Текст книги "Пятая авеню, дом один"
Автор книги: Кэндес Бушнелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Нет волос? – уточнил он.
– Конечно, нет, – гордо заявила Лола, вместе с подругами раз в месяц ходившая на восковую эпиляцию.
– Но зачем? – спросил Филипп, трогая нежнейшую кожу.
– Это заводит мужчин, – ответила Лола. – Так сексуальнее. Только не говори, что впервые видишь, – засмеялась она.
– Мне нравится, – сказал Филипп, глядя на безволосый лобок, напоминавший ему мягких голых кошек-сфинксов. Он подхватил Лолу на руки и отнес на диван. – Какая ты красивая! – шептал он.
Положив девушку на край дивана, он раздвинул ей ноги и начал лизать красноватую кожу.
– Перестань, – вдруг велела она.
– Почему?
– Я этого не люблю.
– Потому что никто не делал тебе этого правильно, – сказал Филипп. «Поцелуи внизу» продолжались целую вечность, и наконец Лола сдалась – ноги задрожали и девушка испытала бурный оргазм, после чего разрыдалась.
Филипп поцеловал ее долгим глубоким поцелуем, и она ощутила собственный вкус на губах и языке. Разум подсказывал, это должно вызывать отвращение, но все оказалось вовсе не так уж плохо, словно чистое, чуть влажное белье из сушки. Она запустила пальцы в волосы Филиппа, показавшиеся мягче и тоньше ее собственных, и пристально посмотрела ему в глаза. Когда же он скажет, что любит ее?
– Ну как, понравилось? – шепнул он.
– Да, – выдохнула Лола.
Окленд встал и пошел на кухню.
– И все? – спросила она со смехом, вытирая мокрые щеки. – А разве ты не хочешь...
Филипп вернулся с двумя стопками водки.
– Подкрепимся, – предложил он, вручая ей крошечный бокальчик. – Устриц нет, но сойдет. – Он за руку повел Лолу в спальню, где наконец снял трусы-шорты. Пенис у него был толстый, с выпуклой веной снизу, яйца заметно раскачивались в покрытой редкими волосками розовой мошонке. Лола легла на спину, Филипп завел к груди ее согнутые ноги и, встав на колени, резко вошел в нее. Лола приготовилась к некоторой боли, но, к удивлению, испытала лишь волну удовольствия. – Лола, Лола, Лола, – повторял он ее имя, словно в бреду. Вскоре его тело напряглось, спина выгнулась дугой, и он без сил рухнул на партнершу. Лола обвила его руками и тихонько целовала в шею.
В середине ночи Филипп разбудил ее, и они снова занялись любовью. Утром Лола проснулась, ощутив на себе чей-то пристальный взгляд.
– Ну что, Лола, – сказал Филипп, – как же с тобой быть?
– Со мной?
– С тобой и со мной.
Лоле эти слова не понравились.
– Филипп, – застенчиво выдохнула она и игриво провела кончиком ногтя по пенису. В следующую секунду Филипп оказался сверху. Лола раздвинула ноги, а когда он кончил и лежал на ней, обессилев, прошептала: – Мне кажется, я тебя люблю.
Он резко поднял голову и удивленно посмотрел на нее. Затем улыбнулся и поцеловал ее в прелестный носик.
– Любовь – серьезное слово, Лола. – Потянувшись, Окленд встал: – Пойду куплю чего-нибудь на завтрак. Хочешь бубликов? Ты какие любишь?
– А какие лучшие?
Он засмеялся и снисходительно покачал головой:
– Лучших не существует. Есть любимые.
– А ты какие любишь?
– С кунжутом.
– Тогда я тоже буду с кунжутом.
Филипп натянул джинсы и, глядя на обнаженную красавицу, раскинувшуюся на постели, улыбнулся. Хороший все-таки город Нью-Йорк, полный неожиданностей. Здесь жизнь человека может сказочно улучшиться буквально за одну ночь.
Пока он ходил за бубликами, Инид Мерль, обеспокоенная подозрительными ночными звуками в квартире племянника, решила его проведать. Она прошла через маленькую дверку в перегородке, разделявшей их террасы, и постучала в балконную дверь. Ее худшие опасения оправдались, когда на стук вышла молодая леди в футболке Филиппа на голое тело, открыла дверь и с любопытством уставилась на Инид:
– Вы к кому?
Инид прошла мимо девицы в гостиную.
– Филипп дома?
– Не уверена, – ответила девушка. – А вы кто?
– Сами-то вы кто? – поинтересовалась Инид.
– Я его девушка, – гордо заявила незнакомка.
– Вот как? – удивилась Инид, чуть руками не всплеснув от темпа современной жизни. – А я его тетя.
– О-о! – опешила девица. – Я не знала, что у Филиппа есть тетя.
– А я не знала, что у Филиппа есть девушка, – хмыкнула Инид. – Кстати, где он?
Девица попыталась воинственно сложить руки на груди, но спохватилась, что на ней маловато надето.
– Вышел за бубликами.
– Будьте любезны передать ему, что заходила тетя.
– Конечно, – пообещала Лола. Выйдя на террасу, она смотрела, как пожилая леди удалилась к себе через проем в перегородке.
Вернувшись в комнату, Лола опустилась на диван. Значит, у Филиппа есть родственница, проживающая буквально за стеной? Этого она не ожидала. Отчего-то Лоле казалось, что звезды вроде Филиппа Окленда не имеют родни. Она машинально листала журнал, не в силах забыть надменное выражение лица Инид, но вскоре убедила себя, что беспокоиться не о чем. Тетка совсем старая. Что она может сделать?
Глава 7
– Джеймс, что с тобой творится? – спросила Минди Гуч на следующее утро.
– Мне кажется, я не создан для славы, – признался Джеймс. – Не могу решить, что надеть.
Минди перевернулась на другой бок и посмотрела на часы. Начало седьмого. «Ну что за негодяй!» – подумала она.
– Нельзя ли потише? – попросила она. – Я устаю на работе.
– Это не моя вина.
– Неужели нужно так громко щелкать вешалками? Выбирай костюм беззвучно!
– Могла бы встать и помочь мужу!
– Ты взрослый человек, Джеймс, и должен сам решить, что надеть.
– Прекрасно. Пойду как обычно – в джинсах и футболке.
– Надень костюм, – приказала Минди.
– Я его четвертый месяц не вижу. В химчистке его, наверное, уже потеряли. – В голосе мужа появились обвиняющие интонации.
– Что ты устраиваешь, Джеймс? Тебя всего лишь сфотографируют.
– Для рекламной кампании нового романа!
– Да кто же назначает съемку в такую рань?
– Я тебе говорил – приглашен знаменитый модный фотограф. Он свободен только с девяти до одиннадцати.
– Господи Иисусе, да я сама могу тебя сфотографировать на сотовый телефон! И прекрати шуметь, я сказала! – потребовала Минди. – Если я не высплюсь, с ума сойду!
«Да ты уже сошла», – со злостью подумал Джеймс, сгребая в охапку вещи из шкафа и в гневе уходя в коридор. Сегодня торжественный день. День триумфа. Почему Минди только о себе думает?
Войдя в кабинет, он бросил одежду на стул, прямо как беспорядочная груда в тележке бездомного. Консультант Редмона по рекламе с невообразимым прозвищем Вишенка велел принести три комплекта одежды на выбор: три рубашки, три пары брюк, пару пиджаков и две пары обуви.
– Но я в основном хожу в кроссовках Converse, – сказал Джеймс.
– Надо постараться, – посерьезнел Вишенка. – Фотография станет вашим отражением.
Великолепно, мрачно подумал Джеймс. На обложке читатели увидят лысеющего типа не первой молодости. Он пошел в ванную и уставился в зеркало. Может, пора начинать брить голову? Но тогда он будет похож на большинство мужчин средних лет, скрывающих лысину. Кроме того, вряд ли ему пойдет лысина. Черты лица Джеймса были неправильные, а нос выглядел перебитым и неправильно сросшимся, хотя это была фамильная черта семьи Гуч, передававшаяся из поколения в поколение. В душе Джеймс мечтал иметь неординарную, запоминающуюся внешность. Он был бы счастлив походить на погруженного в свои мысли художника слова. Гуч попробовал задумчиво прищуриться и опустить уголки рта – получилась некрасивая гримаса. Махнув на свое отражение в зеркале, Джеймс напихал побольше одежды в тщательно сложенные запасливой Минди пакеты из Barneys и вышел в холл.
На улице лил сильный дождь. Из маленьких окон его квартиры трудно было определить погоду. Иногда можно было выйти и обнаружить, что на улице просто благодать, но чаще происходило наоборот. Еще не пробило и семи часов, но у Джеймса уже возникло предчувствие, что день не задался. Он вернулся за зонтиком, но в беспорядке общего шкафа в холле нашелся лишь расхлябанный складной инвалид, который в открытом состоянии топорщился четырьмя голыми спицами. Джеймс обеспокоенно выглянул из подъезда на сплошную водную стену. У тротуара стоял черный внедорожник с работающим мотором. В холле швейцар Фриц раскатывал пластиковую ковровую дорожку. На секунду он остановился и тоже посмотрел на улицу.
– Льет как из ведра, – озабоченно сказал он. – Вам нужно такси?
– Ничего, я сам, – ответил Джеймс. Он никогда не позволял вызывать для него машину. Он знал, как швейцары относятся к Минди, и стыдился просить о том, что другие жильцы, оставлявшие хорошие чаевые, считали в порядке вещей. Если новая книга поправит его дела, на Рождество он обязательно подарит швейцарам приличную сумму.
Лифт открылся, и в холл вышла Шиффер Даймонд. Джеймс ощутил невольное восхищение – и собственную ничтожность. Волосы актрисы были собраны в «конский хвост». На ней были блестящий зеленый тренчкот, джинсы и черные сапоги на шпильках. Шиффер не выглядела кинозвездой, мелькнуло в голове Джеймса, но, безусловно, выделялась из толпы. Куда бы она ни направилась, люди распознают в ней знаменитость и проводят любопытными взглядами. Джеймс не понимал, как можно выдержать постоянное внимание к своей особе. Привычка, что ли? С другой стороны, актерами и становятся для того, чтобы на тебя глазели открыв рот.
– Ужасная погода, да, Фриц? – сказала Шиффер.
– Ох, все хуже и хуже, миссис Даймонд.
Джеймс вышел на улицу и остановился под навесом. Жизнь на Пятой авеню замерла: на улице почти не было машин и совсем не было такси.
Из подъезда вышла Шиффер Даймонд.
– Вам куда ехать? – спросила она.
Джеймс вздрогнул от неожиданности.
– В Челси.
– Мне тоже. Давайте я вас подвезу.
– Нет-нет, я...
– Ну-ну, не глупите. Машина студийная, а дождь льет как из шланга.
Из дома вышел Фриц и открыл для актрисы дверцу внедорожника. Шиффер Даймонд забралась на заднее сиденье и сразу подвинулась.
Джеймс покосился на Фрица, подумал: «Да какого черта!» – и сел в машину.
– Сначала отвезем человека, – велела Шиффер водителю. – Вам куда? – обратилась она к Джеймсу.
– Я... э-э... точно не знаю. – Джеймс сунул пальцы в карман узких джинсов и с некоторым усилием извлек клочок бумаги с надписью «Индастрия-суперстудиос».
– О, так нам с вами в одно место, – сообразила Шиффер. – Поехали, – обратилась она к водителю и, взяв сумку, извлекла из нее айфон. Джеймс сидел неподвижно, страдая от неловкости; к счастью, между ними была консоль, до некоторой степени спасавшая положение. Под раскатистое рокотание с небес дождевые потоки шумно низвергались в забранные решетками колодцы. Как хорошо, неожиданно для себя подумал Джеймс, никогда не волноваться по поводу такси или вынужденной поездки в метро... – Ну и погодка, – сказала Шиффер. – Удивительно ненастный август. На моей памяти такого дождливого лета не было. Вот жару в тридцать семь градусов помню. И снегопад на Рождество.
– Правда? – удивился Джеймс. – Теперь снег в лучшем случае идет только в январе.
– Наверное, у меня остались слишком романтические воспоминания о Нью-Йорке.
– Теперь у нас снега не бывает по несколько лет, – поддержал разговор Джеймс. – Глобальное потепление.
«Болтаю черт-те что», – подумал он.
Шиффер улыбнулась ему, и у Джеймса мелькнула мысль, уж не из тех ли она развратниц, которые не пропускают ни одного мужчины. Он припомнил разговоры о знакомом журналисте, обычном, нормальном парне, которого известная кинодива соблазнила прямо во время интервью.
– Вы муж Минди Гуч, верно? – спросила Шиффер.
– Джеймс Гуч, – представился он.
Даймонд кивнула. Ей, разумеется, не было нужды называть себя.
– Ваша жена...
– Председатель домового комитета.
– ...ведет блог, – договорила Шиффер.
– Вы читаете ее блог?
– Там очень проникновенные рассуждения, – сказала Даймонд.
– Вы так считаете? – Джеймс раздраженно потер подбородок. Даже здесь, во внедорожнике, бок о бок с кинозвездой, собираясь на фотосессию, он вынужден говорить о жене. – Я избегаю в него заглядывать, – процедил он.
Шиффер кивнула. Джеймс не понял, что означал этот жест, и некоторое время они ехали в напряженном молчании, которое нарушила Шиффер:
– Когда я сюда переехала, комитет возглавляла Инид Мерль. Тогда дом был другим. Он не казался таким... тихим.
Джеймс вздрогнул при упоминании Инид Мерль.
– Инид, – повторил он.
– Милейшая дама, не правда ли? Я ее обожаю.
– Я ее почти не знаю, – тщательно подбирая слова, сказал Джеймс, благоразумно стараясь избежать предательства родной супруги и охлаждения со стороны кинозвезды.
– Но вы наверняка знакомы с ее племянником, Филиппом Оклендом, – настаивала Шиффер, но тут же спохватилась, подумав: «Ну вот, опять все сначала: невзначай пытаюсь выведать что-нибудь об Окленде». – Вы ведь тоже писатель?
– Мы очень разные. Окленд гораздо более... коммерческий. Он пишет сценарии, а я занимаюсь литературной работой.
– То есть продаете по пять тысяч экземпляров, – уточнила Шиффер.
Смертельно униженный, Джеймс попытался не подавать виду, что оскорблен до глубины души.
– Пожалуйста, не обижайтесь. – Даймонд дотронулась до его локтя. – Я пошутила. У меня такое чувство юмора. Я уверена, что вы прекрасный писатель.
Джеймс не знал, соглашаться или скромно протестовать.
– Не принимайте всерьез то, что я говорю с серьезным видом, потому что я никогда ничего не говорю серьезно.
Машина остановилась на красный свет. Настала очередь Джеймса найти тему для разговора, но он ничего не мог придумать.
– А что с квартирой миссис Хотон? – поинтересовалась Шиффер.
– О-о! – с облегчением спохватился Джеймс. – Все, продали.
– Да что вы? Так быстро?
– Заседание комитета состоится на этой неделе, но жена считает, дело верное. Покупатели ей понравились. Кажется, семейная пара. Ну, естественно, с многомиллионным состоянием.
– Фу, как это скучно! – заявила Шиффер.
Машина остановилась у фотостудии. В очередной неловкий момент, когда они молча ожидали лифта, Джеймс отважился нарушить молчание:
– Вы сейчас снимаетесь в фильме?
– Телесериале, – ответила Шиффер. – Никогда не думала, что буду сниматься для телевидения. Но вот так смотришь на других актрис и думаешь: «Я что, тоже стану такой, со всеми подтяжками, усыновлениями, идиотскими откровенными автобиографиями, которые никто не читает, и бездарным мужем, который изменяет направо и налево?»
– Я уверен, что телесериалы – это сложный, ответственный труд, – поспешил заверить Джеймс.
– Ничего, я люблю работать. Недавно брала тайм-аут, так ужасно соскучилась по съемкам.
Они вошли в лифт.
– Это здесь снимается сериал? – вежливо поинтересовался Джеймс.
– Я приехала на фотосессию для обложки журнала. Знаете такие издания – для тех, кому за сорок?
– Неужели вы не волнуетесь? – не выдержал Джеймс.
– Я просто притворяюсь кем-то другим. В этом секрет любой удачной съемки.
Лифт остановился, и Шиффер вышла.
Через час Джеймс, покорно выдержав питательные маски и припудривание, сидел на табурете на фоне раскатанного рулона голубой бумаги, с застывшей улыбкой на лице, напоминавшей волчий оскал.
– Вы же знаменитый писатель? – допытывался француз-фотограф, старше Гуча лет на десять, но с густой шевелюрой и юной женой, годившейся ему во внучки, о чем поведала разговорчивая визажистка.
– Нет, – выдавил Джеймс.
– Ну, так скоро станете, – пообещал фотограф. – Иначе ваш издатель мне бы не платил. – Он опустил фотоаппарат и позвал визажистку, мявшуюся в дальнем углу. – Он застывший, как труп. Я не могу снимать труп. – Гуч неловко улыбнулся. – Надо что-то делать. Анита, помоги ему расслабиться.
Девушка подошла сзади и начала растирать ему плечи.
– Не надо, – попросил Джеймс, когда длинные сильные пальцы начали массировать ему затылок. – Я женатый человек. Правда. Моей супруге это не понравится.
– Что-то я не вижу здесь вашей жены, – заметила Анита.
– Но она...
– Ш-ш-ш...
– Вижу, вы не привыкли к вниманию молодых красавиц, – сказал фотограф. – Ничего, это пройдет. К знаменитостям женщины так и липнут.
– Не будет этого, – упорствовал Джеймс.
Фотограф и визажистка захохотали, и вскоре к ним присоединился весь павильон. Джеймс побагровел. Он вновь стал восьмилетним мальчиком, игравшим в команде Маленькой бейсбольной лиги и третий раз подряд пропустившим мяч между ног.
– Не расстраивайся, парень, – сказал тренер, когда Джеймса под оглушительный хохот зрителей удалили с поля. – Весь фокус в самовнушении. Ты должен представить себя победителем, и тогда ты сможешь им стать.
Остаток игры Джеймс просидел на скамье со слезящимися глазами и мокрым носом (у него был аллергический ринит), пытаясь представить, как от его удара засчитанный мяч улетает за пределы поля, однако видел одну и ту же картину – мяч предательски катится между расставленных ног и отец спрашивает: «Как прошло, сынок?» – а он отвечает: «Так себе». – «Что, опять?» – огорчается отец. «Да, пап, опять все плохо». Уже в восемь лет Джимми Гуч понимал, что ему суждено до конца жизни остаться человеком, который не годится для игры в команде.
Джеймс поднял глаза. Фотограф прятался за своей камерой. Послышался щелчок.
– Очень хорошо, Джеймс, – похвалил маэстро. – Вы сидели такой печальный, задушевный...
Гуч немного воспрянул духом. У него появилась слабая надежда достойно выглядеть в амплуа маститого писателя.
Вечером Шиффер снова поднялась к Филиппу, надеясь застать его дома. Потерпев неудачу, она постучалась к Инид.
– Филипп? – послышался из-за двери голос старой леди.
– Это Шиффер Даймонд.
– А я-то гадала, придешь ли ты меня повидать, – сказала Инид, открывая дверь.
– Как-то неловко без предлога.
– Наверное, ты решила, что я уже умерла.
Шиффер улыбнулась:
– Ну, Филипп мне бы сказал.
– Ты его видела?
– В лифте.
– Безобразие. Вы даже не сходили поужинать?
– Нет.
– Это все та чертова девчонка, – нахмурилась Инид. – Я знала, что это произойдет. Филипп нанял в референтки какую-то сопливую идиотку и тут же начал с ней спать.
– А-а... – машинально кивнула оторопевшая Шиффер. Значит, Билли был прав. Она пожала плечами, пытаясь не выдать охватившего ее разочарования: – Ну, его уже не переделать.
– Я все-таки не теряю надежды, – заметила Инид. – Может, ему на голову упадет что-нибудь тяжелое.
– Вряд ли, – сказала Шиффер. – Видимо, референтка сочла его неотразимым. В этом разница между девушками и женщинами: на девушек мужские чары действуют, на женщин уже нет.
– Ты тоже когда-то была увлечена Филиппом, – напомнила Инид.
– Я до сих пор им увлечена, – сказала Шиффер, не желая задеть чувства старухи. – Просто немного иначе. – Она быстро сменила тему: – Я слышала, в квартире миссис Хотон новые жильцы.
– Да. Не могу сказать, что я очень рада такому повороту. Это дело рук проныры Билли Личфилда.
– Но Билли такой приятный человек...
– Это он нашел сладкую парочку и свел их с Минди Гуч. Я хотела купить нижний этаж для Филиппа, но Минди и слышать не пожелала, зато собрала внеочередное заседание комитета, чтобы пропихнуть своих протеже. Ей больше по сердцу чужие в доме. Я встретила ее в холле и говорю: «Минди, я знаю, чего вы добиваетесь, назначая заседание», – а она мне, будто не слыша: «Инид, вы в прошлом году три раза задерживали квартплату». У нее зуб на Филиппа, – продолжала Инид. – Потому что Окленд – это имя, а ее муж – неудачник...
– Значит, ничто не изменилось?
– Нисколько, – отозвалась Инид. – В этом-то и вся прелесть. Зато ты изменилась. С возвращением, дорогая.
Через несколько дней Минди сидела в своем домашнем кабинете, просматривая бумаги супругов Райс. Один из плюсов должности председателя домового комитета – доступ к финансовой истории всех жильцов, вселившихся за последние десять лет. По правилам полагалось оплатить пятьдесят процентов наличными, причем у кандидата должно было остаться минимум столько же на текущем и пенсионном счетах, в акциях и прочих активах, то есть полагалось изначально иметь всю сумму целиком. Когда сюда переезжали Минди и Джеймс, правила были другими: требовалось оплатить лишь двадцать пять процентов запрашиваемой цены и документально подтвердить наличие ликвидных активов для коммунальных платежей на пять лет вперед. Минди организовала референдум и настояла на изменениях, с пеной у рта доказывая, что дом по швам трещит от тунеядцев – «тяжелое наследие» восьмидесятых, когда в доме жили исполнители рок-н-ролла, актеры, модели, кутюрье и всякие там приятели Энди Уорхола. Дом номер один был главной тусовкой в городе. Во время первого года пребывания Минди во главе комитета двое из старых жильцов разорились, третий умер от передозировки героина, а четвертая покончила с собой, когда заснул ее пятилетний сын. Бывшая модель, она считалась подружкой знаменитого ударника рок-группы, который женился на другой и переехал в Коннектикут, бросив ее с ребенком в двухкомнатной квартире, за которую ей нечем было платить. По словам Роберто, она наглоталась снотворного и надела на голову целлофановый пакет.
– О доме судят по жильцам, – сказала Минди в своем историческом обращении к домовому комитету. – Если у нашего дома будет плохая репутация, в первую очередь пострадаем мы, потеряв в ценах на квартиры. Никто не захочет селиться в доме, где у входа постоянно дежурят полицейские машины или «скорая».
– Но наши жильцы – творческие личности с интересной биографией, – возразила Инид.
– В этом доме, между прочим, и дети живут, – перебила Минди, бросив на старую леди испепеляющий взгляд. – Они не должны расти в обстановке передозировок и самоубийств.
– Так, может, вам лучше перебраться на Верхний Ист-Сайд? – невозмутимо предложила Инид. – Там живут врачи, юристы и менеджеры банков. По слухам, они вообще не умирают.
Но в конце концов предложение Минди было принято большинством в пять голосов против одного.
– По-моему, у нас с вами совершенно разные жизненные ценности, – заявила Минди.
– Несомненно, – кивнула Инид.
Инид Мерль была почти на сорок лет старше Минди, но всякий раз, общаясь с ней, Минди Гуч чувствовала себя пережитком прошлого.
Вскоре Инид ушла из домового комитета. На ее место Минди назначила Марка Вейли, приятного во всех отношениях гея со Среднего Запада, художника-декоратора, пятнадцать лет жившего с постоянным другом и удочеренной в Техасе прелестной испанской девочкой. Все жильцы единодушно согласились, что Марк просто душка, но, что важнее, он всегда смотрел Минди в рот.
На встречу с Райсами Минди решила взять Марка Вейли и Грейс Уэггинс, члена комитета с двадцатилетним стажем, которая работала в Нью-Йоркской публичной библиотеке и тихо жила в двухкомнатной квартире с двумя той-пуделями. Грейс была из тех женщин, которых жизнь совершенно не меняет (если не считать возрастных изменений), поэтому от нее можно было не ожидать всплеска амбиций; все, чего ей хотелось, – чтобы жизнь текла по-прежнему.
В семь часов Марк и Грейс пришли к Минди для получения предварительных указаний.
– Главное, они платят наличными, – говорила Минди. – Финансово благополучная пара, стоят около сорока миллионов долларов...
– А возраст? – спросила Грейс.
– Молодые, обоим чуть за тридцать.
– О, а я так надеялась, что квартиру купит Джулия Робертс... Вот бы Джулия жила у нас!
– Даже у Джулии Робертс, наверное, не найдется двадцати миллионов долларов наличными, – сказал Марк.
– Жалко, правда?
– Актрисы – плохие жилички, – фыркнула Минди. – Взять хоть Шиффер Даймонд. Ее квартира пустует годами, а как прикажете травить в доме мышей? Нет, – покачала она головой. – Нам нужна приличная, стабильная семья, которая будет жить здесь лет двадцать. Хватит с нас актеров, тусовщиков и прочих выскочек, которым только бы привлечь к себе внимание. Вы только вспомните, сколько неудобств вызвала смерть миссис Хотон! Меньше всего нам нужно, чтобы папарацци постоянно дежурили у входа. У нас для этого швейцары есть.
Райсы приехали в полвосьмого. Минди провела их в гостиную, где на диване чопорно сидели Марк и Грейс, и указала гостям на два деревянных стула. Пол Райс оказался гораздо красивее, чем ожидала Минди Гуч, – сексуальный, с темными вьющимися волосами, при взгляде на которые ей вспомнился молодой Кэт Стивенс. Минди раздала всем маленькие бутылочки с минеральной водой и уселась между Марком и Грейс.
– Ну что ж, начнем, – официально сказала она.
Аннализа взяла Пола за руку. Они несколько раз смотрели все три уровня с риелтором Брендой Лиш. Пол Райс был очарован триплексом не меньше супруги. Их будущее было в руках троих странных людей с ничего не выражавшими, слегка неприязненными лицами, однако Аннализа не волновалась. Ей приходилось выдерживать серьезные собеседования, участвовать в теледебатах и даже лично встречаться с президентом.
– Как проходит ваш обычный день? – спросила Минди.
Взглянув на Пола, Аннализа улыбнулась:
– Пол встает рано и уходит на работу. Мы решили завести детей, так что скоро, надеюсь, я буду заниматься малышом.
– А вдруг ребенок станет кричать ночи напролет? – вмешалась Грейс. У нее не было детей, и хотя она обожала чужих прелестных крошек, перспектива жить бок о бок с младенцем заставляла ее нервничать.
– Надеюсь, он – или она – будет вести себя хорошо, – сказала Аннализа, стараясь обратить вопрос в шутку. – Но мы наймем няню. Сперва кормилицу.
– В квартире, безусловно, найдется комната для кормилицы, – одобрительно закивала Грейс.
– Конечно, Полу ведь тоже необходимо высыпаться.
– А что вы делаете по вечерам? – спросила Минди.
– О, вечера мы проводим тихо. Пол приходит часов в девять, и мы или идем в ресторан, или ужинаем дома и ложимся спать – ему вставать в шесть утра.
– У вас много друзей? – уточнил Марк.
– Нет, – ответил Пол, едва не сказав «мы не любим толпы», но Аннализа вовремя сжала его руку. – Мы не очень жалуем компании, разве что по выходным. Иногда уезжаем на уик-энды.
– Конечно, нужно выбираться из города, – понимающе кивнул Марк.
– Есть ли у вас хобби, о которых нам следует знать? – задала очередной вопрос Грейс. – Игра на музыкальных инструментах, например? В нашем доме правило – никакой музыки после одиннадцати вечера.
Аннализа улыбнулась:
– Это правило актуально скорее для эпохи джаза, а дом был простроен незадолго до ее конца – кажется, в 1927 году? По проекту архитектора... – Она задумалась, словно вспоминая автора проекта, хотя знала ответ наизусть. – Харви Уайли Корбетта, который спроектировал большую часть Рокфеллеровского центра. Корбетта считали пророком от архитектуры, хотя его план сделать высокие тротуары в центре города так и не был осуществлен.
– Потрясающе, – выдохнула Грейс. – Мне уже начинало казаться, что я одна знаю историю нашего здания.
– Мы с Полом влюбились в этот дом, – сказала Аннализа, – и готовы на все, чтобы сохранить историческую целостность триплекса.
– Ну что ж, – сказала Минди, переглянувшись с Марком и Грейс. – Принято единогласно? – Члены комитета кивнули. Минди встала и пожала Райсам руки: – Добро пожаловать в наш дом.
* * *
– А ведь легко прошло, правда? – радостно сказала Аннализа Полу в «линкольне», когда они возвращались в гостиницу.
– Да нам бы в любом случае не отказали, – засмеялся Пол. – Ты видела их комитет? Просто цирковые уроды!
– А мне они показались вполне нормальными.
– И Минди Гуч? – саркастически спросил Пол. – Эта озлобленная карьеристка-неудачница?
– Откуда ты знаешь?
– Я таких каждый день на работе вижу.
Аннализа засмеялась:
– У вас в офисе нет ни одной женщины. В вашей индустрии их вообще единицы.
– Есть, есть, – отмахнулся Пол. – И все как одна – копия Минди Гуч. Высохшие пугала, всю жизнь старающиеся стать похожими на мужчин. Причем без всякого успеха, – добавил он.
– Не будь так строг с людьми, Пол. Да и какая разница, мы ее, наверное, и не увидим больше.
В гостиничном номере Аннализа, сидя на кровати, просматривала внутренние правила дома, которые усилиями Минди были сведены в аккуратно напечатанный подробный каталог.
– Ты только послушай, – воскликнула Аннализа, пока Пол причесывался и чистил зубы ниткой. – Оказывается, у нас есть кладовая в подвале и парковка на Вашингтон-Мьюс.
– Вот как? – спросил Пол, стягивая рубашку.
– А может, и нет, – заметила Аннализа, читая дальше. – Каждый год место разыгрывают в лотерею – жильцы тянут из шляпы бумажки с именами. Выигравший пользуется парковочным местом двенадцать месяцев.
– Нужно будет выиграть, – серьезно сказал Пол.
– У нас же нет машины!
– Будет. С водителем.
Отложив справочник, Аннализа игриво обвила ногами талию мужа.
– Правда, волнующе? – улыбнулась она. – Мы начинаем новую жизнь.
Поняв, что жена хочет секса, Пол чмокнул ее в губы и сразу перешел к низу живота. Их довольно неэмоциональные занятия любовью проходили по заведенному порядку: несколько минут куннилингуса, завершавшегося оргазмом Аннализы, с последующим трехминутным половым актом. В кульминационный момент Пол напрягался всем телом, выгибая спину, и обмякал. Некоторое время он лежал, а Аннализа обнимала его, нежно гладя по спине. Через минуту Пол поднимался, шел в ванную, чтобы привести себя в порядок, надевал трусы и ложился спать. Сексуальную жизнь Райсов нельзя было назвать яркой, но супругов все более-менее устраивало – оба разряжались. Однако в этот вечер Пол был рассеян и не мог удержать эрекцию.
– Что случилось? – приподнялась на локте Аннализа.
– Ничего, – проворчал он, натянув трусы, и принялся расхаживать по комнате.
– Сделать тебе минет? – спросила она.
Он отмахнулся:
– У меня из головы не идет триплекс.
– Я тоже о нем думаю.
– И место на парковке. Почему оно разыгрывается в лотерею? И почему только на год?
– Таковы правила.
– У нас самая большая квартира в доме и соответствующие коммунальные платежи. Стало быть, нам положен приоритет.
* * *
Через три недели, когда все формальности были улажены и триплекс перешел к Райсам, Билли Личфилду позвонил адвокат миссис Хотон и попросил приехать к нему в контору.
Поверенным Луизы Хотон почел бы за счастье стать любой юрист из коренных ньюйоркцев, но она предпочла уроженца Бронкса, ершистого дылду Джонни Тучина. На эту «золотую россыпь» Луиза напала на званом обеде, где Тучин правил бал как самый многообещающий молодой адвокат, представлявший интересы Нью-Йорка в деле «город против правительства» по поводу школьного финансирования. Тучин выиграл дело, а когда миссис Хотон заключила с ним договор об оказании юридических услуг, безбедное будущее было ему обеспечено.
– Среди властей предержащих преступников не меньше, чем в гетто, – любила повторять миссис Хотон. – Никогда не забывай, Джонни, что плохие намерения легче всего скрыть под хорошей одеждой.
К радости миссис Хотон, Джонни Тучин не разбирался в моде. Впрочем, тесное общение со сливками общества и крупные гонорары постепенно сделали его частью истеблишмента. Адвокатская контора Тучина превратилась в настоящий музей современной мебели и искусства: в приемной стояли два имсовских кресла и низкий стол, обтянутый акульей кожей, а стены украшали работы Кли, де Кунинга и Дэвида Салля.
