Текст книги "Пролетая над гнездом кукушки"

Автор книги: Кен Элтон Кизи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Но мы забыли о том, что это был как раз тот самый день, когда он устраивал свидание, – эта девушка, Кэнди, должна была пробраться в отделение, чтобы увидеться с Билли.

Они привели его в отделение утром, около десяти.

– Веселье по полной программе, ребята! Они проверили мои штепселя, прочистили наконечники, и я засиял, словно искрящий генератор модели «Т». Вы никогда не пользовались такими штуками на Хеллоуин? Бз-а-ам! Довольно забавно, даже приятно.

И он принялся шляться по отделению, такой большой, больше, чем когда-либо, опрокинул под дверью сестринского поста ведро с грязной водой, в которой моют швабры, подложил квадратный кусочек масла на носок белой замшевой туфли мелкого черного парня, так что тот и не заметил, и задыхался от хохота во время обеда, пока масло таяло, окрашивая туфлю в цвет, который Хардинг определил как «самый вызывающий желтый». Он был больше, чем когда-либо, и всякий раз, как принимался подметать щеткой пол поблизости от сестры-практикантки, она вскрикивала, закатывала глаза и, постукивая каблучками, убегала от него по коридору, потирая бок.

Мы рассказали ему о своем плане побега, а он заявил, что торопиться не стоит, и напомнил о свидании Билли.

– Мы ведь не можем разочаровать парнишку Билли, верно, ребята? Только не теперь, когда он готов расстаться с невинностью и разменять ее на наличные. И если мы постараемся, то сегодня ночью устроим хорошенькую маленькую вечеринку. Я бы даже сказал, что это будет моя прощальная вечеринка.

В эти выходные Большая Сестра работала – не желала пропустить его возвращения – и устроила нам собрание, чтобы решить кое-какие вопросы. На собрании она еще раз попыталась выступить со своим предложением применить к Макмерфи более решительные меры, настойчиво убеждая доктора обдумать подобного рода действия, «пока не оказалось слишком поздно, чтобы помочь пациенту». Большая Сестра говорила, а Макмерфи вертелся как юла, моргал, зевал и отпрыгивал с такой яростью, что она, в конце концов, вспыхнула, а когда это случилось, Макмерфи принялся, как припадочный, кивать доктору и остальным пациентам, демонстрируя, что совершенно согласен со всем, что она сказала.

– Вы знаете, возможно, она права, док; посмотрите, сколько пользы принесли мне несколько жалких вольт. Может быть, если мы удвоимнапряжение, я смогу принимать восьмой канал, как Мартини. Я уже пытался лежать в кровати и вызывать галлюцинации, но не увидел ничего, только четвертый канал с новостями и погодой.

Большая Сестра прочистила горло, пытаясь снова обрести контроль над собранием:

– Я не говорила, что нам следует обдумать увеличение шока, мистер Макмерфи…

– Мадам?

– Я предлагала подумать над операцией. Очень простой, в самом деле. У нас есть успехи в устранении агрессивных тенденций в конкретных случаях, сопровождавшихся враждебностью…

– Враждебностью? Мадам, я дружелюбен, словно младенец. На протяжении двух последних недель не вытряс душу ни из одного санитара. И теперь уже нет причины делать какое-либо обрезание, разве не так?

Она выставила вперед свою улыбку, умоляя его осознать, сколько в ней искренности и сочувствия:

– Рэндл, речь не идет об обрезании…

– Кроме того, – продолжал он, – не будет никакого проку в том, чтобы их обкорнать; у меня в тумбочке есть запасная пара.

– Запасная… пара?

– Здоровых, словно бейсбольные мячи, док.

– Мистер Макмерфи! – Ее улыбка треснула, словно стекло, когда она поняла, что смеются над ней.

– Но другая пара тоже достаточно велика, чтобы считаться нормальной.

И он продолжал в том же духе до тех пор, когда пришла пора готовиться ко сну. К тому времени в отделении воцарилась праздничная атмосфера, словно перед большой ярмаркой. Мужчины шептались о том, что, вполне возможно, ожидается вечеринка, если девушка прибудет с выпивкой. Все пытались поймать взгляд Билли, хихикали и подмигивали ему всякий раз, как он смотрел. А когда мы выстроились в очередь для приема лекарств, Макмерфи прошел вперед и спросил маленькую сестру с распятием и родимым пятном, не может ли он получить парочку витаминов. Она выглядела удивленной, но сказала, что не видит причины ему отказать, и выдала несколько пилюль размером с птичье яйцо. Он положил пилюли в карман.

– Разве вы не собираетесь их проглотить? – спросила сестра.

– Я? О господи, конечно, нет. Мне не нужны витамины. Я взял их вот для этого мальчишки Билли. Мне кажется, в последнее время у него изможденный вид, – очень похоже, что малокровие.

– Но тогда почему вы не отдадите их Билли?

– Отдам, сладкая моя, отдам, только дождусь полуночи, когда они очень ему понадобятся. – И двинулся к спальне, зацепив рукой, словно крюком, пылающую шею Билли, одарив Хардинга подмигиванием, а меня – тычком своего огромного большого пальца, когда проходил мимо, и оставил сестру с вытаращенными глазами проливать воду себе на ноги на сестринском посту.

Вам стоило бы узнать кое-что о Билли Биббите: на лице у него были морщины, а в волосах пробивалась седина, но он все еще выглядел словно мальчишка с оттопыренными ушами, веснушчатым лицом и выпирающими зубами, босоногий мальчишка, насвистывающий что-то себе под нос на одном из цветных календарей, с куканом бычков, валяющимся перед ним в пыли – и тем не менее, он не был таким. Увидев его стоящим рядом с другими мужчинами, вы всегда с удивлением обнаруживали, что он ничуть не ниже любого из них, и при ближайшем рассмотрении вовсе не лопоух, и зубы у него не торчат вперед, да и веснушек нет, и что ему, правду сказать, тридцать или около того.

Я только один раз слышал, как он говорил про свой возраст, честно сказать, просто подслушал, когда он беседовал в вестибюле со своей мамашей. Она работала там в справочной, плотная, крепко сбитая леди с волосами, которые каждые несколько месяцев меняли цвет – от белокурых к голубым, а потом – к черным, и снова к белокурым. Она жила по соседству с Большой Сестрой и, насколько я понял, была ее дорогой и близкой подругой. Куда бы мы ни отправлялись, Билли всякий раз обязан был остановиться и наклонить к ней алую пылающую щеку, чтобы получить поцелуй. И это приводило всех нас в такое же смущение, как и самого Билли, именно по этой причине никто и никогда не дразнил его за это, даже Макмерфи.

Однажды после полудня, даже не вспомнить, как давно это было, мы задержались по дороге на терапию и расселись в вестибюле на больших пластиковых диванах снаружи, на полуденном солнышке, пока один из черных парней названивал своему букмекеру, а мамаша Билли воспользовалась случаем, чтобы оставить работу. Она вылезла из-за стола, взяла своего мальчика за ручку и вывела его на улицу посидеть на травке. Я как раз оказался неподалеку. Она сидела там на траве очень спокойно и ровно, согнувшись ровно посредине и вытянув прямо перед собой круглые ноги в чулках, и цветом напоминала мне болонскую колбасу. Билли лежал рядом с ней, положив голову ей на колени, и позволял щекотать ему ухо пушистым одуванчиком. Билли говорил о том, что ему пора присмотреть себе жену и когда-нибудь отправиться в колледж. Мамаша щекотала его одуванчиком и смеялась над такими глупостями:

– Солнышко, у тебя еще куча времени для всего такого. У тебя вся жизнь впереди.

– Мама, мне т-т-т-ридцать один год!

Она рассмеялась и пощекотала его ухо травинкой:

–  Солнышко,неужели я выгляжу как мать мужчины средних лет?

Мать Билли сморщила носик, раскрыла губы ему навстречу, изобразила что-то вроде поцелуя, и я вынужден был признать, что она вообще не выглядит ничьей матерью. Я не мог поверить себе, не мог поверить тому, что Билли тридцать один год, пока не придвинулся достаточно близко, чтобы разобрать дату его рождения на повязке на запястье.

В полночь, когда Гивер и остальные черные ребята, а также Большая Сестра закончили дежурство, и старый цветной медбрат, мистер Теркл, приступил к своим обязанностям, Макмерфи и Билли уже вскочили с кроватей и, как мне представлялось, принимали витамины. Я вылез из кровати, натянул пижаму и отправился в дневную комнату, где они разговаривали с мистером Терклом; Хардинг, Скэнлон, Сефелт и некоторые другие парни тоже пришли. Макмерфи расписывал мистеру Терклу, что их ожидает, когда придет девушка, – вернее, напоминал, потому что все выглядело так, словно они вдоль и поперек обсудили подробности еще за пару недель до ожидаемого события. Макмерфи говорил, что требуется всего ничего, – просто разрешить девушке влезть в окно,вместо того чтобы рисковать, впуская ее через вестибюль, где может оказаться ночная надзирательница. А после этого – открыть изолятор. Разве это не настоящий райский уголок для любовников, – хоть медовый месяц там проводи. Исключительно уединенное место. («А-а-х, Макмерфи», – только и пытался выговорить Билли.) И выключить свет. Так что надзиратель ничего не сможет разглядеть. И закрыть двери спальни, чтобы не разбудить всех слюнявых Хроников в отделении. И вести себя тихо;мы же не хотим их беспокоить.

– Ах, М-м-м-ак, давай, – сказал Билли.

Мистер Теркл все продолжал кивать и трясти головой, похоже было, что он наполовину спит. Но когда Макмерфи сказал: «Полагаю, что дело чудненько улажено», мистер Теркл ответил: «Нет, не ф-фполне» – и продолжал стоять, ухмыляясь, в белой куртке, с лысой желтой головой, качающейся на конце шеи, словно шарик на палочке.

– Ну, давай, Теркл. Тебе тоже кое-что перепадет. Она должна принести с собой пару бутылок, – настаивал Макмерфи.

– Следует прибавить, – сказал мистер Теркл.

Его голова покачивалась и тряслась. Он действовал так, словно был вполне способен бодрствовать. Я слышал, что днем он работает в другом месте, где-то на ипподроме.

Макмерфи повернулся к Билли:

– Теркл требует более выгодного контракта, Билли-Бой. Насколько дорога тебе потеря застарелой девственности?

Но прежде чем Билли сумел справиться с заиканием и ответить, мистер Теркл покачал головой:

– Не в этом дело. Не в деньгах. Она ведь принесет с собой побольше, чем бутылку, не так ли, эта сладкая штучка? Вы, ребята, могли бы поделиться со мной кое-чем большим, нежели просто бутылка, разве не так? – И он ухмыльнулся во все лицо.

Билли чуть не взорвался, пытаясь, преодолев заикание, выговорить что-то насчет того, что только не Кэнди, только не егодевушка! Макмерфи отвел его в сторону и сказал, чтобы на этот счет он не волновался, – к тому времени, когда Билли закончит со своим делом, Теркл будет уже таким сонным и таким пьяным, что не сумеет засунуть свою морковку даже в лохань для стирки.

Девушка снова опаздывала. Мы сидели в дневной комнате в пижамах и слушали, как Макмерфи и мистер Теркл травят армейские байки, передавая один другому сигарету мистера Теркла. Они очень смешно ее курили: затягивались и держали дым в легких, пока у них глаза не лезли на лоб. Хардинг спросил, что за сигарету они курят и отчего у нее такой подозрительный запах, и мистер Теркл ответил высоким, задыхающимся голосом:

– Это обыкновенная старая сигарета. Хи-хи, да-да. Хочешь затяжку?

Билли нервничал все больше и больше, он боялся, что девушка не придет, очень боялся. Он то и дело спрашивал, почему все мы не идем спать, а сидим здесь в холоде и темноте, словно собаки, которые на кухне ждут объедков, но мы только ухмылялись ему в ответ. Никто из нас не хотел спать; было так приятно расслабиться в полутьме и слушать, как Макмерфи и мистер Теркл рассказывают байки. Никого не клонило в сон, более того, никто не тревожился о том, что уже пробило два часа ночи, а девушка все еще не появилась. Теркл предположил, что она, может быть, опаздывает потому, что в отделении темно и она не может понять, в какое окно ей влезать. Макмерфи сказал, что это – несомненная правда, и оба они принялись бегать туда-сюда по коридорам, поворачивая все выключатели, они даже готовы были включить большие лампы в спальне, которые зажигались при подъеме, когда Хардинг остановил их, сказав, что тогда и все остальные мужчины повыскакивают из кроватей, чтобы получить свою долю удовольствия. Они с ним согласились и вместо этого включили все лампы в кабинете доктора.

Едва они осветили отделение так, что в нем наступил ясный день, раздался стук в стекло. Макмерфи подбежал к окну и прислонил к стеклу лицо, прикрыв его обеими руками от света, чтобы что-нибудь разглядеть. А потом повернулся и улыбнулся нам.

– Она явилась из тьмы, словно сама красота, – произнес он, ухватил Билли за запястье и подтащил к окну. – Впусти девушку, Теркл. Позволь этому психу оседлать ее.

– Стой, Макм-м-мерфи, подожди. – Билли мигал, словно мул.

– Я тебе не м-м-мамочка, Билли-Бой. Теперь уже слишком поздно отступать. Тебе придется пройти через это. Вот что я тебе скажу: я поставил пять долларов на то, что ты утрахаешь эту малышку до смерти, понял? Открывай окно, Теркл.

В темноте показались две девушки. Кэнди и та, другая, которая не явилась на рыбалку.

– Вот свезло, – пробормотал Теркл, помогая им влезть в окно. – Тут на всех хватит.

Все мы бросились ему помогать; девушкам пришлось задрать узкие юбки до самых трусиков, чтобы пролезь в окно.

– Ты, чертов Макмерфи! – воскликнула Кэнди и с такой яростью бросилась его обнимать, что едва не разбила бутылки, которые держала за спиной в каждой руке. Она немножко покачивалась, а ее волосы выбились из пучка, который она соорудила на макушке. Я подумал, что она лучше выглядит с распущенными волосами, с такой прической, какая была у нее во время рыбалки. Она жестом указала на другую девушку с бутылкой, которая как раз влезала в окно:

– Сэнди пришла. Она взяла и бросила того маньяка из Бивертона, за которого вышла замуж, разве это не дикость?

Девушка спрыгнула на пол, поцеловала Макмерфи и сказала:

– Привет, Мак. Мне очень жаль, что я долго не показывалась. Но с этим кончено. Просто не могла вынести столько развлечений: белые мыши в наволочке, червяки в кольдкреме и лягушки в бюстгальтере. – Она пожала плечами и махнула перед собой рукой, словно хлыстом, точно стирая всякую память о муже, который слишком любил животных. – Господи Иисусе, что за маньяк.

Обе девушки были одеты в юбки и свитера, на ногах – нейлоновые чулки, без туфель, обе раскраснелись и хихикали.

– Нам пришлось спрашивать дорогу, – объясняла Кэнди, – в каждом баре, куда мы по пути заходили.

Сэнди обвела комнату широко раскрытыми глазами:

– У-у-у, Кэнди, детка, где это мы очутились? Неужели это правда? Мы что, в сумасшедшем доме? Ребята!

Она была крупнее Кэнди, может быть, лет на пять старше и попыталась собрать свои гнедые волосы в элегантный узел на затылке, но они выбивались и прядями падали на пухлые, молочно-белые щеки. Она выглядела словно деревенская телка, которая пытается выдать себя за леди из общества. Ее плечи, грудь и бедра были чересчур широки, а ухмылка – слишком большой и открытой, чтобы ее можно было назвать прекрасной, но она была хороша собой и полна здоровья, – одним пальцем держала за колечко галлон красного вина, и он болтался у нее в руке, словно сумочка.

– Скажи мне, Кэнди, как, как, как такая дикая вещь могла случиться с нами? – Она крутанулась вокруг себя и застыла, расставив ноги и хихикая.

– Такие вещи не случаются, – торжественно сообщил девушке Хардинг. – Такие вещи бывают только в фантазиях, когда лежишь ночью без сна, мечтаешь и боишься рассказать об этих мечтах своему психоаналитику. В действительностивы – не здесь. Это вино – не реально; ничтоиз того, что вы видите, не существует. А теперь – пошли отсюда.

– Привет, Билли, – сказала Кэнди.

– Только гляньте на эту телку, – ухмыльнулся Теркл.

Кэнди неуклюже протянула одну из бутылок Билли:

– Я принесла тебе подарок.

– Такие вещи есть дневные грезы Кующего терновые венцы, – изрек Хардинг.

– Подружка! – сказала девушка по имени Сэнди. – Во что мы с тобой ввязались?

– Ш-ш-ш. – Скэнлон сердито посмотрел вокруг: – Если вы будете так орать, разбудите остальных ублюдков.

– В чем дело, скупердяй? – хихикнула Сэнди, делая новый поворот вокруг себя. – Боишься, что нас на всех не хватит?

– Сэнди, я мог бы догадаться, что ты принесешь этот чертов дешевый портвейн.

– Боже! – Она остановилась, глядя прямо на меня. – Открой эту, Кэнди. Ну и Голиаф – не фига себе?!

Мистер Теркл сказал: «Горячие девочки» – и запер решетку, и Сэнди снова воскликнула: «Боже!» Все мы сбились в странную маленькую стайку посредине дневной комнаты, тесня друг друга и оправдываясь: никто не знает, что делать, – никогда не бывали в такой переделке. И я просто не знаю, сколько бы эта восторженная, неуемная суматоха и толкотня по всей дневной комнате продолжались, если бы в двери отделения, дальше по коридору, не звякнул ключ, – это подействовало на всех так, словно завыла сигнализация.

– О господи боже, – простонал мистер Теркл, шлепая по лысой макушке, – это надзирательница явилась подпалить мою черную задницу.

Мы все побежали в уборную, выключили свет и стояли в темноте, слушая дыхание друг друга. Мы слышали, как надзирательница бродит по отделению и окликает мистера Теркла громким, почти испуганным шепотом.

Ее голос, мягкий и встревоженный, становился все громче.

– Мистер Теркл! Мистер Теркл! – звала она.

– Да где он, черт побери, – прошептал Макмерфи, – почему не отвечает?

– Не волнуйся, – отозвался Скэнлон. – Она не станет смотреть в сортире.

– Но почему он не отвечает? Может быть, перебрал…

– Парень, о чем ты говоришь? Я в полном порядке, если перебрал бы, то не с такого крошечного траханого косяка, – раздался откуда-то из темноты уборной голос мистера Теркла.

– Господи Иисусе, Теркл, что ты здесь делаешь? – Макмерфи старался, чтобы его голос звучал твердо, и одновременно пытался удержаться от смеха. – Выметайся отсюда и узнай, чего она хочет. Что она подумает, если не найдет тебя?

– Конец наш близок, – сказал Хардинг и уселся. – Аллах, будь милосерден.

Теркл открыл дверь и, выскользнув наружу, встретил надзирательницу в коридоре. Она пришла посмотреть, что означают все эти включенные лампы. Какая была необходимость поворачивать все выключатели в отделении? Теркл сказал, что повернул не все выключатели, – свет в спальне выключен, так же как и свет в уборной. Она сказала, что это не оправдание того, чтобы зажечь все остальные лампы; что за нужда во всей этой иллюминации? Теркл не сумел сразу найти ответа, и во время долгой паузы я слышал, как наши в темноте передают друг другу бутылку. Там, в коридоре, надзирательница повторила вопрос, и Теркл сказал ей, что, ну, он просто убирался, натирал кое-где пол. Тогда она захотела знать, почему в таком случае уборная – единственное место, которое он по инструкции должен содержать в чистоте, – погружена во мрак? И бутылка снова пошла по кругу, пока мы ждали, что он ответит. Она дошла до меня, и я сделал глоток. Я чувствовал, что мне это необходимо. Я мог расслышать, как Теркл все время глотает слова, там, в коридоре, невразумительно бекая и мекая, пытаясь что-то сказать.

– Он спекся, – прошептал Макмерфи. – Кто-нибудь должен пойти и помочь ему.

Я услышал, как зашипел унитаз передо мной, дверь открылась и в свете, идущем из коридора, показался Хардинг, выходящий наружу, подтягивая пижаму. Я слышал, как надзирательница вскрикнула при виде него, а он попросил ее его извинить, просто он ее не видел, ведь так темно.

– Вовсе не темно.

– Я хотел сказать, в уборной. Я всегда выключаю свет, чтобы добиться лучшей работы кишечника. Эти зеркала… понимаете, когда лампы отражаются в зеркале, мне кажется, что я сижу на скамье подсудимых и высокий суд вынесет решение о наказании, если все не пройдет как надо.

– Но санитар Теркл сказал, что он здесь убирал…

– И могу добавить, – хорошо сделал свое дело, учитывая затруднения, которые доставлял ему недостаток света. Не желаете ли посмотреть?

Хардинг толкнул дверь, открылась маленькая щелка, и луч света упал на кафельный пол уборной. Я увидел краешек спины надзирательницы, которая удалялась со словами, что склоняется к тому, чтобы принять предложение Хардинга, но ей еще нужно произвести обход. Я слышал, как хлопнула дверь, открылась в коридор, – надзирательница покинула отделение. Хардинг крикнул ей вслед, чтобы она поскорее возвращалась со следующим визитом. Все выбежали наружу и стали пожимать ему руку и хлопать по спине в благодарность за то, как он все это ловко разрулил.

Мы стояли там, в холле, и вино снова пошло по кругу. Сефелт сказал, что с нашего позволения выпил бы этой водки, если бы было с чем ее смешать. Он спросил мистера Теркла, нет ли в отделении чего-нибудь такого, чтобы добавить в нее, и Теркл сказал, что нет ничего, кроме воды. Фредериксон спросил, как насчет сиропа от кашля.

– Они время от времени дают мне немного из кувшина, полгаллона величиной, он стоит в аптеке. Не так плох на вкус. У тебя есть ключ от этой комнаты, Теркл?

Теркл сказал, что надзирательница единственная, у кого ночью есть ключи от аптеки, но Макмерфи попросил разрешения позволить ему попробовать открыть замок. Теркл ухмыльнулся и лениво кивнул. Пока они с Макмерфи трудились над замком аптеки с помощью канцелярских скрепок, девушки и остальная часть компании принялись бродить вокруг сестринского поста, открывая папки и читая записи.

– Посмотрите сюда, – предложил Скэнлон, размахивая одной из этих папок. – Говорят о том, что история болезни должна быть полной. Они достали даже мой табель за начальную школу. Вот он. А-ах, ужасные оценки, просто ужасные.

Билл и его девушка нашли его папку. Она отошла назад, чтобы посмотреть его историю.

– Взгляни, Билли! Это – френик и это – пат? Непохоже на то, чтобы все эти штуки у тебя были.

Другая девушка открыла вспомогательный шкафчик и спросила, на кой фиг сестрам сдались все эти бутылочки для горячей воды, миллион бутылочек, а Хардинг сидел на столе Большой Сестры и пожимал плечами в ответ на все вопросы разом.

Макмерфи и Терклу удалось, наконец, открыть дверь в аптеку и вытащить из холодильника бутылку густой, вишневого цвета жидкости. Макмерфи поднес бутылку к свету и прочитал вслух этикетку:

– Искусственный ароматизатор, краситель, лимонная кислота. Семьдесят процентов нейтральных веществ – это, должно быть, вода, – двадцать процентов алкоголя – это хорошо – и десять процентов кодеина. Осторожно: наркотические вещества могут вызывать привыкание. – Он снял крышку с бутылки и попробовал микстуру. Закрыв глаза, облизнулся, сделал еще глоток и снова прочел красную этикетку. – Ну хорошо, – сказал он и щелкнул зубами, словно их только что наточили, – если мы будем принимать это понемножку, но с водкой, я думаю, все будет в порядке. А как насчет кубиков льда, Теркл, старина?

Смешанный в бумажных медицинских стаканчиках с водкой и портвейном, сироп был похож на детский напиток, но имел крепость кактусового вина, которое возили в Дэлз, холодный и смягчающий, пока ты его пьешь, но горячий и яростный, когда попадает внутрь. Мы выключили свет в дневной комнате и уселись там, попивая коктейль. Первую пару стаканчиков мы опрокинули так, словно это было лекарство, мы принимали его серьезно, молча исподтишка смотрели друг на друга, ожидая, не убьет ли кого-нибудь это питье. Макмерфи и Теркл разрывались между выпивкой и сигаретами Теркла и снова принялись хихикать, обсуждая, как здорово было бы уложить ту маленькую сестру с родинкой, которая ушла в полночь.

– Я бы боялся, – сказал Теркл, – что она отхлестает меня большим старым крестом, который у нее на цепочке. Хотел бы ты, чтобы над тобой надругались такой штукой, а?

– А я бы боялся, – сказал Макмерфи, – что как раз в тот момент, когда я обнажу свое оружие, она потянется к моей заднице с термометром и начнет мерить мне температуру!

Это проняло всех. Хардинг перестал смеяться раньше других, чтобы присоединиться к шутникам.

– Или еще хуже, – предположил он. – Она просто ляжет под тебя с этой смертельной сосредоточенностью на лице и сообщит тебе – о Господи Иисусе, послушайте, – сообщит, какой у тебя пульс!

– О нет… О мой Бог…

– Или даже просто ляжет под тебя и сможет одновременно сосчитать твой пульс и измерить температуру – без инструментов!

– О боже, о, пожалуйста, не надо…

Мы хохотали до тех пор, пока не повалились со стульев и кушеток, кашляя и плача от хохота. Девушки так устали от смеха, что два или три раза пытались подняться на ноги.

– Я должна… пойти попи́сать, – сказала здоровая девица и двинулась, покачиваясь и хихикая, в сторону уборной, но перепутала двери и ввалилась в спальню, пока мы все утихомиривали друг друга, прижимая пальцы к губам и ожидая, когда она заявит протест, после чего услышали рев старого полковника Маттерсона: «Подушка это… лошадь!» – и он выехал из спальни прямо ей навстречу в своем кресле на колесиках.

Сефелт отвез полковника обратно в спальню и лично показал девушке, где находится уборная, сообщив ей, что ею пользуются исключительно мужчины, но он постоит у двери, пока она будет там, и станет охранять ее от посягательств на частную жизнь, будет оберегать от всех посетителей, черт возьми. Она торжественно поблагодарила его, пожала ему руку, и они отсалютовали друг другу. Пока она сидела там внутри, полковник снова выехал из спальни в своем кресле, и у Сефелта руки все время были заняты тем, чтобы не пускать его в уборную. Когда девушка вышла из двери, он пытался ногой отражать атаки кресла на колесиках, стоя в дверном проеме и одновременно ведя перепалку то с одним парнем, то с другим. Девушка помогла Сефелту отвезти полковника обратно в кровать, а потом они оба двинулись вдоль по коридору, вальсируя под музыку, которой никто не слышал.

Хардинг пил, смотрел на них и качал головой:

– Это не происходит. Это все – всего лишь плод совместной работы Кафки, Марка Твена и Мартини.

Макмерфи с Терклом вдруг забеспокоились насчет того, что в отделении все еще слишком много света, и принялись ходить туда-сюда по коридору, обесточивая каждый источник света – вплоть до крошечных ночников, расположенных на уровне колена, пока отделение не погрузилось в темноту – черную, как смола. Теркл вытащил фонарики, и мы принялись играть в салочки, носясь туда-сюда по коридору в креслах на колесиках, взятых со склада, и здорово проводили время, когда вдруг услышали припадочные крики Сефелта и бросились к нему, чтобы обнаружить распростертым на полу в судорогах рядом с этой девушкой, Сэнди. Она сидела на полу, отряхивая юбку, и смотрела на Сефелта.

– Никогда не испытывала ничего подобного, – произнесла она с благоговейным трепетом.

Фредериксон опустился на колени рядом с другом и сунул бумажник ему между зубов, чтобы не дать прикусить язык, а также помог застегнуть штаны.

– Ты в порядке, Сиф? Сиф?

Сефелт, не открывая глаз, поднял безвольную руку, вытащил изо рта бумажник и ухмыльнулся слюнявым ртом.

– Со мной все нормально, – сказал он. – Дайте мне лекарства, и я отвяжусь еще разок.

– Лекарства, – через плечо бросил Фредериксон, все еще не вставая с колен.

– Лекарства, – повторил Хардинг и, покачиваясь, двинулся с фонариком в дневную комнату.

Сэнди смотрела на него сияющими глазами. Она сидела рядом с Сефелтом, в изумлении поглаживая рукой его голову.

– Может быть, принесешь и мне что-нибудь! – пьяным голосом прокричала она вслед Хардингу. – Никогда не испытывала ничего подобного, даже близконе было.

Где-то в коридоре послышался звон стекла, и Хардинг вернулся с двумя пригоршнями пилюль. Он побросал их в Сефелта и женщину, словно посыпал могилу пригоршней земли. И воздел глаза к потолку:

– Великий милосердный Боже, прими двух этих бедных грешников в свои объятия. И держи двери открытыми для всех нас, потому что Ты – свидетель конца, полного, бесповоротного, фантастического конца. Я, наконец, осознал, что происходит. Это – наша последняя гулянка. Мы обречены отныне и навеки. Мы должны собрать все свое мужество перед решающим часом и лицом к лицу встретить нашу грядущую судьбу. На рассвете нас всех расстреляют. Сотня миллилитров на каждого. Мисс Рэтчед выстроит нас вдоль стены, где мы встретимся с ужасным человеком с короткоствольным ружьем, которое он станет заряжать милтауном! Торазином! Либриумусом! Стелазином! И при взмахе ее шпаги, ба-ах! Они нашпигуют нас транквилизаторами вплоть до потери существования.

Он привалился к стене и сполз на пол, пилюли выпали у него из рук и заплясали во всех направлениях, словно красные, зеленые и оранжевые жуки.

– Аминь, – сказал он и закрыл глаза. Девушка на полу разгладила юбку над своими длинными натруженными ногами и посмотрела на Сефелта, который все еще ухмылялся и подергивался в конвульсиях рядом с ней под светом фонарика:

– Никогда в жизни даже близко не испытывала ничего подобного. Даже наполовину.

Речь Хардинга если не отрезвила народ, то, во всяком случае, заставила всех осознать серьезность того, что мы делаем. Ночь была на исходе, и кое-кому стали приходить в голову мысли об утреннем прибытии персонала. Билли Биббит и его девушка заметили, что уже пятый час, и, если все путем и если остальные не возражают, они хотели бы, чтобы мистер Теркл открыл им изолятор. Они прошествовали туда через арку из сияющих лучей фонариков, а все остальные направились в дневную комнату, чтобы посмотреть, не следует ли там немного прибраться. Теркл окончательно вырубился после того, как вернулся из изолятора, и нам пришлось закатить его в дневную комнату в кресле на колесиках.

Пока я шел за ними следом, до меня неожиданно дошло, что я пьян, по-настоящему пьян, что голова моя пылает, что я ухмыляюсь и шатаюсь от выпитого, – в первый раз со времен армии, что я напился вместе с дюжиной ребят и парочкой девчонок – прямо здесь, в отделении Большой Сестры! Пить, и бегать, и смеяться, и ухаживать за женщинами прямо в центре самого непобедимого оплота Комбината! Я стал вспоминать прошедшую ночь, то, что мы делали, и почти не мог себе поверить. Мне понадобилось все время напоминать себе, что это происходило на самом деле,что мы сделали это. Мы просто открыли окно и впустили все это сюда, как впускают свежий воздух. Возможно, Комбинат и не был всемогущим. И кто остановит нас, кто запретит нам сделать все это снова, теперь, когда мы поняли, что можем? И кто удержит нас от того, чтобы делать что-то другое, все, что нам хочется? Я пришел в такое хорошее расположение духа, думая обо всем этом, что издал радостный вопль и схватил Макмерфи и Сэнди, которые шли впереди меня. Я сгреб их обоих, держащихся за руки, и бежал всю дорогу до дневной комнаты, а они вопили и пинались, словно дети. Я чувствовал себя превосходно.

Полковник Маттерсон снова поднялся с постели, с ясными глазами и полный нравоучительных уроков, и Скэнлон отвез его обратно в кровать. Сефелт, Мартини и Фредериксон заявили, что они лучше тоже отправятся баиньки. Макмерфи, я, Хардинг, девушка и мистер Теркл остались, чтобы прикончить сироп от кашля и решить, что теперь делать со всем этим бардаком, который мы устроили в отделении. Мы с Хардингом вели себя так, словно были единственными, кто по-настоящему беспокоился об этом; Макмерфи и большая девушка просто сидели там, тянули сироп, и улыбались, и потихоньку пожимали друг другу руки в темноте, а мистер Теркл отрубился и заснул. Хардинг сделал все возможное, чтобы пробудить в них совесть.