то есть всего, что ощущаешь одновременно душой и телом. К примеру, возьмем наше возвращение с охоты: мы плыли по лагуне, а с берега нам навстречу слышался смех и восторженные возгласы всех выбежавших на берег жителей деревни. Почти у самого берега гребцы повскакивали со своих мест и с гиканьем бросились в воду, как это делают любители водного спорта. Мы остались на месте, и наша лодка, подхваченная сотней мужских рук, была вытащена на берег. Затем вся масса буксируемых черепах под крики одобрения очутилась на песке. Восторженные возгласы усиливались пропорционально размеру вытащенной черепахи. Вдоль всего берега суетились люди, и все это дополнялось бессмысленной беготней бесконечного количества резвящихся детей и собак.

На противоположном конце деревни вокруг груды круглых камней (каждый размером с кокосовый орех) горел костер, наполнявший прибрежную пальмовую рощу дымом и отсветами пламени. Снова перед нами возникла иллюзия собора и снова зажужжали несметные тучи мух. Пальмовая роща была устлана банановыми листьями, и здесь происходил убой черепах. Сюда подтаскивали черепах, продолжавших беспомощно шевелить лапами, как бы защищавшими животы от наносимого смертельного удара. Ноги еще продолжали двигаться, головы на длинных шеях продолжали широко раскрывать клювы, а люди уже отсекали куски мяса. Из рассеченных животов удалялись внутренности и метры кроваво-красных кишок, немедленно сжиравшихся рычащими собаками. Отделенный от мяса черепаший панцирь, стоящий в других частях света несколько сотен долларов, превращался в посудины для массы желтых яиц. Черепашье мясо – стоимостью также в сотни долларов и идущее на приготовление необычайно дорогого черепашьего супа – разрубалось на большие куски и укладывалось на банановые листья. По разложенному мясу бегали дети и собаки, не говоря уже о ползавших мириадах мух, покуда женщины заворачивали мясо в банановые листы, предварительно добавив в каждую порцию немного саго и ямса, и уносили этот будущий пудинг на очаг.

На первый взгляд казалось, что кругом царит величайший беспорядок, но на самом деле каждый человек выполнял определенную задачу, и весь процесс осуществлялся с большим энтузиазмом. Обычно мы плевали на ложный престиж и старались помочь туземцам в работе, считая, что столь необычное поведение белых людей должно вызывать Дружеское к нам отношение. Но на этот раз сочетание обезумевших мух, туземных нарывов и язв с запахом еще полуживого мяса заставило нас отойти подальше.

На накаленные камни, расположенные вокруг костра, рядами укладывались свертки мяса в банановых листьях, которые обрызгивались водой, сверху клался еще один ряд свертков, а поверх всего ряд накаленных камней.

В этой сцене можно было видеть основные элементы внешней жизни Меланезии: лучи солнца, совершенно рельефные в клубах стелющегося дыма, полчища мух, бегающих псов и веселящихся детей, смех людей, удары ножей, рубивших мясо, и поразительный цвет огромных чаш, наполненных золотистыми яйцами. И все это на фоне зеленого ковра банановых листьев, разостланных в пальмовой роще. В происходящем ощущался темп гораздо более оживленный, чем в «Свадебном танце» Брейгеля. Наряду с этим виднелись статические композиции, словно созданные для Гогена; вот хотя бы этот лилово-коричневый торс молодой девушки (гораздо более стройной, чем нарисованные Гогеном коренастые полинезийцы), так ясно обрисовывавшийся в ослепительном желто-зеленом отражении солнечного света, щедро заливавшего ковер из банановых листьев. Мареново-красная юбочка девушки четко отделялась от кроваво-красных груд мяса, банановые листья, в которые она заворачивала мясо, отливали синевато-зеленым цветом. А сама девушка принадлежала к типу, который у нас широко известен под именем «милашки». Она не была прекрасной и даже хорошенькой, но была молодой, небольшого роста и чуть-чуть приземистой, с большим шаром вьющихся черных волос, обрамлявшим кукольное личико. У нее были наивные, но хорошенькие глазки; носа почти не было, но зато рот был полон зубов такой белизны, что они казались белее ядра кокосового ореха. Не было ничего необычайного и в ее торсе, но для ее возраста, то есть для пятнадцати лет, он отлично сохранился, и мы были уверены, что она еще не испытала всех трудностей материнства и, может быть, вовсе не была замужем. Да и смотрела она как-то по-девичьи – хитро сверкая глазками из-под курчавой прически. Впоследствии мы нарисовали ее портрет, хотя это сокровище и не было типичной меланезийской девушкой, а наши сеансы неоднократно прерывались вызовом девушки в суд, где она фигурировала в качестве обвиняемой.

Судебные разбирательства периодически проводятся районным правительственным чиновником, разбирающим местные конфликты, и наша девушка была привлечена к ответственности за то, что вызвала в ряде семей нарушение супружеской верности. Видимо, изобилие мяса в сезон ловли черепах и связанные с этим празднества возбудили и другие аппетиты, об удовлетворении которых позаботилась наша героиня. В прежние времена за измену мужу ей попросту отрубили бы голову, тем более что она была замужем вторично. В наши дни за легкомысленное поведение ей только пригрозили, что отправят учиться в миссионерскую школу.

Мы присутствовали на этом процессе, вызвавшем в нас глубокое сомнение в преимуществе белой юстиции над туземной. Показания на суде давали исчерпывающие доказательства виновности обвиняемой и отличались такими подробностями, что представитель администрации зарывался носом в бумаги, скрывая от присутствующих неудержимый смех. Из-за незнания местного языка все эти сочные подробности для нас пропали, но вместе с тем было ясно, кто из присутствующих к какой стороне примыкает. Злобность оскорбленных жен и нежелание полудюжины мужей, поддавшихся радостям сезона ловли черепах, давать какие-либо показания делал и для нас многое ясным, даже будь мы глухими. Девушка во время суда держалась так, будто не понимает, в чем дело. Ее круглый рот был беспомощно приоткрыт, она искоса посматривала из-под курчавой прически то на судью, то на жертвы своего легкомыслия и детским, пухлым пальчиком теребила большую серьгу, сделанную из раковины.

На любом языке ее можно было назвать грешницей, но вместе с тем очаровательной грешницей.

Приготовления к празднеству и само празднество начались одновременно, происходили днем и ночью и тянулись неделю, а вернее, до тех пор, покуда у людей хватало желания и сил для еды и смеха. Местное население не умеет заготавливать мясо впрок, а потому оно съедалось немедленно. Постепенно из кокосовой рощи стал слышаться плач усталых детей, а их матери с усталыми глазами и распухшими от еды животами с гораздо меньшим энтузиазмом продолжали готовить пищу. Все меньшее количество лодок появлялось на лагуне.

Мы наелись черепашьего мяса до такой степени, что нас потянуло на старую водянистую консервированную баранину. Что касается деятельности, то, используя панцири черепах, наша экспедиция занялась кустарным промыслом. Теперь мы являлись обладательницами коллекции панцирей черепах, стоившей по меньшей мере несколько тысяч долларов, но выручить за них мы не могли ломаного гроша. Нам оставалось только превратить их в изделия, которые, применяя термины, принятые на американских таможнях, могут называться «бывшими в употреблении предметами личного обихода». (Таможенные пошлины на черепаховые панцири необычайно высоки, а необработанные панцири весят так много, что стоимость провоза крайне ощутительна.) Как и на большинстве плантаций, в Сеги имелось оборудование для обработки черепаховых панцирей, представлявшее собой простейший станок с различными по твердости точильными и полировальными кругами. Затем имелись ножовки, напильники, дрель и вороха наждачной бумаги; помимо этого, требовались только усердие и выдумка. Пользуясь бумажной моделью, можно было вырезать любую вещь, например рожок для надевания обуви, обработать его напильником и шкуркой до правильных очертаний и толщины, а затем нагреть в воде до состояния мягкости и придать желательный изгиб, который отлично сохранялся после охлаждения (Маргарет собственноручно сделала кольцо, в которое вставила темный опал, однако температура руки каждый раз размягчала кольцо, и оно теряло форму). Окончательный лоск наводился полировкой, которую можно было продолжать до бесконечности. Если в наше распоряжение предоставлялся рабочий, мы полировали на станке, в противном случае – полировка производилась о брюки наших пижам. Местные знатоки судят о достоинствах мастера по тому же принципу, как госпитальные сиделки судят друг о друге по умению стелить постели: углы должны быть тщательно заделаны, а поверхность ровной.

Мы изготовили гребни всех размеров, ящики для сигар и портсигары всех типов, рамки для картин, ложки и вилки для салата, браслеты, пуговицы, пряжки и даже футляр для часов. Мы так ловко научились вырубать из панциря столетней черепахи кусок нужной нам толщины или цвета, что наиболее ценные произведения нашего искусства, как, например, футляр для часов, были совершенно прозрачными и вырезаны из светло-желтой черепахи. Такого цвета черепахи встречаются очень редко. На Онтонг-Джаве, где туземное население носит украшения из светло-желтой черепахи, обесцвечивание достигается искусственно. Местные жители ценят только прозрачные украшения для носа и ушей. Пойманные живьем черепахи помещаются в неосвещаемую солнцем яму с водой, где они постепенно становятся светлыми. Это заставляет предполагать, что обыкновенная коричневая черепаха является загоревшей на солнце блондинкой. Но каков бы ни был цвет, черепаха является истинным благодеянием для туземцев, так остро нуждающихся в мясной пище.

Из сезона ловли и обжорства, переплетавшегося с интересной любовной интригой между пухленькой дочерью охотника за черепами и добродетельным красавцем Майком, вышел бы потрясающий фильм. Жаль, что художник не может писать картин так, как их снимает киноаппарат…

Глава двадцать третья

Когда уходили модели, в лагуне Марово наступала тишина.

Бывшие охотники за черепами были приветливы, сообразительны, доброжелательны и заинтересованы в том, чтобы получить за позирование плитку-другую табака, хотя и предпочитали наличные шиллинги. Туземцы твердо считали написанные нами портреты чудом. Такие люди являются мечтой художника-портретиста и никогда не встречаются в цивилизованном мире.

Каждая модель, явившаяся из деревни Пататива на плантацию Сеги, считала нужным приходить со всеми родственниками, и этот клан присутствовал на протяжении всего сеанса. Родственники были очень милыми людьми, но, как нам сказали, обычай требует, чтобы мы преподносили подарки не только модели, но и всем ее сопровождающим. Конечно, табак стоит дешево, но количество раздаваемых родственникам плиток было столь велико, что расход стал ощутительным. Мы привезли с собой табак из Сиднея, но в памятный день потопления наших вещей он намок в соленой воде и стал плесневеть. Когда мы раздавали его местным обитателям, они подозрительно смотрели и принюхивались к нему. В конце концов нам пришлось этот табак выбросить, однако слуги на плантации немедленно им воспользовались и раскуривали с полным удовольствием.

Теперь, когда у нас возникала надобность в табаке, мы покупали его на складах плантации. Это была единственная трата наличных средств, которую мы позволяли себе на Соломоновых островах. Мы не слишком строго соблюдали местные обычаи одаривания родственников, но как бы дешево ни обходились нам модели, как ни малы были траты, они не способствовали увеличению наших наличных средств. Не могли они и уменьшить сотни миль, отделявшие нас от источников заработка. Когда же мы пытались дарить родственникам старые подвязки или жестяные коробки, то замечали снисходительные улыбки и частенько обнаруживали; что наши дары бесцеремонно оставляются без всякого внимания. Это заставило нас сделать все, чтобы избавиться от родственников наших моделей.

Вторым поводом для недоразумений был различный подход к вопросу о времени. В странах стандартного поясного времени с ним принято считаться с точностью до полуминуты, но у меланезийцев, на наш взгляд, его не измеряют ни по солнцу, ни по месяцам, ни веками. Договорившись с моделью, что она придет на плантацию, когда солнце будет «здесь» (указав пальцем положение солнца к восьми утра), можете не сомневаться, что модель со всеми родственниками появится ни свет ни заря, в момент, когда вы только приготовились чистить зубы или же на несколько часов позже, когда вы готовы кусать собственные локти от злости и нетерпения. Американская идея пунктуальности, как бы она мало ни относилась к людям искусства, здесь не имеет хождения. Необходимость длительного ожидания вызывала у меня такое повышение температуры, что о творческом подъеме нельзя было даже помышлять.

Не совсем гладкими были и взаимоотношения с хозяином плантации. Он не сказал ни слова, но присутствие туземцев на веранде дома было для него непереносимым, особенно если учесть, что на протяжении сорока лет он решительно запрещал нечто подобное. Ему пришлось на протяжении ряда лет быть единственным белым резидентом на группе островов, где ближайший белый сосед проживал в трехстах милях. Такая жизнь приучила его спать, держа пистолет под подушкой.

Он дал нам разрешение работать на северной веранде, явно не предполагая, что модели будут являться в столь многолюдном сопровождении. Мы предпочитали работать в деревне Пататива, но для этого надо было ежедневно переезжать лагуну, а нехватка бензина лишала нас возможности пользоваться моторной лодкой. Наша первая попытка переплыть на туземной лодке привела к возникновению ряда особых проблем.

Маленькая соблазнительница с лукавыми глазками продолжала нам позировать, произведя в Сеги не меньший фурор, чем у себя в Пататива.

На плантации Сеги было двое домашних слуг – шестнадцатилетних малаитян, пришедших в необычайное волнение от ежедневного присутствия нашей модели. Прежний метод уборки веранды, когда за этим не присматривал хозяин, сводился к привязыванию к ногам пыльных тряпок, на которых слуги разок-другой скользили по полу. Теперь, когда появилась соблазнительная модель, они целыми днями подметали, убирали, чистили и вытирали эту «самую длинную веранду Соломоновых островов». Их деятельности, сопровождаемой взвизгиванием и хихиканьем, не было конца и края. Вместе с тем они делали вид, что не обращают на модель ни малейшего внимания. Героиня вела себя точно так же и непрерывно поправляла свое одеяние, стыдливо прикрывая обнаженную грудь. Слуги позабыли о своих обязанностях на кухне. Яростная беготня сотрясала дом с такой силой, что холст плясал передо мной, а рука, держащая кисть, дрожала, как у паралитика. Когда же Маргарет выставила этих двух молодцеватых покорителей сердец, они с хохотом забрались под веранду, как раз под то место, где сидела наша модель, и подняли там ужасающий гвалт. Возможно, что подобное чисто меланезийское ухаживание является смешным, но нисколько не облегчает деятельности художника.

Так протекала наша работа до того момента, покуда не произошел взрыв в буквальном смысле этого слова.

Дом в Сеги состоит из двух комнат: в одной находится контора, а в другой жил наш хозяин, если только он не переселялся на веранду. Наша комната находилась в отдельном домике возле южной веранды. В комнате, примыкающей к северной веранде, стоял наш знаменитый сундук со снаряжением, мимо которого однажды галопом пронеслись слуги. Весь дом зашатался от топота ног, и в тот момент, когда слуги появились в дверях, сундук взорвался.

Наша модель встала на четвереньки и поползла в сторону; сидевшие на краю веранды родственники разлетелись как шрапнель; слуги стояли оцепенев и вытаращив от страха глаза. Маргарет и я были не в лучшем состоянии, хотя знали, что у нас не было взрывчатых веществ. Но откуда же этот взрыв? Вскоре выяснилось, что взорвалась бутыль с перекисью водорода, которая в разведенном виде представляет обычное обезвреживающее средство, но в концентрированном состоянии обжигает пальцы и проедает окружающие предметы. Жара в сочетании с тряской, вызванной непрерывной беготней слуг, привела к выделению свободного кислорода, который и взорвал бутыль. Нам оставалось только облить водой все, что стало жертвой взрыва, и отправиться на розыски убежавшей модели. Когда мы подошли к берегу, весь клан вместе с моделью находился на полпути к Пататива, и мы не сомневались, что модель не вернется, а своими рассказами о взрыве отобьет охоту к позированию У всех остальных жителей деревни. Такая ситуация была Для нас неприемлемой, и мы решили немедленно переехать на другую сторону и привести отношения с жителями деревни в должный порядок. На берегу лежала туземная лодка, сходная с каноэ, и мы предпочли воспользоваться ею, чем брать без разрешения хозяйский моторный катер. Да и вообще нам нужно было выучиться плавать на туземной лодке, так как это разрешило бы многочисленные проблемы, связанные с неудобствами нашей работы на плантации, не говоря уже о том, что было полезным упражнением для наших мускулов.

Нам никогда не приходилось плавать на туземной лодке, но они так легко и быстро скользили по поверхности воды, что простота управления ими была очевидной. Еще в дни моих школьных каникул я провела немало времени на каноэ, и особенное удовольствие мне доставляло плавать в сильную волну. Меланезийская лодка, выдолбленная из бревна, имеет заостренные концы, лишена киля, несколько плоскодонна, борта ее в центре чуть-чуть опущены и рассчитана она на двух гребцов, имеющих возможность удобно вытянуть вперед ноги. Найденная нами лодка лежала за прибрежной полосой в тени деревьев и была тщательно прикрыта пальмовыми листьями. Внешний вид убедительно доказывал, что лодкой очень давно не пользовались. Спустить ее на воду представлялось затруднительным, так как лодка была очень тяжела. Попытка Маргарет отплыть непосредственно от берега не увенчалась успехом: лодка плотно застревала в грунте, и у меня не хватало сил, чтобы продвинуть ее дальше. Тогда мы решили подтянуть лодку по воде к маленькой пристани и сесть, как подобает настоящим леди. Однако мы очутились в воде раньше, чем успели опомниться. Это круглое, как бочка, плавучее сооружение немедленно переворачивалось и ускользало, как только мы пытались в него сесть, а мы сваливались в воду.

Тут началось сражение, а если мы его и проиграли, то все же получили огромное удовольствие от первого купания в лагуне. Мы твердо решили овладеть искусством плавания на туземной лодке и для этого надо было испробовать разные способы. Отведя лодку снова в мелководье, где Маргарет крепко удерживала ее, а я, не без затруднений поместившись в отверстие для сиденья, находила идеальную точку равновесия, балансируя веслом, как канатоходец шестом, и отдавала команду Маргарет. Но стоило Маргарет отпустить лодку, как она переворачивалась, и я висела головой в воде, а нижняя часть моей фигуры плотно заклинивалась в слишком узком отверстии, предназначенном для очертаний туземного гребца. В таком положении не до смеха, коль скоро из лодки никак не выберешься, а в перевернутом состоянии пловец расходует воздух гораздо быстрее, чем при обычном нырянии. Короче говоря, во время одного из опытов Маргарет едва не утонула.

Тогда мы решили учиться плавать на лодке так, как учатся ездить на велосипеде. Я сидела в лодке, вооруженная двусторонним веслом, а Маргарет удерживала лодку с кормы. Все шло отлично, покуда я балансировала веслом, но стоило мне начать грести или сдвинуться хотя бы на один дюйм, как я летела головой вниз. Надо сказать, что туземная лодка – сложная штука; она сочетает кошачью хитрость с дьявольским характером некоторых лошадей, которые преспокойно выбрасывают вас из седла, шарахнув о ветки встречного дерева. Теперь я понимала, почему мальчишки в Пататива, едва научившись ходить, уже приучаются плавать на собственных лодках.

В конце концов мы отнесли лодку на место и признали, что плавать на меланезийской лодке могут лишь коренные меланезийцы, да и то только те, кто родился на берегу моря.

А нам лучше было вообще не родиться, так как владелец лодки – малаитянин из числа рабочих плантации пришел в дикую ярость, увидев, что его лодка расколота бедрами американки и опоганена прикосновением женщины, хотя бы и белой. Дело, конечно, не в том, что из-за толщины американских бедер в лодке появилась трещина, которая, говоря по правде, не попортила дна, а в оскорблении духа, покровительствующего лодке. Теперь Кесуо, так звали малаитянина, никогда не сможет плавать на этой лодке, так как оскорбленный дух его немедленно утопит.

Смеющийся малаитянин не представляет собой ничего привлекательного, но озлобленный напоминает разъяренную гориллу. Даже хозяин плантации не проронил ни слова, увидев перед собой Кесуо, взбешенного и справедливо возмущенного. Мы спрятались за спину плантатора и уплатили Кесуо пять долларов, лишь бы смягчить его гнев. Обычно за такую сумму можно приобрести не менее двух лодок, но мы решили быть щедрыми, хотя сам Кесуо никакой цены за лодку не назначал, а плантатор своих соображений не высказывал. Но даже когда Кесуо пошел в плантационную лавочку, чтобы получить на пять долларов табака, он продолжал метать громы и молнии. По-видимому, мы совершили ужасное преступление, которое нельзя искупить деньгами.

Теперь эта проклятая лодка стала нашей собственностью, и плантатор послал рабочих привести ее в должный вид и превратить в устойчивое судно, на котором мы сможем добираться до Пататива. Трещину зашпаклевали. Затем рабочие отправились в лес и вскоре вернулись со связками лиан, несколькими тонкими жердями одинаковой толщины и стволом молодого деревца дюйма в четыре в поперечнике. При помощи хозяйской дрели в верхней части борта были просверлены дыры, чтобы в них можно было продеть лианы для привязывания к лодке копьев (обычно такие дыры прожигают). Топором заострили концы ствола молодого деревца, который должен был стать наружным поплавком нашей лодки. Вот и все современные орудия, использованные в работе; вся остальная деятельность свелась к привязыванию лианами жердей к лодке.

В результате получился очень симпатичный водяной жук, и, что самое главное, это была наша лодка. Наконец-то экспедиция располагает собственной экспедиционной яхтой!

Неожиданно мы обнаружили, что на лодке имеется знак тотема в виде какой-то головы. Это был плоский выступ на конце бревна, и сначала мы решили, что это просто выступ, но один из рабочих, участвовавших в переделке лодки, указал на пилообразную линию, изображавшую зубы, и на круги, отдаленно напоминавшие глаза и ноздри. Собака? Я была очень рада, так как всю жизнь любила собак, но рабочие расхохотались.

– Нет, мисс… Это ваш знак тотема… Это аллигатор… – улыбаясь, добавил другой.

Я все поняла; один из наших покойных дядюшек (или какой-нибудь другой родственник) перевоплотился в аллигатора, и с этого дня мы не можем потреблять аллигаторов в пищу, убивать их, причинять им малейший вред и даже говорить о них в непочтительном тоне. Совершенно не важно, каким милым и приятным человеком был покойник, но теперь, сделавшись духом, он где-то лежа подстерегает нас, чтобы отомстить за любое оскорбление, даже если оно нанесено без злого умысла. Я была несколько смущена: означает ли знак тотема милостивое отношение к нам других аллигаторов? Или дух нашего родственника-аллигатора сам по себе устрашает его нынешних сородичей?

В ответ туземные рабочие сочувственно улыбались и отвечали на все вопросы единственным словом «йес».

Первая поездка на лодке внесла ясность в это дело. Дух лодки, конечно, не был нашим родственником; видимо, он происходил из семьи Кесуо. Впрочем, это мог быть также дух Ларри – моего единственного умершего родственника, дух которого был столь же проказлив, как дух, владевший лодкой. При жизни Ларри был моим троюродным братом и перешел в разряд небесных ангелов, упав с сеновала, куда забрался в поисках тухлых яиц. Обычно он швырял этими вонючими снарядами в своих родственников, но однажды поскользнулся и… вполне возможно, что стал аллигатором.

Теперь лодка уже не могла перевернуться или расколоться, так как мы сидели на соединительных брусьях, проложенных над бортами. Но для того чтобы продвигаться вперед, нам надо было грести с интенсивностью колесного парохода. При этом лодка упрямо двигалась только по кругу, так как из-за наружного поплавка мы могли грести только с одной стороны, а табанить веслом, как это делается на обычном каноэ, на этой лодке не удавалось.

Наши рабочие, принимавшие участие в переделке лодки, стоя на берегу и наблюдая, как мы беспомощно описываем круги, чуть не лопались от смеха. Если я раньше намекала на то, что меланезийцы лишены чувства юмора, сейчас беру слова назад; просто нам раньше не приходилось видеть малаитянина, присутствующего при действительно смешном зрелище.

Наконец мы сами сообразили, что нужно делать. Одна из нас бешено гребла, а другая, сидя на корме в позе индейца, плывущего через пороги, пользовалась веслом, как рулем. Так как гребла только одна из нас, мы ползли со скоростью баржи, идущей по каналу извилистым курсом змеи. Во всяком случае, чей бы дух ни покровительствовал лодке, он твердо решил шутить с нами, используя для этого не тухлые яйца, а сильные приливные течения.

И все же наконец мы стали свободны, могли в любой час отправляться в деревню, были избавлены от необходимости выслушивать дикие взвизгивания домашних слуг и освободили хозяина плантации от неприятных переживаний.