Текст книги "Трое (Из огня и крови)"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Он покинул автобус вместе с остальной группой и прошел через расчерченную полосами стоянку к приемному помещению. Тут гости могли познакомиться с привычным образом ядерной энергетики – вокруг простирались ухоженные газоны и пышные цветочные клумбы, стояли ряды аккуратно подстриженных деревьев; все блистало чистотой и ухоженностью. Обернувшись к воротам, Дикштейн увидел, как на дорогу вырулил серый "Опель". Один из сидящих в нем заговорил с охранником, который подошел к машине, чтобы показать им направление. Внутри машины что-то блеснуло на солнце.

Вместе с группой Дикштейн проследовал в холл. В стеклянной витрине хранился внушительный трофей за победу футбольной команды станции. На стенах висели аэроснимки предприятия. Дикштейн остановился перед ними, запоминая детали, смутно представляя, как он может попасть сюда, тем более, что из головы у него почему-то не выходил серый "Опель".

Затем в сопровождении четырех симпатичных девушек в аккуратных мундирчиках группа направилась непосредственно на энергостанцию.

Дикштейна не интересовали ни могучие турбины, ни контрольная система космического века с бесконечными рядами шкал и выключателей, ни система очистки воды, которая, давая приют рыбам, потом опять возвращалась в реку. Он прикидывал. не из-за него ли появился тут серый "Опель" и если да. что было тому причиной.

Особенно его заинтересовала система доставки. Он спросил у Сопровождающей девушки:

– Как поступает сюда ядерное топливо?

– На машинах, – лукаво ответила она. Кое-кто из группы нервно засмеялся, представляя, как через эти мирные пейзажи на машинах везут уран. – Это не опасно, – продолжила гид, переждав ожидаемый смех. – Пока уран не загружен в атомный котел, он не радиоактивен. Из кузовов машин он сразу же поступает в хранилище-элеватор и поднимается на склад на седьмом этаже. И там уже царствует сплошная автоматика.

– А как вы проверяете количество и качество поступлений? – допытывался Дикштейн.

– Проверка проводится на фабрике ядерного топлива. Груз поступает сюда под печатями и проверяется только их сохранность.

– Благодарю вас, – с удовлетворением кивнул Дикштейн. Система далеко не столь жесткая, как убеждал его мистер Пфаффер из Евроатома. У него в голове смутно стали вырисовываться наметки одного из планов.

Они посмотрели в действии загрузочный агрегат, который снабжал реактор, действуя исключительно на дистанционном контроле.

Девушка-гид, изъяснявшаяся на изысканном парижском диалекте, воркующим голосом объяснила им:

– Реактор включает в себя три тысячи каналов, в каждом из которых находятся до восьми ядерных стержней. Каждый из них служит от четырех до восьми лет. Загрузочная машина в ходе каждой операции обновляет содержимое пяти каналов.

Они отправились полюбоваться прудами системы охлаждения. Под двадцатифутовым слоем воды размещались отработанные стержни, после пребывания в которой, они, остывшие, но все еще высокорадиоактивные, укладывались в пятидесятитонные свинцовые контейнеры, по двести элементов в каждом, для транспортировки до восстановительного предприятия.

Когда гид подала им в холле кофе и закуску, Дикштейн прикинул, что ему удалось узнать. Есть возможность раздобыть отработанное топливо, хотя ему был нужен плутоний. И ясно, почему никто не предполагал такого варианта событий. Достаточно легко угнать машину – он бы и сам в одиночку мог это сделать, но как вытащить из страны пятидесятитонный контейнер и переправить его в Израиль, да еще так. чтобы никто этого не заметил?

Украсть уран с энергостанции не представлялось ему многообещающей идеей. Конечно, охрана никуда не годилась, о чем говорил тот факт, что ему удалось спокойно попасть сюда, подключиться к группе и увидеть достаточно много. Но ядерные стержни внутри станции находились под неусыпным контролем автоматики, за которой следил дистанционный контроль. Единственное место, откуда их еще можно было извлечь, – система охлаждения: затем он снова стал размышлять над проблемой, как переправить огромный контейнер с радиоактивными материалами через один из европейских портов.

Должен быть и способ, с помощью которого можно проникнуть в хранилище радиоактивных материалов, прикинул Дикштейн: значит, предстоит вручную погрузить топливо на транспортер, спустить его вниз, перегрузить в кузов машины и уехать: но такая схема предполагала, что придется обезоружить и какое-то время держать под прицелом часть или весь персонал станции, а к этому он относился с предубеждением.

Молодой инженер начал рассказывать о системе ядерной безопасности. На нем были мятые брюки и грубошерстный свитер. Ученые и инженеры предпочитают именно такой внешний облик, заметил Дикштейн, подбирая себе одежду старую, но обмятую по фигуре, и удобную, а если многие из них носят бороды. то это. скорее, признак равнодушия к своему внешнему виду. чем тщеславия. Он предположил, что в сфере их деятельности значение придается не столько внешнему виду личности, сколько ее мозгам, так что тут нет смысла стараться произвести хорошее внешнее впечатление. Но, может быть, у него несколько романтический взгляд на науку.

Дикштейн снова вернулся к проблеме похищения урана. Необходимость обеспечения полной секретности сводила на нет все планы, которые приходили ему в голову. Может быть, весь этот замысел обречен на неудачу. Как бы там ни было. то. что невозможно – невозможно. Нет, он слишком быстро пришел к этому выводу. Он снова стал размышлять об основных принципах.

Он может перехватить груз в пути, что стало ему сегодня ясно во время осмотра предприятия. Ядерные элементы тут не пересчитываются и не контролируются: они сразу же вводятся в систему. Он может перехватить грузовой фургон, изъять уран, снова запечатать упаковку и подкупить или запугать водителя грузовика, который доставит контейнеры. Поддельные элементы, которыми он заменит настоящие, постепенно будут загружаться в реактор, примерно в течение месяца, по пять за раз. Наконец выход энергии из реактора заметно упадет. Начнется выяснение. Проведут анализ топливных элементов. Может быть, ничего не удастся выяснить, пока поддельные элементы не будут извлечены из реактора и их место не займут подлинные, что сразу же даст скачок выхода энергии. Может быть, никто ничего так и не поймет, пока поддельные элементы не попадут на предприятие и не выяснится, что в них практически нет плутония, а к тому времени пройдет от четырех до семи лет, и след, ведущий в Тель-Авив, будет невозможно проследить.

Но вероятнее всего, все выяснят гораздо быстрее. И по-прежнему существует проблема, как вывезти груз из страны.

Тем не менее, у него появился хоть какой-то замысел, и он почувствовал себя несколько веселее.

Лекция кончилась. Последовало несколько незначительных вопросов, и группа потянулась обратно к автобусу. Дикштейн сел на заднее сидение. Женщина средних лет заметила ему: "Это мое место", но он уставился на нее таким невозмутимым взглядом, что она предпочла исчезнуть.

По пути от ядерной станции. Дикштейн то и дело поглядывал в заднее стекло. Примерно через милю пути из-за поворота вынырнул серый "Опель" и пристроился за автобусом. Хорошее настроение Дикштейна сошло на нет.

Итак, его засекли. Это произошло то ли здесь, то ли в Люксембурге, скорее всего там. Это мог быть Ясиф Хассан – нет никаких причин, по которым он не мог быть агентом – или кто-то еще. Они могли следить за ним и из чистого любопытства, потому что не было – не было ли? – никаких оснований предполагать, что им известно, с какой целью он тут очутился. Теперь ему предстояло оторваться от преследователей.

Он провел весь день, исколесив городок рядом с атомной станцией вдоль и поперек, для чего пользовался автобусом и такси, взятой напрокат машиной, без устали ходил пешком. К концу дня он определил, что за ним следят пять человек и три машины – серый "Опель", маленький, покрытый грязью пикап и "Форд" немецкого производства. Люди несколько смахивали на арабов, но в этой части Франции многие преступники были выходцами из северной Африки и кто-то мог нанять их себе в помощь.

На следующий день он покинул город и вырулил на автотрассу. Несколько миль за ним следовал "Форд", который потом уступил место серому "Опелю". В каждой машине сидело по два человека. Еще двое были в пикапчике, плюс один в гостинице.

"Опель" по-прежнему держался за ним, когда он, наконец, нашел пешеходный мостик через дорогу в таком месте, где не было перекрестков с автотрассой в том и другом направлении. Глянув из-за плеча, Дикштейн остановил машину, вылез и поднял капот. Несколько минут он стоял, склонившись над двигателем. Серый "Опель" исчез впереди, а через минуту показался "Форд", который, проследовал вперед и стал ожидать у разворота, а по другой стороне дороги проследовал "Опель", дабы убедиться, чем он занимается. Именно так учебники писали, как будет развиваться ситуация.

Дикштейну оставалось лишь надеяться, что слежка будет выполняться строго по учебнику, в противном случае его схема могла не сработать.

Он вынул из багажника складной треугольный знак предупреждения и поставил на отдалении от заднего бампера.

По другой стороне трассы проследовал серый "Опель".

Они действовали точно по учебнику.

Дикштейн прошелся по обочине.

Уйдя от трассы, он поймал первый автобус и добрался до города. По пути ему попались на глаза все три машины, следившие за ним. Он позволил себе несколько преждевременно насладиться ощущением триумфа: они попались.

Взяв в городе такси, он вернулся к своей машине, но по другой стороне трассы. "Опеля" не было видно, но "Форд" стоял на обочине в паре сотен ярдов сзади.

Дикштейн кинулся бежать.

После нескольких месяцев работы на свежем воздухе в кибуце он был в хорошей форме. Он промчался до пешеходного мостика, пересек его и стал взбираться по откосу на другой стороне дороги. Тяжело дыша и обливаясь потом, через три минуты он оказался рядом со своей машиной. Один из пассажиров "Форда" выскочил из машины и побежал за ним. "Форд" снялся с места. Преследователь повернулся, на ходу впрыгнул в машину.

Дикштейн уже сидел в салоне. Машина, следившая за ним, теперь оказалась на другой стороне трассы, и им придется отмахать порядочный кусок до следующего разворота, где смогут вырулить на другую половину дороги и последовать за ним. При скорости шестьдесят миль в час этот путь займет у них минут десять: что означает, у него есть, как минимум, пять минут гандикапа. Засечь его им не удастся.

Вырулив на трассу, он направился в сторону Парижа, напевая мелодию, которая всплыла вместе с воспоминаниями о футбольном стадионе в Вест-Хэме: "Спокойнее, спокойнее, спо-о-о-койнее".

В Москве возникла жуткая паника, когда там услышали об арабской атомной бомбе.

Министерство иностранных дел паниковало потому, что не слышало о ней раньше, КГБ сходил с ума из-за того, что они узнали о ней не первыми, а в кабинетах руководства партии стоял переполох в силу того, что им меньше всего хотелось присутствовать при еще одной ссоре между Министерством иностранных дел и КГБ, предыдущая из которых превратила жизнь в Кремле на одиннадцать месяцев в сущий ад.

К счастью, путь, которым пошли египтяне, позволял в какой-то мере прикрыть тылы. Египтяне подчеркнули, что с дипломатической точки зрения они не обязаны сообщать союзникам о своих тайных проектах и что техническая помощь, о которой они просят, отнюдь не играет для них решающего значения. То есть, отношение их было примерно таким: "Да, кстати, мы строим ядерный реактор, чтобы раздобыть немножко плутония, сделать атомную бомбу и стереть Израиль с лица земли, так что не можете ли нам посодействовать?" С соблюдением всех дипломатических тонкостей и любезностей это сообщение было невзначай, словно упущенная и вновь пришедшая в голову мысль, подано в завершение обычной встречи между египетским послом и заместителем ближневосточного отдела Министерства иностранных дел.

Заместитель начальника отдела, услышавший эту просьбу, тщательно обдумал, как ему поступить с информацией. Первой его обязанностью, естественно, было тут же сообщить ее своему шефу, который, в свою очередь, передаст ее руководству. Так что вся "прибыль" от этой новости пойдет его шефу, который также не упустит вставить палки в колеса КГБ. Нет ли у него самого возможности как-то использовать преимущества, которые представляет ему эта ситуация?

Он знал, что самый лучший способ проложить себе путь в Кремль – это поставить КГБ в такое положение, что он будет ему чем-то обязан. Теперь у него была возможность оказать ребятам оттуда большую услугу. Если он предупредит о словах египетского посла, у них будет время сделать вид, что, мол, они все знали об арабской бомбе и вот-вот были готовы сами выложить эту новость.

Накинув плащ, он вышел позвонить своему приятелю в КГБ из телефона-автомата на тот случай, если его телефон прослушивается – и только тут понял, как глупо себя ведет, потому что хочет звонить в КГБ именно тем, кто повсеместно прослушивает все телефоны; так что снял плащ и позвонил со своего служебного телефона.

Работник КГБ, с которым он переговорил, так же отлично знал, как работает эта система. В новом здании КГБ на Московской кольцевой дороге его сообщение вызвало огромный переполох. Первым делом он позвонил секретарше своего босса и попросил ее организовать с ним срочную встречу минут на пятнадцать. Пока ему удалось избежать необходимости говорить с самим шефом. Он спешно сделал еще с полдюжины телефонных звонков и погнал секретарш и курьеров по всему зданию в поисках досье и памятных записок. Сильной чертой его шефа было то, что он действовал строго по предписанному расписанию. И так получилось, что повестка дня очередной встречи политического комитета по Ближнему Востоку была составлена в предыдущий день и сейчас размножалась. Он затребовал ее себе и в верхнюю часть листа вставил новый пункт: "Последние события в египетских вооруженных силах – специальное сообщение", за которым в скобках следовала его фамилия. Оставалось отдать размножить новую повестку дня, сохранив предыдущую дату, и к полудню она уже пошла из рук в руки по всем заинтересованным отделам и управлениям.

Теперь, убедившись, что для половины коллег в Москве его имя накрепко будет связано с новостью, он отправился к своему шефу.

В тот же самый день пришли не такие ошеломительные известия. Как часть привычного обмена информацией между египетской разведкой и КГБ, Каир прислал сообщение, что в Люксембурге был замечен израильский агент Нат Дикштейн, который ныне находится под наблюдением. В силу сложившихся обстоятельств этому сообщению не было уделено то внимание, которого оно заслуживало. Только у одного человека в КГБ зародилось смутное подозрение, что эти две информации могут быть как-то связаны.

Его имя – Давид Ростов.

Отец Давида Ростова был дипломатом незначительного ранга, чья карьера затормозилась из-за отсутствия связей, особенно в секретных службах. Учитывая это обстоятельство, его сын с безукоризненной логикой, которая вообще отличала весь его жизненный путь, вступил в организацию, которая тогда называлась НКВД, а потом стала известна под именем КГБ.

Он уже являлся тайным агентом, когда очутился в Оксфорде. В те идеалистические времена, когда Россия победила в великой войне, а размах сталинских чисток еще не был осознан, крупнейший английский университет представлял собой плодородное поле, на котором собирала урожай советская разведка. На долю Ростова выпала пара удач, и один из завербованных им тогда агентов, слал секреты из Лондона еще в 1968 году. Нат Дикштейн был одной из его неудач.

Молодой Дикштейн, как припоминал Ростов, придерживался своеобразных социалистических взглядов, и его личные качества как нельзя лучше подходили для шпионской работы: сдержан, умен, проницателен и недоверчив. Ростов припомнил споры о судьбах Ближнего Востока с ним, профессором Эшфордом и Ясифом Хассаном в бело-зеленом домике над рекой. А долгий шахматный матч Ростов – Дикштейн велся не на шутку.

Но в глазах Дикштейна отнюдь не пылал огонь идеализма. И дух его был чужд евангелической чистоты. Он держал при себе свои убеждения, был тверд в них, но отнюдь не горел желанием переустраивать весь мир. Таковы же были и большинство ветеранов, прошедших войну. Ростов мог сколько угодно закидывать наживки – "Но, конечно же, если ты в самом деле хочешь бороться за социализм во всем мире, ты должен работать на Советский Союз", – на что ветеран ответил бы одним словом:

"Дерьмо!"

После Оксфорда Ростов работал в советских посольствах в Риме, Амстердаме, Париже. Он не расстался с КГБ и перейдя на дипломатическую службу. Со временем он понял, что не обладает той широтой политического кругозора, который мог бы сделать из него государственного мужа, какого и хотел видеть в нем отец. Фанатичность, свойственная ему в юности, испарилась. Он по-прежнему предпочитал думать, что социализм, скорее всего, станет политической системой будущего, но символ веры больше не сжигал его пламенем страсти. Он верил в коммунизм, как большинство верит в Бога, но не был бы очень изумлен или разочарован, если бы выяснилось, что он ошибся, тем более, что это не имело никакого значения для его образа жизни.

Возмужав, он сузил пределы своих амбиций, но воплощал их с большей энергией. Он стал специалистом высшего класса, мастером обманных жестоких игр в столкновении разведок разных стран, к тому же – что в СССР было столь же важно, как и на Западе – он понял, как надо манипулировать бюрократией, чтобы извлекать максимум пользы из своих успехов.

Первое Главное Управление КГБ являлось чем-то вроде головного учреждения, ответственного за сбор и анализ информации. Большинство полевых агентов числились за Вторым Главным Управлением, самым большим отделом в КГБ, который занимался подрывной работой, саботажем, диверсиями, экономическим шпионажем и так далее. Третье Управление, известное под именем СМЕРШ, которое и обеспечило ей мрачную репутацию на Западе, занималось контрразведкой и специальными операциями, и на него работали самые отважные, умные и безжалостные агенты в мире.

Ростов числился среди звезд Третьего.

Он получил звание полковника. Награду ему вручили за освобождение осужденного агента из британской тюрьмы Уормвуд Скрап. С течением времени он обзавелся женой, двумя детьми и любовницей на двадцать лет младше его белокурая скандинавская богиня из Мурманска и самая восхитительная женщина из всех, кого он когда-либо встречал. В браке его темперамент давно уже стих, но существовало нечто другое: привязанность, партнерство и дружба, надежность и тот факт, что Мария по-прежнему оставалась единственным человеком в мире, которая могла заставить его безудержно, до конвульсий, хохотать. И были еще дети: Юрий Давидович, студент Московского государственного университета, страстный поклонник битлов и собиратель их пластинок; и Владимир Давидович, молодой гений, которого уже считали потенциальным чемпионом мира по шахматам. Владимир сдавал конкурсные экзамены в престижную физико-математическую школу номер 2, и Ростов не сомневался, что он попадет туда и успешно кончит ее, чему порукой были его способности, да и то небольшое влияние, которым он пользовался как полковник КГБ.

Ростов занимал довольно высокое положение в среднем слое советской аристократии, но предполагал, что может подняться еще выше. Во всяком случае, его жене не приходилось стоять в очередях с сумкой – она покупала в магазинах "Березка" вместе с элитой; у них была большая квартира в Москве и дачка в Прибалтике: но Ростов хотел "Волгу" с водителем и вторую дачу на Черном море, куда он мог бы привозить Ольгу; приглашения на закрытые просмотры упаднических западных фильмов: чтобы у него было право лечиться в Кремлевке, когда начнет сказываться возраст.

Ныне карьера его стояла на перепутье. В том году ему исполнилось пятьдесят лет. Почти половину жизни он провел за письменным столом в Москве, а другую половину – на зарубежной работе с небольшим отрядом своих оперативников. Он был уже старше большинства, агентов, работающих за границей. И ему предстояло выбрать одно из двух направлений. Если он замедлит свое продвижение наверх и позволит забыть о своих прежних победах, его карьера завершится чтением лекций будущим агентам КГБ в специальной школе номер 311 под Новосибирском. Если он будет делать точные ходы в игре разведок, ему светит административная работа высокого уровня, он будет введен в состав одного или двух комитетов, и вот тут-то у него будут и "Волга", и дача на Черном море.

В течение двух или трех последних лет он жаждал сделать решительный рывок, провернуть какое-нибудь громкое дело. И когда к нему пришли новости о Нате Дикштейне, он прикинул, не тут ли кроется его шанс.

Он наблюдал за карьерой Дикштейна с ностальгическим восхищением учителя математики, чей самый блестящий ученик решил пойти в школу искусств. Еще будучи в Оксфорде, он услышал историю об угнанном судне с оружием и по своей инициативе стал вести досье на Дикштейна. Из досье непреложно ясно вытекало, что Дикштейн ныне был одним из самых выдающихся агентов Моссада. Если бы Ростов мог доставить домой его голову на блюдечке, будущее было бы обеспечено.

Но Ростов исключительно тщательно планировал все операции. Он был отнюдь не из тех людей, которые руководствуются лозунгом "слава или смерть": скорее наоборот. Один из его самых важных талантов заключался в умении исчезнуть со сцены, когда обстоятельства складывались не в его пользу. Соперничество с Дикштейном вряд ли будет легким делом.

Политический комитет по Ближнему Востоку собрался, дабы обсудить ситуацию с арабской атомной бомбой. Комитет состоял из двенадцати членов, двое из которых были в настоящее время за границей, один болен, а один ухитрился попасть в автоаварию как раз в день встречи. Впрочем, сути это не меняло. Имело значение мнение только трех человек: одного из Министерства иностранных дел, одного из КГБ и того, кто представлял руководство партии. Среди внештатных сотрудников комитета был и шеф Давида Ростова, который просто коллекционировал членство в самых разных комитетах, исходя из принципа, что каши маслом не испортишь; Ростов присутствовал в роли его помощника. (Он понимал, что его присутствие может оказать содействие в его продвижении наверх.)

КГБ был против арабской бомбы, потому что власть его и влияние носили скрытый характер, а наличие бомбы вынудит принимать решения в высоких сферах, вне пределов досягаемости КГБ. По этой же причине в бомбе было заинтересовано Министерство иностранных дел – бомба заставит активно включиться в дело, его влияние вырастет. Секретариат партии был против бомбы, ибо, если арабы одержат на Ближнем Востоке решительную победу, что там останется делать СССР?

Дискуссия открылась чтением сообщения КГБ "Последние события в египетских вооруженных силах – специальное сообщение", Ростов прекрасно понимал, что вокруг единственного факта, достойного внимания, накручено масса ахинеи, ерунды и предположений – но чтение всей этой мешанины заняло минут двадцать. Он и сам не раз составлял такие документы.

Чиновник из Министерства иностранных дел в очередной раз длинно и нудно изложил свою интерпретацию советской политики на Ближнем Востоке.

Всем настолько наскучило повторение общеизвестных истин, что в дальнейшем дискуссия обрела неформальный характер: разговор шел обо всем и ни о чем, пока шеф Ростова не буркнул:

– Да, но, черт побери, мы же не можем давать атомную бомбу этим долбаным психам.

– Согласен, – сказал человек из секретариата ЦК. который одновременно председательствовал на заседании комитета. – Если у них будет бомба, они ее обязательно пустят в ход. Что вынудит американцев атаковать арабов, с атомным оружием или без него – и я бы сказал, что они его используют. Тогда Советскому Союзу придется выбирать одно из двух: или бросить своих союзников или начинать третью мировую войну.

– Еще одна Куба, – пробормотал кто-то. Человек из МИДа:

– Ответом на эту ситуацию может быть договор с американцами, по которому обе стороны примут на себя обязательство ни при каких условиях не применять ядерное оружие на Ближнем Востоке. И если они уж начали работу над этим проектом, она займет у них лет двадцать пять, не меньше.

– А если арабы все-таки бросят бомбу, – осведомился человек из КГБ, не будет ли это считаться нарушением договора с нашей стороны?

Вошла женщина в белом передничке, вкатив столик с чайным сервизом, и комитет сделал перерыв. Человек из секретариата ЦК расположился рядом со столиком; держа чашку в руке и набив рот фруктовым пирожным, он рассказывал анекдот: "Был такой капитан КГБ, чей сын-идиот никак не мог понять смысла, что такое партия. Родина, Союз и народ. И капитан говорил мальчишке, что, мол, твой отец – это партия, мать – Родина, бабушка – Союз, а сам он народ. А мальчишка все не понимает. Отец разозлился и запер его в шкафу в родительской спальне. Он так и сидел там до ночи. когда родители стали трахаться. И пацан пригляделся к замочной скважине и завопил: "Теперь я все понял! Партия трахает Родину, пока Союз спит, а народ стоит и страдает!"

Все дружно расхохотались. Официантка чуть качнула головой с насмешливым отвращением. Ростову уже доводилось слышать этот анекдот.

Когда комитет неохотно вернулся к работе, именно представитель ЦК задал критический вопрос:

– Если мы откажемся предоставить египтянам техническую помощь, о которой они просят, смогут ли они сами сделать бомбу?

Человек из КГБ:

– У нас нет еще достаточно информации, чтобы дать утвердительный ответ. Тем не менее, я осторожно расспросил одного из наших ученых, работающих в этой области, и выяснил, что сделать примитивную бомбу не представляет больших трудностей с технической точки зрения – во всяком случае, не больше, чем при создании обыкновенной бомбы.

Человек из МИДа бросил:

– Я думаю, мы должны исходить из предположения, что они могут создать ее и без нашей помощи, разве что это займет несколько больше времени.

– Я могу высказать свое собственное предположение, – резко бросил представитель партии.

– О, конечно, – смешалось Министерство иностранных дел.

Человек из КГБ продолжил:

– Их единственная серьезная проблема заключается в получении достаточного количества плутония. А вот имеется ли он у них или нет, мы пока так и не знаем.

Давид Ростов слушал все происходящее с большим интересом. По его мнению, было только одно решение, которое в силах принять комитет. И, наконец, председатель выразил именно его точку зрения.

– Моя оценка ситуации следующая, – начал он. – Если мы поможем египтянам создать свою бомбу, мы продолжим и укрепим нашу убедительную ближневосточную политику, мы усилим свое влияние в Каире и окажемся в положении, когда сможем осуществлять какой-то контроль над использованием бомбы. В случае же отказа в помощи, мы тем самым отдалимся от арабов и, возможно, окажемся в ситуации, когда у них будет на руках бомба, но мы никоим образом не будем контролировать ее.

– Другими словами, – подытожил чиновник из МИДа, – если, уж они так и так обзаведутся бомбой, лучше, чтобы на спусковой кнопке лежал русский палец.

Бросив на него раздраженный взгляд, председатель продолжил:

– Следовательно, мы можем рекомендовать Секретариату ЦК следующее: египтянам следует оказать техническое содействие при создании их собственного ядерного реактора, и эта помощь неизменно должна быть связана с возможностью для советского персонала осуществлять конечный контроль над подобным вооружением.

Ростов позволил себе лишь смутный намек на улыбку: именно такой вывод он и предполагал.

– Так и поступим, – одобрил представитель Министерства иностранных дел.

– Поддерживаю, – высказался КГБ.

– Все согласны?

Все были согласны.

Комитет перешел к следующему вопросу повестки дня.

И только по окончании встречи Ростова поразила мысль: если фактически египтяне не в состоянии сделать бомбу без посторонней помощи – например, из-за отсутствия достаточного количества урана – то они блистательно провели операцию блефа с русскими, заставив тех предоставить им необходимую помощь.

Ростов любил свою семью, но воспринимал ее в небольших дозах. Он искренне любил Юрия, старшего, несмотря на его увлечение дешевой музыкой и подозрительное пристрастие к диссидентской поэзии: но Владимир, младший, был подлинной радостью его. Малышом Владимир был настолько обаятелен, что люди принимали его за девочку. С самого начала Ростов прививал сыну правила логических игр, говорил с ним сложными предложениями, рассказывал ему о географии далеких стран, обустройстве машин и механизмов, о принципах работы радио, телевизоров и других аппаратов: он знал, как растут цветы, откуда берется вода на земле и как работают политические партии. В каждом классе он был среди лучших учеников – хотя наконец-то, думал Ростов, он сможет найти себе равную среду во 2-й физико-математической школе.

Ростов понимал, что хочет увидеть в своем сыне воплощение тех амбиций и намерений, которые ему самому не удались. К счастью; его установки совпадали с желаниями сына – стать Большим Человеком.

Добираясь домой по заполненным машинами улицам. Ростов предвидел, что его ожидает дома спокойный, но скучный вечер. Они вчетвером поужинают, а потом будут смотреть телесериал о героическом русском разведчике, который одурачивает ЦРУ.

Ростов припарковал машину на тротуаре перед домом. Здесь жили чиновники высшего ранга, примерно половина которых владела такими же машинами, как у него, но гаража при доме не было. По московским стандартам, квартира у него считалась обширной: и у Юрия, и у Владимира было по своей комнате, и никому не приходилось спать в гостиной.

Когда он вошел в квартиру, то ссора была в самом разгаре. Он услышал высокий сердитый голос Марии, потом звук, словно что-то сломалось – и крик; затем услышал, как Юрий Грязно обругал мать. Рывком распахнув дверь кухни. Ростов с мрачным, как грозовая туча, лицом застыл на пороге, по-прежнему держа дипломат в руке.

Мария и Юрий стояли лицом друг к другу по обе стороны кухонного стола; она была в редком для себя разъяренном состоянии и вот-вот разразится слезами в истерике, он же, угловатый подросток, весь ощетинился и переполнился ненавистью. Между ними лежала гитара Юрия, сломанная у перемычки грифа. Мария расколотила ее, мгновенно понял Ростов, и тут же сообразил, что не это явилось причиной ссоры.

Оба сразу же обратились к нему.

– Она сломала мою гитару!