Текст книги "Пятая авеню, дом один"
Автор книги: Кэндес Бушнелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Интерьер в квартире Райсов постепенно начал вырисовываться. В долго пустовавшей столовой появились изысканно-вычурный стол и шесть стульев в стиле королевы Анны, которые Билли удалось, как по волшебству, достать с частного склада приятеля в Верхнем Ист-Сайде. Стол одолжили на время, пока Райсы не подберут что-то лучшее (то есть большее); сейчас он был завален книгами по декору, образцами тканей и красок и распечатками с разных мебельных сайтов. Взглянув на стол, Аннализа улыбнулась, вспоминая разговор с Личфилдом несколько недель назад.
– Дорогая моя, – пожурил он Аннализу, когда она проговорилась, что не хочет отказываться от своего призвания – юриспруденции. – Как вы собираетесь управляться на двух работах?
– Не поняла.
– У вас уже есть работа, – наставительно сказал Билли. – Отныне вашей профессией стала супружеская жизнь. Это даже больше чем работа, – добавил он, – это карьера. Ваш муж зарабатывает деньги, вы создаете атмосферу. А это потребует немалых усилий, уверяю вас. Каждое утро вы будете заниматься йогой – не просто с целью хорошо выглядеть, но чтобы привить себе выносливость. Затем вы оденетесь, уточните расписание дел на день и разошлете необходимые е-мейлы. Потом вы зайдете на благотворительную выставку, или к арт-дилеру, или к именитому фотографу. После ленча вас ожидают встречи с декораторами, обслуживающими мероприятия компаниями и стилистами. Вам предстоит подкрашивать волосы дважды в месяц, ходить на укладку трижды в неделю и пользоваться услугами визажиста. Вы будете заказывать индивидуальные экскурсии по музеям и читать, смею надеяться, три газеты в день: The New York Times, The New York Post и The Wall Street Journal. Вечер вы встретите во всеоружии и посетите две-три коктейльных вечеринки и ужин. На официальных мероприятиях следует появляться в вечерних платьях и ни в коем случае не надевать один наряд дважды. Вам придется планировать отпуск и поездки по выходным. Возможно, вы купите коттедж за городом, где тоже придется все организовать и обставить. Вы познакомитесь с нужными людьми и научитесь их обхаживать в утонченной и одновременно бесстыдной манере. А потом, дорогая, у вас родятся дети. В общем, миссис Райс, – заключил Билли, – принимайтесь за работу.
Очень скоро Аннализе и вправду пришлось засучить рукава. Каждая мелочь требовала внимания: вручную изготовленная в Южной Каролине плитка для ванной комнаты, подходящая к мраморным полам (в квартире было пять ванных комнат, и все были оформлены в разном стиле), ковры, замена окон, даже дверные ручки. Большую часть дня Аннализа проводила в мебельных салонах Восточной и Западной Двадцатых улиц, а предстояло еще разведать антикварные магазины на Мэдисон-авеню и посетить аукционы. Ремонт в триплексе продолжался. Помещения одно за другим разбирали, обдирали, меняли проводку, шпаклевали и снова собирали. Первый месяц Аннализа и Пол кочевали из комнаты в комнату на надувном матрасе, освобождая строителям место, но сейчас спальня была уже закончена, и Аннализа, по выражению Билли, «начала собирать себе какой-никакой гардероб».
Интерком зажужжал ровно в полдень.
– К вам пришли, – сообщил швейцар Фриц.
– Кто? – спросила Аннализа, но Фриц уже отключился. Интерком находился в кухне, на первом уровне квартиры. Пробежав через почти пустую гостиную, миссис Райс кинулась по лестнице в спальню, где попыталась в ускоренном темпе закончить процедуру одевания.
– Мария! – позвала она, высовывая голову из двери спальни, прислушиваясь к доносившимся из соседней комнаты шорохам.
– Да, миссис Райс? – отозвалась Мария, выходя в коридор. В обязанности нанятой через агентство домработницы входило готовить, убирать, выполнять поручения и даже выгуливать собаку, если бы у Райсов был друг человека, но Аннализа с непривычки не решалась давать Марии задания, не имея опыта общения с проживающей в доме прислугой.
– Ко мне кто-то пришел, уже поднимается, – на ходу объясняла Аннализа. – Наверное, это Билли Личфилд. Вы не могли бы открыть ему дверь?
Через спальню она прошла в гардеробную. Как говорил Билли, «гардероб – это не шкаф, а его содержимое». По словам Личфилда, Аннализе предстояло обзавестись десятками туфель, сумок, ремней, джинсов, белых блузок, а также костюмами для деловых обедов, коктейльными и вечерними платьями, одеждой для отдыха как в горах, так и на островах и экипировкой для всех мыслимых и немыслимых видов спорта: гольфа, тенниса, верховой езды, парасейлинга[14]14
Полет на парашюте за буксирующим его катером или яхтой.
[Закрыть], скалолазания, рафтинга и даже хоккея. О составлении гардероба Билли договорился с известной стилисткой Норин Нортон, которая сама выбирала клиентам одежду и приносила на дом. Норин была занята по горло и назначила новой клиентке встречу лишь через две недели, но Билли был в восторге. «Норин как эксклюзивный пластический хирург: запись за полгода, и это только на консультацию!»
Тем временем одна из шести помощниц Норин подобрала Аннализе кое-что на первое время: на нижней полке выстроились в ряд несколько обувных коробок с фотографией каждой пары, наклеенной на крышку. Аннализа выбрала шикарные черные туфли на шпильках. Она терпеть не могла днем ходить на каблуках, но Билли настаивал, что это необходимо.
– Люди хотят увидеть Аннализу Райс, так покажите им Аннализу Райс.
– Но кто же эта Аннализа Райс? – шутливо спросила она.
– А вот это, моя дорогая, мы и собираемся узнать. Интересно, правда?
Однако сейчас пришел не Билли Личфилд, а специалист по аквариумам. Аннализа провела его наверх, в бальный зал, с сожалением бросив взгляд на итальянскую причудливо расписанную люстру – на воздушных розовых облаках сидели пухлые херувимы. Когда выдавалась свободная минутка, Аннализа поднималась сюда передохнуть. Она ложилась на пол, выбрав солнечное пятно побольше, и чувствовала, что больше ей от жизни ничего не нужно. Но Пол объявил верхний уровень своей приватной территорией и планировал устроить в бальном зале «генеральный штаб», откуда, подтрунивала Аннализа, он будет править миром. Стекла в балконных дверях он планировал заменить специальным новым электрическим компаундом, который за долю секунды становится непрозрачным, стоит лишь нажать кнопку. Это позволит пресечь попытки сфотографировать комнату или находящихся в ней людей – например, длиннофокусным объективом с вертолета. Над камином появится трехмерный экран. На крыше специальная антенна будет фиксировать звонки по мобильной и спутниковой связи. Здесь же разместится огромный аквариум, сделанный по последнему слову техники, и Пол сможет любоваться коллекцией редких и дорогих рыб (таким вот новым хобби обзавелся мистер Райс). Аннализе до слез жалко было разрушать бальный зал, но Пол не желал ничего слушать.
– С остальными помещениями делай что хочешь, – заявил он. – А эта комната моя.
Аквариумный специалист начал измерять и записывать, попутно интересуясь у хозяйки напряжением в электрической сети и возможностью укрепить полы, чтобы перекрытия выдержали вес аквариума. Аннализа отвечала как могла, но в конце концов позорно сбежала вниз.
Пришел Билли Личфилд, и через пять минут они сидели на заднем сиденье новенького «линкольна», направлявшегося в центр.
– У меня для вас приятный сюрприз, дорогая, – сказал он. – Мне показалось, что после хлопот с мебелью вам захочется переключиться. Сегодня мы посмотрим предметы искусства. Вчера вечером меня посетила блестящая идея, – он сделал паузу, – для вас я считаю подходящим феминистское искусство.
– Понятно.
– Вы же феминистка?
– Конечно, – невозмутимо ответила Аннализа.
– Впрочем, это не имеет значения. Я, например, позволю себе усомниться, что вы поклонница кубизма. Но подумайте, сколько сейчас стоят кубисты, – это же недоступные цены!
– Не для Пола, – отмахнулась Аннализа.
– Даже для Пола, – настаивал Билли. – Кубизм по карману только мультимиллиардерам, а вы с Полом пока принадлежите к категории мультимиллионеров. В любом случае кубизм – это не шикарно. Не очень подходит для молодых супругов. Будущее за феминистским искусством: оно вот-вот войдет в моду, а пока большинство лучших работ можно приобрести за умеренные деньги. Сегодня мы посмотрим фотографию. Автопортрет художницы, нянчащей своего ребенка. Восхитительная эпатажность! Поразительные краски! И никто пока не перебил цену.
– А мне казалось, это хорошо, когда покупатели дерутся из-за произведения, – нерешительно сказала Аннализа.
– Список желающих – это замечательно, – согласился Билли. – Особенно если туда трудно попасть и нужно платить наличными за картину, которую вы никогда не видели. Со временем мы дойдем до этого. А сейчас нам нужны одно-два эффектных произведения, которые вырастут в цене.
– Билли, – начала Аннализа. – А что вы с этого будете иметь?
– Удовольствие, – улыбнулся Билли. Повернувшись к Аннализе, он похлопал ее по руке: – Не стоит обо мне беспокоиться, дорогая. Я эстет. Если бы я мог провести остаток жизни в любовании произведениями искусства, я был бы счастлив. Каждая работа уникальна, сделана художником с неповторимым мировоззрением и складом ума. В нашем промышленном мире единственное утешение – это искусство.
– Я не об этом спрашиваю, – заметила Аннализа. – Как вам платят?
Билли улыбнулся:
– Дорогая, я не обсуждаю мои финансовые дела.
Аннализа уже несколько раз поднимала этот вопрос, но всякий раз Личфилд менял тему.
– Мне нужно знать, Билли, а то несправедливо получается – вы тратите на меня столько времени! Всякий труд должен быть оплачен.
– За произведения искусства я получаю два процента комиссионных. От дилера. – Билли недовольно поджал губы.
Аннализа вздохнула с облегчением. Билли однажды упомянул миллионную сделку, в которой выступал посредником, и Аннализа тут же подсчитала, что ему перепало двадцать тысяч долларов.
– Вы, должно быть, купаетесь в деньгах, – пошутила она.
– Дорогая моя, – с чувством сказал Билли. – У меня едва хватает средств жить на Манхэттене.
В галерее Билли немного отошел от стены с экспозицией, скрестил руки на груди и медленно, одобрительно кивнул.
– Очень современная, но композиция классическая – мать и дитя, – важно сказал он.
Фотография стоила сто тысяч. Аннализа с чувством невольной вины – ей до сих пор было немного неловко от их огромного состояния – купила автопортрет по карте «Мастеркард», с помощью которой, по словам Билли, совершаются все крупные покупки – ради бонуса в виде частично оплаченных авиабилетов. Скидки на перелеты обладателям «Мастеркард» были абсолютно не нужны – большинство из них летали частными самолетами. Тем не менее, отъезжая от галереи с фотографией, аккуратно завернутой во вспененную пленку и уложенной в багажник лимузина, Аннализа напомнила себе, что теперь в карман Билли попадет две тысячи долларов. Это было самое меньшее, что она могла для него сделать.
Сидя за длинным столом у окна в «Старбаксе», Лола продиралась через убористый текст распечатки из Интернета. В библиотеку она так и не пошла; по мнению Лолы, это в любом случае означало бы потерю времени – в Интернете предостаточно информации. Поправив небрежным жестом очки, Лола приготовилась читать. По пути в «Старбакс» она для солидности купила очки в черной оправе. Уловка явно помогала: пока Лола читала о Марии Кровавой и ее фанатичной приверженности католицизму, напротив уселся молодой рыжий хлюпик, открыл ноутбук и принялся что-то печатать, то и дело бросая в ее сторону заинтересованные взгляды. Лола игнорировала заигрывания, опустив голову и притворившись поглощенной чтением. В статье говорилось, что королева Мария, которую современники описывали как «хрупкую и болезненную», что в переводе Лолы на современный английский означало «хилую анорексичку», была своего рода средневековой законодательницей мод. Королева всегда появлялась на людях увешанная драгоценностями стоимостью в миллионы долларов, дабы служить наглядным напоминанием о могуществе и богатстве католической церкви. Лола подняла голову, осмысливая новую информацию, и встретилась с нескромным взглядом рыжего незнакомца. Она опустила глаза и некоторое время читала, но любопытство взяло верх и ее предположение оправдалось: владелец ноутбука не сводил с нее глаз. Несмотря на светло-рыжие волосы и веснушки, парень выглядел не таким некрасивым, как показалось вначале. Наконец он нарушил молчание:
– Ты хоть в курсе, что они мужские?
– Что? – опешила Лола, уколов нахала взглядом.
– Твои очки, – пояснил ботаник. – Оправа-то мужская. Неужели еще и с простыми стеклами?
– Еще чего, – возмутилась Лола. – Они с диоптриями.
Наглец саркастически кивнул:
– Может, у тебя и рецепт имеется? Или ты их для солидности нацепила?
– Не твое дело, – зло отрезала Лола. – Ты что, на неприятности нарываешься?
– Сейчас все девушки очки носят, – ничуть не смутившись, продолжал юнец. – Сразу видно, что для понта. Прямо все слепые в двадцать два года. Очки – это для стариков. Словом, очередной обман со стороны женского пола.
Лола откинулась на спинку стула.
– И что с того?
– Вот я и заинтересовался – ты тоже фальшивая, как остальные? Выглядишь фальшивкой, но можешь оказаться и настоящей.
– Тебе-то что?
– Да вот подумал, что ты симпатичная, – усмехнулся рыжий. – Может, скажешь свое имя, а я оставлю тебе послание на Facebook?
Лола улыбнулась с холодным превосходством:
– Спасибо, у меня уже есть бойфренд.
– А кто сказал, что я набиваюсь тебе в дружки? Господи, как же девицы в Нью-Йорке любят задирать нос!
– Ты просто жалок, – бросила Лола.
– На себя посмотри, – сказал он. – Сидишь в «Старбаксе» в дизайнерском прикиде, с укладкой и искусственным загаром... Скорее всего City Sun в аэрозоле. Только он дает такой бронзовый оттенок.
Лола удивилась, что такое ничтожество хорошо разбирается в разновидностях автозагара.
– А сам-то ходишь в клетчатых штанах! – уничижительно бросила она.
– Винтажная вещь, – сообщил рыжий. – Это большая разница.
Лола собрала листки и встала.
– Уходишь? – огорчился юнец. – Так скоро? – Он встал, запустил пальцы в задний карман безобразных клетчатых штанов – даже не шотландка от Burberry, с отвращением подумала Лола – и выудил визитную карточку. «Тайер Кор», – прочитала Лола. В правом нижнем углу был указан телефон с кодом двести двенадцать. – Теперь, когда ты знаешь мое имя, скажи свое! – попросил он.
– С какой стати? – фыркнула Лола.
– Нью-Йорк – коварный город, – сказал Тайер Кор. – А я здешний джокер.
Глава 9
Несколько недель спустя Джеймс Гуч сидел в кабинете своего издателя.
– Книги теперь как фильмы, – размышлял Редмон Ричардли, пренебрежительно махнув рукой. – Делаешь масштабную рекламу, и первую неделю продажи идут прекрасно, а затем начинается спад. Нет хорошего разгона. Все изменилось. Читателям каждую неделю подавай что-нибудь новенькое. Опять же крупные корпорации интересует только чистая прибыль. Они пытаются диктовать издателям, сколько новых книг выпускать в год, – создают, понимаешь, видимость бурной деятельности, чтобы оправдать свое существование. Это чудовищно – корпорации контролируют творчество! Хуже правительственной пропаганды.
– Угу, – согласился Джеймс, тоскливо оглядывая новый офис Редмона. Прежде издательство размещалось в таунхаусе в Уэст-Виллидже, а просторный кабинет директора был завален рукописями, книгами и устлан старыми восточными коврами, привезенными Редмоном из дома бабушки-южанки. В углу стоял мягкий желтый диван для посетителей, на котором Джеймс провел немало времени, листая журналы и глазея на симпатичных девушек, мелькавших в приемной. Редмон тогда считался чуть ли не флагманом книжной индустрии: он издавал новых авторов – острые, подчас скандальные произведения. Ричардли обладал потрясающей профессиональной интуицией – писатели, с которыми он заключал контракты, впоследствии становились культовыми. Редмон Ричардли был воплощением надежности и незыблемости книгоиздания вплоть до 1998 года, когда Интернет начал брать верх.
Джеймс смотрел мимо Редмона, в большое панорамное окно. Из кабинета открывался красивый вид на Гудзон, но это не спасало холодное, безликое помещение.
– Издаем исключительно развлекательное чтиво, – продолжал Редмон, верный неистребимой привычке разглагольствовать на пустом месте, что раздраженно отметил про себя Джеймс. – Взять хотя бы Окленда. Он давно уже не в первой когорте, но его все равно раскупают, хотя и меньше. И так со всеми. – Редмон патетически воздел руки: – Искусства больше нет! Литература, прежде вид искусства, перестала им быть. Хорошая книга, плохая – никого не волнует, главное – тема. «Это о чем?» – спрашивают читатели. «Какая разница?» – отвечаю я. О жизни. Все великие книги объединяет общая тема – жизнь. Но люди разучились это понимать, им тему подавай. Если книга о модных туфлях или похищенных младенцах, все кинутся ее читать. Но мы не станем потакать вкусам толпы, Джеймс. Мы не сможем, даже если захотим.
– Разумеется, нет, – поддакнул Гуч.
– Конечно, нет, – повторил Ричардли. – Но я пытаюсь сказать о другом. Безусловно, ты написал прекрасную книгу, Джеймс, актуальный роман, но я не хочу тебя разочаровывать. Мы наверняка создадим сенсацию, но сколько мы продержимся на этой волне...
– Меня это не интересует, – перебил Гуч. – Я писал ее не для того, чтобы продать побольше экземпляров. Я просто хотел рассказать эту историю... – «И я не опущусь до твоего цинизма», – чуть не добавил он вслух. – Публика не дура, Редмон. Хорошая книга найдет своего читателя. – В его голосе послышались упрямые нотки.
– Не хочу разбить тебе сердце, – повторил Редмон.
– Мне скоро пятьдесят, – сказал Джеймс. – За последние сорок лет с моим сердцем ничего такого не случалось.
– Это хорошо, – медленно проговорил Редмон. – Это очень хорошо. Мы с твоим агентом договорились, что я сам тебе скажу. Я предлагаю тебе аванс в миллион долларов за следующую книгу, Джеймс. Корпорации, они ведь, с одной стороны, зло, а с другой – благо. У них есть деньги, и я их трачу.
От изумления Гуч не мог выговорить ни слова. Не в силах шевельнуться, он гадал, не ослышался ли.
– Треть получишь при подписании договора, – как ни в чем не бывало продолжал Редмон, словно каждый день раздавал миллионные авансы. – С этой суммой и деньгами, которые мы получим от интернет-магазинов, твой финансовый год можно считать удачным.
– Замечательно, – ответил Джеймс, не зная, как реагировать. Может, в таких случаях авторы от радости буйно отплясывают качучу?
Но Редмон воспринял отсутствие реакции как должное.
– На что потратишь денежки? – поинтересовался он.
– Отложу для Сэма на хороший университет, – отозвался Джеймс.
– Да, на это, пожалуй, все и уйдет, – согласился Редмон. – Шестьсот – семьсот тысяч – сколько там останется после уплаты налогов? Иисусе, а всякие воротилы с Уолл-стрит платят по пятьдесят миллионов за Пикассо! – воскликнул Редмон. – Думаешь, новый мировой порядок подкрался незаметно?
– Наверное, – согласился Джеймс. – Если что, можно осуществить голубую детскую мечту – купить яхту и исчезнуть на несколько лет в Карибском море.
– Это не по мне, – отказался Ричардли. – Мне все осточертеет за два дня. Я даже в отпуск не люблю ездить. Я городской житель.
– Понятно, – сказал Джеймс, глядя на Редмона. Везет человеку, знает, чего хочет. Редмон всегда был доволен собой, тогда как сам Гуч, оказывается, плохо себя знал.
– Пойдем, я тебя провожу, – предложил Редмон, вставая. Вдруг он сморщился и схватился за щеку. – Проклятый зуб, – простонал он. – Наверное, придется лечить еще один канал. У тебя как с зубами? Старость – это хуже нет, доложу я тебе, правильно люди говорят. – Выйдя из кабинета, они попали в лабиринт выгородок, разделявших рабочие места. – Но есть и свои плюсы, – продолжал Редмон. Боль, видимо, отпустила, и к Ричардли вернулась обычная самоуверенность. – Например, опыт. Все уже знаешь, все видел, ничто не ново под луной. Ты, кстати, замечал? Прогресс возможен только в сфере технологий.
– Еще бы в них что-нибудь понимать, – съязвил Джеймс.
– Чепуха, – самоуверенно сказал Редмон. – Это всего лишь набор кнопок, весь вопрос в том, на какую нажимать.
– На главную красную, чтобы взорвать наш шарик ко всем чертям.
– По-моему, эту систему давно отключили, – сказал Редмон. – Кстати, отчего бы нам не начать новую холодную войну? Сэкономим массу живой силы и техники... – Он нажал кнопку вызова лифта.
– Человечество движется в обратном направлении, – сказал Джеймс, заходя в лифт.
– Передавай семье привет от меня, – попрощался Редмон, когда двери закрывались.
Последняя фраза окончательно деморализовала Гуча: десять лет назад Редмон и слова «семья» не знал. Каждую ночь он проводил с новой женщиной из издательства и имел привычку пить до рассвета и нюхать кокаин. Многие годы ему предрекали, что он плохо кончит, ибо нарвется – загремит в реабилитационную клинику или вообще загнется. Но с Ричардли не случилось ничего плохого. Вместо этого он с ловкостью слаломиста перешел к жизни женатого человека, счастливого отца и корпоративного работника. Джеймс, хоть убей, не мог понять природу такого перерождения, утешаясь мыслью, что если Редмон смог измениться, то он, Гуч, и подавно сможет.
«У меня же теперь есть деньги», – вдруг понял Джеймс. Он вздрогнул от порыва свежего сентябрьского ветра – в Нью-Йорк наконец пришла настоящая осень. Погода, соответствующая времени года, стала редкостью, которую Гуч очень ценил: это доказывало, что все еще может наладиться.
Но когда же он получит гонорар? На Пятой авеню Джеймс рассматривал товары, выставленные в больших стеклянных витринах – недостижимая мечта покупателя со средним достатком, – и напоминал себе, что сумма не так уж велика: не хватит даже на крохотную однокомнатную квартиру в этом гигантском дорогом метрополисе. Но все же у него есть деньги, он больше не неудачник – во всяком случае, на какое-то время.
На Шестнадцатой улице Гуч по привычке остановился перед витриной бутика Paul Smith. Одежда от Paul Smith – это символ статуса, выбор делового человека с утонченным вкусом. Много лет назад на Рождество Минди купила ему здесь рубашку, тогда она гордилась своим мужем и решила немного разориться. Сейчас, рассматривая вельветовые брюки на витрине, Джеймс впервые в жизни подумал, что может позволить себе одеваться именно здесь. Окрыленный этой мыслью, Гуч толкнул стеклянную дверь бутика.
Буквально в ту же секунду зазвонил мобильный. Это оказалась Минди.
– Чем занимаешься? – поинтересовалась она.
– Хожу по магазинам.
– По магазинам? – переспросила жена с наигранным удивлением, к которому примешивалась толика презрения. – И что ты присмотрел?
– Я в Paul Smith.
– Надеюсь, ты не собираешься там что-нибудь покупать?
– Отчего же?
– Даже не думай об этом, там слишком дорого, – заметила Минди.
Джеймс собирался сразу позвонить жене, когда решится вопрос с авансом, но, к своему удивлению, предпочел наслаждаться новостью без нее.
– Когда придешь?
– Скоро.
– Как все прошло у Редмона?
– Отлично, – сказал Гуч и с силой нажал «отбой».
У них с Минди выработалось нелепо пуританское отношение к деньгам – словно они вот-вот кончатся, словно капиталы не для того, чтобы их тратить. Бережливость, как и склонность к мотовству, передается по наследству: если родители тряслись над каждым центом, значит, и дети будут избегать любых трат. Минди происходила из семьи коренных жителей Новой Англии, где жить на широкую ногу считалось вульгарным. Джеймс был потомком иммигрантов, работавших с утра до вечера, чтобы заработать на еду и образование. Оба выжили в Нью-Йорке, потому что умели экономить и не оценивали по одежке ни себя, ни других. Впрочем, в чем-то эта доктрина была ошибочной – ни он, ни Минди так и не научились уважать себя.
Джеймс побродил по магазину, задержался у стойки с пиджаками, пощупал тонкое кашемировое пальто. Он не знал, каково это – иметь собственные деньги. Гуч привык находиться у жены под каблуком. Он много лет жил с этим ощущением, отрицал это, рационализировал свое отношение к этому, стыдился, но хуже всего – никогда не старался изменить такое положение вещей. Джеймс Гуч гордился высоким полетом собственной мысли и преданностью литературе и радостно жертвовал мужской гордостью во имя высших идеалов, черпая поддержку в звании почетного трудоголика.
Но теперь-то у него есть деньги! Гуч с наслаждением вдохнул характерный запах дорогой кожи и мужского одеколона. Магазин со стенами, обшитыми деревом, напоминал сценические декорации – рог изобилия мужских желаний, скорректированных утонченностью и стилем. Посмотрев на ярлычок с ценой, где значилась тройка с тремя нулями, Гуч не без иронии подумал, сколько же стоит хорошее отношение.
Он с вызовом снял пиджак с вешалки и понес в примерочную. Сбросив свой практичный пиджак темно-синей шерсти, купленный на распродаже в Barneys пять лет назад, Джеймс внимательно оглядел себя в зеркало. Он был высокого роста, но впечатление портили широкие бедра и рыхлое брюшко. Ноги выглядели крепкими, но ягодицы стали совсем плоскими, а грудь дряблой (кажется, это называется «мужские сиськи», подумал Гуч). Однако под прекрасно скроенной одеждой эти недостатки можно было скрыть. Джеймс с удовольствием надел новый пиджак и аккуратно застегнул пуговицы. Из зеркала на него смотрел мужчина, стоящий на пороге больших перемен.
Выйдя из примерочной, Джеймс Гуч наткнулся на Филиппа Окленда. Уверенность в себе мгновенно испарилась. Paul Smith ему не по средствам, это клановый бутик, а Гуч не является частью этого клана. Филипп Окленд сразу даст это понять. Гуч часто встречал соседа у лифтов или на улице неподалеку от дома, но Окленд его никогда не замечал. Интересно, проявит ли он учтивость в этих стенах и к этому пиджаку, который сам Окленд носил бы с удовольствием? Магия места подействовала: Филипп обернулся от стопки пуловеров и совершенно по-свойски бросил:
– Привет.
– Привет, – ответил Джеймс.
На этом они бы и разошлись, но в дело вмешалась девушка, красивая девушка, которая пришла с Филиппом. Джеймс несколько раз сталкивался с ней в доме – она приходила и уходила в неурочное время, в середине дня, – и давно хотел узнать, кто она. Теперь все стало ясно: это любовница Окленда.
Пристально глядя на Гуча в обновке, она сказала:
– Смотрится хорошо.
– Правда? – переспросил Джеймс, не в силах оторвать от нее взгляд. В юной женщине чувствовалась абсолютная уверенность в себе, которая возникает только у красивых с самого раннего детства девочек.
– Об одежде я знаю все, – щебетала она. – Все подруги говорили, что я обязательно должна стать стилистом.
– Лола, прекрати, – поморщился Филипп.
– Но это правда! – возмутилась Лола, повернувшись к Окленду. – Ты выглядишь гораздо лучше с тех пор, как я помогаю тебе выбирать одежду.
Филипп пожал плечами и перевел взгляд на Джеймса, как бы говоря: «Женщины, что с них взять».
Джеймс не упустил возможности представиться.
– Я вас уже видела, – заметила Лола.
– Да, – согласился Гуч. – Я тоже живу в доме номер один на Пятой авеню. Я писатель.
– В этом доме ну просто все писатели, – высокомерно-пренебрежительно сказала Лола, чем неожиданно рассмешила Джеймса.
– Нам пора идти, – сказал Филипп.
– Но мы же ничего не купили! – запротестовала Лола.
– Слышал это «мы»? – обратился Окленд к Гучу. – Ну почему шопинг с женщиной всякий раз превращается в командную игру?
– Не знаю, – ответил Джеймс, поглядывая на Лолу и гадая, как другим удается подцепить таких штучек. Девушка была смелой, дерзкой и красивой. Его забавляло, как она перечит знаменитому Окленду, и хотелось посмотреть, как Филипп это проглотит.
– Потому что мужчины не знают, что покупать, – не растерялась Лола. – Моя мать однажды отпустила отца по магазинам, так он вернулся с акриловым свитером, представляете! А что вы пишете? – без паузы спросила она Джеймса Гуча.
– Романы, – ответил Джеймс. – Новый выйдет в феврале. – Ему было очень приятно невзначай объявить эту новость в присутствии Филиппа. «На тебе», – злорадно подумал Гуч.
– У нас один издатель, – пояснил Филипп. «Наконец-то сообразил», – усмехнулся Джеймс. – Какой тираж у вашей книги?
– Точно не знаю, – ответил Джеймс. – Но в интернет-магазины в первую неделю поступит двести тысяч экземпляров.
– Интересно, – с притворной скукой сказал Окленд.
– О да, – согласился Джеймс. – Говорят, за ними будущее книгоиздательства.
– Если мы здесь ничего не покупаем, пожалуйста, давай пойдем в Prada! – взмолилась Лола, томясь от скуки.
– Пошли, – легко согласился Филипп. – Еще увидимся, – бросил он Джеймсу.
– Конечно, – ответил тот.
Уходя, Лола обернулась:
– Обязательно купите этот пиджак. Отлично сидит и очень вам идет.
– Куплю, – пообещал покоренный Джеймс Гуч.
На кассе продавец начал укладывать покупку в фирменный пакет, но окрыленный Джеймс остановил его:
– Не нужно, я пойду домой прямо в нем.
В тот день к Аннализе пришла Норин Нортон. Это был уже третий визит знаменитой стилистки. В присутствии этой женщины с наращенными волосами, подправленным хирургом-пластиком лицом и якобы энциклопедическими знаниями о самых модных сумках, туфлях, дизайнерах, предсказателях судьбы, тренерах и косметических процедурах Аннализа чувствовала себя неловко. В первую же встречу стилистка неприятно поразила ее своей болтливостью; позже Аннализа узнала прозвище Норин – Бани Энерджайзер – и не без оснований предположила, что неиссякаемая энергия в немалой степени подогрета наркотой. Слушая стилистку, Аннализа напоминала себе, что Норин Нортон – обычная женщина из плоти и крови, но той всякий раз удавалось посеять сомнения в душе миссис Райс.
– Сейчас такое покажу – с руками оторвете, – пообещала Норин и щелкнула пальцами, подзывая ассистентку Жюли. – Золотую ламе[15]15
Парча (фр.).
[Закрыть], пожалуйста.
– Золотой костюм? – уточнила Жюли, щуплая девица с жидкими светлыми волосами и глазами провинившегося щенка.
– Да, – сказала Норин так, словно ее терпение было на исходе. С помощницей стилистка обращалась как с нашкодившей собакой, зато с Аннализой она была сама забота, мгновенно преображаясь в почтительную приказчицу, показывающую товар знатной даме.
На вытянутой руке Жюли подняла вешалку с прозрачным пакетом, в котором были крошечная золотая блузка и мини-юбка.
Во взгляде Аннализы появилось смятение.
– Боюсь, Полу это не понравится.
– Слушайте, дорогая. – Норин присела на край кровати с плиссированным шелковым балдахином, недавно доставленным из Франции, и приглашающе похлопала по покрывалу рядом с собой. – Нам нужно поговорить.
– Вы так считаете? – холодно осведомилась Аннализа. Она не испытывала ни малейшего желания садиться рядом с Норин, а тем более слушать очередную лекцию. Раньше она кое-как терпела нотации, но сегодня у нее не было настроения.
