Текст книги "Охота за головами на Соломоновых островах"

Автор книги: Кэролайн Майтингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Кэролайн Майтингер
Охота за головами на Соломоновых островах

Глава первая

В один прекрасный день наша экспедиция запросто отправилась писать портреты первобытных негроидов, живущих в юго-западной части Тихого океана.

Я подчеркиваю слово «запросто» потому, что мы не были обременены заботами по снаряжению экспедиции, обычно связанными с изысканием денежных средств, изучением опыта предшественников, сомнениями, снабжением, экспедиционной яхтой или самолетом, благословениями или верой друзей в наш успех или утверждениями родственников, что у нас ничего не выйдет. У нас не было «личного состава», список которого в каждом толковом словаре сопутствует слову «экспедиция». Наша экспедиция состояла из двух довольно молодых женщин: меня – художницы-портретистки и Маргарет Уорнер – мастерицы на все руки, способной выходить из любых затруднительных положений с неменьшей ловкостью, чем это удавалось самому Господу Богу, который восполнял отсутствие технических средств дерзновенной предприимчивостью. Экспедиционным снаряжением Маргарет была гавайская гитара.

И все же мы были экспедицией, так как у нас была цель. А если читатель иногда будет терять ее из виду, как это часто случалось с нами в разгар приключений, то традиция требует, чтобы я заранее принесла читателю свои извинения.

Нашей целью было запечатлеть одну из групп этих «отсталых существ, быстро исчезающих с лица земли под напором цивилизации». Наши будущие модели, гораздо менее напыщенные, чем приведенная цитата, были темнокожие дикари, именуемые меланезийцами, населяющие острова Кораллового моря, северо-восточнее Австралии. Район их поселения простирается от Новой Гвинеи через Соломоновы острова[1]1
  Соломоновы острова, расположенные между 154°40′ и 162°30′ восточной долготы и 5–11° южной широты, были впервые открыты испанским мореплавателем Альваро Менданья Нейра, отправившимся в 1567 году на двух кораблях из Кальяо (Перу) на поиски неизвестного Южного материка. Во время плавания Менданья побывал на одном из островов группы Эллиса и в феврале 1568 года высадился на берегу большого острова, названного им Санта-Исабель. Несколько позже он открыл острова Гуадалканал и Сан-Кристобаль.
  Альваро Менданья предполагал, что эти острова являются преддверием к разыскиваемому им Южному материку, по возвращении в Перу очень красочно описал открытые им острова и назвал их Соломоновыми, решив, что он открыл страну Офир, куда, согласно библейской легенде, царь Соломон посылал корабли за золотом для украшения Иерусалимского храма.
  В 1574 году Альваро Менданья получил от испанского правительства грамоту, даровавшую ему право колонизации и эксплуатации Соломоновых островов. По неизвестным причинам Менданья долго не мог покинуть Перу, и его второе путешествие осуществилось лишь в 1595 году.
  Вторая экспедиция Менданьи была организована с большим размахом и отлично оснащена. Вместе с Менданьей отправились его жена Изабелла де Баррето, трое ее братьев и много колонистов. В пути они открыли Маркизовы острова, названные так в честь перуанского вице-короля маркиза Каньете.
  Взяв курс несколько южнее Соломоновых островов, Менданья достиг в сентябре 1595 года (к юго-востоку от них) одного из северных островов группы Санта-Крус. Здесь спутники Менданьи попытались организовать колонию, но успеха не имели. Среди участников экспедиции начались разногласия, а в начале октября того же года Менданья умер.
  Главный кормчий экспедиции Педро Кирос фактически стал во главе экспедиции (формально ее возглавила вдова Менданьи, Изабелла де Баррето) и, забрав с собой всех ее участников, отплыл в направлении Филиппинских островов. Так же как и Менданья, он прошел в стороне от Соломоновых островов, вторично открыл Каролинские острова и в феврале 1596 года достиг Манилы.
  С тех пор на протяжении более полутора столетий Соломоновы острова напрасно разыскивались европейцами, хотя в 1606 году тот же Педро Кирос, возглавляя экспедицию, искавшую Южный материк, прошел в западном направлении мимо островов Санта-Крус и видел группу островов Дафф.
  В 1616 году голландские мореплаватели Ле Мер и Схаутен видели группу островов с низкими берегами, которые впоследствии, в 1643 году, увидел Тасман и назвал Онтонг-Джавой, по имени сходных по внешности островов, расположенных вблизи Батавии.
  Только в 1767 году английский капитан Картерет вторично открыл острова Санта-Крус и остров Малаиту из группы Соломоновых островов.
  Год спустя, в 1768 году, мореплаватель Бугенвиль, совершая на французских кораблях «Будёз» и «Этуаль» кругосветное плавание, прошел через нынешний пролив Бугенвиль. Он назвал остров, лежащий к востоку от пролива, именем Шуазёля, который тогда был могущественным министром Франции. Остров, расположенный к западу от пролива, он назвал своим именем.
  В 1788 году лейтенант Шортленд, командовавший двумя английскими транспортами «Александр» и «Френдшип», по пути из Нового Южного Уэлса в Кантон увидел и назвал ряд мысов различных островов, входящих в группу Соломоновых.
  С середины XIX века Соломоновы острова стали посещаться европейскими, а особенно часто английскими военными кораблями. Одновременно с этим началось так называемое «мирное проникновение». В 1845 году группа миссионеров высадилась на южном берегу острова Сан-Кристобаль. Обосновавшись, миссионеры решили распространить свою деятельность и на остров Санта-Исабель, но на четвертый день их пребывания в бухте Тысячи Кораблей глава миссии был убит туземцами, а его спутники бежали на остров Сан-Кристобаль. В 1847 году, после того как еще трое миссионеров были убиты местными жителями, а один миссионер скончался от малярии, миссионерство было закрыто и лишь через полстолетия открыто вновь.
  В 1851 году Бенджамен Бойд – предприниматель-капиталист из Нового Южного Уэлса – отправился на собственной яхте «Уондерер» к островам Сан-Кристобаль и Гуадалканале целью создать и возглавить независимое государство Соломоновых островов. На острове Гуадалканал Бенджамен Бойд был убит местными жителями.
  С теми же результатами закончились попытки утвердиться на Соломоновых островах для епископа Петиссона (в 1871 году) и для коммодора Гуднафа (в 1875 году).
  Наряду с этим начиная с 1860 года кое-кто из «белых» пришельцев не только появлялся, но и проживал на побережье Соломоновых островов, занимаясь вербовкой туземцев на работы в Квинсленд и на острова Фиджи. С 1903 года вербовка, являвшаяся одной из форм работорговли, для Квинсленда была запрещена, но для островов Фиджи продолжалась вплоть до 1910 года.
  Между 1860 и 1893 годами число английских торговцев на Соломоновых островах постепенно увеличивалось и достигло полусотни человек, когда Великобритания заявила о своем «протекторате» над южными Соломоновыми островами. В 1885 году Соломоновы острова были поделены между Великобританией и Германией. В результате Первой мировой войны принадлежавшие Германии острова были переданы Австралии.


[Закрыть] до Новой Каледонии. Одна из причин выбора нами именно этой группы «исчезающих отсталых существ» заключалась в географической плотности и доступности районов их размещения. Кстати, это было одним из немногих деловых соображений при разработке плана нашей поездки. Да и верно, разве можно написать истинный портрет какого-либо народа, если он расселился от полюса до полюса, как это произошло с «исчезающими отсталыми существами», являющимися нашими непосредственными соседями – американскими индейцами.

Чтобы запечатлеть на полотне образ какого-либо народа, нужно действовать примерно так: прежде всего написать портреты его чистокровных представителей, затем перейти к изображению смешанных типов, отражающих элементы, участвовавшие в образовании народности. Меланезийцы представляют древнейшую помесь местных негроидов с монголоидами, вторгшимися, видимо, из Индонезии, с островов к западу от Новой Гвинеи. В заключение следует изобразить боковые ветви потомков чистокровных туземцев, которые, выйдя за пределы своих границ, смешались с чужеземцами настолько давно, что успел образоваться совершенно новый тип, сохранивший многие физические особенности вторгшегося народа.

Меланезийцы были особенно интересны для нашей экспедиции, поскольку они создали разбросанные, смешанные группы.

Имеются доказательства только двух продвижений меланезийцев с их основной территории: одно – на острова Фиджи, где смешивание с полинезийцами создало преимущественно негроидный тип; другое – на острова Новой Зеландии, где меланезийцы вновь встретились с полинезийцами и где в результате этой встречи создался чисто полинезийский тип человека.

Маршрут нашей экспедиции должен был бы определяться географическим размещением интересовавшего нас народа, но с самого начала мы отбросили новозеландскую группу, жившую слишком в стороне от основного маршрута, и без того ограниченного нашими финансовыми возможностями.

Собственно говоря, даже не знаю, почему мы должны приводить в оправдание этот малоубедительный довод, когда у нас с самого начала не было почти ни гроша. Видимо, это просто отговорки, так как карта нашего маршрута казалась нам гораздо привлекательнее без этой длинной стрелы, вытянутой куда-то к Южному полюсу. В остальном все получалось очень складно.

Мы рассчитывали писать полинезийцев на Гавайских островах, жителей Фиджи на островах Фиджи, затем пересечь океан прямо на запад и направиться на Новые Гебриды, где проживали наши чистокровные меланезийские модели.

Для изображения потомков древних негроидов в нашем распоряжении были две современные группы. На Соломоновых островах проживают темнокожие меланезийцы, на которых нам указывали как на вероятные остатки туземного населения островов. Кроме того, имелись папуасы Новой Гвинеи, тоже очень темнокожие, несомненно, «подлинные местные жители» по сравнению с меланезийцами, которые и сейчас заселяют только восточное побережье этого огромного острова. Обе эти группы фигурировали на карте нашего маршрута, и мы собирались писать портреты представителей обеих групп.

Поскольку никто толком не знает, откуда начали свое продвижение монголоидные предки меланезийцев, и все сведения сводятся к тому, что они прибыли из Индонезии, то мы могли посетить любой из индонезийских островов и найти характерные типы, участвовавшие в образовании меланезийского народа.

Вот какими были наш план и наша задача. Необычайная их простота доказывает, как мало мы знали, пускаясь в экспедицию, и как широко мы размахнулись.

Возможно, наши скептически настроенные друзья были правы, утверждая, что группа женщин, подобная нашей, не может отправиться писать портреты каннибалов и вместе с тем рассчитывать вернуться домой с головой на плечах. Таких поступков не совершали даже мужчины…

Ни один мужчина-художник не пытался этого сделать, заявляли мы в ответ.

И все же, как путешествовать без экспедиционной яхты? Где останавливаться? И что делать, для того чтобы достать деньги?

* * *

В туманный мартовский день мы проплыли мимо Золотых Ворот[2]2
  Золотые Ворота – пролив на западе США, соединяющий бухту Сан-Франциско с Тихим океаном.


[Закрыть], располагая заветной целью, четырьмя сотнями долларов, несколькими мелкими монетами, отличным здоровьем и массой свободного времени. Вот и все; и этого оказалось достаточно.

Отсутствие денег казалось нам наименее важным. В наше экспедиционное снаряжение входила помятая жестяная коробка из-под сигарет, обладавшая волшебной способностью делать золото. В коробке находились рисовальные принадлежности, которые должны были помочь нам оплатить стоимость проезда до Меланезии и обратно.

Обломками рисовальных углей и кусками засаленных резинок были исполнены портреты, которые уже оплатили наш проезд по территории Соединенных Штатов. Такими же портретами мы оплатили наш нынешний переезд до Гавайских островов и накопили четыре сотни долларов, с которыми и предприняли наше путешествие. Мы не предполагали тратить наши накопления на то, чтобы добраться до Меланезии; это был своего рода резервный фонд на случай необходимости «отправить тела покойниц на родину».

Мы твердо рассчитывали, что жестяная коробка поможет нам охотиться за головами белых обитателей южной части Тихого океана. И до тех пор покуда там находятся представители белой расы, головы которых можно рисовать, и их бумажники, из которых оплачивается портретное сходство, мы должны быть обеспечены платными заказами. По крайней мере, таковы были наши надежды…

Мы считали себя отлично подготовленными к охоте на белых владельцев голов; в этом вопросе мы не были новичками. Маргарет играла роль Хендрики, а я – Рембрандта, с тех пор как я сделалась странствующей портретисткой. Мы исколесили всю ширь Соединенных Штатов, пройдя через города и деревни, от побережья до побережья, и повсюду имели заказы на портреты. В любых обстоятельствах Маргарет отлично справлялась со всеми делами, и я была уверена, что она окажется на высоте и в нашей «охоте за головами». Везде и всюду она принимала, провожала, развлекала разговорами клиентов, мурлыкала для них под аккомпанемент гавайской гитары успокаивающие душу песенки, читала вслух, играла с детьми заказчиков, поддерживая модель в заданной позе и подогревая в клиенте интерес к оплате законченного портрета. (Среди наших заказчиков было немалое число дикарей.) Одновременно Маргарет вела наше хозяйство, чинила одежду и автомашину, утирала мои слезы по поводу неудавшегося рисунка, а затем только ей одной известными способами находила новые заказы на портреты. Удивительное терпение и веселость делали ее незаменимой в моей мастерской и, несомненно, нужной при предстоящих встречах с подлинными дикарями.

Долгое время мы читали труды по антропологии, которые могли достать в общественных и университетских библиотеках. Это не было вызвано желанием кичиться своей ученостью; правдивые научные труды о людях гораздо увлекательнее любого художественного вымысла, и это они натолкнули нас на идею запечатлеть первобытных людей. Ведь каждая из прочитанных нами книг оплакивала их исчезновение.

Что же могло быть для художника более волнующим, чем увековечить в рисунке эти народности до того, как они исчезнут навсегда!

Отплывая из Сан-Франциско, мы недооценили фактора времени. Казалось, у нас впереди вся жизнь, но и этого могло бы нам не хватить. Только экспедиции с жирным банковским счетом могут направляться прямо к намеченной цели, силой денег устранять возникающие препятствия и с треском возвращаться назад раньше, чем у широкой публики исчезнет интерес к поднятому шуму.

Вместо того чтобы в короткий срок проделать весь путь от Гавайских островов до островов Фиджи, а оттуда к Новым Гебридам, мы потратили более года на писание портретов, чтобы заработать на проезд и добраться до сердца Меланезии. И это был вовсе не тот маршрут, который мы запланировали.

В Гонолулу, то есть практически не выезжая из Соединенных Штатов, наши платные портреты имели огромный успех. Одновременно мы писали портреты гавайцев, но здесь не было полинезийцев, ради которых мы предприняли наше путешествие. Здесь были различные гавайско-японо-американо-португало-филиппино-китайско-немецкие сочетания. Что касается полинезийско-гавайского типа, то он почти исчез, уничтоженный мифическими четырьмя всадниками из Апокалипсиса: смешением рас, пороками и присущими белому человеку болезнями, а также физическим расслаблением, которое охватывает туземцев, когда к ним вторгаются белые люди.

Особую надежду мы возлагали на острова Фиджи, где предполагали найти среди живущих поблизости полинезийцев нужную нам чистокровную модель либо рисовать субмеланезийцев Фиджи, проживающих тут же, вблизи порта Сува.

Увы, быстрый отъезд из Сувы был единственным случаем, когда наше продвижение ускорилось.

Путешествие до Сувы проходило в помещении, предназначенном для пассажиров самой последней категории, и только за сутки до прибытия, выйдя на палубу подышать воздухом, мы обнаружили, что наш пароход везет в классных каютах игроков в гольф – тех, что бессмысленно катают мячи по зеленым лужайкам. Все они направлялись на острова Фиджи, где в Суве проходил ежегодный слет любителей гольфа. Наш пароход был одним из многих, перевозивших подобный груз в маленький городок на Тихом океане. И Сува не смогла приютить нашу крохотную экспедицию охотников за головами; мы были вынуждены вернуться на пароход и отправиться в Новую Зеландию, поближе к Южному полюсу.

Теперь нам надо было заработать много денег, чтобы получить возможность вернуться к экватору, и единственная дорога в Меланезию лежала через Сидней.

Отношение британцев к портретному делу несколько отличается от американского. Здесь после первого портрета не возникала портретная эпидемия, как это бывало в каком-нибудь городке у нас на родине. В Окленде мы нарисовали одного из членов семьи американского консула, и, хотя портрет получил широкую известность среди высшего общества, бывавшего на приемах у консула, все же заказы на портреты приходили медленно, после длительных и тщательных размышлений. Нам пришлось почти наполовину снизить цену за портрет, так как в Новой Зеландии все еще ощущалась депрессия, наступившая после Первой мировой войны.

Находясь вопреки собственной воле в Новой Зеландии, мы зарисовали головы нескольких маорийцев, которые отдаленно сродни меланезийцам, и тем самым перестали быть виноватыми в том, что выключили маорийцев из нашего первоначального плана.

В конце концов мы не только преодолели робость местных платежеспособных заказчиков портретов, но и разыскали последнего из оставшихся в живых маорийского воина и успели нарисовать его за три месяца до того, как он отправился по скорбному пути, открытому перед обреченными туземцами.

Наши довольные оклендские заказчики снабдили нас рекомендательными письмами к сиднейским знакомым; это было для нас очень важно, так как мы не имели представления, как создать себе клиентуру в столице Австралии. У нас вовсе не было уверенности в том, что там мы встретим такого же добряка консула, как в Окленде, где мы нашли приют в его семье.

Жители Сиднея были по-британски великодушны к нашей экспедиции. Если они не заказывали портретов, то кормили нас, и это было для нас благом, так как мы бывали голодны. Впоследствии они заказали нам достаточное количество портретов, что позволило нам не только покрыть текущие расходы, но и оплатить стоимость проезда до Соломоновых островов. Мало того, мы сумели увеличить наш тощий «покойницкий» фонд на сотню долларов. Все это имело большое значение, так как на островах имелся только один городок – Рабаул[3]3
  Рабаул – город, построенный в 1910 году немцами в качестве административного центра германских владений на Новой Гвинее. Рабаул расположен в бухте Бланш, открытой и названной капитаном Симпсоном, который в 1872 году, плавая на корабле «Бланш», исследовал и нанес на карту удобную и большую бухту, оканчивающуюся глубокой и отлично защищенной гаванью Симпсона. Окруженная со всех сторон действующими и погасшими вулканами, гавань Симпсона, по-видимому, является огромным кратером, одна сторона которого соединяется с морскими просторами.
  Рабаул всегда был подвержен землетрясениям, по-местному «гуриа», вызываемым деятельностью вулканов. Наиболее крупными являются вулканы Мать, Южная Дочь, Северная Дочь, постоянно извергающие пар и серные газы.
  В результате извержения 1937 года Рабаул сильно пострадал, но был восстановлен. В 1941 году произошел ряд новых извержений вулканов, и было решено перенести административный центр в более безопасное место. Начавшаяся Вторая мировая война помешала этому делу, а в 1942 году Рабаул был захвачен японскими войсками и стал ареной военных действий. В результате налетов американской авиации Рабаул был полностью разрушен.


[Закрыть] на Новой Гвинее, где мы могли рассчитывать на получение заказов на платные портреты. Не могли же мы делать ставку на разбросанных по островам плантаторов – единственных белых обитателей этих мест (портретное дело весьма сходно с заразной болезнью; если заказчики живут далеко друг от друга, то заражения не происходит или оно распространяется слишком медленно). Когда мы отплыли в Тулаги[4]4
  Тулаги – остров и расположенный на нем город.


[Закрыть], до Рабаула оставалась еще почти тысяча миль[5]5
  1 миля = 1523,986 м.


[Закрыть], да и находился он в другой группе островов.

Погрузившись на шедший в Тулаги пароход «Матарам», мы ничуть не пожалели о нашем пребывании в странах, находящихся так близко к Южному полюсу. Добравшись до экватора, мы снова очутились в прежнем состоянии: та же неустроенность финансовых дел, то же отсутствие портретов жителей Фиджи, отчасти компенсированное наличием портретов маорийцев.

Теперь мы должны были признать, что быть членом экспедиции, зарабатывающей на свой проезд, это совсем не то, что участвовать в экспедиции, действующей наверняка.

Мы подвергались любому риску…

Глава вторая

Когда Маргарет и я вошли в кают-компанию «Матарама», нас охватило чувство приятного волнения при виде целой стаи, чуть ли не целого города белых человеческих голов. Лишенные в течение недели возможности удрать с парохода, они неминуемо должны были стать жертвами надвигающейся эпидемии. В кают-компании находилось три десятка пассажиров, а еще десятка два, как мы это узнали из пассажирского списка, укрывались в разных уголках, пытаясь благополучно пережить путь из порта Сидней в открытое море, превращенное сильнейшим зимним штормом в клокочущую пену. Все пассажиры были совершеннолетними, и все они, за незначительным исключением, возвращались домой, к себе на острова. Нам оставалось только напустить на них портретную эпидемию.

Техника напускания эпидемии предполагалась очень простой: Маргарет должна была попросить кого-нибудь из присутствующих позировать для меня «просто, шутки ради», и тогда, когда зрители увидят, какое поразительное сходство создается при помощи карандашей из жестяной сигаретной коробки, все пассажиры ринутся позировать. А если среди них найдутся слишком медлительные люди, то к концу путешествия пароходная скука все равно загонит их в наши сети, где за исполненный углем шедевр им придется платить не менее трех гиней[6]6
  Гинея – старинная английская золотая монета, равнявшаяся 21 шиллингу.


[Закрыть]. За произведение искусства надо брать гинеями, а не фунтами[7]7
  1 фунт = 453,593 г.


[Закрыть], так как в английском классовом обществе полтинничное превосходство гинеи над фунтом определяет разницу между презренным «ремеслом» и истинным искусством.

Мы с нетерпением ожидали, когда пароход зайдет в Брисбен, где количество наших жертв пополнится, а с окончанием шторма скрывающиеся по каютам два десятка пассажиров поправятся, пароход приобретет достаточную устойчивость, чтобы я могла рисовать портрет углем.

Все должно было идти по намеченному нами пути, если бы не два непредвиденных обстоятельства. Первым из них была «эта история с малаитянами», которая привела пароходных обитателей в состояние такой возбужденности, что если кто-либо из них попытался спокойно позировать, то неминуемо бы взорвался (об истории с малаитянами расскажу дальше, так как не умею рассказывать два сюжета сразу). Второе обстоятельство было характерным для пассажиров пароходов, курсирующих именно на этой линии.

Плантатор, возвращающийся после отдыха на юге, ни в какой степени не может служить моделью для портрета. Он непригоден в финансовом, моральном и физическом отношениях. Это не человек, а какая-то развалина. Когда после трехлетней работы на плантации он отправляется в отпуск на юг, то едва стоит на ногах от усталости или болезней, вызванных нестерпимой тропической жарой. Но после восстановления своего здоровья в прохладных барах Сиднея плантатор лишается способности даже сидеть. Обратная поездка на плантацию – это мучительный путь из мира грез в мир суровой действительности. И, право, невозможно рисовать его в подобном состоянии да еще брать за это три гинеи.

Помимо Маргарет и меня, на пароходе находились пять женщин. Трое из них были редко встречающимися здесь туристками, у которых хватало смелости встретиться на островах с носителем малярии – комаром-анофелесом, но уже бессильных противостоять нашему предложению позировать для портрета.

Две женщины были женами плантаторов. Старшая из них возвращалась из сиднейской больницы после излечения от черной лихорадки, часто возникающей после длительного заболевания малярией. Исход этой болезни почти всегда смертельный. Эта женщина менее всего напоминала вылечившегося человека. Скорее это был учебный экземпляр трупа в медицинском институте, и притом слишком долго пролежавший в формалиновой ванне. Ее кожа имела странный оттенок фальсифицированного чая и была такой прозрачно-тонкой, что через нее ясно просвечивали кровеносные сосуды и мышцы вокруг глаз. Она говорила, что чувствует себя «отлично», но мы не сомневались, что дни этой женщины сочтены и что родственники будут рады иметь портрет покойной. Ее вид настолько приближался к облику возвращавшихся плантаторов, что у нас не хватило духа предложить ей позировать для столь необходимого наследственного портрета.

Более молодая плантаторская супруга казалась новичком по сравнению с женщиной, ухитрившейся выздороветь после черной лихорадки. Она не только была здорова, но даже совсем недавно стала матерью ребенка и обладала ясной точкой зрения на ряд особенностей островной жизни, что дало нам возможность подготовить себя к встрече со страной, куда мы направлялись.

Внизу под лестницей, ведущей в коридор классных кают, пароходная компания предусмотрительно поставила для пассажиров большой стол для глаженья и электрический утюг.

Здесь, за привычной домашней работой, гладя детские платьица и нижнее белье, обе жительницы островов развязывали свои гордые британские языки. Женщины, когда они работают вместе, умеют говорить о простых и правдивых вещах, о которых умалчивают в безделье.

Помимо ряда других вещей, мы узнали о трудностях семейной жизни на островах. Вряд ли эти трудности угрожали членам экспедиции, охотящейся за головами, но все же из этих рассказов мы почерпнули немало интересного. Мы узнали, что белые женщины должны уезжать на время родов на юг, во избежание послеродового сепсиса, угрожающего роженице на островах, несмотря на то что в Тулаги имеется больница (мы все удивлялись, почему туземные женщины не подвергаются той же опасности). Беременная женщина должна уезжать на юг в начале своей беременности из-за множества возможных осложнений, заболевания малярией и другими местными болезнями. Совершенно необходимо, чтобы после родов мать и ребенок на протяжении нескольких месяцев находились под наблюдением врачей, так как иногда малярия передается ребенку еще в утробном состоянии, и зачастую дети рождаются с увеличенной селезенкой и поражением некоторых желез. Иметь семью или, говоря другими словами, жить нормальной для взрослого человека жизнью сопряжено для белого жителя островов с огромными трудностями.

Молодая мать не могла заказать портрета стоимостью в три гинеи; она только что провела на юге восемь дорогостоящих месяцев, подготовляя рожденного ею малыша к самому опасному первому году его жизни на островах. (Белые дети, сумевшие прожить первые два года без свежего молока и витаминов, по-видимому, минуют опасный период. В дальнейшем на протяжении пяти лет они развиваются нормально, после чего жара и нехватка нужной пищи начинают на них сказываться.) Новорожденного нельзя кормить грудью, так как это один из путей заражения малярией.

Малярия и только одна малярия – вот постоянная тема наших разговоров, если только не обсуждалась тема восстания жителей острова Малаита[8]8
  Малаита – остров площадью около 1500 квадратных миль.
  Численность населения Соломоновых островов до Второй мировой войны определялась в 96 000 человек. Белое население насчитывало около 500 человек; китайское население – преимущественно мелкие торговцы и ремесленники – около 200 человек; все остальные жители – туземцы, из них около 40 000 малаитян.


[Закрыть].

Неужели и мы неминуемо должны заболеть малярией и сделаться похожими на заспиртованные в банках трупы? Как спастись от нее?

Мы обнаружили множество школ и направлений в решении этого вопроса. Несколько своеобразным было предложение лечить малярию как обычную простуду. Представителем этой школы был золотоискатель из Новой Гвинеи, которого мы встретили в Сиднее, где он проводил свой отдых и находился по этой причине в мире грез. Он отсоветовал нам делать противомалярийные вливания, утверждая, что мы сразу схватим черную лихорадку, минуя предшествующий ей длительный период заболевания малярией. Нас было нетрудно отговорить от дорогостоящих вливаний, так как нам легче было опираться на запас американского здоровья, чем на австралийские фунты стерлингов. Следуя совету золотоискателя, мы приобрели целую торбу хинина в капсулах, чтобы лечиться от малярии, когда ею заболеем. По-видимому, вопрос о нашем заболевании считался решенным делом, и того же мнения держался ехавший с нами местный старожил, но он ратовал за хинин в таблетках. Его довод сводился к тому, что, когда начинается малярийный приступ, хинин должен действовать сразу, а для растворения капсулы требуется много времени. Мы получили эту информацию до захода в Брисбен, где нам удалось уговорить аптекаря обменять нашу торбу капсул на две торбы таблеток.

Кроме того, старожил твердо верил в целебные свойства спиртных напитков и на протяжении всего путешествия служил примером своего лечебного метода.

Здесь были и сторонники предупредительных мер, и неисправимые фаталисты, которые считали, что если суждено болеть, то все равно заболеешь. Сторонники предупредительных мер считали, что нужно ежедневно глотать пять гран[9]9
  Гран – единица аптекарского веса (0,0622 г).


[Закрыть] хинина и начать этот курс не позже чем за десять дней до вступления в страну анофелесов.

И мы ежедневно начали глотать хинин… Никогда прежде не болея малярией, мы вскоре решили предпочесть ее хинину; право, я не смогла бы написать чьего-либо портрета, если бы не прекратила глотать хинин. От принятого хинина голова наполняется звуками журчащей воды или бьющихся о стекло бабочек.

Среди неисправимых фаталистов находился молодой австралиец по имени Вивиэн Нэнкервис. Он был новичком, этот прирожденный «строитель империи», впервые ехавший искать свою судьбу на острова, где должен был служить помощником управляющего кокосовой плантацией на Гвадалканаре[10]10
  Гвадалканар (или Гуадалканал) – самый крупный из Соломоновых островов – имеет 80 миль в длину и 25 миль в ширину. Покрыт остроторчащими гребнями гор, достигающими 8000 футов.
  Наибольшее число кокосовых плантаций сосредоточено на северо-восточном берегу, где земля очень плодородна. Там же разместился административный центр Соломоновых островов Хониара, построенный взамен разрушенного Тулаги. В 1950 году население Хониары составляло менее сотни европейцев, полторы сотни китайцев, до тысячи туземцев. Все население Гвадалканара насчитывало около 15 000 человек.


[Закрыть] (чаще называемом Гвадалканалом).

Несомненно, он должен был заболеть малярией, так как слишком похож на многих мужчин, неспособных предпринять что-либо заранее. Вам знаком этот тип мужчины, который слишком полон жизни, чтобы болеть даже тогда, когда он действительно болен. Этот двадцатилетний юноша был шести футов[11]11
  1 фут = 30,48 см.


[Закрыть] росту, обладал мускулатурой боксера и был красив даже с таким претенциозным именем, как Вивиэн. За всю жизнь он ничем не болел, но не успели мы отъехать от Австралии, как у него начала кружиться голова, как и у нас – глотателей хинина. Но причиной его головокружения был не хинин, а синева глаз Маргарет.

Вопрос о том, терпеть ли мне ералаш в голове, глотая хинин, или болеть малярией, не глотая хинина, решился сам собой, когда я нарисовала портрет капитана. Среди семидесяти с лишним человек, составлявших население нашего парохода, имелась всего лишь одна спокойная, здоровая модель для портрета. Это был наш капитан, которого я начала писать просто ради процесса работы, без всякой мысли об извлечении прибыли. Но никогда, сами того не подозревая, мы не делали столь выгодного дела, как подарив рисунок капитану. Все наши возможности совершить поездку по Соломоновым островам зависели от него.

Мы начали работать в капитанской каюте, но так как она была слишком мала для всех нас, то капитан позировал мне, сидя внутри, а я с прикрепленной к доске бумагой уселась снаружи, на палубе. Приступая к работе и открывая коробку из-под сигарет, я обратилась к этой волшебной жестянке с мольбой; это была простая вежливость, дань уважения к ее способностям служить ковром-самолетом. Маргарет, вооруженная гавайской гитарой, заняла привычную позицию против модели, заставляя ее смотреть в одном и том же направлении. (Чтобы сохранить одно и то же положение головы, позирующий должен заложить ногу на ногу точно так же, как вначале, если портрет был начат при таком положении.) Не было никакой возможности оторвать глаза от Маргарет, когда она музицировала, уж очень она сама увлекалась музыкой. Ее пальцы, приученные к игре на скрипке, скользили вверх и вниз по фифу гитары, в то время как другая рука летала по струнам с такой быстротой, что одна только техника ее игры заставляла модель сидеть в недвижимом изумлении. С моей точки зрения, Маргарет является единственной исполнительницей, могущей заставить гавайскую гитару звучать как настоящий музыкальный инструмент.

Репертуар Маргарет был очень разнообразен: она знала и такие мотивы, которые удерживали милейших старушек от желания заснуть, и такие, от которых капитанская нога притоптывала в такт. Впоследствии мы узнали, что капитанское притоптывание имело особое значение.

Наш капитан был толстяком шотландцем, и когда он смеялся, то смех начинался где-то в глубине его невероятных объемов, постепенно поднимаясь на поверхность, подобно геологическому смещению пластов земной коры. Вы ничего не замечали, покуда смех не достигал капитанской поверхности, вызывая сильные колебания белого накрахмаленного кителя, но не затрагивая круглого багрового лица. Рот оставался слегка раскрытым, готовый сотрясти воздушные массы. Несмотря на слегка рискованные песенки Маргарет, выражение лица капитана оставалось по-шотландски строгим. Так шла наша работа, капитан содрогался внутри своего полушария, глядя на Маргарет и изредка бросая сердитые взгляды в мою сторону.

Сигаретная жестянка изображала капитана с присущей ей обычной объективностью. Например, у капитана появилась шея; шея у него в действительности была, но когда он сидел, ее не было видно. Мы заставили капитана позировать в фуражке, так как сигаретная жестянка не могла помочь мне изобразить волосы, которых у капитана не было.

– Отдохните… – сказала я слабым голосом, когда, устав от сочетания бурного моря и проглоченного хинина, начала видеть какие-то обнаженные призраки, спускающиеся по лестнице.

– Вы принимаете хинин, чтобы не заболеть! – заревел капитан. Он всегда ревел, словно стараясь перекричать бурю. – Зачем вы отравляете себя хинином? Вы лишитесь зубов раньше, чем хоть один комар успеет вас укусить… Нужно только внимательно следить за работой кишечника… – продолжал рычать капитан. – Пейте хорошее виски, которое вам будут подносить, и вы будете здоровы до самой свадьбы, о чем я уже позабочусь…

Заявление капитана о свадьбе имело свое основание: он немало перевез девушек с юга на острова, но ни разу не отвозил в обратном направлении.

– А теперь дайте взглянуть, что вы там нарисовали… – сказал он напоследок. Я отступила назад, испытывая знакомые художникам-портретистам страдания, когда модель впервые смотрит на свой портрет. Обычно я уходила из комнаты, предоставляя Маргарет выдерживать всю тяжесть удара. Стоя за углом, я подслушивала поток критики, не стесненной моим присутствием. Но здесь отступать было некуда, и удар я приняла сама.

Я не сомневалась, что капитан воскликнет: «Пресвятая тетка, кто это тут нарисован!» – или же проворчит: «Сходство полное», что тоже никак не может считаться похвалой художнику. Но дело в том, что мне никогда раньше не приходилось рисовать шотландца капитана. Не меняя обычного мрачного выражения лица, он посмотрел и ничего не сказал. Мы молча ждали, не осмеливаясь даже преподнести ему в дар написанный портрет. В конце концов он перестал смотреть на свое изображение и занялся приготовлением какой-то смеси, назвав ее «специальный коктейль „Матарам“». Он налил его только нам и с еще более мрачным видом сказал:

– Теперь я вас считаю членами моей семьи…

Некоторое представление о том, что это была за семья, можно получить из рассказа о причинах, по которым капитан не налил коктейля и себе. Мы узнали эту историю несколько дней спустя, когда, уже приближаясь к островам и свесившись через борт, пытались сфотографировать кита (вероятно, это был дельфин). Тут подошел к нам капитан и спросил, хотим ли мы посмотреть его собственную плантацию. При этом он указал пальцем на запад, где буквально из самого моря торчали три кокосовые пальмы. Под ними не было никакой земли, да и вокруг не видно было островов. Несомненно, пальмы росли на каком-то рифе, скрытом от наших глаз сильным приливом.

Рассказ о том, как сюда попали эти пальмы, был объяснением воздержания капитана от спиртных напитков.

Несколько лет назад, на обратном пути из островного рейса, его судно наскочило на этот риф. Груз парохода состоял из копры и кокосовых орехов; при аварии несколько орехов застряли на рифе, пустили корни, и через несколько лет выросли эти три пальмы. Так и возникла «капитанская плантация».

В момент аварии вахту нес не капитан, а его помощник, и капитан, следовательно, не был виноват. Но если пароход терпит аварию, то вся ответственность ложится на капитана; он автоматически «подает в отставку», и его мореходная карьера считается оконченной. Но этот грубоватый моряк был горячо любим своей «семьей», состоявшей буквально из всех белых обитателей островов, которых он обслуживал на протяжении многих лет. Они подали петицию за подписями всех без исключения мужчин и женщин, в которой просили пароходную компанию оставить капитана на прежней должности. Пароходная компания была вынуждена удовлетворить просьбу, которая была замаскированным требованием клиентуры. Но чтобы никто не мог приписать аварию природной склонности шотландца к шотландскому виски, капитан с тех пор при исполнении служебных обязанностей не пил ничего спиртного; даже свой умеренно крепкий «специальный коктейль „Матарам“».