Текст книги "Город, который забыл как дышать"

Автор книги: Кеннет Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Клаудия повернулась к столу. Игрушечный городок почти готов. В домиках горят свечи. Уютно. Сколько она лепила этот макет? Такое ощущение, что долгие годы.

– Кто там, мамуль? – спросила Джессика. Она играла с малюсенькими человечками. Клаудия их только что слепила, глина еще не просохла. Девочка взяла крышу с желтого домика и заглянула внутрь.

– Не знаю, – тихо ответила Клаудия и рассеянно взглянула на дочь.

– Плохо, – вздохнула Джессика и вернула крышу обратно.

– Что плохо?

– К Джозефу жена приехала, да? Это плохо. – Она подняла раскрашенную фигурку женщины, повернула лицом к океану и снова поставила на место.

– Почему?

– Не знаю… Ты ведь его убьешь?

– Я никому не хочу зла…

– Папа говорит, убьешь. Из-за того, что с нами случилось. Со мной и с папой. Это Джозеф виноват. – Джессика придвинула игрушечную корову поближе к лошадке.

– Он не виноват, Джессика.

– Это все он…

– Джозеф обычный человек. Такой же, как все. Даже после смерти твой папа никак не хочет признать…

Джессика посмотрела на глиняные домики, потом – на мать:

– Ты ведь все равно убьешь Джозефа. А я – Тари.

– Хватит! – закричала Клаудия с такой ненавистью, что сама испугалась. Разве можно ненавидеть дочь? Но это – не дочь. Это не может быть ее дочерью. Джессика изменилась, в ней появилось что-то новое. Неприятное. Гнилое.

– Если я убью Тари, то смогу с ней играть всегда. А когда ты умрешь, Джозеф станет твоим другом.

– Прекрати, Джессика. Пожалуйста, перестань.

– Это только сначала больно, а потом появляется такое приятное ощущение, словно ты все время паришь, поднимаешься, но остаешься на месте. Тебе понравится, вот увидишь.

Клаудия взглянула на дочь и рассеяно улыбнулась:

– Ночью, – сказала она, чувствуя, что перехватывает горло, – тебя так хорошо видно.

– Раньше духи приходили по ночам. Им мешал только дневной свет. Теперь все по-другому, гораздо хуже.

– Хуже?

– Теперь кругом сигналы. Миллионы сигналов. Они и сейчас проходят через твою голову. Хотя ночью их немножко меньше.

– А я ничего не чувствую.

– Ты просто не знаешь. Вода их разносит по телу. И ты заболеваешь. Становишься беспокойной, места себе не находишь, и сама не знаешь, отчего.

– Тебе они тоже вредят?

Джессика кивнула:

– Я ведь только сгусток энергии, мама. Я меняюсь от этих сигналов. – Она ненадолго замолчала, а потом продолжила со слезами в голосе: – Поэтому иногда ты меня даже не узнаешь.

– Узнаю, Джесси.

– Нет. Сигналы прошивают меня насквозь. А люди все говорят, говорят по телефону. Боже, сколько они говорят! А телевизор! А радио! Передачи, передачи, передачи… Такой шум! – Она зажала уши ладонями. – Я не могу быть твоей дочерью! – крикнула Джессика. – Здесь, внизу, никак не могу.

Клаудия снова повернулась к дому Критча.

– Не бывать нам одной семьей, – прошептала девочка, она поняла, о чем думает мать. – Ничего не выйдет. Надо тебе, наверное, умереть, мама.

Они погрузились в горестное молчание, наконец, Клаудия вздохнула:

– Да, наверное, надо.

– Уже скоро. Потому ты меня и видишь. Часть твоего тела уже умерла. Там пустота, ее надо чем-то наполнить. Я как раз в нее помещаюсь. Но, чтобы мы были вместе по-настоящему, ты должна умереть целиком.

– Я знаю, – простонала Клаудия. За окном в доме Критча горел свет. Там внутри целая семья. Когда-то этих людей разлучили, но теперь они снова вместе, и от этого стали еще сильней. Больше они темноту на порог не пустят.

Судя по одежде, женщина утонула лет шестьдесят назад. Короткая стрижка, вечернее платье из бархата и шифона и одна длинная перчатка. Вторая потерялась. Меховое боа промокло насквозь, свалялось и выглядело отвратительно. Женщина была босиком. В сгущающихся сумерках мертвое тело наводило ужас. Утопленница казалась героиней гангстерского фильма, которую убили и бросили на берегу в назидание другим.

Вокруг собрались полицейские и солдаты, они смотрели на тело и негромко переговаривались. Доктор Томпсон чувствовал себя как на выставке сюрреалистов. Может, это просто дурацкий сон? Вот что значит есть на ночь жареную свинину. Солнце медленно погружалось в океан. Стучали молотки. Забор становился все длиннее. Томпсон тихонько ущипнул свою руку. Больно. Нет, это явно не сон.

Вдалеке что-то застрекотало, словно включили газонокосилку. Рамси тут же начал бормотать в микрофон. Выслушал ответ, закрыл глаза и как-то сразу сник. Городок окружали скалистые холмы, поэтому казалось, что звук идет отовсюду. Шум нарастал, люди на пляже поворачивали головы и смотрели в сторону мыса. Над скалой показался большой оранжевый вертолет, скорее всего, он вылетел с новой военной базы в Прямборо.

На пляже и на дороге военные побросали свои дела и следили за вертолетом. Машина зависла над причалом, из нее по канату спустился военный в темно-синей форме и летном шлеме. Похоже, армейская шишка. Он сразу же начал раздавать указания направо и налево. Первым делом военный ткнул пальцем в сторону дороги и приказал перекрыть движение транспорта. Кто-то из полицейских чинов попытался спорить, но тщетно. Пришлось отправить регулировщицу выполнять приказ. Военный в шлеме посмотрел сначала на море, потом на тент. Томпсон, Чейз и Рамси молча наблюдали за этой сценой.

Из-за вертолетного грохота разговаривать было совершенно невозможно. Доктор удивленно приподнял брови, Чейз лишь пожал плечами.

Машины отогнали, и вертолет начал медленно садиться на дорогу. Во все стороны полетели пыль и мелкий гравий, края тента захлопали. Шасси коснулось асфальта.

Лопасти перестали вращаться. Стих и рев двигателя.

Доктор Томпсон вопросительно взглянул на Рамси.

– Это командор Френч, – сказал майор. – Морская пехота. Специалист по чрезвычайным ситуациям. – Он смотрел на командора с уважением и тревогой. – Раз вызвали Френча, значит дело плохо.

Все посмотрели на причал. Френч стягивал с головы шлем. Никто не заметил, как в центре бухты всплыл еще один утопленник. На лице водолазная маска, за спиной ржавые баллоны.

Воскресенье, вечер

На причале было светло как днем. Два вертолета висели над водой и ощупывали черные волны прожекторами. Три небольших катера военно-морских сил патрулировали прибрежную зону, четвертый стоял на якоре у выхода из бухты. Вдруг один из катеров взлетел вверх тормашками и ударился палубой о воду. Какая-то сила подбросила его, словно мячик.

– Ты видел? – изумленно спросила Тари. Они с Дагом стояли рядышком у окна в комнате Джозефа. Отсюда причал хорошо просматривался.

– Наверное, кит, – сказал Даг. Над перевернутым катером завис вертолет, ветер от лопастей рвал пену с гребней волн. Из дверцы спустили трос и страховочные ремни. – Киты в бухту за мойвой приплыли, – объяснил Даг Тари. – Она всегда тут нерестится.

– Нерестится?

– Икру мечет.

– Давай завтра сходим посмотрим?

– А и верно. – Даг подмигнул. Вертолет снова спустился, зацепил тросом какой-то мешок и потащил в сторону рыбозавода у подножия утеса. Там на стоянке для машин оборудовали временную посадочную площадку.

Катера продолжали деловито сновать в лучах прожекторов, подбирая что-то с поверхности. Внезапно перевернулся еще один. Мокрый черный хвост выбросил его из воды.

– Что это? – вскрикнула Тари.

– Не знаю, – мрачно ответил Даг, хотя на самом деле начинал понимать, что происходит. Утопленники поднимаются со дна. Море возвращает мертвецов. Киты почему-то никого не подпускают к телам. Да еще и русалка… На лице Тари смешались удивление и восторг. Даг вдруг почувствовал, как дорога ему эта малышка. Вот чудеса! Знакомы-то всего пару часов, а вишь ты – родственные души. Старый да малый. До чего же с ней уютно и спокойно.

Тари подняла глаза и улыбнулась, словно догадалась, о чем он думает.

– Так интересно!

Из комнаты внизу раздались голоса взрослых, девочка прислушалась и перестала улыбаться.

– Не дрейфь. С твоей мамой все чики-поки, – сказал Даг. – У нее просто шишка на голове.

– Что значит чики-поки?

– Значит, будет как огурец. Как новенькая. Как… в общем, все будет хорошо.

– Я знаю.

– Подумаешь, шишка. Делов-то.

– У меня тоже была шишка. – Тари повернулась и подняла волосы на затылке. Даг увидел маленький лиловый синяк. – Теперь мы с мамой одинаковые. Только не трогай. Больно.

– Не буду. – У Дага защемило сердце. – Храни господь твою бедную макушку, – сказал он.

Какая все-таки славная девочка! Не то, что другие теперешние дети. Трусы и скандалисты, Даг таких навидался. Вечно они ноют, вечно стараются заграбастать все, что приглянулось, взрослых ни в грош не ставят. А Тари воспитанная и добрая. Даг еле сдержался, чтобы не обнять внучку. Вместо этого он повернулся к окну.

– Городишко-то наш знаменитым становится, – пробормотал он, глядя на запад.

По верхней дороге со стороны потроширского шоссе тянулись машины. Мерсерову Пустошь заливал яркий свет. Небось, журналюги слетелись, будут репортажи свои вести «с места событий». Охочи эти стервятники до людского горя! И давно они тут? Из Дагова дома виден был только причал Аткинсонов. Телевизор старик почти никогда не смотрел с тех самых пор, как умерла Эмили. Площадку заполонили фургоны. Софиты пепелили океан. На Мерсеровой Пустоши собралась приличная толпа, тут тебе и пресса, и зеваки.

– Сегодня прямо день чудес, – сказал Даг.

– Каких?

– Да я, понимаешь, нынче утром на рыбалке видал кой-чего… – таинственно прошептал он. Выдержал театральную паузу, потом повернулся и взглянул на девочку. – Уж и не знаю, стоит ли о том болтать.

Тари улыбнулась:

– А что ты видел?

– Видел – не видел, а такое только в сказках бывает.

Тари аж засветилась в предвкушении рассказа и села на краешек отцовской кровати. Даг отошел от окна. Надо унять тревогу. Что бы в городке ни творилось, надо держать себя в руках. Хотя бы ради внучки. Нельзя, чтоб она считала дедушку трусом.

– Ну расскажи, – канючила Тари.

– Ишь ты, расскажи. Тайны-то хранить умеешь?

– Лучше всех. Ну пожа-а-а-алуйста, расскажи. – Она заболтала ногами и умоляюще сложила руки.

Даг облюбовал старое деревянное кресло-качалку в углу спальни. Он вздохнул и оглядел пространство между собой и девочкой, помедлил, словно собираясь с мыслями, и погладил тускло блестевшие подлокотники. Несколько поколений одной семьи отполировали их локтями.

Даг покачался в кресле и, наконец, начал:

– Собрался я сегодня наловить трески.

– Треску нельзя ловить.

Даг изобразил испуг:

– Да ты что? – Он перестал качаться, наклонился вперед и внимательно посмотрел на Тари. – Кто это тебе сказал такую глупость?

– Папа.

– Ах да, он же у нас главный рыбак! – Даг махнул рукой, откинулся назад и снова начал раскачиваться. – Не то, что я или мой отец…

– Он даже лучше, чем рыбак. Он за океаном следит.

– Кто тебе сказал? – резко спросил старик. Кресло замерло.

– Папа. Он говорит, это семейная традиция. Так, по-моему.

– Хм.

– Он рыбу охраняет.

– Ну так вот, – продолжил Даг, качнул кресло и начал тихонько кивать головой в такт рассказу, – плыву это я на лодке, море вокруг спокойное, вода синяя-синяя. Погода сегодня была – прямо загляденье, ну, ты и сама помнишь. Никакого тебе ветра, полный штиль.

– И что ты видел?

– Терпение, мормышка, терпение.

Джозеф включил на кухне радио. Передавали новости. Сегодняшняя сенсация взбудоражила его. Такого Джозефу слышать еще не приходилось. Каждые пятнадцать минут шли репортажи о найденных в бухте Уимерли телах. Предполагали, что произошел какой-то несчастный случай на воде. То ли катер затонул, то ли самолет упал. Значит, утопленники под пристанью – не бред. По последним данным, тел было не меньше девяти, хотя точную цифру никто назвать не мог. Голос репортера звучал взволнованно. Если даже журналисты нервничают, значит, дело плохо. Джозеф чувствовал, как с каждой минутой в нем поднимается волна ярости. Он был прав. Прав во всем. Ничто так не убеждает человека в своей правоте, как галлюцинация, обернувшаяся реальностью. Убедительней не бывает.

Новости перемежались музыкой, такой слащавой, что аж челюсти сводило. Джозеф клацнул зубами и яростно потер рукавом рот. По радио сказали, что число таинственных смертей в городе достигло трех. Какая-то некруглая цифра. Надо бы побольше для ровного счета. Врачи зафиксировали эпидемию нового вирусного заболевания, оно поражает дыхательную функцию легких и приводит к неизвестной пока форме амнезии. Сегодня заболели еще четверо. В больнице оборудован специальный бокс. Со всех концов страны в Порт-де-Гибль пересылают кислородные баллоны. На место событий прибыли военные и взяли ситуацию под свой контроль. Они-то и вылавливают из залива утопленников.

«Как сообщают наши источники в Уимерли, тела предположительно относятся к середине двадцатого века, а некоторые даже к прошлым векам. Информация о затонувшем судне или самолете пока не подтвердилась».

Чувствовалось, репортерша сама не верит в то, что говорит. Девушке явно хотелось ввернуть обычную для утренних передач шутку, но она пересилила себя, потому что такие новости положено излагать озабоченно и с достоинством. Да расшевелись ты! Скажи какую-нибудь хорошую глупость, чтобы все до икоты ухохотались. Джозеф и сам бы ржал, как идиот.

«До тех пор, пока не будет точно установлен источник инфекции, в город допускаются только машины военных и медицинских служб».

Джозеф стоял рядом с раковиной, его бледное худое лицо отражалось в темном окне. Он пригляделся и заметил, что нижняя челюсть слегка отвисла. Джозеф захлопнул рот и фыркнул. «Ненавижу свое отражение. Фантом, иллюзия. А ведь я – это он».

Джозеф рассвирепел и выдернул из розетки шнур радиоприемника, потом схватил телефонную трубку и стукнул ею себя по голове. Он не ожидал, что будет так больно. Недавно Джозеф звонил на мобильный доктору Томпсону, но напоролся на автоответчик. Даже оператор не подошел. Голос Томпсона сообщал всем желающим, что линия занята. Джозеф хотел поговорить о Ким. О Тари. О себе. Вот только какие задавать вопросы? Чем вообще может помочь доктор? Ничем. Поддержит морально. Или помолится за Джозефа, больного, бесстыжего и кругом виноватого. Пилюли, пожалуй, пропишет. Наверняка Томпсон сейчас в больнице, борется с загадочной эпидемией. Со всеми несчастьями сразу. Непостижимыми несчастьями. Разыгрывается какая-то трагедия, но совершенно непонятен сюжет.

Он повесил на место трубку и проверил, не осталось ли на пластмассе крови. Не осталось. В свободной комнате наверху лежит Ким. Дядя Даг привез ее домой, а теперь болтает с Тари. Хорошо бы старый хрыч поскорее убрался отсюда.

Как здорово, что Ким снова рядом, но сейчас это некстати. Кстати было бы, если бы она умерла. И этот дом, и этот город поразила какая-то болезнь. Джозефу хотелось обнять жену и дочь. Крепко обнять. Сжимать все крепче и крепче, пока не задохнутся или пока все три тела не сольются в одно. Джозеф смахнул рукавом слезы и сделал вдох. Чувства накрыли его с головой. Почему он все время ощущает вину? Нет, это не он ощущает, это они считают его виноватым во всем сразу. Его охватил душераздирающий приступ любви к семье. Джозеф всхлипнул, но тут же взял себя в руки, снова вытер глаза и еще раз вдохнул. «Заболеваю, – подумал он. – Уже заболел».

Вся болезнь от них. Их бы всех отправить отсюда, но с сегодняшнего вечера дороги перекрыты. Новый вирус. Ничего удивительного: в воздухе и воде накопилось столько ядов. Ученые творят с природой не пойми что. Это они должны умереть. А вдруг Тари подхватила новую болезнь? От этой мысли сжалось сердце. С самого приезда в проклятый город Тари ведет себя странно. Девочка все глубже и глубже уходит в мир своих рисунков. Ну вот, опять выступили слезы. Джозеф отер их запястьем и вышел из кухни, всхлипывая, как младенец. Он понял, что находится на враждебной территории, в чужом доме. Не его территория. Не его дом.

Над головой зазвенел голосок дочери. В мире слишком много горя. Ребенка с таким нежным голоском нельзя оставлять в живых. Пусть ее минуют боль и страдания, которые ожидают каждого.

– Врешь, – изумлялась наверху Тари.

– Нет, – твердо отвечал ей Даг. – Вот чтоб мне прямо здесь провалиться.

Дядя Даг. Яркий персонаж. Перевертыш. На самом деле, он обыкновенный человек с преступными желаниями и злыми помыслами. Не может он быть лучше других.

Джозеф крался по коридору и постепенно укреплялся в своем решении. Добравшись до лестницы, он положил руку на перила и взглянул наверх. Может, стоит сначала проверить, как там Ким? Убедиться, что она цела. Что она неподвижна, холодна, мертва, но цела. Взять ее за руку и уладить все разногласия. Удавить ее подушкой. Самое время начать все заново. Пора Интересно, она все еще сердится? У Ким ужасный характер, но с характером Джозефа ей теперь не тягаться.

Джозеф поднялся на первую ступеньку, и тут в заднюю дверь постучали. Он вздрогнул. Кто бы это мог быть? Клаудия? Шлюха беременная. Викторианская шлюха. Хватит ей мозгов не являться сюда? Она обычно ходит через переднюю дверь, как все горожане. Только деревенщина прется через кухню. Деревенщине главное – внутрь залезть, подсмотреть, что ты там готовишь, палец в тесто сунуть. Кто бы сейчас ни стучал в заднюю дверь, это точно не горожанин. А может, этот кто-то не хочет, чтобы его видели с Джозефом? Клаудия? Неаккуратненько.

Он развернулся и пошел на кухню. Свет пару раз мигнул и погас совсем. Джозеф замер на месте.

– Чудесно, – прошептал он, скрипнул зубами и нашарил в кармане спички. Припас специально для такого случая. Он чиркнул серной головкой. В ладони зажегся желтый огонек. Сразу стало уютно, и Джозеф расслабился.

На улице, похоже, похолодало. Дуло по ногам. Снова раздался стук, но не такой громкий, как в первый раз. Словно гость почувствовал, что Джозеф уже рядом. Рука, освещенная спичкой, казалась чужой, нарисованной. Мерцающий огонек завораживал. Джозеф нащупал ручку, осторожно потянул на себя внутреннюю дверь и вздрогнул от неожиданности.

Внешняя дверь была открыта, на пороге стояла старушка. Где-то он ее уже видел. Морщинистое лицо овевала ночная мгла. Пламя спички колыхалось на ветру, и вместе с ним колыхалось лицо гостьи.

Старушка ухмыльнулась, потрогала узел косынки на подбородке, шамкнула челюстями и подмигнула Джозефу. В руке она держала красивый шелковый шарфик. В этот момент порыв ветра задул огонь.

– Супружница ваша потеряла, – раздался голос из тьмы.

– Уж не в воде ли вирус? – предположил Чейз, глядя на Томпсона.

Они сидели за складными квадратными столиками в здании городского клуба. Здесь военные разворачивали полевой штаб и двигали мебель туда-сюда. Стоял ужасный шум, в длинной пустой комнате звук многократно усиливался. Эта кутерьма мешала Чейзу сосредоточиться.

У дальней стены солдаты быстро сооружали перегородки, натягивали материю защитного цвета на железные прутья, точно такие, какими отгородили тело утопленника на дороге. Теперь его уже увезли на рыбозавод. Чейз решил, что за ширмами, скорее всего, разместятся комнаты начальства. В углу закончили приколачивать фанеру, там сооружали командный пункт. Двое солдат вкатили в помещение черную доску на колесиках, наверное, позаимствовали в местной школе. На исцарапанной поверхности белели каракули: 2 + 2 = 4; 2 + 3 = 5.

Сержант рассматривал цифры, когда свет мигнул и погас. У окна столовой тускло загорелась надпись «запасной выход». Все замерли, но вскоре загудел дизельный генератор. Лампы загорелись ярче прежнего, суета возобновилась.

– Быстро починили, – сказал Чейз, щурясь.

– Похоже, у них автономные генераторы. С таким сложным оборудованием, – Томпсон кивнул на школьную доску, – без генераторов никуда.

– У них наверняка и пара компьютеров найдется. Хотя, конечно, всяко бывает. – Сержант раскрыл блокнот и начал читать фамилии тех, кто заболел и кто уже умер. Ему не давала покоя одна деталь: все пациенты перед тем, как начать задыхаться, становились агрессивными.

– С чего бы этим беднягам злобиться?

– Такую картину мог бы дать рак мозга. Он часто меняет характер больного. Вот только при вскрытии никаких новообразований мы не нашли. Еще агрессия бывает при отеке мозга и химическом дисбалансе.

– И утопленники, – задумчиво произнес Чейз, – все прибывают и прибывают.

– Вы правы, дело, очевидно, в воде, – сказал Томпсон. – Я все думаю о той акуле-альбиносе. – Доктора передернуло, он громко чихнул. – Как-то у них тут не жарко.

– Да вроде ничего.

– Наверное, я простуду поймал.

Сержант сразу вспомнил жену. «Простуду поймал». Странное выражение. Тереза тоже так говорит. Известие о телах и эпидемии уже достигло ее ушей. Сегодня вечером, когда Чейз вернулся домой после дежурства, он даже не стал переодеваться, зная, что его скоро вызовут снова. От волнения сержант не находил себе места. Когда он вошел в комнату, Тереза лежала на диване перед телевизором и смотрела новости. В халате. У Чейза защемило сердце.

– Что показывают? – спросил он. Тереза подняла голову и посмотрела на него пустыми бессмысленными глазами.

– Тела, – ответила она. – Теперь они добрались сюда, Брайан.

Томпсон отвлек сержанта от грустных мыслей:

– Вы, помнится, про красного ерша что-то говорили.

– У него тоже изо рта голова выкатилась. У акулы – человечья, а у ерша – кукольная.

Чейз попытался сосредоточиться. Перед глазами мелькали фамилии из списка. Шум чертовски действовал на нервы. Сержант отхлебнул кофе из кружки и поморщился:

– Помойка. Да еще и остыла…

Томпсон заглянул в список. Чейз подвинул блокнот, чтобы доктору было удобнее читать:

– Тут и мужчины, и женщины.

– Так.

– Молодые и старые.

– Так.

– Все из одного района, все местные.

Томпсон задумчиво кивал, но смотрел при этом совсем в другую сторону.

Проследив за его взглядом, Чейз увидел разложенную на столе еду. Городские дамы принесли в штаб бутерброды, печенье и холодные закуски. Сержант удивился, что все это вот так запросто выставили на всеобщее обозрение. Неразумно, учитывая опасность эпидемии. А если жители городка случайно эти продукты заразили?

– Есть хотите? – спросил Чейз.

– Умираю с голоду.

– А чего бутербродов не возьмете?

– Нет уж, спасибо. Одному богу известно, сколько им лет. – Томпсон показал на живот. – У меня там и так уже революция.

– Я тут подумал… – Чейз взглянул на школьную доску. Возле нее командор беседовал с ужасно взволнованным молодым солдатиком. Френч был весь какой-то неприметный: среднего роста, среднего телосложения, и лицо такое, что нипочем не запомнишь. Он повернулся к Чейзу и Томпсону, солдатик тоже немедленно посмотрел в их сторону.

– Так что вы подумали? – спросил Томпсон.

– Если эта хворь заразная, – сказал сержант, переводя взгляд на доктора, – разве бы они стали выкладывать еду, которую местные принесли? – Он оглянулся на командора через плечо. Френч уже стоял лицом к доске и изучал школьные записи, оставшиеся от урока математики. Солдатик, глядевший на доктора и сержанта, двинулся в их сторону.

– Источник у заразы должен быть один. Это такое место, где народ собирается, – задумчиво произнес сержант.

– То есть там, где все были одновременно?

– Ну да. Скажем, церковь.

Чейз ткнул пальцем в первую фамилию и прочитал ее.

– Этот ходит в англиканскую, – вспомнил Томпсон, – а следующий – католик.

«Тела», – подумал Чейз. Он вспомнил слова Терезы: «Теперь они добрались сюда». Сержант заметил, что молодой солдатик стоит позади него, сложив руки за спиной.

– Я просто полюбопытствовать, – сказал молодой человек. – Матрос первой статьи Несбитт, сэр.

– Присядьте, – предложил Томпсон и подцепил ботинком железную ножку стула.

– Я лучше постою, сэр. – Несбитт облизал губы и нервно огляделся по сторонам. – Благодарю вас, сэр.

– Для спины вредно, – сообщил доктор, – мышцы устанут.

Несбитт молча уставился на имена в блокноте.

Чейз, который тоже сосредоточенно изучал список, повернулся к Томпсону:

– Так, стало быть, не в церкви. Как насчет работы? – Сержант вытащил из нагрудного кармана ручку. – Донна Дровер?

– Безработная.

Чейз поставил отметку «безр.» против фамилии Донны.

– Масс Дровер?

– Безработный.

– Ллойд Фаулер?

– Безработный.

Они продолжали называть фамилии. В списке оказались одни безработные.

– Нет здесь такого места, где бы все бывали, – заметил Томпсон.

– Зато все как один без работы.

– А чем они раньше занимались? – встрял Несбитт.

– Они… Давайте-ка посмотрим, – заинтересованно сказал Томпсон. – Донна рыбачила. Ее сын тоже. Мистер Фаулер был рыбаком. Дэрри – рыбак… Рыбак… Рыбак… Рыбак…

– Все рыбаки, – сказал Несбитт и облизнул губы. Он быстро потер лоб, словно сгонял муху.

– Да, но не все они мужского пола, насколько я понимаю.

– Ну и что? Все равно ведь рыбачили, – предположил Чейз. – Раз они рыбаки, значит, в море заразились.

В этот момент Несбитт повернулся и быстро подошел к Френчу, который размашистыми движениями стирал с доски остатки школьных примеров. Командор выслушал матроса, на лице его ничего не отразилось. Он взял с полочки мел, подбросил его на ладони, а потом начал выводить большими буквами: РЫБАКИ. Под этой надписью он сделал другую, буквами поменьше: ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ. Френч подчеркнул эти слова, слегка дернув плечом.

«Выпендривается, – подумал Чейз. – Тоже мне, пират голливудский».

– Ловцы человеков, – тихонько повторил Томпсон.

Сержант повернулся к нему:

– Что это хоть значит?

Томпсон пожал плечами.

– Сперва Томми Квилти рамки для картин продавал, – терпеливо объясняла мисс Лэрейси. Она сидела на деревянном стуле, вплотную придвинутом к постели Ким. – А еще картины про святых апостолов. У него малость не все дома. – Она постучала по виску морщинистым пальцем и посмотрела на свечу – подсвечник поставили прямо на столике у кровати. – В городе болтали, что малец в детстве головенкой ушибся. – Старушка повернулась к Джозефу. Тот с трудом помещался в плетеном кресле рядом с дверью. Джозеф смотрел на мисс Лэрейси, и лицо его сияло улыбкой. Он кивнул, приподнял брови, потом подмигнул и стал вытирать ладони о брюки с таким старанием, что задрались штанины. Джозеф никак не мог справиться со своим лицом. Он то улыбался, то кривился, то широко открывал рот и растягивал губы, словно они затекли. Мисс Лэрейси снова повернулась к Ким и сказала вполголоса:

– Слышь, голуба, муж у тебя чудноватый какой-то, а?

Ким взглянула на Джозефа, и старушке вмиг стало ясно, как сильно эта женщина переживает за мужа. Мисс Лэрейси продолжала повествование:

– Феи нашего Томми из колыбельки украли. Подержали у себя, подержали, да и обратно вернули. Только уж такого косоморденького, ну прям страх божий. Еще говорили, что матушку его, когда на сносях была, чем-то ужаснуло. Оттого наш Томми с большущим пятном родился во всю щеку. А как бедняжка умерла, так мы с ней парня от пятна-то избавили.

– Избавили? – Ким осторожно повернулась на бок, чтобы видеть лицо мисс Лэрейси. Сразу же заболела переносица, и Ким на секунду застыла.

– Я его подвела к кровати, на которой покойница лежала, да и приложила ручку ее мертвую к пятну. Такое только мертвым касанием выводится. Покойничек в могилке тлеет, а пятно бледнеет. Как покойничек совсем пропадет, тут и пятно пройдет. – Старушка поджала губы и уставилась на Ким широко открытыми глазами. – Вот те крест, так все и вышло.

Ким заерзала, устраиваясь поудобнее, и прикрыла глаза.

Мисс Лэрейси подалась вперед и продолжила таинственным шепотом:

– Томми чудеса всякие видит, как я да моя сестричка, царствие ей небесное. Помнишь, дочка, ту белую акулу? Я ж ее давным-давно в море видала. Плавает там в темнотище кромешной, светится вся. Теперь-то ее все видят. Да и про то, как рыба летать учится, толковать стали. Сколько мы, те, кому Бог дал, страстей навидались! А нынче, ишь ты, все дивятся, что за твари такие в море завелись. Да это не твари завелись, а глаза у людей на судьбу открылись.

– А кто такой Томми Квилти? – срывающимся голосом спросил Джозеф.

– Да тот, который шарфик твоей жены нашел, – не оборачиваясь, ответила старушка. – Говорит, ветром принесло. Томми Квилти тоже акулу ночью видал. Он-то мне и шепнул, что без меня тут никак.

– А кто еще видел акулу? – Джозеф нервно кусал губы. – Вы все видели?

Мисс Лэрейси повернулась к Джозефу и смерила его суровым взглядом, потом снова посмотрела на Ким. Помолчала, вспоминая что-то.

– Видал один.

– Он жив?

– Жив. – Морщинистая старушкина рука расслабленно висела на спинке стула. – Я тебе вот что скажу. Знавала я одного шкипера, родом из Голлоу-Вешкинга. Как-то он захворал. До того ослаб, что хоть «караул» кричи. Прямо места себе не находил, никак не мог поспать по-человечески. Ну, а про меня слух шел, будто я с такими делами справляюсь, вот шкипер этот ко мне и заглянул. Сразу на меня его хворью-то и повеяло… – Мисс Лэрейси выудила из рукава носовой платок, раскатисто высморкалась, сложила платок пополам, высморкалась еще раз, внимательно изучила результат и удовлетворенно хмыкнула. Голова ее поникла, и старушка задремала.

– Чем повеяло? – спросил Джозеф.

– А? – встрепенулась мисс Лэрейси.

– Ну, вы сказали, повеяло.

– Чем?

– От шкипера.

– Ах, от шкипера! – Она собралась с силами и продолжила: – Шпангоутами он пах. Я прямо сразу костяк корабельный увидела и как обшивку набивают. Ну, я шкипера и спрашиваю: «Ты корабль, что ли, строишь?» «Да, – отвечает, – почти закончил уже». Я ему и говорю: «Это ты гроб себе строишь». Шкипер весь белый сделался, встал и ушел. Больше он в тот корабль гвоздя не вбил и продавать тоже побоялся. Бросил на суше гнить. Так и пропало все, только эти самые шпангоуты остались. А потом возьми да и сколоти себе из обрезков гроб. Каждую ночь в него укладывался, прежде чем на перину лечь. И что ты думаешь, три гроба сносил, пока дуба не дал от старости, старый хрыч.

– То есть корабль бы утонул? – уточнила Ким. Мисс Лэрейси повернулась к ней, мягко улыбнулась и кивнула:

– Ясное дело, голубонька. Пошел бы ко дну, что твой топор.

Ким улыбнулась в ответ.

Джозеф весело рассмеялся.

Ким и мисс Лэрейси дружно уставились на него.

– Не понял, – сказал он.

– Ты, – обвиняющим голосом произнесла старушка, – что ты строишь?

– Не знаю что… Отношения?

– Корабля ты, может, и не строишь, а вот гроб себе точно наладил.

– Заснула, – неожиданно донесся из коридора низкий голос. Джозеф подскочил, Ким и мисс Лэрейси тоже вздрогнули. Огромная фигура Дата Блеквуда заслонила дверной проем. Старик держал свечу, видно было, что рука у него крепкая, обветренная, вся в глубоких рубцах и шрамах.

– Сморило ее. Малыши россказни любят.

Джозеф снизу вверх посмотрел на дядю.

Мисс Лэрейси впервые заметила, какое у Дага волевое лицо. Морщины, оставленные непогодой, при свете огарка стали еще заметнее. Аура Джозефа сжалась. Остро он чувствует дядино превосходство!