Текст книги "История Османской империи. Видение Османа"

Автор книги: Кэролайн Финкель

Именно при содействии Рустема-паши «классическое» искусство и архитектура Османской империи достигли своего наивысшего расцвета. Когда умерли искусные мастера, доставленные Селимом I из завоеванных стран, их влияние ослабело и на смену им пришли люди, рекрутированные во время набора юношей и получившие специальное образование, необходимое для того, чтобы служить Османской империи. Была введена система регулярного набора и продвижения по службе, поэтому и способы художественного выражения (на тканях, изразцовых плитках или посредством каллиграфии) стали более стандартными. Там, где некогда доминировали утонченные, абстрактные рисунки в иранском стиле, теперь, под влиянием более осознанного ортодоксального ислама, властвовали сильно стилизованные изображения, главным образом это были рисунки растений в постоянно повторяющихся сочетаниях. За исключением художественной миниатюры, изображения людей стали редкостью. Мечеть Рустема-паши в Эминёню знаменита великолепием и разнообразием своих изразцовых плиток, кобальтово-синих, бирюзовых, зеленых и ярко-красных, покрытых прозрачной глазурью. Эти плитки входят в число самых замечательных изделий мастерских города Изник, расположенного на южном берегу Мраморного моря, которые более столетия производили керамику для двора.

Расположенный на самом заметном месте, на вершине нависшего над Золотым Рогом холма, храмовый комплекс Сулеймание, построенный во время пребывания Рустема-паши в должности великого визиря, был впечатляющим памятником, который вполне соответствовал султану ортодоксальной исламской империи. Когда с годами Сулейман стал более набожным, он захотел, чтобы его воспринимали как здравомыслящего султана османской династии, каким и надлежало быть правителю исламской державы с более или менее постоянными границами. Поскольку помочь достижению этой цели мог шейх-уль-ислам Абуссууд, султан стал от него зависеть. Желаемый образ самого султана и его империи должен был отличаться от образа завоевателя-головореза, каким был его дед Мехмед II, правитель государства, население которого преимущественно было христианским. Сулейман хотел донести свой образ до мусульманских подданных, населявших такие издавна исламские земли, как Египет и Сирия, а также земли «плодородного полумесяца». [21]21
  «Плодородный полумесяц» – полоса плодородных земель в Передней Азии; месторасположение древнейших земледельческих поселений; колыбель Ассирийской, Вавилонской, Финикийской, Шумерской цивилизаций. – Примеч. перев.


[Закрыть]Если в первые годы его правления созданный при содействии Ибрагима-паши образ империи был направлен против Карла V, то теперь главной целью были Сафавиды, хотя они и стали менее агрессивными, чем во времена царствования его отца. Абуссууд был партнером, который умел сочетать притязания османской династии на светскую власть с ее претензиями на духовное руководство исламским миром.

Селим I не считал титул халифа чем-то выдающимся, но, по мнению Абуссууда, проявление заботы об исламских святых местах, попавших под попечительство Османской империи после завоевания Селимом владений мамлюков, требовало, чтобы султан использовал все то, что дает этот титул. Согласно традиции, халифом должен быть потомок рода Курайши, к которому принадлежал пророк Мухаммед, но это обстоятельство Абуссууда ничуть не тревожило: он просто придумал основание для утверждения, что османская династия была связана с родом Курайши. Чтобы придать больший вес этому ловкому трюку, он объявил, что этот титул передается по наследству. Абуссууд сумел найти поддержку в работах историков: уже во времена правления Селима I Мехмед Нешри изображал османскую династию как наследников Пророка, а при Сулеймане Лутфи-паша, который с 1539 по 1541 год был великим визирем, в 40-х годах подчеркивал, что османские султаны были единственными подлинными приверженцами ортодоксальности. Высокопарное изречение, начертанное над порталом мечети Сулеймание (приведенное в начале этой главы), увековечило притязания Сулеймана на титул халифа.

Абуссууду приписывают и то, что он привел династические нормы права, касавшиеся государства, кануны (от них происходит турецкое прозвище Сулеймана – «Кануни», «Законодатель») в соответствие со священным правом shari’a(шариатом). И если династическое или светское право в значительной степени формировалось на основе принципов, извлеченных из обычной практики правления первых султанов, то священное право занималось (и занимается) в первую очередь не практическими вопросами, а развитием законов, установленных Всевышним и раскрытых в Коране, а также в изречениях и деяниях пророка Мухаммеда и его сподвижников. Практикующие это право юристы или правоведы стремились достичь совершенства применения различной аргументации и толкования в ходе дискуссий по теоретическим проблемам или проблемам юриспруденции. Практические вопросы, которые рассматривает священное право, включают в себя ритуальные обязанности мусульман (правила поведения молящегося и постящегося), особые сферы уголовной юстиции, а также регулирование и сохранение равновесия в обществе в соответствии с установленными критериями, в основе которых лежат противопоставления мужчины женщине, мусульманина немусульманину, свободного человека рабу (попадающие во вторые категории получают хотя и низший, но четко определенный правовой статус).

Таким образом, в Османской империи были целые области, где применялась весьма запутанная административная практика и на которые не распространялась юрисдикция священного права. Мехмед II был первым, кто систематизировал весь комплекс династического права, основанного на практике правления предыдущих султанов. Обнародованный около 1540 года, общий свод законов Сулеймана представлял собой переработанную и расширенную версию сводов Мехмеда II и Баязида II, содержавших основы законодательства империи по целому ряду вопросов, таких как устав кавалерийских сил провинций, налогообложение (Османская империя получала основную часть своих доходов от взимания сельскохозяйственных налогов) и дела национальных меньшинств. Сулейман продолжил работу своих предшественников по созданию сводов законов для недавно завоеванных территорий. Положение дел с расширявшимся бюрократическим аппаратом, работу которого надо было регламентировать, требовало наличия современного законодательства, и Абуссууд попытался совместить новый механизм правового регулирования со священным правом, которое было гораздо старше и обладало высшим приоритетом.

Упорядочение законов империи сопровождалось реорганизацией высшего духовенства, члены которого тоже действовали как судьи, решая в арбитражном порядке вопросы, связанные как со священным правом, так и с династическим. Во времена Сулеймана численность высшего духовенства увеличилась, а система карьерного роста была устроена так, что правовым и духовным учреждениям империи требовалось много хорошо подготовленных людей. Утверждение Сулеймана о том, что Османская империя является единственным подлинно исламским государством, требовало последовательности как в применении закона, так и в принятии религиозной доктрины. И то и другое должно было противостоять «еретической» пропаганде Сафавидов и указать немусульманским подданным султана место, отведенное для них в исламской правовой структуре. Прежде шейх-уль-ислам, которого также называли муфтий,просто был главным носителем духовной власти в Стамбуле. Теперь же его статус настолько расширился, что он стал главой всего высшего духовенства и главным религиозным деятелем государства. В круг его новых обязанностей стала входить занимавшая много времени, чрезвычайно ответственная работа по раздаче вознаграждений и назначений внутри духовной иерархии. Но близость шейх-уль-ислама к соперничеству внутри структуры, продуктом которой он сам являлся, делала его весьма восприимчивым к политическим настроениям и перечеркивала все надежды на его беспристрастность. Пытаясь заручиться фетвой шейх-уль-ислама по множеству различных вопросов, Сулейман и его советники хотели еще больше укрепить законность притязаний султана на статус величайшего мусульманского монарха. Но вместо этого они обнаружили, что способствовали политизации должности шейх-уль-ислама.

Третьим высшим функционером, который оставил свой след в истории правления Сулеймана, был его канцлер, Келальзаде Мустафа Челеби. В 1525 году являясь секретарем имперского совета, Келальзаде Мустафа сопровождал Ибрагим-пашу в Египет (возможно, именно он подготовил свод законов для Египта), а после казни Ибрагим-паши в 1536 году он более двадцати лет прослужил канцлером. Вместе с Абуссуудом, он работал над согласованием положений династического и священного права, закрепив за канцлером репутацию главного специалиста в области династического права. Он сделал бюрократический аппарат настолько профессиональным, что подобно тому, как это было в духовных и художественных кругах, желавшие попасть в бюрократическую иерархию должны были пройти обучение. И если для будущих шейх-уль-исламов образцом был Абуссууд, то Келальзаде Мустафа считался эталоном для чиновников.

Помимо прочего, Келальзаде Мустафа был автором монументальной истории правления Сулеймана, в которой он охватил события до 1557 года, когда его снял с должности Рустем-паша. Его работа представляет в новом свете и самого султана и династию. Он изображает Сулеймана прежде всего как здравомыслящего, праведного и зрелого правителя, рисуя образ идеального монарха, который стремились сохранить после введения должности придворного историографа. Перед историографом ставилась задача сочинить стихотворный панегирик, что несомненно имело связь с иранской традицией изображения правителя как эпического героя. Эта традиция прочно укоренилась в придворной культуре Османской империи благодаря работам таких высокообразованных эмигрантов, каким был первый придворный историограф Арифи Фетхулла Челеби, который прибыл в Стамбул во время мятежа, поднятого в 1548–1549 годах братом шаха Тахмаспа, Алкасом Мирзой. Поскольку право султана считаться правителем исламской империи находило публичное подтверждение в строительстве сооружений духовного назначения, в благочестивых деяниях и в исполнении династического права, то его образ был запечатлен и в исторических работах того времени, на благо тем немногим, кто мог себе позволить их заказать, случайно прочитать или услышать какой-либо отрывок. В условиях отсутствия книгопечатания эти исторические работы могли циркулировать только среди богатых и могущественных людей, лояльность которых не всегда была безусловной и не всегда превосходила лояльность бедных и неграмотных подданных. Было необходимо убедить и этих, последних, в том, что султан обладает неотъемлемым правом властвовать. Еще одной целью, которую преследовал султан, вводя должность придворного историографа, являлась реабилитация его отца, имевшего репутацию безжалостного завоевателя, что не соответствовало образу идеального мусульманского правителя, и для этого он заказал целый ряд работ, восхваляющих деяния Селима. Уже в конце столетия Селим в достаточной мере воспринимался как герой, а не как жестокий правитель. В первые годы правления Сулеймана Кемальзаде занимался литераторством и сочинил элегию Селиму, которая стала предтечей целого жанра. Она начиналась следующими строками:

 
Благоразумен он как старец и точно юноша могуч;
Клинок его победоносен, а слово праведно всегда.
По мудрости не уступает он Асефу [т. е. визирю Соломона],
гордятся им его войска;
Он не испытывал нужды в визире, ему мушир [т. е. генерал]
не нужен был в бою.
Его рука была подобна сабле, язык остёр был как кинжал;
Стрелой его был палец, предплечие сверкало как копье.
В мгновенье ока творил он самые достойные дела;
Весть о могуществе его весь свет уж облетела.
 

Турки мастерски использовали символизм для поддержания своих притязаний на верховенство. Мехмед II систематизировал обычаи, принятые во дворце, чтобы придворные сановники и правительственные чиновники вели себя соответствующим образом. Сулейман довел это до логического завершения. Больше султан уже не ел со своими придворными и, само собой разумеется, не принимал лично прошения своих подданных. Случалось, что Мехмед не присутствовал лично на заседаниях имперского совета, а наблюдал за ними через находившееся высоко в стене зарешеченное окно. Сулейман превратил это исключение в правило. Не вставая, чтобы поприветствовать посещавших его послов, он подчеркивал их более низкое положение. Впоследствии они отмечали, что, принимая их в Зале Прошений, он был молчалив и неподвижен. Сулейман редко появлялся перед своим народом. Когда он это делал (посещая пятничные молитвы или во время походов на войну), то такое событие было тщательно организовано, чтобы еще больше подчеркнуть окружавшую его таинственность.

Завоевания не могли продолжаться до бесконечности, и во второй половине правления Сулеймана на смену пирам и триумфальным успехам первых лет, которые символизировали величие династии, пришло более долговременное наследие, созданное из кирпичей и строительного раствора. Впервые женщины правящей династии стали наряду с султаном и его государственными деятелями демонстрировать жителям Стамбула свою набожность. Эти женщины имеют отношение к трем из шести храмовых комплексов, возведенных в столице членами династии в годы правления Сулеймана. Прежде они строили мечети только в провинциях. По сравнению со своими предшественниками, Сулейман осуществил гораздо более масштабную программу строительства зданий духовного и светского назначения, от храмовых комплексов до акведуков. Были люди, которые с подозрением относились к столь неумеренным государственным расходам. Бюрократ и интеллектуал конца XVI века, Мустафа Али из Гелиболу, отмечал, что потребность в услугах общественного пользования в каком-либо конкретном месте не подлежала рассмотрению, когда принималось решение о строительстве богоугодных заведений. Он считал важным то, что возведение новых строений финансировалось по большей части за счет военных трофеев, а не из государственной казны.

По своей сути проекты, реализованные женщинами из семьи Сулеймана, были скорее благотворительными, чем коммерческими. Среди этих проектов были больницы и благотворительные столовые, строительство которых не всегда финансировали мужчины династии. В городе Маниса, где мать султана, Хафса (Хафизе) Султан, жила вместе с Сулейманом, когда тот был принцем-губернатором Сарухана, она построила обширный храмовый комплекс, в кагором служили более сотни человек. Кроме мечети в нем были духовное училище, приют для дервишей, начальная школа и благотворительная кухня для бедняков. Позднее Сулейман добавил к этому комплексу больницу и баню. Для дочери Сулеймана, Михримах, имперский архитектор Синан построил храмовый комплекс с лечебницей и благотворительной кухней неподалеку от пристани в Уксюдаре, который находился на азиатском берегу Босфора, напротив Стамбула, и был первой остановкой для тех, кто направлялся на войну в Малую Азию. Еще один храмовый комплекс он возвел на высокой террасе, возле стамбульских ворот Эдирне, через которые имперская армия проходила, когда отправлялась воевать в Европу.

Благотворительные заведения Хюррем Султан (некоторые из которых были построены по ее личной инициативе, а другие просто носили ее имя) гарантировали, что ее филантропия станет доступной для многих тысяч людей, которые будут благодарны ей (а значит и династии) за проявленную заботу о их благополучии. Они были расположены в самых значительных местах империи: в резиденциях династии, которыми являлись Стамбул и Эдирне, в мусульманских святых местах и в Иерусалиме. Самым первым был комплекс в Стамбуле, построенный для нее Синаном в период между 1537 и 1539 годами. К тому времени это был самый крупный заказ и первый храмовый комплекс, строительство которого в Стамбуле финансировала женщина из правящей династии. То, что сразу после приведенной в исполнение в 1536 году казни Ибрагим-паши, началось строительство храмового комплекса, получившего имя Хюррем, несомненно было сделано для того, чтобы улучшить ее репутацию.

В этот комплекс входили благотворительная кухня и больница. Незадолго до своей смерти в 1558 году Синан построил на краю Ипподрома, почти у стены Айя Софии, большую баню с двумя отделениями, для мужчин и для женщин, которая получила ее имя.

Но самым великолепным был комплекс Хюррем в Иерусалиме, состоявший из мечети, гостиницы с 55 комнатами для паломников, пекарни, благотворительной столовой, погреба, амбара, сарая, трапезной, туалетов, постоялого двора и конюшни. Полученный османами в наследство от мамлюков, как Мекка и Медина, Иерусалим считался тем местом, откуда пророк Мухаммед вознесся на небеса. Между 1537 и 1541 годами Сулейман произвел косметический ремонт купола Мечети на скале [22]22
  Имеется в виду мечеть Куббат ас-Сахра. – Примеч. перев.


[Закрыть](построенной в конце VII века), придав ему черты, характерные для османского архитектурного стиля, и осуществил масштабную перестройку стен старого города.

Взяв под свою опеку святыни Мекки и Медины, османы, как прежде это делали мамлюки, стали украшать эти места. Мамлюки делали все, чтобы сохранить свое верховенство в этих местах, и отказывали своим соперникам, правителям других исламских государств, в привилегии делать пожертвования, поскольку опасались, что это придаст им больший вес. Они не приняли дары сына и преемника Тамерлана Шахруха и отклонили предложение султана Мехмеда II, который хотел накрыть святыню Кааба навесом. У Селима I не было времени демонстрировать свое почтение к святым местам, зато Сулейман осуществил масштабные работы по их реконструкции. В Мекке он построил четыре школы богословия и перестроил минареты Великой мечети, добавив к ним седьмой минарет, который был очень высоким. Он также отремонтировал систему водоснабжения: число приезжих увеличивалось, и обильная подача чистой воды для омовений и утоления жажды теперь стала чрезвычайно актуальной задачей. Помимо этого, Сулейман пожертвовал большие восковые свечи для того, чтобы освещать мечеть во время вечерних молитв, и благовония для Каабы. И в Мекке и в Медине он способствовал строительству благотворительных столовых, названных именем Хюррем.

Отношение осман к доставшимся им в наследство священным памятникам христианского мира характеризовалось не стремлением их разрушить, а неким соперничеством, примером которого был тот факт, что Мехмед II построил свою собственную мечеть в Стамбуле, использовав для этого православную христианскую базилику Айя София. Если не считать того, что Иерусалим был связан с именем пророка, может показаться, что Сулейман проявлял совершенно непонятную щедрость к этому, в сущности небольшому, провинциальному городу. Но именно в нем он мог продемонстрировать самой разнообразной публике свой блеск и великолепие. Финансируемые им и Хюррем Султан общественные работы должны были показать мусульманам, что теперь Иерусалим – город Османской империи, хотя в прошлом он и задолжал своим прежним исламским правителям. Результаты общественных работ должны были заметить и христианские паломники, которые на протяжении всего следующего столетия посещали Иерусалим. Ежегодно их численность составляла около шестисот человек. Но если считать французского посла д’Арамона типичным христианским паломником, то их мало интересовали те улучшения, которые внес в жизнь города Сулейман. Когда в 1548 году д’Арамон прибыл в Палестину в связи с теми затруднениями, которые испытывали францисканцы в святых для христиан местах, город произвел на сопровождавших его лиц далеко не благоприятное впечатление:

Иерусалим окружен построенными турками городскими стенами, но там нет ни крепостных валов, ни рва. Это город средних размеров и не слишком населенный, улицы в нем узкие и немощеные… Так называемый храм Соломона находится в самом центре города… он круглый и с покрытым свинцом куполом; его центральную часть окружают часовни как в наших церквях, и там может быть все что угодно, потому входить туда запрещено, а любому христианину, который туда войдет, грозит смерть или принудительное обращение [в мусульманство].

В конце правления Сулеймана, как и в самом начале, венецианские послы называли его «великолепным», но уже по другим причинам. Восхваление его личности шло на убыль, и теперь преподносилась лишь его благочестивая рассудительность, подобающая султану, который стремится быть воплощением справедливости; его великолепие стало в большей степени обезличенным и проявлялось в строительстве зданий и добродетельных поступках. Вскоре правление Сулеймана стало считаться золотым веком империи (суждение, которое вплоть до последнего времени слепо принималось историками), из чего следовало, что все последующие эпохи можно рассматривать не более, чем падение с этой наивысшей точки. Османские авторы, писавшие свои работы в XVII веке, пускались в пространные ностальгические рассуждения о том, что он принес стране справедливость, которая, как они считали, впоследствии была попрана продажными политиками и администраторами. Они идеализировали правление Сулеймана, называя его эпохой порядка, но были те, кто считал, что политика, проводимая его правительством, уже содержала в себе зерна раздора. Среди его критиков был Луфти-паша, который, даже когда Сулейман еще был на троне, открыто высказывал свое беспокойство ростом взяточничества, чрезмерными военными расходами и проникновением крестьян в ряды военного сословия. Будучи великим визирем при Сулеймане, Луфти-паша не мог не видеть, как султан отходит от государственных дел, что несомненно вызывало его неодобрение. Он советовал султану не позволять своим придворным совать нос в государственные дела: управление государством, говорил он, это дело султана и его великого визиря. Одно из неизбежных последствий ухода Сулеймана от решения государственных вопросов было предсказано янычарами, которые в 1558 году жаловались на то, что «он, живя в четырех стенах, не может ничего знать о людях. Он полностью доверяет толпе деспотов… он не осведомлен о том, в каких условиях живет народ».

Случившаяся в 1564 году кончина короля Фердинанда, который в 1558 году стал преемником своего брата, Карла V, на троне Священной Римской империи, а также вступление на престол его деятельного сына, Максимилиана II, привели к тому, что между Османской империей и Габсбургами вновь разгорелась вражда. Главным поводом для новой военной кампании стала невыплата Максимилианом дани султану. После одиннадцатилетнего перерыва Сулейман, которому теперь было далеко за шестьдесят, снова решил лично возглавить свою армию. Возможно, его решение в какой-то степени было следствием упреков со стороны дочери, Михримах Султан, которая обвиняла его в том, что он уклоняется от своей священной обязанности возглавить армию в священной войне с неверными. Весной 1566 года, впервые за последние 23 года, Сулейман, вместе со своим великим визирем, Соколлу Мехмедом-пашой, двинулся в поход на запад. 7 сентября, за четыре часа до рассвета, Сулейман умер, находясь под стенами находившейся в южной Венгрии крепости Сигетвар, которую его армия осаждала уже в течение месяца.

На следующий день крепость пала, и территории к югу от озера Балатон были оккупированы.

Как это часто бывало с ходившими в походы султанами, Сулейман I умер вдали от своей столицы. Его пережил только один из сыновей, но Селим находился в Малой Азии, на посту принца-губернатора Кютахьи. По этой причине Соколлу Мехмед-паша опасался не борьбы между братьями за престолонаследие, а возможности того, что вакуум, образовавшийся в самом сердце государства, вызовет честолюбивые устремления у претендентов, не входящих в османскую династию. Пренебрегая строгими правилами ислама, согласно которым погребение и предшествующие ему формальности должны осуществляться как можно быстрее, Соколлу Мехмед пошел на преднамеренный обман, с целью сохранить смерть Сулеймана в тайне до того момента, когда Селима можно будет провозгласить султаном. Призвав его со всей поспешностью выехать из Кютахьи, великий визирь продолжал вести государственные дела от имени Сулеймана. Рассылая депеши о победе и взятии османской армией венгерских крепостей, он создавал видимость того, что его владыка жив. Армии было объявлено, что традиционное присутствие султана на пятничной молитве состоится в наспех построенной мечети, а его последующее отсутствие на церемонии под предлогом подагры мало кого удивило. Когда бюрократы из Стамбула стали прибывать в Сигетвар, войска в Венгрии и их командиры заподозрили неладное, но Соколлу Мехмед еще на какое-то время сумел сохранить все в тайне.