Текст книги "Красный замок"
Автор книги: Кэрол Нельсон Дуглас
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Глава одиннадцатая
Слабое утешение
Он всегда отличался нестабильной психикой и мог впасть в безумие по сравнительно несущественной причине.
Доктор У. Орандж, надзиратель лечебницы для душевнобольных преступников Бродмур (1883)
Из дневника
На вокзале Ирен сверилась с расписанием.
Или только сделала вид.
Она подошла к продавцу билетов, внушительному мужчине лет шестидесяти; его лицо обрамляли столь же внушительные старомодные бакенбарды. К счастью, он немного говорил по-английски, так что я понимала их разговор, который скоро превратился в обычный для Ирен допрос.
– Нам нужны билеты до Франкфурта, – начала она, – но…
Мужчина перестал возиться с бумагами.
– Мы должны были встретиться здесь с моим братом и продолжить путешествие вместе, – пустилась в объяснения моя спутница. – Я не уверена, возможно, он уже купил себе билет. Вчера или позавчера. Вероятно, он прибыл сюда раньше нас.
– В последние два дня билеты приобретало множество мужчин, которые могли бы оказаться вашим или чьим угодно братом, – буркнул билетер, – хватило бы братьев для половины прусской армии.
Ирен виновато улыбнулась, наклонив голову в очаровательной беспомощности:
– Мой брат – большой упрямец. Быть может, он сердился, что я немного опоздала. Он среднего роста, у него темные волосы… однако, Гортензия! – повернулась она ко мне. – У тебя с собой портрет Генри, не так ли?
Тут я вынула из своего вместительного сундука двойную рамку кабинетного формата и раскрыла ее: с одной стороны была помещена фотография Ирен, с другой – мужской портрет, написанный пастелью.
– Генри, – засияла от гордости Ирен.
– Это не фотография. – Продавец высунулся из арки и покосился на портрет.
– Генри избегает фотоаппаратов. Глупость, но увы. Однако удалось уговорить его позировать для наброска.
Я сдержала усмешку. Первым делом, придя в себя после похищения Нелл, Ирен потащила меня на Монмартр, в кафе, где художник достаточно потрепанного вида, посасывая абсент, выслушал наши долгие, путанные и весьма противоречивые описания Джеймса Келли, также известного полиции Парижа как Джек-потрошитель, и в конце концов нарисовал эскиз, который удовлетворил нас обеих.
Хотя портрет был рукописным, художнику удалось передать пристальный, напряженный взгляд, какой бывает на фотографиях. Лишь этот взгляд и указывал, что модель несколько не в себе.
Продавец билетов ткнул огрубелым пальцем в прозрачный целлулоид, защищающий лицо Келли:
– Я видел похожего парня. Говорите, это ваш брат? У него не было денег на билет, но он настаивал на том, что ему необходимо добраться до Франкфурта как можно скорее.
– О, Гортензия! – тяжело вздохнула Ирен. – Генри снова увлекся азартными играми! И это после того, что он обещал нашей матушке… Сэр, я прошу у вас прощения за поведение моего брата. Если вы подскажете, куда он подевался, мы сможем его найти и оплатим его билет.
– Подевался? – Билетер с подозрением уставился на нас, будто мы были серийными убийцами. – Известно куда. Во Франкфурт уехал. Вчера вечером. Похоже, потратил на билет свой выигрыш, потому что заплатил за проезд горстью монет.
Ирен медленно кивнула, пока я снова упрятала в рамку отвратительное лицо Джеймса Келли, пусть лишь временно.
Теперь ясно, куда пошли тяжело заработанные медяки погибшей торговки цветами: на билет Джеймса Келли в другой город, где он снова будет бесчинствовать.
Пока я с горечью обдумывала эту мысль, Ирен купила два билета до Франкфурта на поезд, отбывающий через полчаса.
– Кажется, ваш брат на шаг впереди, – заметил на прощание мужчина, – и забыл обещания, данные своей матери.
Отойдя от окошка кассы, мы проследовали к одной из жестких деревянных скамеек, которые растянулись по всей платформе, и присели.
Дул прохладный ветер. От киоска с каштанами в футах пятидесяти от нас исходил аромат орехов со специями.
– Тебе нужно освежиться перед отправлением? – заботливо спросила Ирен. Иногда она вела себя необычайно практично для бывшей примадонны.
Я осталась сидеть рядом с ней:
– В такой поездке не до свежести.
Она не спорила.
Глава двенадцатая
Пробка и свеча
Галифакс весь из камня,
И Хептонстолл из камня.
В Галифаксе много красавиц,
В Хептонстолле – ни одной.
Старинный детский стишок
Из записок доктора Джона Уотсона
Меня как ветерана зарубежных войн не должен был удивить скорый приезд полиции и та оперативность, с которой они под моим присмотром передали изувеченное, но еще живое тело санитарам скорой помощи.
И все же я испытал куда больше мук, чем в хаосе сражений. Разумеется, я не желал расставаться со своей пациенткой, но власти обращались со мной не менее грубо, чем с любым из тех зевак, что скоро собрались вокруг, громко судача о Джеке-потрошителе.
Еще сильнее меня поразило, когда пара полисменов приказала мне подождать инспектора и дала понять, что мои медицинские навыки, помимо оказанной на месте преступления помощи, больше здесь не понадобятся.
Я даже не мог упомянуть имени Шерлока Холмса, которое иногда действует на людей магическим образом – хотя чаще оно срабатывает в других кругах Лондона, не в полицейских. Но здесь была даже не лондонская полиция, потому что у Уайтчепела свое (позволю себе добавить, необыкновенно тупоголовое) подразделение стражей порядка.
Итак, я, снедаемый волнением, ждал в прежде темном дворе, теперь освещенном целым созвездием ламп, и наблюдал, как мостовая терпеливо сносит ботинки стольких полицейских, что Холмс воззвал бы к Небесам от подобного нелепого расходования сил.
Холмс. Где же он? Насколько я понимал, полиция явилась благодаря тому, что мой друг нашел и предупредил дежурного постового. Я слышал перекличку пронзительных свистков, подававших знак об опасности, подобно переполошенным птицам, но ничего не знал о Холмсе.
– Так вы говорите, вас зовут доктор Уотсон, сэр?
– Я не говорю. Это действительно мое имя. Я доктор Уотсон из Паддингтона.
– Вы проделали долгий путь из Паддингтона, сэр, в такой поздний час. Ваша жена знает, что вы здесь?
– Разумеется, она в курсе! Врачам часто приходится отправляться на вызовы поздно вечером.
– Удобно, не так ли, сэр? Какое дело привело вас сюда, в неблизкий Уайтчепел?
– Не мое собственное дело, если быть точным.
– Вот как?
– Это дело моего друга.
– И он?..
– В настоящий момент отсутствует.
– Но был здесь ранее?
– Да, конечно. Мы вдвоем обнаружили бедную женщину.
– Значит, вдвоем? И где он, вы говорите?
– Я ничего не говорю. Я послал его предупредить вас, пока сам присматривал за… пациенткой.
– Но вы сказали, что это было его дело.
– Да, так и есть… хотя он не врач.
– Тогда как же он может браться за подобные «дела»?
– Ох, в самом деле, вы впустую тратите время! А на месте преступления топчется целая толпа, уничтожая улики, которые там еще могут оставаться!
В этот момент я услышал, как вдали раздался пистолетный выстрел.
Допрос был прерван: все полицейские завертели головами, пытаясь прикинуть расстояние и калибр пули.
Я ужасно испугался, что это мой старый армейский «Адамс» – верный, точный и оглушительный.
– Холмс! – выпалил я в страхе за жизнь друга.
– Холмс? Это имя вашего сообщника?
– Черт возьми! Ясное дело, нет. Нет у меня никаких сообщников, я о Шерлоке Холмсе, консультирующем детективе. Наверняка вы слышали о нем.
– Вот уж вряд ли, – возразил вялым голосом с акцентом кокни безвестный полицейский.
Я застонал:
– Мне необходимо поговорить с инспектором Лестрейдом!
– Его мы тоже должны знать?
– Он из Скотленд-Ярда, – громко и уверенно добавил я, придя в совершенное отчаяние.
– Лестрейд уже близко, – раздался знакомый голос, резкий и властный. – А также этот жалкий человек, которого я схватил в шести улицах отсюда, в столь же мрачном и укромном дворе, как тот, где мы стоим.
Холмс, лицо которого было перепачкано сажей и украшено невесть откуда взявшимся темнеющим фингалом, втащил хмурого съежившегося человека в свет лампы, от которого тот прищурился.
Никогда в жизни я так не радовался присутствию настоящего злодея. Разумеется, я имею в виду человека, которого держал Холмс.
Слава богу, мы вернулись на Бейкер-стрит уже далеко за полночь, так что миссис Хадсон пропустила наше появление. Меня передергивает от мысли о том, что подумала бы почтенная уроженка Шотландии о непотребных делах Холмса, увидь она состояние его одежды.
Впрочем, мое дежурство возле раненой девушки, пока я ждал приезда полиции и скорой помощи, чтобы они забрали ее, в отличие от погони Холмса за его добычей, никак не отразились на моем внешнем виде.
Холмс настоял, чтобы инспектор Лестрейд – когда он наконец прибыл на место и широким жестом освободил нас от роли подозреваемых и свидетелей – послал за нами, если бедняжка сможет говорить, и допросил нас вместе с ней. А пока сил у нас хватало только доплестись до дома. Я сделал остановку и телеграфировал Мэри, чтобы она не беспокоилась, поскольку не видел смысла возвращаться в Паддингтон, коль скоро мне снова нужно быть в городе.
Должен сказать, что мы вползли наверх по ступеням дома 221-б торжественно и молчаливо.
Холмс оставил меня в гостиной, чтобы я поместил стеклянные стопки иностранного производства на его химический столик, пока сам он удалился в спальню, пытаясь привести себя в порядок. Артефакты в склянках казались мне теперь ненужными, ведь женщина и нападавший найдены; мне – но не моему жадному до знаний другу-детективу.
Через несколько мгновений Холмс вернулся, переодетый в свой любимый мышиного цвета халат; радостно напевая что-то бессвязное, он выложил свой курительный набор на каминную полку, рядом с персидской туфлей.
– Похоже, мне представится одна из самых редких возможностей, которые открываются лишь малому числу смертных, – объявил он.
– Что за возможность, Холмс?
– Шанс допросить жертву Потрошителя… или, по крайней мере, жертву какого-то другого убийцы на почве похоти. Не говоря уже о подозреваемом на роль самого Потрошителя. Я рад, что вы были рядом в эту ночь, дружище, не в последнюю очередь из-за ваших медицинских навыков. На сей раз у меня есть свидетель моего невинного появления на месте преступления! Как вы находите Уайтчепел?
– Дыра, грязная дыра. Я знал, что меня ожидает, но когда увидел тамошние закоулки своими глазами, мне вспомнилась легендарная калькуттская «черная дыра»[37]37
Вошедшее в историю название тюремной камеры в калькуттском форте Уильям, где в ночь на 20 июня 1756 года задохнулось более сотни узников-англичан.
[Закрыть].
– К сожалению, весь Уайтчепел действительно таков, мой дорогой друг. Пока цивилизованные страны допускают существование подобных выгребных ям, где царят бедность, отчаяние и запустение, там наличествуют благоприятные условия для преступления. Я говорю именно о преступлении – не об обычных головоломках, Уотсон, не о клубках жадности, жажды мщения и ревности, которые составили мои самые трудные расследования, но о грубом, примитивном, зверском преступлении. О совершенно необъяснимых и диких убийствах.
– Тем не менее вы, кажется, полагаете, что предметные исследования Крафт-Эбинга в некой мере проливают свет на бесчувственных убийц, подобных Джеку-потрошителю.
Это замечание погрузило моего друга в обычные для него мрачные размышления.
То надувая, то втягивая щеки, он раскуривал черную трубку из шиповника, пока оттуда не повалил дым, как от огнедышащего дракона.
– «Предметные исследования», – наконец процитировал меня Холмс. – Вполне научное определение, и оно достаточно точно, однако предлагает весьма пугающее допущение. Оно превращает Джека-потрошителя – равно как и Джеймса Келли, и Суини Тодда, и Синюю Бороду, если позволите, – из чудовищного демона в обычного больного, подверженного нездоровой мании, которая свойственна далеко не единственному человеку. Неужели действительно можно вообразить, что проблема решается, если Потрошителей окажется бесконечное множество, как звеньев в цепочке?
– Я знаю легенды о Синей Бороде и Суини Тодде, демоне-цирюльнике с Флит-стрит, но кто такой Джеймс Келли? Вы уже обещали поведать мне эту историю.
Холмс устроился в обитом бархатом кресле, как будто его особенно привлекала эта расслабляющая мягкая поверхность. Глаза детектива засветились от удовольствия, которое ему приносило обдумывание очередной загадки.
– Это демон-драпировщик, если угодно, Уотсон. Скверный человек из скверного промышленного и портового города Ливерпуля. Ублюдок, притом в буквальном значении. И в то же время простой юноша, посвятивший себя изготовлению мягкой мебели и не имеющий более серьезных амбиций. Затем однажды он обнаруживает, что ему вполне есть чего ожидать. Оказывается, его отец не мертв, а является успешным торговцем и завещает молодому Джеймсу круглую сумму. Конечно, в итоге Келли всего лишь превращается в хорошо обеспеченного ублюдка. Его извечная любовь к матери обращается в ненависть. Затем он бросает работу в любимой отрасли ради блестящей возможности учиться, но для него школа – все равно что тюрьма, а отнюдь не благодать. Один поворот судьбы – и меняется не только вся его жизнь, но и отношение к людям… особенно к женскому полу, как весьма резко напомнила бы мне одна моя знакомая, будь она здесь.
– Вы так деликатно намекаете на мою жену Мэри, дружище?
Должно быть, Холмс слишком сильно затянулся трубкой: он зашелся страшным кашлем не меньше чем на несколько минут. Мне пришлось подбежать к сыщику и несколько раз как следует постучать по спине, прежде чем он смог прийти в себя.
– Вы поняли, о чем я толкую, Уотсон? – наконец промолвил он. – Что этот Крафт-Эбинг и его книга показывают нам вместо чудовищ рядовые случаи заболевания?
– Полагаю, да. Наверняка наши страхи коренятся в детстве, когда мы верили, что приведения на самом деле прячутся в шкафу или под кроватью. Непойманный убийца вроде Джека-потрошителя превращается для нас в легенду. Однако, если понять, что на самом деле он всего лишь жалкий маньяк, плохо образованный и невежественный, с затуманенным религией разумом, и что он не столько умен, сколько везуч… я имею в виду, о чем тогда остается писать газетам?
– Именно газеты создали Потрошителя, да еще наше воображение. Итак, Уотсон, возьмите своего невежественного, сбитого с толку маньяка и представьте, что таких во сто крат больше. Вот во что нас заставляет поверить Крафт-Эбинг. Подобные люди рыщут в каждом городе; обычно они действуют в одиночку, но их объединяет общий импульс, на который они отвечают одинаковым образом: кровавыми убийствами. – Холмс отложил трубку и поднялся: – Часто такие преступники – запойные пьяницы; согласно Крафт-Эбингу, они совершают злодеяния в пьяном бреду. И разумеется, Джеймс Келли выпивал. Отсюда мой интерес к пробкам от бутылок.
Я проследовал за детективом к столу, на котором выстроились в линию одна за другой три стеклянные емкости, словно наперстки, под которыми в уличных играх прячут шарик.
– Кусок пробки и два образца воска, – провозгласил мой друг. – Недостаточно, чтобы привести нас к Джеку-потрошителю. Однако по этому следу мы можем найти источник всего его зла. Представьте себе: Джек-потрошитель, пойманный благодаря крупицам пробки и сургуча.
– Сургуч? Но вы же сказали, что воск на полу в подвале был свечным.
– Какая-то его часть – да. Но вот эта светлая стружка… – Холмс с помощью пинцета поднял тонкую полоску, размером и цветом походящую на кончик ногтя в виде полумесяца на пальце младенца. – Это не свечной воск, а сургуч, и если он не приведет меня к Джеку-потрошителю здесь, в Лондоне, то наверняка проложит мне дорогу на дьявольский шабаш, который превратил в скотобойню le tout Paris[38]38
Весь Париж (фр.).
[Закрыть], казалось бы, веселый месяц май.
Не знаю, что меня поразило сильнее: французская фраза из уст Шерлока Холмса, которую он ввернул с легкостью коренного парижанина, или его подозрения, что Джек-потрошитель переехал в другое место и нашел последователей.
Глава тринадцатая
Между небесами и адом
Мрак и движение.
Вот и все, что я помнила, все, что чувствовала.
А сейчас… темнота, но никакого движения.
Из-за вынужденной неподвижности желудок капризничает – точнее, капризничал бы, не будь на его месте черной пустоты, сжатой плотнее пустого кулака.
На самом деле я совершенно не чувствую ограничений моего обычного существования: разве что звенящий в ушах пронзительный крик тишины, какой бывает, когда громкий звук наконец перестает штурмовать слух; разве что какая-то пульсация, которая еле-еле помогает определить, где заканчиваюсь я и начинается… нечто другое.
Смутно и постепенно вокруг существа, которое, как я догадываюсь, и есть «я», собираются воспоминания о тесном помещении, о ящике.
Я пытаюсь пошевелить тем, что было бы моими пальцами, будь они все еще на месте. Напрягаю нервные волокна и мускулы, которые тоже должны у меня быть, пока не касаюсь кожей… чего-то.
Это не стена. Не дерево. Ничто.
Такое ощущение, что я плыву.
Должно быть, я умерла или где-то близко к тому. Мое «я» кажется мне одновременно огромным и невесомым. Возможно, я расширилась и вырвалась из своей тюрьмы.
Это я помню. Неподдающиеся преграды сверху и снизу, справа и слева, сковывающие, как саван, но жесткие, будто тис из Шервудского леса.
Если я на пути к Небесам, почему нет сияющего света и ангельского хора? Если я проваливаюсь в ад, где огонь и демонический хохот? Я точно не верю в папистскую концепцию лимба[40]40
Состояние или место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся ни адом, ни чистилищем.
[Закрыть], хотя мое состояние больше всего напоминает именно это. Как бы не пришлось пересматривать свои религиозные убеждения на пороге рая. Или в шаге от вечных мук.
Быть может, ящик и пропал, но все же я чувствую какую-то преграду вокруг себя: она прилегает ко мне, как панцирь к черепахе; она горяча, словно раскаленная кочерга, и больно терзает. Похоже, подтверждаются мои худшие предположения: значит, все-таки ад. По-моему, я не такая уж плохая, но тут решать Господу, а Он, как известно, суровый судья.
И тут среди писклявого воя тишины я слышу далекий голос. Он доносится сверху. Он произносит мое имя:
– Нелл.
Погодите-ка. Стал бы Господь – или дьявол, если уж на то пошло, – использовать краткую форму моего имени вместо полной и официальной «Пенелопа»? Сомневаюсь. Какие уменьшительные на суде?
Итак. Возможно, я… и не совсем мертва.
– Нелл.
Попробовать открыть глаза? Веки тяжелые, будто палисандровая крышка пианино. Будто медный кожух гроба. Впрочем, вряд ли подобные роскошные материалы пойдут на похоронные принадлежности столь незначительной персоны, как я.
Кажется, теснота и движение пропали. Может, теперь удастся открыть то, что в другом месте и в другое время служило мне глазами. Видно, я просто забыла, какую цепочку движений нужно совершить, чтобы добиться соответствующего результата.
– Нелл, да ради бога!
В голосе слышится раздражение пополам с нетерпением. Знакомая картина. И раз уж голос взывает к Господу, это не дьявол. Скорее всего. После того как я заглянула в ад, неосмотрительно забывать, что дьявол всего в двух шагах.
Я слышу, как кузнечные мехи раздувают пламя, лижущее край моего разума. Мехи – это я сама. Я… дышу.
Я ощущаю, как конечности шевелятся, чувствую первое легкое покалывание, стремительно перерастающее в оглушительную, вопящую и зудящую пытку, в столп огня.
Я должна открыть то, что теперь у меня вместо глаз. Веки не слушаются. Темнота прорывается невнятными образами. Я вижу пламя, пляшущие фигуры, острые лезвия, кровь…
И тут мрак под веками становится ужаснее любой картины, которую можно увидеть наяву, и я приоткрываю веки. Моргаю снова и снова, сражаясь с дневным светом, который обжигает раскаленным железом.
– Нелл, ты в порядке?
Вот уж вряд ли!
Надо мной нависает размытое лицо. Что-то знакомое…
– Ирен? – спрашиваю я.
Нет ответа.
– Ирен? Ты нашла меня!
Тогда, выходит, я потерялась.
Терялась я или нет, но неожиданно меня выносит на поверхность теплая волна уверенности и безопасности. Конечно, Ирен нашла меня. Так всегда и бывает. Она находит вещи. И людей. И еще иногда злодеев. А я злодей? Поэтому я так страдаю? Не иначе.
– Нелл. – В голосе слышится отчаяние, и я снова решаю, что все-таки нахожусь в аду. Мы соседи по геенне огненной – вот почему так жжет.
– Это всего лишь я. Годфри.
Годфри!
Годфри.
Ни разу не слышала об архангеле по имени Годфри, но такой наверняка есть, и как раз он-то меня и нашел.
Я спасена!
Глава четырнадцатая
Пойманный в Уайтчепеле
Из записок доктора Джона Уотсона
– Значит, я спасена, – со вздохом произнесла девушка на больничной койке.
Она не столько говорила, сколько хрипела.
Все же ей повезло. Порез пересек ее шею мирным ручейком – широкий, но не глубокий. На месте раны останется только бледный шрам, тончайшее природное ожерелье перламутрового оттенка, и голос вскоре тоже полностью восстановится, нужен лишь полный покой.
Однако мой друг Шерлок Холмс, увы, не подходил на роль сиделки. В нем бурлило слишком много неутомимой энергии. Вынужденное сохранение тишины в лечебнице не успокаивало его, а тяготило.
Тем не менее он чувствовал, когда клиенту требуется бережное обхождение, а эта бедная девочка теперь и в самом деле была его клиентом и заслуживала куда большей заботы, чем любой титулованный аристократ в затруднительном положении.
– Моя дорогая, – заговорил Холмс с особой добротой в голосе, которую проявлял только к сильно пострадавшим людям, – на вашу долю выпало ужасное, суровое испытание. Можете ли вы дать хоть какие-нибудь показания относительно внешности нападавшего? Вы бы невероятно помогли делу.
Хотя обращение его было очень искренним и достаточно разумным, на девушку оно не произвело никакого эффекта: бедняжка совершила путешествие через юдоль отчаяния к ужасам, которые мы могли себе только воображать.
И все же она, кажется, распознала в детективе, благодаря его сдержанной речи, товарища по несчастью в человеческом обличье. Взгляд пострадавшей уже обладал той ясностью, какой пока что не хватало голосу, и она направила на сыщика бледно-голубые печальные очи.
– Мистер Холмс, – молвила она, с трогательной точностью запомнив, как мы ей представились, – я должна признаться, что прошлой ночью почти ничего вокруг себя не замечала. Тот мужчина выглядел лишь тенью, отделившейся от других теней. Я только помню, что он был выше меня ростом и не разменивался на ласковые слова, а толкнул меня на стену и приступил к делу.
– Выше? – сразу оживился сыщик. – С меня?
Это вызвало у нее улыбку:
– Нет.
– Как доктор Уотсон?
Девушка бросила взгляд в мою сторону, и мне показалось, что она смотрела с теплотой, будто знала, что я ухаживал за ней.
– Доктору Уотсону придется встать, как и вам.
Я с извинениями подчинился. Врачи привыкли проводить долгие часы в больничных палатах и присаживаются при первой же возможности.
– Примерно такого же роста, что и доктор Уотсон. Сестра сказала… я действительно залила кровью шарф вашей жены?
– Ну что вы, дорогая. Не стоит беспокоиться. Это был мой шарф, который мне связала жена. Мэри будет рада, что он оказался у меня под рукой и помог спасти вашу жизнь.
– Правда? – Невыносимая боль исказила ее лицо. – Ваша жена добрая, так ведь?
– Сущий земной ангел.
– Мне показалось, я видела ангела. Прошлой ночью на улице.
– Вы были?.. – начал Холмс.
– Была ли я пьяна? Нет. У меня не хватало денег на выпивку. Никогда не хватало. Я просто бродила по улицам. У меня не было ни сил, ни средств ни на что другое. Многие мужчины меня останавливали, а потом убегали. Это все похоже на сон.
– И в этом сне, – продолжил сыщик, – появился тот последний человек и порезал вас.
Девушка прижала бледную руку к бледной же шее, перевязанной еще более бледной повязкой:
– Я только надеялась, что льющаяся кровь, по крайней мере, станет мне теплым одеялом.
Даже Холмс на мгновение потерял дар речи. Затем он спросил:
– Насколько он высок?
– Я ростом пять футов один дюйм. А он, пожалуй, футов пять с половиной.
– Как он выглядел?
– Ночь стояла темная, но полоса света от уличных фонарей пересекла его лицо. Молодой. Это был ангел?
– А глаза?
– Не темные. Светлые, прозрачные. Будто сквозь них можно проплыть. Я почти… проплыла.
– Растительность на лице?
– Не помню рта. Только щетину.
– Усы?
– Усы. У моего отца были усы, но он умер.
– Светлые или темные?
Взгляд девушки устремился поверх наших голов, словно там воспарил святой.
– Темные, – прозвучал ее мечтательный голос. – Лицо круглое и бледное, будто луна, но волосы темные. Усы короткие, темно-русые, как шерстка мыши.
– Мышиного цвета усы, – повторил Холмс, пронзив меня взглядом. – Возраст?
Она покачала головой:
– Ни молодой, ни старый. Лет тридцати?
Детектив посмотрел на меня озадаченно, но не без торжества. Описание, по кусочкам выведанное у пострадавшей, полностью соответствовало внешности человека, которого он недавно поймал, а также мужчины, пристававшего к Элизабет Страйд и скрывшегося, пока мой друг преследовал призрака Израэля Липски.
Пока мы тихонько совещались, свидетельница погрузилась в глубокий сон. Я взглянул на нее с радостной уверенностью врача, к которой примешивалась горечь: девушка выживет, но зачем?
– Замечательно! – пробормотал Холмс то ли по поводу полученных показаний, то ли о здоровье пациентки, я так и не понял. – А теперь нас ждет более неприятное занятие.
– Еще более неприятное? – ошеломленно уточнил я.
– Мужчину тоже необходимо допросить.
Мы зашагали по длинным пустынным коридорам, где гуляло эхо.
– Речь у нее достаточно правильная, – отметил я. – И наверняка умелые руки. Возможно, Мэри сумеет ее пристроить…
Холмс глянул на меня с раздражением и в то же время сочувственно, но ничего не сказал.
– В этом аресте есть только два интересных момента, как сказал бы мистер Холмс, – заявил инспектор Лестрейд, пока мы в его скромном служебном кабинете ждали прибытия заключенного.
Холмс даже не пытался сделать вид, что его интересуют умозаключения коллеги из Скотленд-Ярда, однако я послушно нацепил привычную для врача маску полного внимания, с какой выслушивал жалобы пациентов.
Инспектор слегка скривился, отметив мои старания.
– Во-первых, – медленно и величаво поделился он, – не одному мне в Скотленд-Ярде любопытно знать, как мистера Шерлока Холмса занесло в такую даль от Бейкер-стрит – на Бернер-стрит, и как он умудрился оказаться рядом с местом первого же покушения с тех пор, как все убедились, что Джек-потрошитель свои дела закончил.
Если Лестрейд намеревался запугать Холмса, он катастрофически ошибся в выборе объекта.
– Во-вторых, – поведал далее инспектор, наклоняясь ближе, чтобы лучше донести до нас свои слова, – чрезвычайно занимательно, что единственное оружие, найденное при задержанном в кармане пиджака, это не нож и не бритва, а вот что. – Лестрейд потянулся к стоящей позади него тумбочке и шарахнул по поверхности своего выщербленного дубового стола несуразным глиняным кувшином, возможно, дюймов десяти в высоту.
Холмс сразу же взял сосуд, чтобы рассмотреть его поближе, вынимая увеличительное стекло из своего кармана пиджака. Он поднес лупу вплотную к толстой кромке кувшина.
– Что-то вроде фляги, – дал оценку Лестрейд, – но содержимого совсем не осталось – несомненно, этот человек все залил в себя. Что вы скажете теперь, Холмс? Даже на дне сосуда я не нашел никакого лезвия. Этим предметом он мог бы ударить женщину, но чем бы он ее зарезал?
– Полагаю, вы провели поиски по территории между Датфилдс-Ярдом и Вестворт-стрит, где я загнал беглеца в угол.
– Да, там тоже ни следа ножа.
– Может и так, но в округе есть сотни мест, где можно спрятать или выбросить оружие, да так что даже полиция не заметит.
Холмс проводил открытым горлышком кувшина у себя под носом и сделал столь легчайший вдох, что, подозреваю, его заметил только я.
Ногтем большого пальца сыщик подцепил кусочек светлого воска, который почти намертво пристал к краю глиняной посудины, после чего прилепил его обратно и поинтересовался:
– Какая информация у вас есть о нашем преступнике, или, скорее, что он позволил вам узнать о себе?
Слово «наш» заставило Лестрейда нахмуриться, но вдруг лицо его разгладилось. Не так уж часто ему выпадал шанс посвящать Холмса во что-либо: гораздо чаще все происходило ровно наоборот.
– Мы довольно быстро получили от него все факты и цифры, смею вас заверить.
– Кому же еще нам верить, как не вам? – отозвался Холмс, так тонко улыбнувшись, что Лестрейд захлопал глазами, пытаясь понять, не показалось ли ему. Он явно не уловил оскорбления, скрывавшегося в комментарии. Иногда гений дедукции не мог устоять и поддразнивал наиболее старательных служителей закона, хотя в душе он уважал Лестрейда больше, чем весь Скотленд-Ярд.
Сочтя реплику Холмса приглашением к действию, инспектор открыл записи:
– Он иммигрант. Нам пришлось послать за тем, кто говорит на его языке.
– Это вряд ли представило сложность, – вставил Холмс. – За последние годы выходцы из России наводнили Уайтчепел.
– Ага, так вы считаете, он русский? – Лестрейд не стал дожидаться ответа сыщика – и правильно сделал, потому что Холмс и не подумал отвечать, – и продолжил: – Он не совсем русский, он… – Инспектор взглянул на свои заметки: – С Северного Кавказа. Это часть России, я полагаю, но там каждый чтит именно свою малую родину – вероятно, потому, что вся страна слишком велика.
Время, проведенное на Ближнем Востоке, позволило мне понять, что причин для гордости за родной клочок земли куда больше, но я промолчал. Гораздо полезнее было оставить главенствующую роль в разговоре Холмсу, поскольку я не смог бы угадать все логические ходы, которые постоянно порождал его безустанный ум.
– Как вы его допрашивали?
– У нас свои методы, мистер Холмс. Пожалуй, они не столь загадочны, как ваши, но не менее результативны. Случилось так, что Министерство иностранных дел Великобритании с радостью предоставило нам переводчика, который даже владел тем самым диалектом, на котором говорит этот молодец… Осип Дурманов.
При упоминании Министерства иностранных дел Холмс снова схватил кувшин и подверг его изучению. Наверняка жест был призван скрыть выражение удовольствия, так как тут явно не обошлось без брата моего друга, Майкрофта. Я опять вспомнил, что в расследовании дела Джека-потрошителя и в успехе Холмса заинтересованы самые высокопоставленные персоны Англии.
– Так что же он позволил вам узнать о себе? – наконец спросил Холмс еще раз.
– Он делал бочки в Ставрополе-Кавказском, где бы это ни было. Россия – гигантский кусок земли.
– В самом деле, – согласился детектив, не поднимая глаз от горлышка глиняной бутыли, – от западных островов до пустынь на востоке. Империя так велика, что могла бы протянуться от Каира до Фиджи, если бы располагалась в более южных широтах вместо студеной верхней половины карты. Не будь ледников Северной Америки и Гренландии – и еще нескольких скромных по размеру стран на западном краю Европы, – Россия захватила бы всю макушку глобуса. В том виде, в каком она существует сейчас, страна разворачивается от Нунямо, близ крайней точки Аляски, до Гдыни, что над Варшавой. Действительно великая земля.
