Текст книги "Ночное следствие"

Автор книги: Казимеж Блахий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

II. ПРИЗРАКИ, КАК ПРАВИЛО, ЯВЛЯЮТСЯ В ПОЛНОЧЬ

1

Домбал говорит о докторе Бакуле:

– Мне кажется, он интересный человек.

– Я тоже так думаю, поручик.

– Но, несмотря на это, я поставлю милиционера у дверей его комнаты. Обыск не дал результатов.

– Совсем?

– Совсем. Кроме тех ключей от машины немца, которые я нашел в комнате сторожа.

– Интересно… Где эта женщина?

– В соседней комнате. Скорее – девушка. Хорошенькая. Лет восемнадцати. Труда Фрич.

– Немка?

– Дочь здешнего сторожа. Во всяком случае, она так назвалась.

– Приведите. Когда наш доктор закончит?

– Через час. Не позднее чем через час.

Домбал выходит, потом вводит девушку. Она и в самом деле хорошенькая, только лицо ее искажено страхом! Одета в дешевенькое пальтишко, в руках держит матерчатую сумку. Стоит в дверях и не решается ступить дальше, а вокруг ее ног расплывается пятно от растаявшего снега. Снег запорошил ее пальтишко и сумку. Туфли промокли. Девушка переступает с ноги на ногу, хотя я уже дважды жестом приглашаю ее войти.

– Прошу подойти поближе, панна Фрич, – говорю спокойно и стараюсь, чтобы мой голос звучал мягко и дружелюбно. – Пожалуйста, садитесь вот тут. И лучше всего, если вы снимете туфли. Вы же вся дрожите. Сегодня целый день идет снег, панна Фрич. Поставьте ноги на коврик. Вот так… Сейчас скажу, чтобы принесли рефлектор.

Когда милиционер вносит обогреватель, Труда Фрич все еще смотрит на свои мокрые ноги и не произносит ни слова. Я наливаю ей горячего чая, но она даже не благодарит и отодвигает чашку на самый край стола. Мне кажется, что у нее в ушах еще звучит окрик задержавшего ее милиционера. Она оглядывается на дверь, затем почему-то бросает быстрый взгляд на опаленный кирпич камина, и глаза ее застывают на этом предмете, оставаясь неподвижными в течение всей нашей беседы.

– Теперь лучше, панна Фрич?

– Да. – Это ее первое слово.

– Куда вы торопились, панна Фрич?

– К подруге, в Голчевицы.

– За четыре километра в таких легких туфельках?

– Сегодня должны быть танцы, – говорит Труда Фрич.

– Ах да… Я совершенно забыл, что сегодня суббота. Только… Панна Фрич… Ведь дорога в Голчевицы идет в другую сторону. Что вы делали у берега моря?

Труда Фрич пожимает плечами.

– Предположим, вы хотели идти берегом моря в Голчевицы на танцы. А зачем вам понадобилось убегать от милиционера? Надо было просто объяснить ему, что вы спешите к подруге, в Голчевицы.

– Я сказала неправду. Совсем я и не шла на танцы. Вышла просто так. Просто взяла и вышла…

– Конечно. Понимаю: прогулка после ужина… А может, вы хотели что-либо купить? Ведь вы взяли с собой сумку. – Я протягиваю руку к сумке из клетчатого полотна, нитяные ручки которой уже сильно потерты. Девушка резко вырывает ее и прижимает к себе. Кладет сумку на колени и искоса поглядывает на меня. Я пытаюсь не реагировать, казаться спокойным, хотя, честно говоря, очень хотел бы отнять у нее сумку и заглянуть внутрь.

– Панна Фрич, давайте договоримся: вы шли к подруге в Голчевицы, где должны были состояться танцы. Потом испугались милиционера и побежали. Ведь так?

Труда Фрич, по-прежнему уставившись в черную пасть камина, благодарно мне улыбается.

– Да.

– Ну наконец договорились. И часто вы ходите на танцы в Голчевицы? Каждую субботу?

– Нет. Не каждую. Когда приезжаю в Колбач, то хожу. Но не всегда. Бывает, что нужно помочь отцу. Сготовить, заштопать, постирать. Я приезжаю из техникума в субботу, а в воскресенье вечером уже надо ехать обратно в город.

– Понятно. Значит, вы не часто бываете в Колбаче? А хорошо вы знаете замок?

– Я тут родилась.

– В сорок первом?

– В сорок первом. Девятнадцатого января. Завтра у меня день рождения.

– В таком случае, желаю хороших отметок на экзаменах. Очень сожалею, что вместо подарка я вынужден задавать вам неприятные вопросы.

Труда Фрич равнодушно усмехается.

– Когда вы так спрашиваете, я не боюсь.

– Бояться вам нечего.

– Я думала, что вы будете говорить про того… Ну… который приехал на машине…

– Нет. Он меня совершенно не интересует. Вы его видели?

Она посматривает искоса из-под полуприкрытых век.

– Видела.

– Разговаривали с ним?

– Да. Один раз.

– О чем?

Труда Фрич некоторое время молчит, отодвигает сумку, но ровно настолько, чтобы снова можно было в последний момент прижать ее к груди.

– Он вас спрашивал о чем-либо?

– Да.

– О чем?

– О той комнате… Но я, я… Только вы мне поверьте, правда… Я в самом деле не хотела туда идти. Пани Ласак не согласилась, не хотела ни за что на свете, и отец велел мне отнести туда ужин. Пан Бакула тогда не выходил из своей комнаты, а то бы ни за что на свете… Я туда никогда не хожу. Никогда!

– О какой комнате вы говорите, панна Фрич?

– Но ведь вы же знаете! Ну, та самая, где стулья.

Я смотрю на девушку очень внимательно. Мало сказать, что она испугана. Она сейчас похожа на загнанного мокрого зайчонка.

– Панна Фрич, что нужно было приезжему в той комнате со стульями?

– Не знаю. – Труда Фрич втягивает голову в плечи.

– Что ему было нужно в той комнате, панна Фрич?

– Я не знаю… В самом деле не знаю… Может, ему кто сказал, что т о т всегда там сидел за столом?

– Панна Фрич, вы отвечаете не очень-то ясно. Может, будет лучше, если мы снова вернемся к вопросу о танцах в Голчевицах?

– Нет. Я говорю понятно. Говорю то, что знаю.

– Ну, так кто сидел за столом и чего хотел этот человек, который приехал на машине и которого вы проводили в комнату со стульями? Где эта комната?

Труда Фрич поднимает голову и указывает рукой на огромную хрустальную люстру. Потом испуганно вскрикивает и закрывает глаза.

В левом крыле замка зажигается и гаснет свет.

– Панна Фрич! – кричу я и хватаю ее за плечи.

– Нет! Нет! Я не хочу, не хочу, не хочу!.. Ничего не скажу, ничего!..

Когда Труда Фрич зарывается головой в обивку кресла, я осторожно приоткрываю сумку и заглядываю внутрь. В ней лежат какие-то смятые тряпки, завернутые в газету, по-видимому, что-то из одежды.

– Вы видели? – слышу я вдруг голос Труды Фрич.

– Люстру? – спрашиваю холодно.

– Да. Это там, – отвечает девушка.

– Та комната со стульями?

– Да.

– А что в ней находится? Только стулья?

– Там столовая. Длинный стол и стулья. Две картины со сражениями. Больше ничего. Да, еще буфет.

– Кто там бывает? Вы сказали, что кто-то сидит за столом. Кто?

– Не знаю.

– То есть как это вы не знаете? Вы же живете в этом замке и даже родились здесь…

– Не знаю. В замке живет только отец, пани Ласак, потому что она выписалась из кооператива в Голчевицах, и пан доктор Бакула.

– Ну, а тот тип? Вы его видели?

– О да, – горячо отзывается девушка. – Видела. Два раза. Один раз, когда еще была совсем маленькой. В шестом… Нет, когда училась в пятом классе. Вы знаете, мне отец велел там стереть пыль, потому что ждали какую-то экскурсию, нет, это, наверное, были отдыхающие с курорта… Уже точно не помню… И он там был.

– Кто?

– Не знаю. Просто был. Он там всегда сидит. Всегда.

– А второй раз, панна Фрич?

Девушка пристально всматривается в пасть камина, долго молчит, и я вынужден переспросить еще раз.

– Тогда… В пятницу ночью.

– В пятницу ночью? Когда умер тот человек, что приехал на машине?

– Он не умер, – отвечает совершенно равнодушно Труда Фрич и медленно выпрямляется в кресле. – Его убили.

– Помилуйте, что вы говорите, панна Фрич! Кто его убил?

– Я его убила.

Девушка медленно опускает голову на высокий подлокотник кресла и неподвижным взглядом смотрит мне прямо в глаза, смотрит долго и пристально, пока наконец до меня не доходит, что она без сознания.

2

МАГНИТОФОННАЯ ЗАПИСЬ ОПЕРАТИВНОГО СОВЕЩАНИЯ

Время: 19.17, лента № 1

Присутствовали: шеф следственной группы; И. Домбал, поручик; С. Куницки, эксперт судебной медицины.

Шеф: Открываю совещание. Поручик Домбал доложит о предварительных результатах расследования. Затем предлагаю перекусить и послушать доктора Куницкого. Согласны? Хорошо. Поручик Домбал, прошу вас. Только еще одна просьба: без гипотез и спекулятивных измышлений, чтобы не создавать путаницы.

Поручик Домбал: А здесь холодно. Может, затопить? Ах да, верно, мы еще не осматривали камин. Обыск в этой комнате надо будет сделать сразу после совещания. Итак, начинаю. Оперативный отдел Главной комендатуры милиции в Варшаве получил донесение о случившемся утром в пять тридцать две. Позвонил гражданин Марек Бакула, хранитель замка в Колбаче, и сообщил следующее. В пятницу, примерно в двадцать два часа погиб в результате несчастного случая гражданин Федеративной Республики Германии некий Арним фон Кольбатц, по профессии журналист, который прибыл в Колбач из Варшавы в четверг утром на собственной машине марки «опель-рекорд». Смерть наступила, как сообщил хранитель, в отсутствие проживающих в замке, в комнате на первом этаже. Доктор Бакула уведомил об этом милицию. Почему столичную, а не повятовую или, скажем, воеводскую, я не понимаю. Кольбатц умер как раз в этой комнате, в которой мы сейчас находимся. Так я, по крайней мере, считаю, поскольку Бакула заявил, что в той комнате камин и…

Шеф: Не увлекайтесь мелочами. По порядку. Причина смерти? В котором часу звонил Бакула? Факты, только факты, поручик Домбал. Для предположений у нас еще достаточно времени. Бакула звонил в пять тридцать две утра? Хорошо.

Поручик Домбал: Прошу прощения. Значит, дальше… Выезд следственной группы под руководством гражданина капитана состоялся в восемь десять утра. Прибытие в Колбач: восемнадцать ноль-ноль. Еще до выезда группы в Варшаве удалось установить следующее. Гражданин Федеративной Республики Германии Арним фон Кольбатц прибыл в Польшу от имени западнонемецкой ежедневной газеты «Нойе виртшафт цейтунг», сокращенно – «НВЦ», имея намерение написать цикл очерков о польской экономике. Арним фон Кольбатц пересек границу в Слюбицах во вторник утром в… в… Минутку, где это у меня? Ага, есть. В семь пятьдесят, как отмечено в таможенном протоколе. В Варшаве зарегистрировался в «Гранд-отеле» в девятнадцать часов в тот же день…

Д-р Куницки: …а в четверг утром был в Колбаче? Что-то уж очень ему не терпелось…

Шеф: Я просил без замечаний. У нас еще будет для них время.

Д-р Куницки: Извините.

Поручик Домбал: Значит, дальше… Арним фон Кольбатц, тридцать три года, холост, проживает во Франкфурте-на Майне, улица Канта, двадцать семь, паспорт номер три-три-ноль-семь-восемь-четыре. Эти данные взяты у нас, в отделе регистрации иностранцев. В Колбаче установили следующее. Замок находится под охраной отдела памятников старины министерства культуры и искусства. Расположен на полпути из Свиноуйсте в Гданьск, в тысяче двухстах метрах от приморского шоссе, в трехстах или двухстах метрах от берега моря. До пятьдесят шестого года здесь размещалась пограничная застава, потом замок передали министерству. В замке проживают: хранитель, сотрудник Института средневекового искусства, доктор искусствоведения Марек Бакула, сорока одного года, постоянно прописан в Кракове; Герман Фрич, выполняющий административно-хозяйственные функции, шестидесяти пяти лет, немец, польский гражданин. Живет здесь с дочерью, Трудой Фрич, восемнадцати лет, студенткой зоотехникума. Девушка обычно приезжает в Колбач на субботу и воскресенье, сейчас у нее зимние каникулы. Наконец, последняя особа – Аполония Ласак, шестидесяти лет, кухарка и уборщица, живет в замке только год, раньше была членом сельскохозяйственного кооператива в Голчевицах, которые находятся в четырех километрах от Колбача. Более подробные данные об этих людях можно будет взять завтра утром в местном народном Совете. Кто-нибудь подъедет туда пораньше, хорошо? Значит, дальше… Труп. Трупа мы сразу не нашли. В соответствии с информацией, полученной нами от хранителя замка доктора Бакулы, покойник был похоронен сразу же после смерти. Останки закопал доктор Бакула с помощью Германа Фрича. Доктор Бакула показал нам место, где находилась могила. По поручению доктора Куницкого мы произвели эксгумацию и подробный осмотр…

Шеф: Прошу оставить это доктору Куницкому. Результаты обыска… У вас есть спички? Опять они куда-то затерялись… Спасибо. Итак, слушаю.

Поручик Домбал: Если говорить об обыске, то пока их было два: у доктора Бакулы, когда он беседовал с гражданином капитаном, и в комнате умершего немца. Они не дали ничего интересного. Нашли предметы личного обихода, деньги в сумме семи тысяч польских злотых. В бумагах умершего обнаружили аккредитив на пятьсот американских долларов. И еще двести долларов в двадцатидолларовых банкнотах… Но, по-моему, есть кое-то указывающее на возможность грабежа. Нет часов. А на левой руке умершего ясно виден след от их браслета.

Шеф: Хорошо. Машину осмотрели?

Поручик Домбал: Да. Я сам осматривал. Вода не спущена, охлаждение замерзло. Возвращаясь к вопросу об обыске, хочу заметить, что нам еще предстоит поработать в комнате задержанной девушки, дочери Фрича, в комнате самого Фрича и кухарки.

Шеф: …и еще в целом замке, коллега, и еще во всем замке. Вы случайно не заметили, что в башне левого крыла трижды вспыхивал свет. Кто-либо из наших там был?

Поручик Домбал: Свет? Нет, не заметил. Я все время находился внизу. Свет? Мне кажется, что наверху вообще нет электричества. Сержант Лигенза верхние комнаты осматривал с фонарем. Мне кажется, что…

Шеф: Хорошо. Оставим пока этот вопрос. Проверим позже. У вас что-либо есть?

Поручик Домбал: Да. В сумке девушки я нашел мужскую куртку.

Шеф: Знаю. Видел. Новую?

Поручик Домбал: Нет. Старое тряпье. Я думаю, что ее перешили из военного мундира, а потом перекрасили.

Шеф: Ну и прекрасно… Да, я попрошу, чтобы все предметы, вызывающие подозрение, были самым тщательным образом осмотрены и зафиксированы в документации. Теперь познакомимся с итогами медицинской экспертизы. Доктор!.. Вы выглядите чертовски усталым, скажите, чтобы вам сделали кофе. Домбал принесет из нашей машины. Я всегда вожу кофе с собой. Да… Домбал, обязательно велите дать чего-нибудь горячего постовым милиционерам. Им придется еще немного померзнуть, пока мы не закончим тут свои дела. Итак, доктор?.. Я слушаю.

Д-р Куницки: Итоги медицинской экспертизы… Это трудно назвать экспертизой. У меня было слишком мало времени и… Нужно все-таки доставить тело в Варшаву. Если вы согласитесь тут еще посидеть, я завтра пораньше подскочу в город и к вечеру у меня уже будут настоящие итоги. У нас хорошие специалисты и работают быстро. Так… Но, вообще-то говоря, идиотская история…

Шеф: Конкретно?

Д-р Куницки: Конкретно… Гм… Конкретно… Минутку, минутку… Так. Значит, эксгумация произведена в восемнадцать часов с минутами. Точное время здесь не имеет значения, так же как и следы, возникшие, когда вынимали, переносили и укладывали труп на предполагаемое место смерти. Причина смерти? Гм… Осмотр тела дал следующие результаты. Во-первых, травма черепа с левой стороны головы, трещина в височной части черепной коробки. Во-вторых, при ушибах такого рода позднее появляется кровоподтек, так называемая гематома, или, попросту, синяк. В данном случае мы имеем дело с одним кровоподтеком овального типа. Он свежий, почти черно-синий, поэтому время получения травмы можно определить довольно точно. Это произошло никак не позже чем двадцать четыре часа тому назад.

Поручик Домбал: Пожалуй, совпадает. Бакула сообщил, что в пятницу, примерно в двадцать два… А сейчас у нас суббота, девятнадцать.

Шеф: Не мешайте доктору, Домбал.

Д-р Куницки: Не особенно совпадает. Сейчас скажу почему. На чем это я остановился? Ага… Значит, кровоподтек и трещина в черепной коробке. Вы спрашиваете: причина смерти? Нет, без вскрытия я ничего определенного сказать не могу. Я лишь предполагаю. Почему у меня возникают сомнения относительно времени смерти? Удар, по моему мнению, привел к повреждению кровеносных сосудов. Появился кровоподтек. Но он обычно возникает не сразу, а очень медленно. Иногда даже через несколько часов после травмы. Да, еще замечу, что часто именно гематома нарушает функции мозга и кровеносных сосудов, как раз это и приводит к смертельному исходу. Словом, кровоподтек мог возникнуть значительно позже того часа, когда был нанесен удар.

Шеф: Вы хотите сказать, что… что он умер уже после того, как его закопали? А, доктор?

Д-р Куницки: Не знаю. Только предполагаю. Я еще должен сделать вскрытие, исследовать мозг, сосуды и гематому. Теперь – каким образом это могло случиться? Доктор Бакула проинформировал нас, что, когда он вошел в комнату, покойный лежал без сознания у камина на полу, рядом с креслом. Он удостоверился, что немец мертв, хотя и не нашел следов крови. Бакула решил, что это сердечный приступ. Но через некоторое время обнаружил действительную причину смерти – во всяком случае, по его словам – действительную. То есть покойный, видимо, упал и ударился виском о подлокотник кресла, который завершается резной головой грифа. Правдоподобно?.. Прошу посмотреть сюда. Да, такое украшение достаточно небезопасно. Покойный был крепким мужчиной. Допустим, что он поскользнулся или почувствовал себя нехорошо. Возможно. Но точный диагноз можно поставить только после вскрытия. Оно в любом случае крайне необходимо. Особенно необходимо потому, что предварительный осмотр выявил одну весьма существенную деталь. Уважаемые коллеги, я предполагаю, что труп не оставался на одном месте.

Шеф: Не оставался? Само собой разумеется! Ведь он был захоронен, то есть его унесли с места смерти.

Д-р Куницки: Это понятно. Но я имею в виду совсем другое. Трупные пятна. Они выступают в течение трех-десяти часов после смерти на тех частях тела, которые. Расположены на более низком уровне, нежели остальные. У людей крепкого сложения пятна появляются даже раньше. Я уже говорил, что покойный был склонен к полноте. Пятна, как вы знаете, возникают в результате прекращения деятельности кровообращения. Понимаете, у покойного эти пятна появились в верхней части туловища, но после эксгумации их можно было видеть и на спине, и на ногах. Верхние, более ранние, не побледнели, как это обычно происходит, стали только гораздо менее выраженными. Если бы он все время лежал на спине – и здесь, на полу, и в гробу, – то пятна возникли бы только на спине. Поэтому похоже на то, что покойник сначала лежал головой вниз, и лишь потом, на полу, его уложили горизонтально.

Шеф: Уложили? Что вы хотите этим сказать, доктор?

Д-р Куницки: Пока ничего. Я должен произвести вскрытие. Во всяком случае, есть три возможности. Первая: он упал, ударился о голову грифа и тут же скончался. Вторая: он просто потерял сознание, и его похоронили, когда он находился в глубоком и длительном обмороке. А смерть наступила уже в результате поражения мозга образовавшейся гематомой. И третья возможность…

Поручик Домбал: …его убили ударом по голове где-либо в другом месте, принесли в эту комнату и положили на полу у камина.

Д-р Куницки: Вот именно. Я как раз это и хотел сказать. Но только вскрытие… Только тогда я смогу судить наверняка. Почему его похоронили с такой по спешностью – это не мое дело, а ваше. Да, я еще хотел заметить, что сердечный приступ можно почти полностью исключить. Он совсем не похож на сердечника. Вот и все. Прошу меня извинить за сбивчивое сообщение, но я очень устал.

Шеф: Спасибо, доктор. Домбал, приступайте к обыску. И прошу привести ко мне кухарку. Как ее фамилия? Ласак? Хорошо. Давайте хоть немного перекусим. Великолепный джем, доктор… Выключите магнитофон, Домбал.

3

Аполония Ласак? Что за явление! Я ожидал увидеть простую крестьянку, а в дверях появилась чуть ли не дама со старинного портрета. Черное платье, манжеты и высокий воротник которого отделаны тонким кружевом, разумеется белоснежным и накрахмаленным. На плоской груди – золотая цепочка с крестиком изящной работы. Только лицо у нее грубоватое и костистое, а руки изуродованы ревматизмом. Говорит медленно, с провинциальным акцентом.

Она здоровается, окидывает внимательным взором всю комнату, словно видит ее впервые, смахивает с груди какую-то пылинку, вынимает из рукава платочек, вытирает нос и начинает меня не особенно дружелюбно рассматривать. Взаимный осмотр длится уже достаточно долго и, наконец, становится нестерпимым.

– Милиционер сказал, чтобы я пришла, – говорит Аполония Ласак. Подходит к окну и хочет задернуть шторы, зеленые, из старого плюша.

– Прошу оставить шторы в покое.

– Дует, – отвечает пани Ласак.

– И тем не менее прошу не заслонять окно! – громко приказываю я.

– Как хотите, – говорит женщина и, наконец, садится. Расправляет платье, устраивается поудобнее. Видимо, ей нравится сидеть в этом кресле, хотя она и заявляет: – Сколько раз я говорила, чтобы выкинули эту рухлядь. Только моль из-за нее разводится. Но что удобно – то удобно, надо прямо сказать… А вам что от меня надо? Небось из-за покойника меня позвали? Царствие ему небесное, хоть он и немец.

– Вы не любите немцев?

– А пан их очень любит?

– Пани Ласак, я хочу, чтобы вы мне рассказали, как все тут случилось с этим немцем.

– Не у меня спрашивайте, у Германа. Они с ним земляки.

– Спрошу, разумеется, и у него спрошу. Но ведь и вы можете кое-что рассказать, не так ли?

– Могу. Человек не сова, он все замечает.

– Вот именно. Ну, так как было дело? Приехал в пятницу?

– В четверг. Раненько, еще до завтрака. Машина и сейчас там стоит. Я как увидела эту машину, так сразу и подумала, что это ко мне. От Гомулки.

– От кого?

– Ну, от нашего Гомулки. Ведь я писала ему на тех жуликов из Голчевиц, которые мне, когда я вышла из кооператива, не заплатили за быка. А приехали не от Гомулки, всего лишь немец, царствие ему небесное, хотя они нас и убивали. Он, правда, наверное, нет. Слишком молодой.

– Значит, как? Приехал и прямо сразу тут поселился? Говорил что-нибудь? Спрашивал о ком-либо?

– Еще бы не спрашивал! – Пани Ласак рассмеялась. – Они уж очень охочи выспрашивать. Вытащил какую-то бумажку и лепечет мне. Только я и поняла, что ему нужен Герман. И сразу себе подумала, что они начнут вместе шпионничать.

– Не понимаю. Что значит «шпионничать»?

– Будете мне голову морочить, что не понимаете! Они все время у нас тут шляются. То он турист, то он то, то он это… Вежливые теперь, здороваются, гутен морген, а свое дело знают.

– Какое такое дело, пани Ласак?

– А то вы не понимаете! Я сразу помчалась к уважаемому пану доктору и сказала ему: «К Герману приехал какой-то немец, значит надо бежать в Голчевицы в милицию». Пан доктор мне ответил, чтоб без паники, что он сам пойдет и посмотрит, Пришел, посмотрел на гостя, поболтали между собой по-немецки, Наш ведь пан доктор может по-всякому разговаривать, даже по-латыни, что твой ксендз из Голчевиц. Вернулся он, значит, и сказал, что немец на экскурсию приехал, дворец хочет осмотреть и больше чем на два дня не останется. То ли редактор какой, то ли еще кто… А там – кто его на самом деле знает. Немец – это немец, царствие ему небесное. Пусть пан Германа выспрашивает. Он целую ночь с гостем разговаривал и Труду за водкой в Голчевицы посылал.

– Выпивали?

– Э-э-э… И какая у немцев выпивка? Вы у Германа спросите.

– А как насчет похорон? Вы присутствовали на них?

– Нет.

– Немца после смерти видели?

– Издали.

– Где видели?

– Да здесь.

– Как он лежал?

– Обыкновенно. Как всякий покойник. Готовенький. Прямо сразу бери и в гроб клади.

– Я спрашиваю, в каком положении он лежал.

– Ну, голова его была у кресла, а ноги около камина.

– Как вы думаете, пани Ласак, почему он умер? Ведь он был еще молодой человек.

– Молодой не молодой, с каждым может случиться. Вы лучше повыспрашивайте у Германа.

– Вам не показалось это странным? Приехал человек и сразу умер.

– Меня уже ничем не удивишь. Я много чего на своем веку повидала. Мог бы и не лазить в ту комнату.

– В какую комнату?

Ласак смотрит на дверь, потом, словно чего-то ожидая, на меня. Все время теребит в руках платочек.

– Ах, та комната… – говорю я безразличным тоном. – Та, где шесть стульев?

– Семь, – деловито поправляет меня Ласак. – На столе шесть приборов, а стульев семь. Одного прибора нет. О н не любит тарелок.

– Кто такой, пани Ласак?

– Ну тот, кто там сидит себе…

– Откуда вы знаете, что он не любит тарелок?

– Откуда? Еще бы мне не знать! Уж будет второй год, как я поставила е м у прибор. Прихожу на другой день, чтоб пыль стереть, смотрю – на полу одни черепки. Ничего, думаю, это просто ветер набедокурил. И ставлю, значит, другой прибор. Снова через месяц заглядываю в комнату, смотрю – опять черепки. Ну, видно, е м у не понравилось.

– Кому?

– А я знаю? Е м у. Так все говорят.

– Вы е г о видели?

– А то как же.

– О н старый или молодой?

– А я знаю? Лица-то ведь у него нет.

– Что это вы болтаете, пани Ласак?

– Я знаю, что говорю. Если сказала – нет, значит – нет. О н вот так облокотится и сидит. Как только я войду – уходит. Кое-когда поворчит, словно е м у не по нраву пришлось, что я здесь. Но делать он ничего не делает.

– Куда уходит?

– Вроде в башню. Герман говорит, что о н оттуда смотрит на море.

– И вы не боитесь?

– Раньше не боялась. Но теперь, как этот немец там ужинал…

– Немец там ужинал? С кем?

– Один. Велел накрыть себе на е г о месте… Вы… слышите? О н. Опять пришел. И теперь так каждый день, о!..

Пани Ласак поднимает вверх указательный палец и закрывает глаза. Секундой позже до меня доходит, что я тоже сижу с закрытыми глазами. И слушаю, и слышу… Да, действительно, слышу. Не шаги, но шуршание подошв по полу. Я тут же открываю глаза и замечаю усмешку на лице Ласак. Она очень довольна.

– А вы мне не верили!

– Эта комната как раз над нами?

– Да. Вы слышите? Вот о н уселся.

Ласак снова поднимает палец. Я крепко беру ее за руки и заставляю встать. Она сопротивляется.

– Мы сейчас пойдем туда, – говорю я.

– Нет, – Ласак вцепилась в кресло.

– Вы же сказали, что не боитесь.

– Да… Но теперь… Теперь о н другой, совсем другой. Как убил этого немца, то очень изменился. Я прошу вас, прошу…

Я тяну ее к двери, слабую и растерянную. Только в темном коридоре прихожу в себя. Зажигаю фонарь и беру пани Ласак под руку. Лестница трещит под нашими ногами. Влажной ладонью я нащупываю перила.

– Я умоляю вас!

– Успокойтесь.

– Не надо туда ходить! – Голос пани Ласак срывается и переходит в шепот.

Я отпускаю ее у самых дверей.

Верхний холл пуст. Единственная дверь. Высокая, почти под самый потолок. В замке торчит ключ. Я дергаю ручку, но дверь не подается. У меня не хватает смелости повернуть ключ, хотя за дверью – абсолютная тишина. Только вдалеке ревет море, И больше ничего, ни единого звука.

Наконец решаюсь открыть. Переключаю фонарь на рассеянное освещение, и комнату заливает призрачный серый свет.

Совершенно пусто.

Это значит, что в комнате ничего нет, кроме того самого стола, вокруг которого стоят семь стульев, и черного длинного, как саркофаг, буфета. Два широких окна закрыты темными шторами. И еще дверцы. Маленькие, интимные, врезанные в противоположную стену. Пахнет пылью и истлевшим деревом. Надо будет все это осмотреть днем, конечно, лучше осмотрю при дневном свете… Потом я думаю о следах, которые оставят здесь мои подошвы. В желтом круге света, выхватившем фрагмент запыленного пола, я не вижу ничего, что хотя бы приблизительно походило на отпечаток человеческой ноги. Поднимаю фонарь, вожу лучом света по стенам, он вырывает из темноты трещины в штукатурке, дыры в занавесах на окнах, паутину, застывшую как сталактиты.

Слышу треск, мягкий, нежный, словно кто-то за моей спиной ломает еловую веточку. Оборачиваюсь, направляю туда фонарь и вижу, как маленькие дверцы, врезанные в голую стену, слегка приоткрываются. Я одним прыжком приближаюсь к дверкам, одним рывком распахиваю их настежь и оказываюсь в начале темного туннеля, настолько низкого, что я должен нагнуть голову, чтобы сделать дальше хоть шаг. Тьма коридорчика поглощает свет фонаря, но все же в самом его конце мне удается разглядеть еще одни двери, такие же низкие, как и эти, которые минуту назад отворил ветер. Наверняка ветер. И сейчас мне еще кажется, что я слышу его гаснущий шелест. Конечно же, ветер!..

Я вытираю лоб, потом кричу. В глубине низенького коридорчика распахиваются дверцы.