Текст книги "Оливковая ферма"

Автор книги: Кэрол Дринкуотер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Мы подбегаем, и скоро масло уже бьет в подставленную миску тугой струей. Теперь его можно попробовать, и я дрожу от волнения. Пожалуйста, Господи, пусть оно окажется вкусным!

Мишель, хозяин, которого зовут Кристоф, и я низко склоняемся над десертной ложкой с несколькими каплями масла и сначала вдыхаем аромат. Понравится ли оно нам? Я пробую первой, и шесть пар глаз с надеждой и тревогой смотрят на меня. А мне уже все ясно: наше масло получилось густым и мягким, как бархат, с легким запахом перца и лимона.

– Боже, оно великолепно! – в восторге кричу я.

Кристоф набирает в ложку еще несколько драгоценных капель, окунает в них кусок ноздреватого деревенского хлеба и задумчиво жует. Если бы не грохот механизмов, в комнате сейчас повисла бы мертвая тишина. Несколько фермеров, привезших на пресс собственный урожай, столпились вокруг нас и, кажется, тоже волнуются. Французы обожают такие petitsдрамы.

Наконец Кристоф громко объявляет:

–  Beurre du soleil. – Солнечное масло. И после небольшой паузы добавляет столь важное для нас слово: – Extra!

Все поздравляют нас, жмут руки, целуют, хлопают по спинам и, разумеется, наливают вино, а мы с Мишелем смеемся и буквально лопаемся от гордости.

* * *

В саду за обеденным столом Мишель и Ванесса разливают наше первое масло из пятилитровых пластиковых канистр, предоставленных Кристофом, по бутылкам: мы все лето отбирали, мыли и копили самые красивые и необычные именно для этой цели. Кларисса рисует изящные этикетки, и вечером, собравшись перед камином, мы вписываем в них дату и наклеиваем на бутылки. Потом приятель Ванессы Жером грузит их в тачку в увозит на хранение в прохладную и темную летнюю кухню. Там за несколько недель масло отстоится и приобретет дивный золотисто-лимонный цвет.

Опять приближается Рождество, и на этот раз мы намерены отметить его шумно. По радио идет прямая трансляция рождественских гимнов из собора Парижской Богоматери. По всему дому плывет праздничный аромат от голубой ели, которую Мишель привез из Канн. В честь нашего первого урожая мы украсили ее только золотистыми игрушками и стеклянными гирляндами.

В этом году девочки проводят рождественские каникулы с нами, а вместе с ними приехал и Жером, ему уже исполнилось восемнадцать, и он необычайно хорош собой. Когда пару раз я просила юношу помочь мне на кухне, Ванесса нежно шептала мне на ухо: «Пожалуйста, chèreКэрол, постарайся не кокетничать с Жеромом». Через пару дней к нам приедут Анни и Роберт, родители Мишеля, а в канун Нового года – и моя мама. Отец и сестра работают в шоу-бизнесе, и сейчас у них самая горячая пора, поэтому они останутся в Англии. И все-таки праздник будет многолюдным и веселым. У нас уже есть духовка – пока она одиноко стоит посреди будущей кухни, – а значит, будет и индейка! Я смазываю ее нашим собственным оливковым маслом, и мы решаем отметить этот важный и торжественный момент шампанским. К аперитиву я быстренько готовлю брускетту: раскладываю на тонких ломтиках хлеба кружочки помидоров, только что сорванных на собственном огороде, посыпаю сухими провансальскими травами и отправляю в гриль. Горячие тосты я украшаю листиками свежего базилика, тоже собственного, поливаю все это собственным оливковым маслом и посыпаю перцем (не собственным).

Мы рассаживаемся за длинным столом в саду и наслаждаемся последним в этом году теплом. Позже, когда солнце скроется за верхушками кипарисов, мы все уйдем в дом, и там каждый найдет себе занятие по вкусу: одни будут читать, другие слушать музыку, а кто-то просто подремлет перед камином. А я на несколько часов улизну в свой кабинет и распечатаю сценарий, который Мишель после праздников увезет в Париж. Он уже нашел клиентов, готовых прочитать его. Потом я собираюсь отключить компьютер и на несколько дней забыть о работе. Мне хочется немного расслабиться и отдохнуть вместе со своей семьей.

Снаружи сгущаются тени, и небо раскрашивается розовыми закатными полосами. Моя работа закончена. Я провожу рукой по тринадцати только что отпечатанным стопкам сценария и подхожу к окну. Над морем уже совсем темно, и мне не видно ни крепости, ни тюрьмы, в которой был заточен Человек в Железной Маске, ни даже самих Леренских островов. Но они навсегда запечатлены в моей памяти и в моем сценарии. Действие нескольких серий происходит на Сент-Маргарите.

Из окон гостиной доносится смех и музыка. Там ждут меня, но я не спешу присоединяться к шумной компании. Я стою у окна, рассматриваю свое отражение в стекле и думаю о том, чего нам удалось достичь. После многих лет поисков я, кажется, наконец-то нашла свой дом. Мы приобрели чудесных новых друзей. Мы не только потребляем, но и производим собственное масло. У меня есть сценарий, который можно будет продать. Если повезет, он поможет нам окончательно рассчитаться с мадам Б. Содержание дома и фермы отнимает у нас массу сил и средств, но, кажется, мы справляемся. И год, на счастье, получился урожайным. И все-таки что-то беспокоит меня. Разве может жизнь быть такой хорошей? Разве я заслужила такое счастье? А что, если его отнимут у меня? Именно сейчас, когда я в него поверила и потому стала вдвойне уязвимой?

Углубившись в свои мысли, я не сразу слышу шум подъехавшего фургона. Он останавливается у самого дома, и я спешу вниз.

– Что это? – спрашиваю я, обращаясь ко всем сразу. – Мы кого-то ждем?

Мишель вскакивает с кресла и, позвав с собой Жерома, выходит на улицу. Девочки не отвечают, занятые каждая своим делом: Кларисса рисует, а Ванесса в наушниках слушает магнитофон – она учит русский язык. Виски, последний оставшийся у нас щенок, спит у нее на коленях. Снаружи доносятся несколько мужских голосов.

– Вы знаете, что происходит? – снова спрашиваю я, но девочки по-прежнему не реагируют.

Заинтригованная таким отсутствием интереса, я опять подхожу к окну и вижу, что у задней двери машины стоит Хашиа с четырьмя своими соотечественниками. Мишель забирается в фургон и дает ему какие-то указания. Нам явно что-то привезли, но вот только что?

– Девочки, вы знаете, что там происходит?

Они продолжают делать вид, что не слышат, и я уже собираюсь рассердиться, но тут из фургона достают какое-то удивительное растение в похожем на блюдце или спутниковую антенну глиняном горшке. Наверное, он очень тяжелый, потому что Жером и арабы с трудом доносят его до крыльца, на котором уже жду их я.

– Что это?..

– Куда его поставить? – перебивает меня Мишель.

Я растерянно оглядываюсь. Половина гостиной занята елкой, вторая завалена подушками, рождественскими подарками, свитерами, и куртками. Мишель принимает решение сам.

– Сюда, – командует он.

Пятеро мужчин, пыхтя и отдуваясь, вносят горшок в комнату, ставят на пол и, пожав нам руки, удаляются. Мишель провожает их и сразу же возвращается, а я не могу оторвать глаз от его подарка. Вернее, от моего, потому что это чудо явно предназначается мне.

– С Рождеством тебя, chérie, —шепчет Мишель и целует меня в губы. – Ему, конечно, не тысяча лет, но оно самое старое из всего, что я мог найти.

У этого потрясающего подарка прямой ствол высотой примерно шесть футов, толстый, как нога носорога. Из прикрепленной к горшку этикетке явствует, что ему сто пятьдесят лет, он родом из Южной Америки и называется бокарнея. Самое удивительное, что деревце растет в плоском, как тарелка, горшке. У него что, вообще нет корней? Все, улыбаясь, смотрят на меня, а я поворачиваюсь к Мишелю, целую его и едва слышно шепчу:

–  Merci.

Благодарность к этому человеку за его любовь переполняет меня, и все остальные слова застревают в горле. Все мои недавние страхи испаряются. Чего мне бояться? Мы вполне заслужили право на счастье.

Черные дни

В конце января (месяца, про который Матисс говорил, что его серебристый, богатый оттенками свет не может не вдохновлять художника), после того как с ветки будет снята последняя оливка, начнется обрезка деревьев. Увы, нас с Мишелем в это время здесь уже не будет. Хашиа, несколько дней назад уехавший в Алжир, чтобы провести окончание Рамадана вместе со своей женой, семью сыновьями, одной дочерью и шестнадцатью внуками, вернется и будет присматривать за домом и Безимени. Ванесса и Жером согласились задержаться на пару дней и дождаться его. Уезжая, Ванесса заберет с собой Виски. А нам с Мишелем надо работать. Очень жаль, но мы пропустим и ежегодный праздник оливы, который проводится в Провансе в последнюю субботу января. В этот день на улицах многих городков и деревень хозяева маслодавилен и фермеры будут устраивать дегустацию своего масла и просто веселиться. Ближайший к нам праздник состоится в Валлорисе, и в нем, по словам Рене, примет участие и Кристоф. Одетые в прованские национальные костюмы, они с сыном будут предлагать всем попробовать масло, произведенное на их предприятии, и даже привезут с собой маленькую действующую модель пресса.

Мы же с Мишелем возвращаемся к своей холостяцкой жизни: он – в Париже, я – в Лондоне. Снова мы будем встречаться урывками, видеться только в редкие выходные дни, а свою тоску друг по другу заглушать работой. Мы вроде бы возвращаемся к своей настоящей жизни, но я уже не уверена, что эту жизнь в сером, шумном и жестком городе можно назвать настоящей. Раньше мне приходилось слышать от друзей, приехавших в Лондон из каких-нибудь далеких, тихих уголков, жалобы на то, что они никак не поймут, где же их дом. Теперь я и сама начинаю чувствовать то же самое, хотя и провела в разъездах всю свою взрослую жизнь. Однако сейчас мое сердце останется во Франции. Здесь я просыпаюсь по утрам с мыслью, что нахожусь именно там, где хочу быть. Здесь я купаюсь, вожусь в саду, часами хожу по рынку, выбирая выросшие на солнце продукты и только что пойманную рыбу, болтаю с продавцами, а потом закрываюсь в своем кабинете и пишу.

А с Англией меня связывает только работа да воспоминания. Глядя в окно репетиционного зала, я мечтаю о деревьях и травах, о собственных козах и винограднике и о мужчине, которого я так страстно люблю. В конце дня заскакиваю в местный супермаркет, иду с тележкой вдоль длинных, освещенных неоновыми лампами полок, хватаю какой-нибудь заранее вымытый и упакованный в целлофан салат, а потом поднимаюсь в свою маленькую квартиру и с благодарностью захлопываю за собой дверь в городскую бессмысленную суету. А утром опять встаю и иду на работу и, пока какая-нибудь малознакомая женщина гримирует меня, переживаю из-за лишних килограммов, новых морщин и прочих проблем, появляющихся у актрисы, когда ей перевалило за сорок.

А кроме того, поскольку я теперь редко бываю в Англии, все меньше становится мест и людей, которых привыкла считать своими. Друзья звонят реже и главным образом в том случае, если собираются на юг Франции и хотят заглянуть к нам на пару дней. А еще реже звонит мой агент, и роли, которые могла бы сыграть я, достаются другим актрисам, оказавшимся в нужное время в нужном месте. Создается впечатление, что все они думают, будто я переехала на Луну.

Когда я рассказываю о своей дилемме Мишелю, он удивляется: «Не понимаю, зачем тебе надо выбирать что-то одно. Почему бы не получать удовольствие и от того, и от этого. Живи сразу в нескольких мирах, это же здорово!» Может, и правда я зря все усложняю?

* * *

День святого Валентина Мишель проводит в Монте-Карло на телевизионном фестивале и неделю живет на ферме. Я снимаюсь в Уэльсе и вырваться никак не могу. Он присылает мне дюжину красных роз, я отвечаю ему тем же. А вечером в моем номере звонит телефон. В трубке я слышу обычный фестивальный шум, голоса, звон бокалов. От веселого голоса Мишеля у меня больно сжимается сердце – я так сильно по нему соскучилась!

– Англичане подписались! – торжествующе кричит он.

Я даже не сразу понимаю, о чем идет речь. Для того, чтобы снять сериал по моему сценарию, потребуются совместные усилия нескольких партнеров, а поскольку главная героиня – английская девочка-подросток, то и участие какой-нибудь британской телесети было бы очень желательно. В Монте-Карло Мишель решил сделать первую попытку найти финансирование для нашего фильма, и сразу же такая удача. Я вне себя от радости.

– Ты никак не сможешь прилететь сюда на пару дней, чтобы встретиться с директором драматической редакции?

Ну что ж, кажется, в выходные съемок у меня не будет. Я могу на машине доехать до Лондона, а там сесть на самолет и… Да!

Встреча состоится в субботу на вилле. Соотечественник директор только рад поводу на пару дней задержаться на юге Франции и немного отдохнуть от утомительного дела покупки и продажи телепрограмм. Он с удовольствием принимает приглашение на ланч.

Февраль на Лазурном Берегу традиционно дождливый месяц, и на всякий случай я накрываю стол в доме. Через высокие французские окна столовой открывается вид на четыре плавно спускающиеся вниз террасы и Средиземное море. Я не могу отвести глаз от наших олив. После обрезки они стали ниже, а широко раскинувшиеся, прореженные ветки распластаны над самой землей, и издалека деревья напоминают кружащихся дервишей.

Возможно, главная прелесть «Аппассионаты» состоит в том, что она всегда разная и никогда не устает удивлять нас. Холмы, горы, рощи и водная гладь залива преображаются вместе с погодой, временем года и каждым часом суток. Цвета сменяют друг друга, как в калейдоскопе, тени то сгущаются, то почти исчезают, и запахи становятся то дразнящими и сладкими, то терпкими и острыми, то горьковатыми. Сейчас, в феврале, солнце на время покинуло нас, над виллой низко повисло жемчужно-серое небо, и на его фоне деревья кажутся черными скелетами, которые навсегда оставила жизнь. Только на голых ветках миндаля уже начали распускаться бледные, нежно-розовые бутоны. Гор на горизонте совсем не видно, и кажется, там просто сгустился зимний сумрак, а зловеще-серое море лишь кое-где оживляется бледными серебряными бликами.

Мне «Аппассионата» нравится и такой, и я ужасно рада вновь оказаться дома. Огорчает меня только поведение Безимени, которая сердится на меня и отказывается подходить, когда я ее зову. Не знаю, оскорблена ли она тем, что у нее отобрали всех щенков, или моим долгим отсутствием, но помириться с ней, несмотря на все старания, мне так и не удается. Самое обидное, что к Мишелю она постоянно ласкается и охотно играет с ним.

С улицы я слышу кашель старого «мерседеса» Мишеля. Он ездил на вокзал в Канны встречать Гарольда. Я давно знакома с этим симпатичным, доброжелательным англичанином, который всю жизнь проработал в скупо финансируемой редакции детских и юношеских программ (я никогда не могла понять, почему именно на юношестве телевизионные боссы считают возможным экономить). Я выхожу на террасу, чтобы поздороваться.

– Э-ге-ге! – кричит мне снизу Гарольд.

Я улыбаюсь, когда вижу, что, несмотря на сезон, он приехал в белом льняном костюме и надвинутой на лоб панаме. Под локтем у него крепко зажат номер «Таймс», и он очень похож на типичнейшего британца, словно сошедшего со страниц одного из рассказов Сомерсета Моэма.

Гарольд прочитал мой сценарий, и тот ему очень понравился. Он говорит о будущих съемках так, словно они начнутся уже завтра, и мы с Мишелем заражаемся его энтузиазмом. По мнению Гарольда, нам надо срочно набирать съемочную группу и приступать к увлекательному процессу поисков натуры. Он готов выделить нам весьма щедрую сумму на подготовительный период, а значит, Мишель может спокойно и не торопясь заниматься поиском остальных партнеров. Итак, все деловые вопросы решены к нашему взаимному удовлетворению, и за десертом Гарольд с удовольствием делится с нами последними телевизионными сплетнями, не забывая при этом отдавать должное сыру brie de Меаихи яблочному торту. Уже в сгущающихся сумерках Мишель увозит Гарольда в аэропорт, и тот долго машет мне из окна автомобиля своей панамой.

Вечером, сидя у камина, мы с Мишелем обсуждаем два волнующих меня вопроса. Первый – это поведение Безимени. Наверное, мы поступили жестоко, оставив ее одну и отобрав у нее всех щенков, и меня мучают угрызения совести. Второй – это, разумеется, съемки нашего сериала. Как только я закончу работу в Уэльсе, Мишель наймет директора картины – у него уже есть кто-то на примете, – и, если повезет, летом мы сможем начать съемки первого фильма по моему сценарию.

* * *

Каким-то чудом – а любой, работающий в киноиндустрии человек подтвердит, что это именно чудо, – все деньги поступают на счет будущей картины вовремя. Подобранные Мишелем партнеры: солидная французская телесеть, наш типичный англичанин, польское государственное телевидение и известная немецкая компания – переводят обещанные суммы без задержек и проволочек, и мы можем начинать работу. Большую часть лета вместе с продюсером и художником мы ездим по разным странам, встречаемся с представителями телекомпаний, выслушиваем их замечания и предложения и вносим необходимые изменения в сценарий. Ближе к осени должны начаться съемки, и я буду играть мать главной героини. По сценарию большинство сцен с моим участием происходит на острове Сент-Маргарет, и, значит, я смогу каждый вечер возвращаться с работы домой. Будущее рисуется мне в ярко-розовом свете.

В мае мы находим очень славную девочку на главную роль и подбираем остальных исполнителей. Через три недели будут построены декорации в Лондоне, а оттуда съемочная группа переберется в Париж. Оказывается, вся эта подготовка к съемкам – страшно увлекательный процесс, и мне очень нравится находиться по другую сторону камеры.

Вместе с исполнительным продюсером и художником нам еще предстоит съездить в Польшу: в Варшаву, Краков, Гданьск и Белосток, город у самой границы с Россией. Там нам надо будет найти польских реквизиторов и бутафоров и договориться о постройке декорации: деревянной ветряной мельницы, которая должна сгореть в кадре. В Париже и Лондоне помощники художника, реквизиторы и костюмеры уже закупают все необходимое, снимают мерки, рисуют, красят и шьют.

Я летаю как на крыльях и чувствую себя совершенно счастливой, но за ужином накануне моего отлета из Парижа Мишель упоминает о «маленькой тучке, возникшей на горизонте». Англичане, вовремя приславшие деньги на подготовительный период, задерживают следующий перевод. Я плохо разбираюсь во всех этих сложных финансовых вопросах, но Мишель объясняет, что, по договоренности, они должны были перевести деньги на съемки первыми, потом наступала очередь французской компании, затем польской и так далее до самого завершения монтажа и озвучивания.

По наивности или потому, что последнее время постоянно пребываю в состоянии радостного возбуждения, я не сразу проникаюсь серьезностью ситуации. Гарольд с Мишелем сняли вместе уже не один сериал, два или три из них получили призы на международных фестивалях, а компания, которую представляет Гарольд, – известная и вполне солидная. Наверное, все дело в какой-нибудь банковской задержке, да? И тут Мишель сообщает мне, что телесеть так и не вернула ему подписанного контракта. Такое случалось и раньше: пару раз контракты возвращались только после окончания съемок, но деньги тогда все-таки переводились вовремя.

Лишь теперь я начинаю понимать, чем все это грозит, и откладываю вилку.

– Тебя это беспокоит? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Нет, не особенно, – пожимает плечами Мишель, и я понимаю, что он блефует.

Подобно капитану терпящего бедствие корабля продюсер никогда – никогда! – не должен поддаваться панике, а если уж такое случилось, он до последнего скрывает свой страх. За годы работы Мишель развил это умение до совершенства.

– Расскажи мне, что может случиться в худшем случае, – еле слышно прошу я.

Эта просьба неожиданно выводит Мишеля из себя.

– Почему ты вечно думаешь о худшем случае? – резко спрашивает он.

– Не сердись, пожалуйста. – Я тяну к нему руку, но, не обращая на нее внимания, он встает и идет к буфету за штопором.

Пока Мишель выдвигает и задвигает ящики, я мысленно подсчитываю, скольким членам съемочной группы из разных стран мы уже начали выплачивать зарплату. Если англичане не переведут на нее деньги, что же мы будем делать?

– Бюджет на подготовительный период, наверное, уже закончился и… – У меня вдруг пересыхает во рту, и я не заканчиваю предложения.

Мишель бросает на меня мрачный взгляд и открывает бутылку.

– Французы перевели несколько сотен тысяч авансом, – говорит он, наполняя бокалы.

– Так, значит, никакой проблемы пока нет? – умоляюще спрашиваю я.

– Нет. Наверное, нет. Зря я тебе об этом рассказал.

Ночью с открытыми глазами я лежу рядом со спящим Мишелем. Я вообще нередко страдаю бессонницей, а уж после разговора за ужином мне есть о чем подумать и побеспокоиться.

Утром мы расстаемся на несколько недель. Я обещаю позвонить из Варшавы, он обещает держать меня в курсе. Прощание получается нервным и скомканным, и мне очень не хочется уезжать.

– Все будет хорошо, – успокаивает меня Мишель.

Я киваю и отправляюсь в аэропорт, а он остается дежурить у телефона.

* * *

Польша поражает меня. В Варшаве настроение обновления и перемен удивительным образом смешалось с духом давно утраченного, а теперь возрождающегося рыцарства, и этот пьянящий коктейль моментально ударяет в голову. На улицах буйствуют яркие краски, словно вырвавшись из плена после долгой коммунистической серости. Груз прошлого, еще не успевшего стать историей, одновременно и притягивает и отвращает меня. Кварталы новых уродливых домов давят и вызывают желание бежать и спасаться. Зато в старом городе, практически выстроенном заново после войны, я подолгу засиживаюсь в уютных кафе, слушаю аккордеон и мелодичную болтовню официанток, хорошеньких, улыбчивых и по-девичьи кокетливых, независимо от возраста. Я понимаю, что мне будет бесконечно интересно снимать здесь фильм и работать с этими людьми, которые смотрят на мир совсем другими глазами и которые, в отличие от меня, познали тяжесть духовной и творческой несвободы. Я постараюсь отразить все это в своем сценарии. В нем рассказывается о девочке, вновь обретающей себя после тяжелого развода родителей. И Польша тоже вновь обретает себя после долгих лет власти коммунистов.

Работа у нас ладится. Между нами и польскими коллегами царит полное взаимопонимание, но, к сожалению, все занимает очень много времени, потому что каждое слово приходится переводить. Переводчица, предоставленная польским телевидением, милая Гражина с пухлым, сияющим личиком, ярко-синими веками и толстым слоем туши на ресницах, к сожалению, не слишком профессиональна и довольно ленива. Она с трудом привыкает к западной манере работать и откровенно жалеет о тех временах, когда в половине пятого могла спокойно уходить домой. Кроме того, она очень романтична и с придыханием рассказывает нам о том, как они с мужем голодают и живы одной любовью. Но при этом всякий раз, когда она видит валюту или украшения, ее накрашенные глаза загораются сорочьим блеском и она подбирается поближе, надеясь на подарок. Как и всё в этой удивительной стране, Гражина полна парадоксов.

Как-то вечером после одиннадцати часов езды по проселочным дорогам в машине без амортизатора я, едва волоча ноги, возвращаюсь в отель. Дежурная передает мне записку, оставленную еще утром: Мишель просит срочно с ним связаться. С трудом дозвонившись – международная связь тут работает из рук вон плохо, – я слышу его голос и сразу же понимаю, что меня ждут плохие новости.

– Англичане отказались от участия, – сообщает он, и я даже не удивляюсь.

– Почему? – только и удается выдавить мне.

– У них там какие-то перестройки на канале. И, кажется, Гарольда собираются отправить на пенсию.

– Бедный Гарольд, – вздыхаю я, еще не до конца понимая, чем все это нам грозит.

Мишель уже давно привык к подобным кризисам в кинопроизводстве. Актеров, если только они не вложили в фильм собственные деньги, они обычно не касаются. Тем более пугает меня этот новый поворот событий.

– И что теперь? – спрашиваю я, немного справившись с шоком.

Мишель долго молчит, и я слышу только потрескивание в трубке.

– Я сегодня совещался с немцами и французами, – говорит он наконец, – и они согласны ускорить перевод своей доли. Нас это, конечно, не спасет, но хотя бы пока мы можем продолжать работу и платить людям. Завтра я прилетаю в Варшаву и буду разговаривать с Агнессой.

Агнесса возглавляет драматическую редакцию на государственном телевидении. Вот, кстати, еще один польский сюрприз – женщины занимают здесь очень серьезные должности. Я рада, что завтра прилетает Мишель, хотя меня и огорчает причина, заставляющая его это делать. Мы прощаемся, и у него такой усталый голос, словно ему тысяча лет. Ночью я опять почти не сплю.

* * *

Вечером я встречаюсь с Мишелем и исполнительным продюсером в баре отеля, и они сообщают мне, что переговоры с польской стороной прошли довольно удачно. Полякам нравится наш проект, и они готовы удвоить свою долю в его финансировании. Я по наивности радуюсь и уже считаю, что все наши проблемы решены, но Мишель мягко объясняет мне, что, поскольку Польша не очень богатое государство и ее валюта не конвертируется, свою долю они предлагают выплатить, так сказать, «натурой». Я ничего не понимаю.

– Это означает, что поляки готовы предоставить нам благоприятные условия здесь, в Польше: отели, аппаратуру, технический персонал, еду…

Я по-прежнему не совсем понимаю, чем все это может обернуться для нас, но, судя по лицам мужчин, перспективы не слишком радужные.

– Такие вещи нас, актрис, обычно не касаются. Мы зубрим роль, переодеваемся в костюм, и нас везут на съемки, только и всего, – смеюсь я в надежде немного развеселить их, но никто даже не улыбается. – Ну растолкуйте же мне! – требую я.

– Теперь нам придется снимать в Польше больше серий, чем мы сначала планировали, – объясняет исполнительный продюсер. – А это значит, что нам, а вернее, тебе придется переписать часть сценария.

– Переписать?

– Ну да. Раньше действие начиналось в Лондоне, теперь должно начинаться в Париже. Раньше в Польше мы планировали снять только две серии, теперь придется снимать четыре.

– Но это же невозможно!

– Иначе ничего не получится.

– Я постараюсь, – бормочу я, совершенно не представляя, как буду выполнять обещание.

Вечером в номере Мишель признается мне, что нам все-таки не хватает почти полумиллиона фунтов. Завтра утренним рейсом он вернется в Париж и будет искать там дополнительные источники финансирования.

– Может, проще вообще все отменить? – в отчаянии спрашиваю я.

Нет. Мы уже слишком глубоко завязли, и за разорванные контракты придется платить такие штрафы, что дешевле будет продолжать.

Он уезжает, а я остаюсь и, перед тем как взяться за работу, еду на студию, где встречаюсь с Агнессой и редактором. От них я узнаю, что должна включить в сценарий несколько эпизодов, связанных с историей Польши. Я даже не решаюсь спросить, какое отношение история Польши имеет к истории английской девочки, разыскивающей своего отца. Я помню только, что до начала съемок осталось десять дней, и за это время мне надо полностью переписать пять серий, что практически невозможно, потому что тринадцать серий отняли у меня почти целый год.

В мой номер приносят все, что требуется для работы. Мне регулярно доставляют еду и литры крепкого черного кофе. Три человека вносят в комнату доисторический, огромных размеров принтер, который в Париже занял бы достойное место в антикварном магазине, и пачки бумаги для распечатки сценария. Вставая из-за стола, чтобы немного размяться, я каждый раз спотыкаюсь либо о принтер, либо о переплетение проводов на полу.

Двое суток я работаю без сна и чувствую себя виноватой, если делаю перерыв, чтобы почистить зубы. К утру третьего дня переписаны две главы, а я буквально валюсь с ног от усталости. Мне совершенно необходимы хоть какие-нибудь положительные эмоции, а потому я звоню Хашиа и, едва услышав в трубке его веселый голос, сразу же чувствую прилив бодрости.

– Как у вас дела? – вопит он.

Хашиа до сих пор считает, что при междугородних телефонных разговорах надо кричать погромче.

– Отлично, – вру я. – Как там Безимени?

Он уверяет, что на ферме все в порядке, и на душе у меня становится легче. Безимени охотно усыновила четырехмесячного щенка золотого ретривера, которого мы купили специально для нее. Я закрываю глаза и представляю себе, как они вдвоем носятся по залитым солнцем террасам. От одной только этой картинки у меня прибывает сил. Какое счастье, что у нас есть «Аппассионата» и что там все хорошо.

Выясняется, что, пока я была отрезана от мира, в драматической редакции польского телевидения решили, что в моем сценарии не хватает сцены погони, разворачивающейся не где-нибудь, а на знаменитых польских опаловых шахтах.

– Что? – поражаюсь я, не сразу даже понимая, чего от меня требуют. – Но это же история о тринадцатилетней девочке, ищущей своего отца!

Это не важно, возражают они, погоня прекрасно впишется в сюжет. Мне вручают толстую папку материалов о месторождениях и добыче опалов (все на довольно сомнительном английском) и отправляют в отель писать дальше.

Приятное разнообразие в мое одиночное заточение вносит только звонок Мишеля. У него хорошие новости: в Париже он нашел независимую компанию, готовую вложить в фильм недостающую сумму. Погоня на шахте после этой новости двигается гораздо веселей. Может, моей героине стоит найти пару камешков?

В пятницу я понимаю, что если немедленно не выберусь из отеля, то скорее всего сойду с ума. За несколько дней я спала едва ли четыре часа. Я выбираюсь в холл, и от вида множества снующих по нему людей у меня начинает кружиться голова. Я звоню нашему исполнительному продюсеру и прошу передать ему, что четыре серии готовы, и пусть говорит что хочет, но сегодня вечером я буду обедать в городе и приглашаю его и художника, потому что вконец одичала без человеческих голосов и смеха.

Вечером мы вчетвером (к нам присоединился еще режиссер, только вчера прилетевший из Англии) сидим в симпатичном ресторане в старом центре и едим рыбу, запивая ее водкой. Я пьянею после первой же рюмки и уже с трудом воспринимаю слова продюсера и художника, которые наперебой сообщают мне последние новости. Звонил мэр Белостока и пытался запретить нам сжигать уже выстроенный макет мельницы, со смехом рассказывает художник. Почему? Из соображений пожарной безопасности? Ничего подобного. Просто макет ему очень понравился, и он решил сохранить его как приманку для туристов. Мы хохочем до слез и заказываем еще водки. Ресторан постепенно заполняется, на всех столиках зажигаются свечи, а аккордеонист в национальном костюме исполняет бесконечно романтичные серенады. Жизнь снова кажется прекрасной. Деньги, слава богу, найдены. Режиссер оказался чудесным парнем и легко вписался в нашу команду. Через неделю начнутся съемки, в том случае, разумеется, если мой новый сценарий будет принят. И тогда я смогу вернуться на «Аппассионату» и все остальные доработки присылать оттуда факсом. Я так соскучилась по своему саду, оливковым деревьям, собакам и, главное, по моему любимому кабинету с его книжными полками и солнечными лучами, пробивающимися сквозь щели в ставнях.