Текст книги "Девятый камень"

Автор книги: Кайли Фицпатрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Эти мысли занимали Сару до Паддл-Дока, оттуда дорога домой шла вдоль реки. От Церковного Угла можно было самыми разными путями добраться до пользующихся дурной славой Вестминстерских трущоб, известных под названием Девилс-Эйкр. Когда ее посылали с поручениями, Сара шла по Флит-стрит и Стрэнду, потому что любила шумное движение и то, как фонари освещали улицы по ночам. А еще ей нравилось смотреть в витрины магазинов одежды, галантерейных лавок, на сверкающий хрусталь из Богемии и тонкий китайский фарфор. И особенно на засахаренные сливы в квадратной витрине кондитерского магазина, она даже собиралась когда-нибудь купить одну штучку для Эллен. Сара наблюдала за тем, как лавочники выбегали на улицу прямо в передниках, чтобы открыть дверь экипажа со слугами в ливреях, и принимались суетиться вокруг приехавшей в нем дамы, поспешно расстилали на грязной мостовой кусок мешковины, чтобы леди не запачкала своих шелковых ботиночек. Здесь, как писал в своих статьях Мелвилл, «хитрые и ловкие получают прибыли всеми возможными способами». Сара считала, что «хитрые и ловкие» – это про друга Эллен Холи-Джо и босоногих уличных мальчишек с болячками на ногах, которые болтались в доках. Она не считала Джо хитрым, но он, несомненно, был ловким вором.

Дорога, идущая вдоль реки к Девилс-Эйкру, была самой короткой. Когда вода стояла низко, от нее отвратительно воняло, к тому же всегда существовала опасность нарваться на грабителей между Паддл-Доком и Темпл-лейн, даже средь бела дня. Ближе к Уэст-Энду и Вестминстеру в тавернах, ютившихся на боковых улочках, встречались преступники, считавшие себя рангом выше неквалифицированных воришек Ист-Энда: взломщики сейфов, фальшивомонетчики, мастера по подделке бумаг, а также самые ловкие карманники, которым не требуется тебя разглядывать, чтобы понять, что ты в новых ботинках.

Она только на прошлой неделе купила Эллен новые ботинки, но шайка уличных мальчишек из Уэст-Энда сняла их с ее маленьких ножек. Впрочем, Эллен не любила носить обувь, даже зимой. Без нее она могла войти в воду и достать оттуда что-нибудь, что привлекло ее внимание, бутылку или бумажный цветок, оторванный со шляпы какой-нибудь дамы ветром. Она обычно была покрыта грязью до самых коленок, и папа называл ее своей маленькой Русалочкой. Сара думала, что именно по этой причине Эллен старалась держаться как можно ближе к реке; она любила наблюдать за папой, когда он отплывал от берега в лодке. Эллен была слишком маленькой, чтобы злиться на папу, который отчаянно пил, и расстраиваться из-за того, что маме приходилось так много работать. Эллен и папа были неразлучны, и она до сих пор скучала по нему и плакала во сне.

А вот и они – Эллен и Холи-Джо, сидят на ступеньках лестницы Уайтхолла вместе с маленькой бандой оборванных детей и тонконогим мальчишкой-индусом, с которым Эллен совсем недавно подружилась. Сара не могла вспомнить, как его зовут; у него было какое-то смешное иностранное имя. Они по очереди обстреливали проходящий мимо пароход из рогатки Холи-Джо. Со стороны они представлялись довольно странной парочкой: маленькая светловолосая девочка восьми лет и нескладный Холи-Джо с глазами ребенка и силой ломовой лошади. Ему было больше тридцати, но меньше сорока, так говорила Руби, но он не помнил точно, сколько ему лет, да и никто другой тоже.

Когда Сара подошла к ним, Эллен прицелилась, и маленький камешек сбил с головы джентльмена шляпу. Холи-Джо принялся так хохотать, что чуть не свалился с лестницы. Джентльмен, которому не повезло, мог только наблюдать за своей шляпой, завертевшейся в коричневом водовороте.

Когда Холи-Джо увидел Сару, то захлопал в ладоши. Он был дурачком и едва умел разговаривать, хотя и не родился слабоумным. Когда-то он был священником, здравомыслящим и вполне разумным, но однажды ему в голову угодил ночной горшок. Судя по всему, у того, кто выливал его содержимое за окно, руки были скользкими, вот он и не сумел удержать в них ночной сосуд, тот свалился прямо на голову бедняжки Холи-Джо и начисто лишил его способности соображать.

Эллен с виноватым видом посмотрела на Сару, она не знала, что сестра успела увидеть. Сара же сделала вид, что ничего не заметила; ее гораздо больше поразила меткость Эллен, чем все остальное. Рогатка была главным сокровищем Холи-Джо – он сделал ее сам и даже вырезал на ней свое имя. Нет ничего страшного в том, чтобы стрелять по голубям, потому что их можно съесть, а вот от важных господ могут быть самые разные неприятности. Сара протянула Эллен руку.

– Идем, Горе Мое, пошли пить чай. Фу! Как от тебя воняет, Элли, где ты была?

Эллен пожала плечами и ничего не ответила. Она чмокнула Холи-Джо в щеку, поколебалась мгновение и поцеловала мальчишку-индуса, а затем взялась своей грязной ладошкой за перепачканную чернилами руку Сары.

Они некоторое время шагали молча вдоль набережной, мимо причалов, куда приставали лодки добытчиков сельди, и мимо стайки тощих котят, копавшихся к куче рыбьих костей. Эллен тихонько замяукала и потянула Сару за руку, но та держала ее крепко и быстро протащила мимо них. В их соломенной постели и без того хватало блох.

– Как его зовут, этого чернявого мальчишку? – как бы между прочим спросила Сара, потому что, если бы Эллен уловила неодобрение в ее голосе, она ни за что не стала бы отвечать на вопрос.

В последнее время она становилась все более и более молчаливой, хотя, возможно, из-за того, что проводила много времени с Холи-Джо. Сара не возражала против того, чтобы Элли водилась с темнокожими, но ей не нравилось, что девочка собирала вокруг себя странных людей или, точнее, они сами к ней тянулись. Сару часто поражало количество прохожих на улице, здоровавшихся с ее сестрой: бродяги и моряки, проститутки и вполне приличные господа, а однажды на мосту Ватерлоо косоглазая старуха цыганка назвала ее по имени.

– Виктор его зовут, – сказала Эллен.

– Виктор! Необычное имя для темнокожего, ты не считаешь?

Эллен пожала плечами и пнула ногой камешек.

– А ты неплохо управляешься с рогаткой, Горе Мое.

– Холи-Джо научил.

– А еще чему-нибудь Холи-Джо тебя учит?

Эллен не ответила и влетела впереди нее в дверь «Белого оленя». Сара вздохнула. К концу лета у них будет достаточно денег, чтобы купить новые ботинки, шерстяное платье, мелки и доску; и тогда Эллен пойдет в школу, где станет проводить каждый день.

Таверна «Белый олень» была одним из самых чистых заведений в Девилс-Эйкре, но здание, в котором она находилась, относилось ко временам королевы Анны, поэтому здесь стояла сырость и пахло перегаром и телами, немытыми с самого лета. Наверху имелись комнаты для постояльцев, стоившие три пенса, с настоящей кроватью и стулом. Как обычно в это время, в таверне собрались докеры, сидевшие за длинным столом; они работали на угольных баржах, и потому их кожа приобрела цвет сажи. Они грели свои усталые руки и ноги кувшинами с крепким портером. В двух углах уже играли в карты, и вокруг игроков собрались уличные девки в надежде подцепить клиента. Руби украсила свою веснушчатую шею черной лентой и облачилась в розовое платье с довольно грязным воланом на груди. По представлениям Сары, ей было лет сорок или даже больше, во всяком случае, зубов у нее во рту осталось не очень много. Хозяйка стояла за стойкой в окружении поклонников. Охотник на кроликов снова заявился в заведение, а когда Сара и Эллен проходили мимо, пнул ногой собаку, обнюхивавшую розовые тушки, лежащие на каменном полу. «Вот так же он обнюхивает Руби», – подумала Сара.

– Приветик, девочки! – крикнула Руби и послала Эллен воздушный поцелуй.

Эллен ответила ей тем же, и парни у стойки разразились громким хохотом. Эллен показала им язык и скрылась на лестнице, ведущей в подвал.

– Ну-ка, скажи им что-нибудь, детка, – крикнула ей вслед Руби. И, обращаясь к Саре, добавила: – Получше за ней присматривай, она слишком смелая.

– Уж я-то это знаю, Руби. Но ничего, скоро она пойдет в школу.

В подвале стояла медная лохань, в которой Руби стирала белье, две громадные бочки с медными кранами, где Руби держала эль, а также бочонки и ведра для приготовления джина. Комната О'Рейли выходила на главную улицу. За «Белым оленем» находился совсем узкий переулок и ряд покосившихся хибар, сооруженных без известкового раствора из старых ящиков и камней. Большинство улочек и переулков Девилс-Эйкра выглядели именно так.

Когда Сара закрыла за ними дверь, Эллен принялась вынимать свою добычу из кармана передника. Здесь было совсем не так холодно, как могло бы быть, из-за спиртных паров, витающих в воздухе, – так говорил папа. Он сам не пил джин, потому что в нем недостаточно огня, как он любил повторять.

– Нашла какие-нибудь сокровища, Элли? Где ты сегодня была?

– Везде.

Она встала на колени на пол и начала старательно раскладывать добычу: кусочки цветного стекла, две красивые раковины, мертвого жука и блестящую гагатовую пуговицу.

– А что нашел Холи-Джо?

– Книгу.

– Книгу? Какую?

– С картинками, – пожав плечами, ответила Эллен.

– Где?

– На Флит-стрит.

– Холи-Джо теперь ворует на Флит-стрит?

– Он ее не украл, Сара, а нашел. Он не ворует, когда я с ним, ты ему сказала, чтобы он этого не делал, вот он и не делает. Честное-пречестное слово.

Эллен поднесла кусочек бристольского стекла [7]7
  Бристольское стекло– ценное непрозрачное стекло под фарфор; производилось в Бристоле в XVIII веке.


[Закрыть]к свече, и тут же на столе и на газете, которую читала Сара, заплясала голубая звездочка. Это был номер «Меркьюри» за прошлую субботу – мистер Парсиммонс отдавал ей свои старые экземпляры. Сара искала колонку миссис Коренной, где та выступала под именем Мистер Эванс. Наборщики говорили, что миссис Коречная выбрала это имя, потому что писательница Мари Энн Эванс взяла себе псевдоним Джордж Элиот. Сара не могла этого понять; когда она напишет роман, то обязательно поставит под ним свое собственное имя, а не имя какого-то мужчины.

Ее тонкий грязный палец остановился у колонки: «Мистер Эванс. Выдающиеся женщины. Очерк, посвященный Жорж Санд». Жорж, о которой писал мистер Эванс (миссис Коречная), была необычной француженкой, носившей бриджи для верховой езды, курившей сигары и писавшей стихи и любовные письма мужчине, который был на тридцать лет ее моложе. Откуда миссис Коречная знает о таких вещах?

Саре стало интересно, знает ли миссис Коречная что-нибудь про Ирландию: о том, что трава там зеленее зеленого, и о том, какие там поля, и каменные стены, и старые, старые деревья. Возможно, решила Сара, она когда-нибудь туда вернется. Но сейчас она ирландка, живущая в Лондоне, и ей это уже начало нравиться.

Глава 2

«Ватерлоо, Лондон, 27 апреля 1864 года

Дорогая Барбара!

Я сижу в своей гостиной с чашечкой кофе в руках и, к стыду своему, должна признаться, что я все еще в халате. В последнее время я стала именно так начинать свой трудовой день, и все меньше и меньше мне хочется тратить силы на то, чтобы одеваться, если, конечно, я не иду на рынок или в редакцию газеты.

Город по-прежнему окутан густым туманом, и фигуры уличных торговцев на Ватерлоо кажутся призрачными тенями. В последние несколько недель я часто сижу у окна, разглядывая утреннюю улицу, и она представляется мне театром: я уже знаю, что мальчишка, продающий заливное из угрей, с интересом поглядывает на одну девчонку-молочницу. Она проходит всегда в одно и то же время, возвращаясь домой, на ферму, после того как разнесет молоко. Пустые деревянные ведра висят на коромысле на плечах, а широкие бедра покачиваются в такт шагам. Мне кажется, что мальчишка-продавец уже взял себе в привычку каждое утро стоять около лотка под моим окном именно в это время.

Теперь, когда построили вокзал Ватерлоо, мое место жительства стало уже не таким респектабельным, Барбара, но именно за это оно мне еще больше нравится. Ты слышала, что Ватерлоо-стрит стали называть „Новый Хеймаркет“? И в самом деле, неподалеку от меня находится несколько лучших публичных домов Лондона; они открывают свои гостиные, чтобы куртизанки из Сент-Джонс-Вуд могли без лишних свидетелей пить шампанское и есть устриц со своими покровителями. Если бы я писала об Имперском парламенте, я бы рассказала, что после полуночи на Ватерлоо-стрит происходят гораздо более интригующие парламентские дела, чем днем на Уайтхолле.

Если верить цифрам, приведенным недавно в „Ланцете“ [8]8
  « Ланцет» – еженедельный журнал для медицинских работников; издается в Лондоне. Основан в 1823 г.


[Закрыть], в Лондоне сейчас около восьмидесяти тысяч проституток, а это означает, что одна из шестнадцати женщин зарабатывает себе на жизнь на улицах города. Одна из шестнадцати! И эти данные не включают детей. У меня постоянно возникают мысли о том, что нравоучительные статьи в газетах и проповеди в церквях рождены скорее ужасом перед эмансипацией, а не заботой о наших бессмертных душах. Не пойми меня неправильно, я прекрасно знаю, что женщины становятся проститутками по необходимости, это занятие опасно для здоровья и многим доставляет страдания. Но здесь есть и нечто положительное – работа позволяет женщинам улучшить свою жизнь, получить образование, а затем выбрать более приличное занятие. Тебя приводит в ужас мой либерализм?

Моя дорогая матушка, которая навестила меня на прошлой неделе, пришла в ужас, когда увидела мужчин без пиджаков, курящих прямо на улице. Я не могла предотвратить ее визит, хотя и очень старалась. Не волнуйся, я была одета, хотя одобрения с ее стороны не дождалась. Она живет в христианском страхе, что я проявляю неуважение к мертвым, потому что не хожу в трауре. Впрочем, ты же знаешь, она постоянно приходит в ужас от моего возмутительного поведения. Я сознательно не ношу черный цвет, потому что Франц любил яркие цвета. И еще свет. Про туман он говорил: „Освещение не годится для того, чтобы рисовать“, но оставался в своей студии, рисовал солнце на своих полотнах при помощи красок и порошков. Вижу его как наяву: костюм в разноцветных пятнах, светлые волосы падают на глаза…

Я готовлю себя к посещению студии Франца в Кенсингтоне; я уже достаточно долго это откладывала, а платить ренту за нее довольно глупо. Я должна ее освободить и прихожу в отчаяние от необходимости это сделать.

Я благодарю тебя за слова соболезнования, дорогая моя; твои письма для меня точно сияющие фонари, помогающие найти дорогу во мраке моего горя. А еще я признательна тебе за то, что ты не стала предлагать мне решения этой проблемы. Моя мать заявила, что опий облегчит боль моего сердца, поскольку сама она регулярно его употребляет, чтобы справиться с меланхолией и беспокойством. Я не стану его принимать, потому что видела, как он притупляет ум и ослабляет конечности. Кроме того, она не понимает, почему я избегаю общества моего отца, в то время как именно он дает ей этот яд, считая, как большинство уважаемых врачей, что женщина больна, если она непокорна, и в случае необходимости ее нужно накачивать успокоительными средствами. У меня в медальоне лежит локон волос Франца – и это облегчает мою боль.

Не думай, что я чувствую себя совсем одиноко в пустом доме, где компанию мне составляет только миссис Веспер. Моя экономка молчалива, как ты помнишь, но меня устраивают ее манеры, хотя мои посетители порой находят ее довольно странной. По правде говоря, у меня побывало не так много гостей, кроме моей матери, сейчас меня не особенно интересуют салоны, которые мы с Францем прежде так любили. Мне кажется, что их веселье и живость относятся к другой жизни, хотя и не такой далекой. Мне говорят, что печаль постепенно, со временем, отступит.

Впрочем, я обмакиваю перо в чернила вовсе не за тем, чтобы рассказать о моей грусти, поэтому поведаю тебе о своей недавней встрече с мисс Герберт, золовкой леди Синтии Герберт, которая должна скоро вернуться из Индии. Ты наверняка слышала о ней, ведь она интересовалась художницами из Челси и Хэмпстеда. Одно время она собирала творческих дам, точно бабочек, прикрепляя их за яркие крылышки к стенам своей гостиной. Она невероятно богата и была патронессой Лиззи Сиддал [9]9
  Сиддал Элизабет(1829–1862) – ученица, модель и жена Данте Габриэля Россетти.


[Закрыть]и фотографа Джулии Маргарет Камерон [10]10
  Камерон Джулия Маргарет(1815–1879) – английская фотопортретистка.


[Закрыть]. Но вернемся к моей встрече. Возможно, ты знаешь или нет, что у Синтии Герберт имеется знаменитая коллекция драгоценностей. У нее великолепный вкус, а к нему еще и толстый кошелек, и ее прекрасно знают в „Компании золотых и серебряных дел мастеров“ на Риджент-стрит. Мне сообщили, что она ужасно беспокоится за свою коллекцию, потому что горе затуманило ей рассудок и она очень изменилась после смерти мужа, лорда Герберта. Они провели в Индии два года, а потом он неожиданно умер. Между нами, когда я говорила с сестрой лорда Герберта, у меня сложилось впечатление, что в его смерти было нечто странное, но она постаралась это скрыть – как мне показалось, слишком тщательно. Она не сообщила никаких подробностей, но я поняла, что она не в состоянии заставить себя вспоминать об этом ужасном событии.

Похоже, после смерти лорда Герберта Синтия Герберт написала сестре своего мужа из Индии и спросила, знает ли она даму, которая могла бы сделать для нее особую канцелярскую работу, касающуюся ее драгоценностей. Как нам с тобой известно, дамы вроде Синтии Герберт склонны накапливать собственность именно в таком виде, так как все остальное переходит во владение их мужей в день свадьбы, но не кажется ли тебе необычным, что она беспокоится о таких вещах практически сразу после его смерти?

И тем не менее мисс Герберт оказалась настолько добра, что подумала обо мне, зная о моей недавней потере и полагая, что мне потребуется работа. На самом деле, Барбара, семья Франца очень щедро меня обеспечила, поскольку я, разумеется, отказалась вернуться в дом моего отца, как полагается уважающей себя вдове!

Леди Герберт прибывает в Лондон на следующей неделе, и мисс Герберт предложила нам встретиться за чаем, когда она немного придет в себя после своего путешествия. Она также сказала, что мы, возможно, найдем утешение в обществе друг друга, ведь мы обе пережили одинаковую потерю. Я не собиралась браться за какую-нибудь еще работу, кроме моего регулярного сотрудничества с „Меркьюри“ и статей в женском журнале, но даже миссис Веспер считает, что я слишком много времени провожу в своей гостиной. Более того, она предложила помочь мне одеться, что совсем не в ее стиле, потому что, когда я нанимала ее в качестве экономки, она дала мне понять, что не намерена становиться горничной. Я, в свою очередь, заверила ее, что мне горничная не нужна. По правде говоря, миссис Веспер была и есть для меня гораздо больше, чем просто экономка, в особенности когда я болела, и я начала полагаться на ее компанию и разумные советы.

Септимус Хардинг хочет, чтобы я продолжала писать статьи о необычных женщинах, несмотря на мое недавнее отсутствие на страницах „Меркьюри“. Он говорит, что „Гардиан“ печатает такие обзоры и мы тоже должны. Поэтому я ищу темы и интересных женщин и решила связаться с Джулией Маргарет Камерон. Может быть, написать о тебе? Знаменитая Барбара Бодишон, не только художница и патронесса образования и искусства, а еще и защитница нашего пола?

Я надеюсь, дорогая, что все твои многочисленные начинания успешны, и скоро напишу тебе снова.

Твой верный друг

Лили».

Глава 3

Мы не можем вырвать из нашей жизни ни одной страницы, но можем бросить в огонь всю книгу.

Жорж Санд, 1837 г.

На пристани Темпл в конце Стрэнд-лейн набережная Темзы была почти безлюдной. Здесь находились доки для небольших грузовых судов и несколько жалких портовых офисов. Весенним вечером вроде этого, когда запахи реки, нефтеперегонного и кирпичного заводов не липли к холодному туману, рабочие доков и судовые клерки после захода солнца разбрелись по своим излюбленным тавернам, чтобы пропустить пару стаканчиков спиртного.

Херберт Пейси, младший судовой клерк, еще не отправился в «Якорь», потому что не успел покончить с бумажной работой. Он устал проверять ящики с чаем, мешки с зерном и темными, маслянистыми кофейными зернами коричневого цвета и уже начал задыхаться от поднятой пыли. Оглядывая склад, он вздрогнул, вспомнив, что произошло здесь на прошлой неделе. Маленькое судно «Лакшми» подошло к пристани, когда он собирался на обед, возникла обычная суматоха, как и всякий раз, когда прибывает корабль из Бомбея. «Лакшми» официально считался пассажирским судном, но брал на борт небольшое количество «избранных» пассажиров, таких, кто готов платить за апартаменты, а не обычную каюту на одном из больших лайнеров. Таким образом, на «Лакшми» всегда имелось свободное место в трюмных отсеках для исключительных грузов.

На борту была контрабанда; Херберт уже научился узнавать ее признаки. Большинство маленьких торговых кораблей из Индии перевозили товары тайно, а это означало, что в команде насчитывалось несколько лишних членов – темнокожие и опасные на вид туземцы, которые работой оплачивали проезд до Лондона. Они выходили в город со своими вещами, свернутыми в узлы, и в них могло быть спрятано все, что угодно: драгоценные камни, украшения из сандалового дерева и, конечно же, опиум. Некоторые курьеры были совсем мальчишками, но выглядели так, что Херберт никогда их не задерживал. В тот день на «Лакшми» тоже прибыл курьер, в этом Херберт не сомневался, – невысокий кривоногий мужчина, отличавшийся от всех остальных.

«Лакшми» наконец вошел в док, началась разгрузка, и возникла суматоха, но, как всегда, женщина усложнила жизнь Херберта больше, чем следовало. По тому, как она была одета и держалась, он понял, что дама занимает высокое положение, к тому же она была в трауре. Она осталась ждать в доке – обычное поведение для человека ее положения – в состоянии невероятного возбуждения, потому что, судя по всему, капитан отказывался отдать ей часть ее вещей. Когда Херберт неохотно к ней подошел, она обмахивалась восточным веером с такой скоростью, что ее шляпка довольно смешно подскакивала на кудряшках.

Он понял, расспросив женщину, что ее слуга и капитан исчезли в одном из складских помещений вместе с ее драгоценностями. Они лежали в сейфе корабля, но, когда она послала своего человека их забрать, капитан повел себя просто возмутительно и стал настаивать на более высокой плате за проезд, чем та, о которой они договорились заранее. Она умоляла Херберта догнать их, а поскольку он не мог ей отказать, чтобы не выглядеть в ее глазах трусом, то принялся молиться о том, чтобы проблема разрешилась до того, как он их найдет.

Он решил, что они выбрали склад, потому что там темно и потому что там легко услышать шаги постороннего, так громко стучат сапоги по гниющим доскам. Однако они не услышали Херберта, потому что дородный капитан в тюрбане громко кричал на другого индуса, более высокого и более светлокожего, который стоял молча и совершенно неподвижно. На ящике лежал кусок шелка, и даже тусклого, падающего из маленького грязного оконца света хватило, чтобы разложенные на нем драгоценности засияли всеми цветами радуги. Херберт с благоговением смотрел на них не в силах отвести глаз, он видел много самых разных камней, но таких – никогда. Судя по тому, как они переливались и сверкали, это могли быть только бриллианты, но ему не доводилось встречать бриллиантов таких потрясающих цветов.

Из криков капитана он понял, что тот требовал астрономическую сумму за безопасный провоз драгоценностей, а когда Херберт с опаской вышел из тени, капитан положил свою мясистую руку на широкий кожаный ремень. На самом деле он положил ее на рукоять невероятно большого клинка, судя по размерам великолепно отделанных ножен. Херберт Пейси никогда не отличался особой храбростью и не смог бы объяснить, что заставило его сделать шаг вперед. Скорее всего, бриллианты, потому что он, к собственному изумлению, вдруг почувствовал, что они подчинили его себе. Он исключительно вежливо представился обоим мужчинам, сообщив им, что он агент Корабельной и Таможенной службы ее королевского величества, и спросил, не может ли он им помочь. Он подобрался к драгоценностям насколько мог близко. Оказалось, что они еще прекраснее, чем он себе представлял, хотя они были размером чуть больше сапожной пуговицы. И среди них – совершенно невероятно! – лежал бриллиант цвета крови.

Пейси уже много раз видел индийские бриллианты, которые, по словам продавцов с Хаттон-Гарден [11]11
  Хаттон-Гарден– улица в северо-восточной части Лондона; центр торговли алмазами и бриллиантами.


[Закрыть], можно определить по огранке «розой», как они называли способ шлифовки, когда на камне имеются широкие плоскости в отличие от множества мелких, сверкающих граней так называемой «алмазной» огранки, столь любимой лондонскими дамами. Против собственной воли Херберт подошел поближе и краем сознания отметил, что его рука потянулась к красному бриллианту. Он не смог бы объяснить, как такое могло случиться, но у него возникло ощущение, будто алый камень зовет его и если он к нему прикоснется, то перестанет быть жалким клерком и превратится в состоятельного человека.

То, что произошло затем, случилось так быстро, что Херберт все пропустил бы, если бы на мгновение закрыл глаза. Капитан вытащил свое оружие, но был тут же разоружен, и его громадный нож со стуком упал на пол. А его самого схватил молчаливый индус. С того места, где стоял Херберт, казалось, что он набросил на шею капитана длинный шелковый платок и затянул его, оставив тому лишь возможность взмолиться о пощаде. В конце концов он отпустил капитана, и тот, потирая шею, ругаясь и спотыкаясь, побрел прочь. Видимо, в этот момент Херберт издал какой-то звук, потому что индус сделал шаг в его сторону. Херберт пробормотал извинения, хотя не был ни в чем виноват, и так быстро бросился к выходу, что налетел на несколько ящиков с фарфором и свалился. Индус завернул камни и не спеша последовал за капитаном. Только когда оба скрылись из вида, Херберт осторожно выбрался наружу, стараясь не сдвигать с места ящики, на которые опирался, чтобы сохранить равновесие. И тут он увидел, как маленький кривоногий индус, замеченный им раньше, поспешно выскочил в дверь склада. Неужели он тоже был свидетелем этой сцены? Или рассчитывал украсть горсть риса, как делали многие матросы, когда сходили на берег?

Когда Херберт снова вышел на дневной свет, капитан уже куда-то исчез – видимо, спустился в трюм «Лакшми», – а молчаливый индус присоединился к даме в черном. В следующее мгновение они скрылись в экипаже, который их уже ждал. От ощущения, что глаза индуса по-прежнему на него смотрят, заглядывая в самые глубины его души и, возможно, посылая проклятия, Херберта до самого вечера била дрожь.

Херберт проработал здесь уже два года и собирался отправиться в море, по его подсчетам, еще через два года. Английские моряки, появлявшиеся в доках, были грубее его, а кроме того, Херберт не слишком любил физический труд, он собирался стать путешествующим по морю купцом и составить себе состояние на Востоке. Он видел множество таких счастливчиков, самых разных, а не только тех, кому повезло в жизни.

Стрэнд находился совсем недалеко от доков и его маленького сырого офиса, где вонючий газовый фонарь горел над столом, за которым он сидел почти целый день. Закрывая двери по вечерам, Херберт представлял себя успешным купцом, шагающим со своего корабля по улице в сторону Стрэнда. У него будет несколько модных лавок, торгующих украшениями, привезенными из разных стран. А потом его девушка наденет брошь с бриллиантами вроде тех, что он видел на Риджент-стрит.

Он нашел довольно хитрый способ вести свои книги, хотя, по правде, это была идея Джорджины. Кроме того, его совесть не так страдала, когда он убеждал себя, что именно она придумала их план. Однажды ранним вечером она наблюдала за тем, как он работает, охваченная нетерпением, потому что решила, что они должны сходить на танцы. Она его тогда спросила, что будет, если он не станет переписывать все товары, а когда он объяснил, что тогда и налогов на груз не будет, она заявила: «Ну, им это понравится, верно, важным морякам, которые считают себя джентльменами. Могу побиться об заклад, что они с удовольствием станут платить тебе за твои хлопоты. Ведь получится меньше, чем законные налоги».

Он согласился, что такое возможно, но напомнил ей, что работает на министерство и какой-нибудь тип на Уайтхолле сдерет с него шкуру, если он сделает что-нибудь не так, как требуется. «А как они это узнают?» – спросила Джорджи и наградила его такой дерзкой улыбкой, от которой ему всегда хотелось тут же забраться к ней под юбки. После танцев они пили джин и строили планы.

Сегодня вечером Херберт Пейси задержался дольше, чем обычно. Он решил, как всегда, выпить кружечку эля в «Якоре», а затем отправиться домой к Джорджине. Все шло хорошо, и время от времени он брал себе немного дополнительных вознаграждений: горсть зерен кофе, или ярд шелка, или какую-нибудь безделушку для Джорджины. Он даже делал вид, что не видит грузов, которые не должны были прибывать в док, где он работал; он решил, что это то же самое, что «не замечать» курьеров-индусов с их тряпичными узлами. Таким образом, он не стал регистрировать несколько ящиков с сандаловым деревом, слоновой костью и некоторым количеством полудрагоценных камней. Он знал, что начал опускаться, но теперь уже эти маленькие шалости казались ему совершенно нормальными, и он становился все менее осмотрительным. Почему он не имеет права позаботиться о себе? Разве не тем же самым занимаются служащие на Уайтхолле?

Улица, ведущая к Стрэнду, где находился «Якорь», всегда была погружена в полумрак, а когда садилось солнце, там становилось совсем темно. По обеим сторонам располагались старые каменные склады, частично разрушенные пожаром и так и не восстановленные. В развалинах поселилось несколько больных бродяг и местных воров. Довольно пустынное место, но не опасное для докеров и моряков, имевших полное право там ходить из-за своих размеров и опыта уличных драк. Клерки вроде Херберта в эту категорию не попадали, но его до сих пор еще ни разу не ограбили, жизнь здесь начиналась после того, как он проходил. Однако сегодня, несмотря на поздний час, здесь было пусто и темно, и Херберт пожалел, что не взял с собой фонарь. Ночной мрак, подбиравшийся к воде, заставил его нервничать; почему-то он казался ему сегодня еще более густым и непроглядным. Только бледный свет луны позволял разглядеть погруженные в сумрак стены и пару крыс, бросившихся бежать при его приближении. В складских помещениях на пристани крысы представляли серьезную проблему, потому что прогрызали мешки с зерном и специями. Сейчас же, когда Пейси не видел даже уличных мальчишек, он был рад хоть каким-то живым существам.

Когда Херберта Пейси ударили так, что он практически потерял сознание, его первой мыслью было, что он налетел на ствол дерева. Но поблизости не было ни одного дерева; на самом деле ближайшие деревья росли в миле отсюда в Уотергейт-Гарденс. Он понял, что лежит на земле и глаза у него, судя по всему, закрыты, потому что вокруг непроглядная тьма. А еще он уловил запах: мускусный аромат, который уже встречал раньше, хотя ему не удалось вспомнить, где и когда. На мгновение аромат показался ему приятным и успокаивающим, и Херберт мог думать только о куске баранины к чаю и о роскошных, потрясающих ногах Джорджины.