Текст книги "Сын Авонара"

Автор книги: Кэрол Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

9

Четвертый год правления короля Эварда, лето

– Ты уверена, что не хочешь пойти с нами, девочка?

Не нравится мне, что ты остаешься здесь одна.

– С голода я не умру, Иона. Анна оставила мне больше, чем я смогу съесть за неделю. Дом не подожгу, не вытопчу огород и ничего не сломаю. Погода стоит отличная, и я не замерзну, даже если не сумею развести огонь.

– Ты научишься пользоваться кремнем, дочка, – произнесла Анна, касаясь моей щеки сухими губами. – Ты уже многому научилась. – Она забралась на козлы. – Дорогу в деревню знаешь, если вдруг станет страшно. Якопо тебя приютит.

За пять месяцев жизни с пожилыми супругами одну вещь я уяснила наверняка: я самое бестолковое и бесполезное существо в мире. Огонь всегда разводили слуги, над ним не приходилось колдовать. Еду приносили на подносе из теплой кухни, ее не приходилось выковыривать из грязи обветренными кровоточащими руками. Я лишь играла в садоводство. Я ничего не знала о каменистых почвах, жестких сорняках и телегах, нагруженных вонючим навозом, который выгребали из свинарников в деревне и удобряли им тощую землю. Одежда всегда была чистой, ее не приходилось чинить при свете свечи тупыми иглами, коловшими пальцы. Еды всегда было вдоволь, даже весной, когда зимние припасы подходили к концу, и живот никогда не подводило так, что появлялось желание жевать ветки и сорняки. Я и в самом деле многому научилась за пять месяцев. Теперь настало время учиться жить одной.

– Счастливого пути, – произнесла я и приступила к уроку.

На рассвете третьего дня в одиночестве я лежала в постели, размышляя, стоит ли горячий завтрак часовой битвы с очагом, когда кто-то заскребся под дверью.

– Иона, ты дома?

Никто, кроме Якопо, не приходил сюда за все время, что я жила здесь; необычная тишина лишила меня присутствия духа. Я натянула лоскутное одеяло, молясь, чтобы посетитель ушел.

– Хозяйка? Отзовитесь. Я принес от Якопо апельсины. Выловили после крушения баржи на прошлой неделе.

Я откинула одеяло, мысленно ругаясь. Если это друг Анны и Ионы, было бы нехорошо отказать ему в гостеприимстве. Я поспешно натянула плохо подогнанное черное платье, которое оставила мне Анна, пригладила растрепанные волосы и открыла дверь.

Человек держал на плече дощатый ящик. Это был блондин с зелеными глазами, всего на несколько лет старше меня, наверное, ему около тридцати. У него было серьезное лицо с правильными чертами, широкий лоб, в уголках глаз сеточки морщин, какие бывают у людей, много времени проводящих на солнце. Ничего примечательного – ни в росте, ни в одежде, ни в манере держаться. По лицу сбоку тянулся шрам, от скулы к небритому подбородку.

Он поставил ящик на скамью у двери. Поверх ящика лежала темно-синяя куртка, которую он, очевидно, снял по дороге.

– Доброго утра, госпожа. – Кажется, он не удивился при виде меня. – Я пришел переговорить с Ионой. Или хозяйкой Анной.

– Они уехали в Монтевиаль, вернутся через несколько дней. – Наверное, теперь он уйдет. – Не желаете пива или чаю? Уверена, они бы захотели вас угостить.

– Что ж, пожалуй, пивка. Я был бы признателен, день выдался жаркий. – Он поднял куртку, слегка встряхнул и перебросил через плечо.

Я сняла с полки кружку и наполнила ее из бочонка Ионы и, протянув гостю, осталась стоять в дверях, чтобы он не решил задержаться.

Он отсалютовал мне кружкой и кивнул, словно отвечая на неслышный вопрос.

– Я Грэми Роуэн из Данфарри. – Не помню, чтобы кто-то упоминал это имя, но он говорил с гораздо более сильным акцентом, чем Анна или Иона, так что полной уверенности у меня не было. Он быстро выпил пиво, но, к моему огорчению, не спешил уходить. – Должно быть, мне нужно рассказать, зачем я здесь, – заявил он, ставя одну ногу на скамью рядом с облепленным песком ящиком. Сырой рыбный запах кораблекрушения перебивал аромат, исходящий от желто-зеленых фруктов. – Да, наверное, мне даже лучше поговорить с вами.

Мне не нравился его пристальный взгляд, на его лице не отражалось никаких эмоций. А его медленная речь, словно он не был уверен, что действительно хочет говорить, заставляла меня дрожать от нетерпения.

– Я слышал, у Анны и Ионы кто-то живет уже несколько месяцев. В деревне говорят, нашлась их внучка Дженни, вернулась домой после нескольких лет отсутствия. – Время замедлило ход. Его глаза впились в мое лицо. – Вчера вечером в деревню приехали три человека. У них такой вид, словно они сожгут свои башмаки, как только выйдут из нашей деревни. Они наверняка считают, что в таких местах, как Данфарри, никто не понимает слов, если в них больше одного слога.

Долгие паузы и его непроницаемое лицо вынудили меня заговорить.

– И что нужно этим людям?

Отбитый угол двери впивался мне в спину.

– Они искали кого-то, кого очень хотят найти, хотя они и говорят, что не причинят ей вреда. Сказали мне, что та, кого они ищут, сбежала из дому пять месяцев назад, ей двадцать пять, высокая, карие глаза и темно-рыжие волосы, довольно короткие. Они сказали, речь идет об исполнении закона. Иона с Анной как раз месяцев пять назад приехали из Монтевиаля, была весна, я подумал, зайду спрошу, не знают ли они чего.

Свет дня померк, словно палач накинул мне на шею колпак висельника.

– И что вы им сказали? – Мой голос превратился в едва слышный шепот.

Его взгляд оставался таким же пристальным.

– Пока ничего. Но они не знали, кто я. Этим утром они узнают.

– И кто же вы?

– Я шериф Данфарри.

Волна гнева захлестнула меня. Не имеет значения, какие требования предъявляются к исполнению приказов или защите горожан от воров и убийц; первой обязанностью шерифа, самим смыслом его существования является уничтожение магов. Хотя шерифа назначает его господин, прежде всего шериф подвластен королю. Человек Эварда. Наемный убийца Эварда.

Больше не шепча, я холодно заявила:

– Значит, вы расскажете им, кто живет у Анны и Ионы.

– Я поклялся богу, поклялся королю исполнять закон.

Я плюнула ему под ноги.

– Это закон Эварда!

Его челюсть чуть напряглась, а в глазах отразилось все, что он думает обо мне.

– Вам здесь нечего делать, мадам.

Пусть грубо, но он, разумеется, прав. Я не могу прятаться за спиной стариков и едва ли могу бежать. Кейрон рассказывал мне, что за жизнь в бегах, у меня не было ни желания, ни умения так жить. Останусь ли я в живых – не так уж важно для меня. Главное, чтобы остались живы Анна с Ионой.

– Значит, вы сдадите меня?

Можно подумать, что я навозный червь.

– Я обязан. Но они не предъявляли мне никаких бумаг, никаких оснований, даже имени не назвали. Насколько я понимаю, это что-то вроде игры между такими, как вы и они. Простым людям от этого одни неприятности. И если я не узнаю причины не делать этого, я расскажу этим людям то, что они хотят знать, уж они-то не станут сомневаться.

Я молчала. Не стану рассказывать незнакомцу, шерифу, о своей жизни. Он засопел, поправил куртку, переброшенную через плечо, и зашагал вниз по тропе.

Холод и темнота объяли меня еще до того, как я ушла с солнца в дом. Я расправила лоскутное одеяло на соломенном тюфяке, который Иона кинул в угол возле очага, убрала кружку, из которой пила накануне, сложила полотенце, которым вытиралась. Когда все было прибрано, я присела на скамью Ионы и долго глядела на залитый солнцем луг, дожидаясь, чтобы шериф отошел достаточно далеко. Потом поднялась и пошла по тропе к деревне, полагая, что уже никогда не вернусь сюда.

Общая комната «Дикой цапли» показалась сумрачной после сияния летнего утра. Прошло время, пока я разглядела четверых мужчин, сидящих за столом в углу: шерифа, двух солдат в красных мундирах и темноволосого человека в черном, сидящего ко мне спиной.

Роуэн первым заметил меня. Выражение его лица нисколько не изменилось. Один из солдат коснулся руки темноволосого человека, и тот повернул голову. Дарзид. Мне показалось, что сейчас меня стошнит.

Он остался сидеть, его начищенные башмаки покоились на столе, он изучал меня.

– Итак, моя госпожа, я вижу, вы вышли в свет. От чародеев к свинопасам. Что дальше? Гробокопатели? Карманники?

– Что вам надо от меня, капитан? – спросила я, не позволяя голосу дрожать.

– Лишь доставить вашей семье весть, что вы живы и здоровы. Ваш брат горюет без вас.

– Чушь!

– Кроме того, вы кое-что должны королю.

– Не может быть.

– Сударыня, вы живы только благодаря его долготерпению.

– Будьте уверены, я благодарна. Что за игру он ведет?

– Благодарности недостаточно. У поручительства короля имеется цена.

Поручительство. Я задохнулась.

– Он не посмеет!

– Посмеет. Первый день осени наступает через три недели. На этого самого шерифа возлагается обязанность следить, чтобы вы исполняли свой долг в День Долготерпения в этом году и во все последующие годы вашей жизни. – Я пыталась заговорить, но Дарзид предостерегающе поднял палец. – Вам лучше не усугублять прошлые прегрешения вероломством. Какой пример вы подадите? Дочь герцога, та, что, по слухам, должна была стать нашей королевой! Разве добрые поселяне поймут, какой чести они удостоены, принимая у себя столь благородную особу?

Один его спутников слегка толкнул его и произнес:

– Особенно если будут судить по ее платью, верно ведь, капитан?

Дарзид радостно засмеялся.

– Пожалуй. Но у нее безупречные манеры. Я уверен, она делает реверанс свиньям, а может быть, обсуждает юридические тонкости с местным шерифом. – Он махнул Роуэну и своим солдатам, чтобы они шли к двери. Встал и расправил складки темно-вишневого плаща. – Хотите что-нибудь передать брату, моя госпожа?

Я была так ошеломлена привезенной им новостью, что не сразу поняла – он не забирает меня с собой.

Дарзид поставил башмак на сиденье стула и подрубленным краем плаща смахнул воображаемую пыль.

– Побыстрее, сударыня. Если мы задержимся здесь еще немного, мы совсем провоняем. Сообщение для герцога?

Сообщение? Томасу-палачу? Даже в миг облегчения во мне поднялась ненависть.

– Передай брату, он не сможет отмыться.

Дарзид озадаченно сдвинул брови и пожал плечами.

– Как пожелаете. И не думайте снова бежать. – Издевательски-серьезно он ткнул пальцем сначала в шерифа, потом в меня. – Всем, кто окажет вам помощь, придется нелегко. Первый день осени – за вашу жизнь и жизни всех обитателей этого милейшего свинарника, не забывайте. – Дарзид и его солдаты вышли из таверны, не потрудившись закрыть за собой дверь.

День осеннего равноденствия, День Долготерпения короля. Закон гласил, что в первый день осени все, кто жил благодаря снисходительности короля, обязаны предстать перед ним и поклясться, что за прошедший год они не злоупотребляли его милостью. Излюбленный день тех, кому нравилось выказывать свое моральное превосходство над другими, не опасаясь получить отпор или отмщение. Присутствующие могли расспрашивать должника о чем угодно, например обо всем, что было связано с его прошлым преступлением, за лживые ответы полагалось суровое наказание. Чудовищная традиция. Унизительная.

На заре последнего дня лета я встретилась с Грэми Роуэном на мосту, чтобы отправиться в Монтевиаль. Он ждал, восседая на козлах шаткой повозки. Рядом с ним, над козлами, горел фонарь, освещавший, кроме прочего, темное пятно у него на лбу. Ничего удивительного, он суеверен – из тех людей, что молятся Аннадису, прежде чем пускаться в путь, трут себя землей, чтобы напомнить богу земли и небес – я твой слуга, где бы я ни был.

Я забралась на сиденье, не здороваясь. Грэми задул фонарь и стегнул мула. Только проехав в тряской повозке пол-лиги, Роуэн нарушил молчание.

– Прошу прощения, это не такой экипаж, к каким вы привыкли, – произнес он после особенно удачного толчка.

– Ты понятия не имеешь, к чему я привыкла.

– Те люди рассказали мне о ваших преступлениях. – Он не сводил глаз с дороги впереди или со спины мула.

– И ты в полной мере осознал, какое оскорбление я нанесла приличному обществу? Боишься моих тайных связей? Опасаешься, что Джеррат поразит тебя молнией, пока я сижу рядом с тобой?

– Я подумал, что должен рассказать вам.

– Ты невероятно благороден для шерифа. Для человека, у которого столько крови на руках.

Якопо рассказал мне, как шериф оказался в этой должности. Роуэн спас жизнь местному лорду в первой валлеорской кампании Эварда, еще во времена короля Геврона. Разумеется, той, в которой погиб Авонар. Я покосилась на руки Роуэна, сжимающие поводья, короткие, огрубевшие от работы пальцы, широкие кисти, поросшие жесткими рыжими волосками. Ничего особенного. Но я не могла смотреть на них, не представляя, как эти руки привязывают женщин, детей, мужчин к поспешно вкопанным столбам, подкидывают им под ноги вязанки хвороста, подносят горящие факелы…

Роуэн хлопнул вожжами. Мне казалось, животное не сможет двигаться быстрее.

– Это правда, что у меня нет титулов, среди моих предков ни одного герцога, графа, даже простого рыцаря, но я все-таки определил для себя, что хорошо, а что – плохо.

– Ты задумывался, почему меня оставили в живых? Из-за моего происхождения? Это не подрывает твою веру в закон?

– Я не ваш судья…

– Чему я рада.

– …но меня давно уже возмущают люди, которые выполняют законы или закрывают на них глаза, когда им хочется.

– Успокойся, уважаемый. Я не собираюсь подвергать сомнениям твое чувство справедливости, находясь у тебя в подчинении. Но ни один человек, сжигавший детей в Авонаре, не получит снисхождения от заблудшей души вроде моей.

Казалось, его лицо вырезано из тех же дубовых досок, что и повозка. Он ничего больше не сказал. Мы умудрились проехать целый день, не обменявшись и двумя десятками слов.

Мы прибыли в Монтевиаль с наступлением ночи. Роуэн заволновался, когда мы находились еще в лиге от городской стены. Пока мы протискивались сквозь толпу путников, запрудивших Красный мост в надежде перейти реку и попасть в город, прежде чем ворота запрут на ночь, он беспокойно озирался по сторонам и, не осознавая того, сдвинулся к центру сиденья. В мерцающем свете факелов морщинки вокруг глаз проступили резче, неровный шрам на щеке казался глубже. Один раз он остановил повозку, спрыгнул с сиденья и негромко заговорил со стражником, шагавшим по улице вдоль запертых лавок. Когда мы наконец остановились во дворе дешевой гостиницы около реки, он разогнал пристававших к нам нищих и наградил нелицеприятным эпитетом оборванную девчонку. Шерифу показалось, что она хочет украсть нашего мула, хотя она всего лишь собиралась отвести животное в ветхое стойло. Трудно сказать, кто из нас больше радовался окончанию путешествия.

Когда на следующее утро Роуэн появился у моей двери, на нем были его обычные домотканые штаны, нитяные чулки, какие носили селяне, и темно-голубое пальто с протертыми манжетами и локтями. Мы шли по городу под траурно моросящим дождем, по мере приближения к дворцу толпа сгущалась. Роуэн вздрагивал, когда его толкали прохожие, и чем дальше мы шли, тем сильнее он вцеплялся мне в руку, словно теперь, когда я оказалась среди лейранской аристократии, я могла бы сбежать.

Я старалась не смотреть на дворцовые башни, возвышающиеся над городом, и красные знамена с золотым драконом, тяжело свисающие со стен, но чем ближе к центру подтягивала меня крепкая рука шерифа, тем больше я замедляла шаги.

– Что такое? – спросил Роуэн.

– Я не могу… не этим путем. Есть другие дороги к Воротам Просителей. – Хотя я и презирала себя за то, что выдала свои чувства шерифу, я не могла совладать с волной охватившей меня слабости.

– Разве это не самый короткий путь? Я думал, вы хотите поскорее покончить с этим.

– Прошу, шериф. Пожалуйста. Другой дорогой.

– Как пожелаете. Такой же долгой, как наш путь сюда.

Ворота Просителей в южной стене королевской резиденции в Монтевиале открывали два раза в год: в первый день осени в День Долготерпения и в последний день года на праздник Гроша для Нищего. По легенде, в этот день Аннадис, ожидающий решения, будет ли он править землей и небом, отдал в разгар зимы последний грош нищему, который оказался его собственным отцом, переодетым первым богом Аротом.

Ворота охраняли солдаты в красных мундирах, пропускавшие внутрь очередь из строго одетых мужчин всех возрастов. Мужчины в очереди – женщин, кроме меня, не было видно – были в основном преуспевающими купцами или офицерами. За бедных король не ручался.

Роуэн отпустил мою руку на краю площади перед воротами.

– Ты не собираешься меня сдавать с рук на руки? – спросила я, когда он жестом предложил идти дальше одной.

– В мои обязанности входит проследить, чтобы вы прибыли. Я буду ждать здесь, пока вы не вернетесь.

– Но в твои обязанности наверняка не входит доставлять меня обратно. – Я была искренне удивлена.

– Моя обязанность, госпожа, следить за соблюдением закона.

На его пальто сияла эмблема шерифа. Я отошла от него, испытывая отвращение, и двинулась к очереди просителей, плотнее закутавшись в свой поношенный плащ.

Очередь медленно проходила в маленький двор, усыпанный перелетевшими через стену листьями. Никто не удосужился вымести их ради той публики, которая шла со стороны Ворот Просителей. Со двора был вход в приемную, заставленную деревянными скамьями. Я втиснулась на краешек скамьи и принялась разглядывать грязный каменный пол. Одно за другим выкрикивали имена. Голова кружилась. Наверное, нужно было поесть.

Прошел час. Я смогу. Ради Анны и Ионы, спасших мне жизнь, ради свободы, я смогу. О чем они могут спросить меня, о чем не спросили за недели допросов перед казнью Кейрона?

– Гляди внутрь себя, Сейри, – сказал мне Кейрон. – Смотри на красоту, которую ты сохранила внутри, жизнь, которая заключена в тебе, искру, которая не принадлежит больше никому. Этого они не сумеют коснуться.

Я не допущу их внутрь. Кейрон выстроил внутри себя настоящую крепость из покоя, чтобы защитить собственную искру жизни, но в конце она подвела его. Он умер, крича. Но я дочь воина, я разбираюсь в фортификациях. Чтобы противостоять гнусной жизни, нельзя допускать ни покоя, ни чувств. Иначе не сумеешь избежать привязанности к кому-то или чему-то. Я не позволю этим людям торжествовать.

– Сериана Маргарита из Комигора.

Человек с тяжелой челюстью, в красной одежде и с посохом, на золотом набалдашнике вырезан дракон. Расправив плечи и глядя перед собой, я поднялась и проследовала за ним по коридору, через высокую арку двери, в Большой зал. Сотни людей толпились вдоль стен просторного зала, их яркие одежды выделялись на фоне темного древнего камня. Холодный свет струился сквозь высокие окна.

В дальнем конце зала, едва различимые в блеклом свете, сидели за полукруглым столом двадцать человек. В центре на золоченом стуле восседал Эвард. По бокам от него расположились те, кого я знала: канцлер Вилларр, герцоги Памфильский, Аристидский и Греймонтский, граф Джеффи, старый приятель моего отца, совсем сморщенный. Так много тех, кто когда-то составлял часть моего мира. За столом размещалось несколько рядов наблюдателей достаточно высокого ранга, раз они имели право восседать на стульях, – жрецы, особенно заинтересованные в тех, кто нарушал законы, касающиеся чародейства. Остальные стояли переговаривались, прикрываясь веерами, зажатыми в унизанных кольцами пальцах.

В нескольких метрах от стола человек с тяжелой челюстью ударил посохом в пол передо мной, не позволяя подойти ближе. Проговорил сквозь зубы:

– Низкий поклон. Ниц. Сейчас же.

Он наверняка шутит. Никто из знати никогда не падал ниц. Король был первым среди равных. А уж перед Эвардом? Ни за что. Я сделала глубокий реверанс, как этого требовал этикет, не склоняя головы. Мой отец был членом Совета лордов. Моя мать была придворной дамой королевы Теодоры.

Когда я распрямилась, то заметила Томаса. Он стоял с окаменевшим лицом, пока розовощекая юная блондинка дергала его за рукав, хихикав и перешептываясь с другими женщинами. Его жена Филомена.

Распорядитель с тяжелой челюстью шептал у меня за спиной:

– Низкий поклон. Ниц. Сейчас же.

Я стояла.

Расслабленная поза Эварда не вязалась с его напряженным голосом:

– Те, кто живет благодаря нашему поручительству, должны выказать почтение.

– Ваше величество, я выказываю почтение всем, кто принадлежит тому же званию, которому имею честь принадлежать и я. Пренебрежение подобными традициями поставит под сомнение само устройство общества. Если бы я преследовала подобную цель, скорее всего, я была бы теперь в ином месте.

Толпа разом выдохнула. Эвард хлопнул кулаком по столу.

– Единственное звание тех, кто входит через Ворота Просителей, – просители. Тебе придется подчиниться правилам, или тебя заставят.

Это было бы несложно, хотя и мерзко – ублажить Эварда, как он хотел, но в его случае это означало зародить в нем надежды, которые я не собиралась осуществлять. Я спокойно стояла, пока Эвард не кивнул распорядителю. Меня окружили три стражника в красных мундирах. Двое схватили меня за руки и растянули их в стороны, третий заставил опуститься на колени и наклонял голову, пока я не коснулась пола. Через миг они отпустили меня, и я снова стояла. Томас побагровел. А чего он ждал?

Первым заговорил канцлер.

– Сериана Маргарита, вы были признаны виновной в серьезных преступлениях: связях с врагами Лейрана, укрывании преступников, участии в предательском заговоре, целью которого было возвести на трон Лейрана…

Я даже не стала слушать, пока не заговорил Эвард.

– Где ты находилась с тех пор, когда так неблагодарно покинула семью?

– В деревне к югу отсюда, ваше величество.

– И кто тебя укрывал?

– Крестьяне. Никто конкретно.

– Эти крестьяне знают о твоих преступлениях?

– Они знают, в чем меня обвинили. Я не признаю за собой никаких преступлений. Мой муж был целителем, он делился своим благословенным даром с теми, кто в нем нуждался.

Слушатели недоверчиво зашумели. Верховный жрец Джеррата, высокий человек с каменным лицом, поднялся со своего кресла.

– Невероятно!

Эвард постучал по столу, требуя тишины.

– Все еще упрямишься? Мы бы советовали тебе придержать свой ядовитый язык. Было бы слишком просто ответить на твой злобный выпад, сделать то, о чем придется сожалеть завтра. Скажи нам, в эти месяцы с момента вынесения приговора общалась ли ты с кем-нибудь, кто когда-либо практиковал, изучал, проповедовал нечистое и злобное искусство чародейства?

– Нет.

– Нарушала ли ты каким-либо иным способом наши законы?

– Нет.

Тогда Эвард предоставил задавать вопросы другим. Прошло больше часа. Занималась ли я заклинаниями и заговорами? Знала ли я, как это делается? Где мы отправляли проклятые богом обряды? Правда ли, что покойный герцог Гольтский и сам был магом? Спала ли я с мужчиной после того, как сбежала из дома? Хуже всего были вопросы женщин.

Пока разыгрывался фарс, казалось, что Томас сейчас взорвется. Его лицо запылало, когда один из его друзей спросил меня, может ли маг «наколдовать, чтобы его член стал больше». А когда его собственная жена поинтересовалась, ублажаю ли я себя сама, поскольку ни один мужчина не ляжет с женщиной, оскверненной магом, мне показалось, что он готов ее прибить. Дарзид сидел у него за спиной и задумчиво наблюдал.

Все это прошло бы бесследно, если бы, выходя, я не заметила у двери сосредоточенного Грэми Роуэна. Когда я подумала, что он слышал все, на что я была вынуждена отвечать, я поняла, что меня действительно унизили.

Путешествие обратно в Данфарри было даже более неловким, чем путь в столицу. Роуэн не сводил глаз с дороги. Я не могла смотреть на него без гнева и возмущения и тут же принималась поносить себя за то, что меня волнует мнение какого-то шерифа. Мы добрались до моста через Дан к полуночи. Чувство долга заставило меня поблагодарить возницу – он мог бы оставить меня возвращаться пешком.

– Спасибо, что довез, шериф.

– Я удивлен, что вы захотели вернуться к ничтожным крестьянам.

Глупец. Разве он не понимает, что лучше не привлекать внимание Эварда? Я развернулась, чтобы уйти.

Когда я уже двинулась по тропе, он окликнул меня совсем другим голосом.

– Скажите мне только одно. Что это за место, там, в городе, мимо которого вы не хотели идти?

Что такое одним вопросом больше? Он мог задать его во время церемонии, и мне бы пришлось отвечать.

– Лобное место, шериф. Конечно, ты знаешь. Посреди каждого лейранского города есть место, где зачитывают указы и публично казнят. В Монтевиале на этом месте жгли чародеев. Целый год для острастки все оставалось там: кострище, столбы… все, что уцелело. Таков закон. – Слова не могут причинить мне боль. – Я слышала, что Авонар походил на выгоревший лес.

С этого дня каждый год в последний день лета я встречалась с Грэми на мосту через Дан. Из года в год серьезное выражение его лица не менялось, как и жесткая колымага. Мы по-прежнему ограничивались минимумом слов. Из года в год он выслушивал, как меня допрашивают, а затем мы возвращались, каждый к своей жизни, обязанностям и исполнению законов.