Текст книги "Девятый камень"

Автор книги: Кайли Фицпатрик

Кайли Фицпатрик
«Девятый камень»

Посвящается Нику и Сирше. Мы втроем встретились, когда эта книга только задумывалась, и с того времени с нами приключилось немало интересного

В небесах подвешена сеть, сотканная из нитей света. Она реет высоко над дворцом Индры, царя богов. Там, где нити сети пересекаются, их украшает драгоценный камень, и каждый сияет не только своим собственным светом, но и светом, отражающимся от других самоцветов, и отражениями отражений, обнимая всю бесконечную Вселенную. Я один из таких драгоценных камней; я один, но отражаю все другие. Меня часто принимают за планету Венеру, потому что на ночном небе я самая яркая из звезд. Римляне называли меня Аманте де Дио, Любовь Бога. В Индии мне дали имя Варга, и я делю его с раскатами грома, потому что наша сила равна. По-английски я зовусь Бриллиант. Если вы внимательнее посмотрите на сеть Индры, у вас возникнет ощущение, что вертикальные нити пронизывают пространство, а горизонтальные – время. Измерять время придумали люди, и тут нечего добавить, поэтому простоты ради скажем, что я нахожусь на пересечении двух нитей; я соединяю время и пространство. Я – точка, в которой они встречаются, их голос…

Уттар-Прадеш, Северная Индия, 1863 год

Как правило, лорд Герберт с удовольствием позволял жене управлять в каждодневных делах. Он чувствовал, что она постоянно должна быть занята, а кроме того, он уже давно понял, что нет никакого смысла с ней спорить. Когда леди Синтия хотела отправиться на слонах или верблюдах за сотню миль из одного священного города Индии в другой, она так и делала – с супругом или без него. Если бы не присутствие их поразительного компаньона, который по настоянию махараджи должен был сопровождать их до самого Лондона, Чарльз Герберт сошел бы с ума от скуки. Долгую, однообразную, пыльную дорогу оживляли поразительные рассказы их спутника об истории и мифах. Особенно хорошо он знал легенды, связанные с драгоценными камнями. Драгоценности и мистика невероятно интересовали леди Синтию, она была увлечена, лорд Герберт развлекался, и дни проходили с приятностью для путешественников.

Они узнали, что в провинции Уттар-Прадеш находится больше священных городов, чем во всей остальной Индии. Кроме того, сюда совершают паломничества странствующие монахи санньяси, потому что именно здесь Будда произнес свою первую проповедь. Провинция тянулась от равнины Ганга до подножия Тибетских гор, и на пути между городами Бенарес и Айдохья они встретили несколько измученных, одетых в лохмотья пилигримов.

Непостижимое расстояние отделяло Уттар-Прадеш от Пикадилли и любимой курительной комнаты лорда Герберта, но он старался не вспоминать о подобных вещах. Так же точно он пытался не думать о разбойниках и о тиграх, обитающих в высокогорьях, по которым они путешествовали. Он убеждал себя, что ни один даже самый свирепый зверь не рискнет приблизиться к каравану из двадцати четырех верблюдов, шести слонов, сопровождаемому погонщиками – выдающимися охотниками, а также по меньшей мере тремя дюжинами носильщиков (некоторые из них несли на головах кровати и столы) и вооруженных сипаев. Хотя, впрочем, хищников могло привлечь небольшое стадо коров, телят и овец, предназначенных на убой ради свежего мяса. Чтобы отряд не чувствовал лишений во время путешествия, которое должно было продолжаться несколько недель, в лагере Герберта имелось множество больших полотняных палаток с турецкими коврами для полов и постельным бельем, серебряными приборами и фарфоровой посудой, подсвечниками и прочими мелочами, поскольку леди Синтия настаивала на том, что стол следует накрывать по всем правилам даже во время путешествия по дикой местности. Они взяли с собой портвейн и бренди, на десерт, как правило, подавали сливовый пирог и всегда рисовый пудинг с медом, который леди Герберт научила кухарку готовить из риса басмати, хотя и с молоком яков.

Сейчас, по словам их эрудированного проводника, они находились в одном дне пути от Айдохьи, легендарного города, построенного, как считалось, богами. Путники постепенно поднимались все выше, покинув речную долину, и, когда солнце поспешило занять место в Южном полушарии за далекими Гималаями, наконец приблизились к месту, где собирались разбить лагерь. Леди Герберт внимательно слушала очередную индийскую сказку, которую рассказывал их спутник. На сей раз она была про глупого демона по имени Бала, который отправился на небеса с намерением убить царя богов Индру, но тот убедил демона вместо этого пожертвовать собой. Боги расчленили несчастного Балу и превратили его тело в драгоценные камни. Его зубы стали жемчужинами, кровь – рубинами, желчь – изумрудами, кости – алмазами, глаза – сапфирами, плоть – кораллами, кожа – топазами, ногти – лунным камнем, а жидкости тела – бериллами.

Девять из самых великих индуистских богов затем потребовали себе по одному камню, и с тех пор они представляли божество и планету, которой оно правило, словно бог и планета есть единое целое. Девять божеств известны под названием «наваратна» [1]1
  Ведические астрологи используют талисман наваратнауже более пяти тысяч лет, чтобы помочь людям обрести счастье и удачу, хорошее здоровье и освободиться от негативных влияний. Талисман объединяет в себе силу и энергию девяти планет, представленных чистыми драгоценными камнями. (Здесь и далее примеч. перев.)


[Закрыть]. Чарльз Герберт уже слышал это слово прежде, когда они гостили у махараджи в Бенаресе, но не обратил на него особого внимания. Он знал, что наваратна – это нечто внушающее благоговение его жене, махарадже и их спутнику, сродни благоговению перед Крестом Господним, и потому относился к их разговорам весьма скептически. Мысль о том, что девять кусков цветного камня могут обладать магическими свойствами, казалась ему нечестивой и непристойной. Однако истории Балы хватило как раз на весь остаток пути до места, где они собирались разбить лагерь, и там началась обычная суета, постепенно превращавшая дикую местность и выжженную траву во временную кухню, столовую, спальню, гостиную и конюшню.

Синтии помогли спуститься с верблюда, вставшего на колени, и ее пышные юбки выглядели весьма необычно в призрачном сумеречном свете. Лорд Герберт подождал, когда погонщик заставит его верблюда опуститься, и пару мгновений медлил, собираясь с силами и пытаясь немного успокоиться. Он ни в коей мере не являлся неустрашимым путешественником, каким желала видеть его жена, и мечтал только о том, чтобы найти подходящее дерево, под которым можно будет облегчиться. После чего он позволит слуге снять с себя сапоги и наполнит стакан, чтобы приступить к процессу затуманивания сознания.

Оставив позади звон колокольчиков на шеях верблюдов и стук котелков, Чарльз Герберт почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Впрочем, в этом не было ничего нового – он уже привык к собственным страхам и знал, что место для лагеря выбирали исходя из соображений безопасности, а не только красоты. Кроме того, небольшой отряд сипаев и носильщиков всегда шел впереди, чтобы развести костры, расчистить землю и разогнать прячущихся в кустах зверей, которые не хотят, чтобы их головы украшали стену дворца махараджи. Успокоенный сознанием этого, лорд Герберт встретил свою смерть. Когда воздух в его легких взорвался – вынужденный оставаться там из-за шелкового шнурка, наброшенного ему на шею, – он увидел, как умирающие лучи индийского солнца сверкнули на длинном ноже, блестящем и искривленном, точно молодой месяц. Он подумал о демоне Бала, чьи оторванные от тела конечности отправились к богам, чья плоть стала кораллами, а кровь – рубинами…

Часть I

 
Я никогда не забуду тебя, никогда.
Память о тебе вплетена в самое прекрасное, что
                                       есть в жизни.
Внезапная мысль о твоем лице невыносимо ранит,
Когда незваными приходят воспоминания,
Рожденные запахом жасмина, лилий или туберозы,
Любых сладких, белых, благоухающих цветов,
Цветов, которыми я любил украшать твои волосы.
 

Адела Флоренс Кори

Глава 1

Если ее как следует смочить, превратить в однородную массу, смешать со смолой и поварить в ковшике, ничто не сравнится с газетой «Таймс» по способности затыкать дыры или трещины в каноэ, что, как сказал бы мистер Пепис [2]2
  Пепис Сэмюэль(1633–1703) – английский чиновник и писатель.


[Закрыть], является великолепной характеристикой газеты.

Мэри Кингсли

Амен-Корнер, Лондон, 1864 год

В чайной комнате на третьем этаже лондонского здания, где размещалась редакция газеты «Меркьюри», Сара О'Рейли свернула тоненькую сигаретку из табака «Сент-Бруно» и посмотрела в пыльное окно вниз, на улицу. Это было ее самое любимое время, особенно в такие дни, когда ей приходилось выполнять бесконечные поручения Септимуса Хардинга. Конечно, выходило, что ее перерыв на перекур начинался позже, чем у остальных наборщиков, зато маленькая комнатка оказывалась в ее единоличном распоряжении. Совершенно пустая, если не считать медного ведра, куда наборщики складывали свои чайные кружки, расшатанного стола и нескольких табуреток. Стены украшали картинки из популярных дешевых журналов: иллюстрации, пожелтевшие от солнца и табачного дыма, изображавшие полуодетых женщин на рекламе кружевных корсетов и чулок.

С третьего этажа открывался прекрасный вид на Патерностер-роу и – когда рассеивался туман – на западный конец Флит-стрит. В это ясное весеннее утро Патерностер-роу представляла собой спиральное движение цилиндров и зонтов, напоминавших Саре черные колеса паровых прессов, стоящих в подвале, и она в очередной раз порадовалась своему везению.

Мысль о том, чтобы найти работу в помещении, пришла ей суровой зимой в прошлом году, когда она, ежась от холода, стояла за прилавком на Патерностер-роу. Внизу, прямо у нее под ногами, горячие машины газетного пресса шумели, точно паровозы, и неожиданно Сара подумала, как хорошо и уютно было бы проводить зимние месяцы в тепле, вместо того чтобы продавать на улице яблоки и сушеные стебли лаванды. Она занималась этим, чтобы им с Эллен не пришлось воровать. Если бы она начала зарабатывать побольше, тогда Эллен вообще могла бы не выходить на улицы. Она даже могла бы пойти в школу.

Сара уже начала одеваться по-мальчишески, когда бывший постоялец «Белого оленя», таверны, где они с Эллен жили в подвальной комнате, оставил кое-какую свою одежду. Руби, домовладелица, сказала, что мальчишка-трубочист умер прямо на работе. Он застрял в трубе, но никто не знал, что он там, поэтому, когда разожгли огонь, бедняга задохнулся в дыму, поднявшемся снизу. Штаны слегка обгорели, но ботинки Саре почти подошли, а кепка оказалась такой большой, что скрывала половину ее маленького лица.

Она назвалась Сэмом и уговорила Септимуса Хардинга, издателя «Лондон меркьюри», взять ее на работу, которая заключалась в том, что она бегала по самым разным поручениям, доставляла документы и рукописи, завернутые в коричневую бумагу и перевязанные бечевкой. Как-то раз она чуть не лишилась своего места, и все из-за любопытства. Папа частенько повторял, что его у нее даже слишком много. Но разве дело не в ее ирландских корнях? Это папа тоже повторял, когда надирался и принимался горевать по поводу своего происхождения.

Папа надеялся, что его ждет легкая жизнь, когда они сошли с корабля, приплывшего из графства Уиклоу. Он говорил, что Лондон – громадный старый город, где солнце светит каждый день, и их встретят с распростертыми объятиями буквально все его жители. Но в Девилс-Эйкре [3]3
  Devil's Acre (англ.) – дьявольская делянка.


[Закрыть]узнать, светит ли солнце, не представлялось возможным, потому что все улицы прятались в тени, а насчет того, что лондонцы будут рады их видеть… ну, если не считать Руби, никому не было никакого дела до новых обитателей города. Папа рассчитывал без особого труда сколотить себе состояние, но даже не пытался это сделать, когда понял, как обстоят дела. Маме пришлось трудиться из последних сил, в то время как он считал ниже своего достоинства выходить в море на лодке в рядах добытчиков сельди.

Любопытство победило Сару, когда однажды вечером она исследовала третий этаж после того, как наборщики разошлись по домам. Она остановилась около лотка со шрифтами, сложила одно слово, скопировав его с листка, оставшегося прикрепленным к доске. Потом слово подлиннее, затем целое предложение. К тому времени, когда ее обнаружил ночной сторож, она была так околдована процессом, что не услышала звона ключей, возвещавшего о его приближении. Если бы не доброе сердце Септимуса Хардинга, она бы снова оказалась на зимней улице. Вместо этого он устроил так, что она стала получать на два с половиной пенса больше, и сказал, что, возможно, из нее получится ученик наборщика.

Септимусу Хардингу потребовалось совсем немного времени, чтобы раскусить ее обман (как, впрочем, и остальным наборщикам, которые все до одного были мужчинами), но ему нравилось, как Сара работает, и он говорил, что не хочет, чтобы ее прекрасные мозги пропадали зря. И тем не менее мистер Хардинг время от времени повторял, что девушке не место в редакции газеты, поэтому Сара продолжала носить брюки, а вскоре на нее перестали обращать внимание.

Она сидела, обхватив перепачканными чернилами тонкими пальцами горячую оловянную кружку, раздумывала над тем, как ей повезло, и смотрела вниз, на улицу. Владелец книжного лотка на противоположной стороне раскрыл полосатый тент, чтобы защитить свой товар от сырости, и стоял в дверях без пиджака, несмотря на снег, который черными пятнами таял на мостовой. У лоточника раскраснелись щеки от пары стаканов рома, которые он заедал пирогом со свининой. Сара множество раз заставала его за этим занятием в мясной лавке Долли, расположенной по соседству.

Два светловолосых малыша остановились у тележки с жареными каштанами около заведения Долли. Женщина, сопровождавшая их, в строгом синем платье из саржи, видимо, была их гувернанткой. Она пыталась увести их от тележки, но дети грели руки над тлеющими углями небольшого костерка, а старший – славный, живой паренек – упрашивал ее купить им лакомство. Его сестра с надеждой в глазах наблюдала за не слишком приличным поведением брата, но сохраняла скромность, как и пристало девочке ее происхождения. Вот уже в который раз Сара поблагодарила судьбу за свою свободу. С тех пор как они поселились в Лондоне, она успела заметить, что девушки, родившиеся в аристократических и состоятельных семьях, живут в золотых клетках и могут только мечтать о независимости. У девочки на улице было лицо как у фарфоровой куколки, окутанное тугими завитками волос, и Сара решила, что точно так же выглядела бы Эллен, если смыть с младшей сестрички угольную пыль и грязь, распутать ее роскошные светлые волосы и одеть ее в красивое платье.

В тот момент, когда гувернантка наконец сдалась и открыла сумочку, на улице резко остановился ярко раскрашенный омнибус, запряженный четырьмя ломовыми лошадьми. Когда он снова с грохотом покатил по своему маршруту, Сара увидела миссис Коречную, которая переходила дорогу. Она направлялась к мистеру Хардингу, как делала раз в неделю. Этой зимой они не слишком часто видели ее, потому что мистер Коречный умер.

Лили Коречная вызывала у Сары невероятный интерес, поскольку не была похожа ни на одну даму из тех, кого она знала, – впрочем, по правде говоря, она знала не так много настоящих дам, если не считать жену пастора в Христианском женском приюте, но та не принималась в расчет, потому что у нее на подбородке росли волосы. Начать с того, что миссис Коречная никогда не носила шляпок и накидок. Сара не слишком любила зимние шляпки. Сверху большинство из них напоминали сорочье гнездо, с перьями, блестящими побрякушками и цветными лентами, так что какой-нибудь рослый господин мог принять их за корзинку для шитья и не стал бы делать их обладательницам предложение руки и сердца. А ведь именно ради таких предложений женщины в роскошных шляпках прогуливались по Стрэнду и Оксфорд-стрит – это Сара знала. Она считала, что миссис Коречная надевала капюшон как раз затем, чтобы не привлекать внимания мужчин. Ее платье под плащом было узким и скромным, а вовсе не громоздким и уродливым, как дурацкие кринолины, являвшиеся, вне всякого сомнения, ужасно модными. Сару занимала мода, хотя сейчас у нее было гораздо меньше возможностей за ней следить, чем в ту пору, когда она продавала яблоки у Церковного Угла.

Впрочем, уже пора было приниматься за работу. Сара допила остатки жидкого чая, который кипел в большом железном чайнике с самого утра, положила свою кружку в ведро и вернулась в комнату наборщиков, чтобы собрать там лотки, готовые к спуску вниз.

Большая комната на третьем этаже тихонько вибрировала в ответ на деловую активность здания. Здесь были высокие сводчатые потолки и голые деревянные полы. И хотя в комнате не стояло новейших американских станков для набора печатного текста, в ней обитали собственные звуки: скрип табуреток, шорох бумаги, скрежет металла о металл – работали стереографы. Около двух дюжин наборщиков и стереографов стояли в четыре ряда, пиджаки нависали над оригиналодержателями. Никто не обратил на нее внимания – ее никогда не замечали, так же как черную крысу с гладкой шкуркой, которую она углядела, когда та вынюхивала что-то в чайной комнате. Наборщики погрузились в свои узкие колонки шрифтов: Имперский парламент [4]4
  Имперский парламент– название парламента Соединенного Королевства в период существования Британской империи.


[Закрыть]и деловая активность на Мальборо-стрит, новости судоходства, объявления, некрологи, обзоры и отчеты о преступлениях. Саре по-прежнему нравилось смотреть на плоские лотки со шрифтами, стоящие на длинных скамейках, вертикальные держатели с прикрепленными к ним рукописями. Она любила запах бумаги и чернил. И гордилась, что является частью этого процесса.

Когда-то тут был цех, где «поклонялись другому ордену», как любил говаривать Септимус Хардинг, потому что здесь работали мастера, делавшие четки для собора Святого Павла, до того как великий пожар уничтожил здание. Мистер Хардинг твердил, что именно по этой причине маленький треугольник улиц стали называть Церковным Углом. Теперь же Патерностер-роу приютил многочисленных издателей, торговцев канцелярскими товарами и переплетчиков книг с Флит-стрит.

Сара целый день трудилась над набором рекламы «Бальзама из сирийского корнеплодника мистера Перри». Это была самая длинная реклама из всех, что ей до сих пор доводилось набирать, и она твердо решила, что не сделает ни одной ошибки. Когда она медленно перечитывала текст, ее снова озадачило слово «сперматорея». Чем бы ни являлась эта болезнь, она явно требовала срочного лечения, ведь с ней сражалось множество новейших снадобий. Небольшое количество бальзама Перри «позволит мужчине мгновенно исполнить самый священный долг супружеской жизни, гарантируя ему здоровье, мужественность и бодрость». Сара решила, что за двенадцать шиллингов за упаковку это должен быть священный эликсир, возможно имеющий какое-то отношение к самому Господу Богу, ведь он помогал исполнять священные обязанности…

Когда все лотки со шрифтами были аккуратно сложены друг на друга, противный Джек Тислуайт дал ей записку, чтобы она отнесла ее Септимусу Хардингу. Он обожал находить ошибки в наборе, потому что это позволяло ему чувствовать себя очень умным. Сара по привычке натянула на голову кепку и начала спускаться по черной лестнице. Она предпочитала ее центральной, потому что ею редко пользовались, если не считать служанку Нелли, и Сара частенько выходила туда покурить в тишине, когда разговоры в чайной комнате становились слишком непристойными. Иногда наборщики забывали, что она девушка, или им было все равно.

Кабинет Септимуса Хардинга находился на втором этаже. Первый занимали клерки и корректоры, там также располагались кабинеты настоящих писателей и конторка привратника, за которой сидел жуткий мистер Парсиммонс. Мистер Парсиммонс, сторож, на самом деле был совершенно безобидным и казался страшным только из-за своей внешности и сурового настроения, которое находило на него время от времени. Невероятно худой, с крючковатым носом, обтягивающей лицо и череп кожей и оставшимися от оспы отметинами, он носил черный шейный платок почти целый год, и Сара решила, что он скорбит о кончине кого-то очень близкого.

Ирландцы понимали скорбь совсем не так, как все остальные люди. Сара видела множество мертвецов; в домах бедняков они населяли те же комнаты, что и живые, как правило, их укладывали на два поставленных рядом стула, потому что стол был нужен для других целей. Папа после своей смерти пролежал в доме почти целую неделю, и Эллен даже умудрилась спрятать у него дохлую мышь, с которой не хотела расставаться. Получалось, что они привыкли к тому, что он умер, до того, как его похоронили, что было достаточно разумно. То же самое произошло и с мамой, и они даже были рады, что она оставалась с ними в комнате. За целый год, прошедший с тех пор, не было и дня, чтобы Сара не скучала по ней. Особенно когда Эллен начинала грустить. Смерть матери отзывалась в ней болью, схожей с болью от свежей раны. Ей казалось диким, что можно ощущать отсутствие кого-то сильнее, чем его присутствие. Малыш умер раньше мамы, но она не хотела, чтобы он оставался в комнате, поэтому Руби его унесла.

В конце концов именно она позаботилась о телах. Их похоронили около Роупмейкерс-Филдс на кладбище, где не было ни роскошных надгробий, ни красивых каменных ангелов, только ряды деревянных крестов, по большей части с ирландскими именами, вырезанными на них. В одном из рядов появилось три новых креста – все с одним именем: О'Рейли. Сара и Эллен прихватили с собой букетики фиалок, но цветы завяли прежде, чем девочки добрались до Роупмейкерс-Филдс, потому что дорога до кладбища от Девилс-Эйкра занимала полдня.

Завернув за последний угол на темной лестнице, Сара уже смогла разглядеть коридор, который вел к двери в кабинет Септимуса Хардинга. Именно здесь она курила в полном одиночестве и тишине, потому что тут никто не бывал, а еще потому, что отсюда было удобно следить за посетителями. «Любопытство до добра не доведет», – сказала бы ей Руби. Она частенько ловила Сару, когда та подслушивала в «Белом олене». В данный конкретный момент в кабинет собирался войти инспектор Ларк с Мальборо-стрит, а миссис Коречная оттуда выходила. Она оставила свой плащ внизу, поэтому Саре удалось рассмотреть ее платье, бархатное, цвета портвейна, отделанное воздушными темно-красными кружевами на манжетах и воротнике. Корсет украшала великолепная вышивка розовато-лиловым и серебристо-зеленым шелком с крошечными жемчужинками, напоминавшая цветущий весенний сад. Сара никогда не видела платьев, похожих на те, что носила Лили Коречная, но слышала, что наборщики называли ее «богемой». Она знала, что мистер Коречный родился в Праге, поскольку все, что касалось его жены, подробно обсуждалось в чайной комнате – она являлась одним из немногочисленных писателей, поднимавшихся на третий этаж, и единственной женщиной кроме Сары и служанки Нелли. А еще Саре было известно, что миссис Коречная дружит со знаменитой Барбарой Бодишон [5]5
  Барбара Ли Смит Бодишон(1827–1891) – английский экономист и феминистка.


[Закрыть], которая писала письма в газету «Гардиан» [6]6
  « Гардиан» – ежедневная газета либерального направления, основана в 1821 г.


[Закрыть]о необходимости изменить законы для замужних женщин и проституток. Черные волосы миссис Коречной были собраны на белой шее серебряной заколкой, украшенной филигранью, с маленькими драгоценными камнями по краям. А еще от нее всегда пахло розовой водой. Сара заметила, что Лили Коречная не носит траур, хотя ее муж умер меньше года назад.

Инспектор Ларк проводил взглядом миссис Коречную, прежде чем повернуться и постучать в дверь кабинета Септимуса Хардинга. Сара еще немного постояла на лестнице, затем тихонько стукнула в дверь и вошла вслед за ним. Кабинет состоял из двух комнат, соединенных большой деревянной аркой, но только одна из них была чистой и без пыли, потому что Нелли не рисковала заходить дальше. Именно здесь Септимус Хардинг встречался с редакторами отделов. Они сидели за низким столом на стульях, обтянутых зеленой кожей, говорили о тиражах, обсуждали размеры продаж и то, что выпускают другие издательства. Кабинет Септимуса Хардинга был от пола до потолка забит полками, заполненными книгами и папками с газетами. Сара никогда в жизни не видела столько книг в одном месте, даже в книжных лавках на Флит-стрит или Чаринг-Кросс-роуд.

– Хм, Сара, – пробормотал Септимус Хардинг, когда она вошла.

Он смотрел на нее поверх очков в форме полумесяца, а его когда-то белый шейный платок, обернутый вокруг шеи, как у священника, был перепачкан пеплом из его трубки, на рукавах рубашки красовались чернильные пятна. Сара заметила, что пуговица на сюртуке, которая уже несколько недель болталась на нитке, наконец оторвалась. Главный редактор всегда выглядел растрепанным и неприбранным, совсем как его кабинет и рабочий стол, но в голове у него царил идеальный порядок. Сара считала, что он разговаривает так, словно чиркает красным цветом строчки плохой копии. Он терпеть не мог нескладного письма и речей, и если ему удавалось обойтись одним словом вместо целого предложения, каким-нибудь звуком вместо слова, он так и поступал.

Инспектор Ларк стоял – он никогда не садился, – грея спину около печки. Он одевался как джентльмен, но в нем не было ничего щегольского. Несмотря на темные волосы, глаза и кожу, он не был красавчиком, а временами и вовсе казался настоящим уродом. Его сюртук, хоть и не по последней моде, был хорошо скроен, а бакенбарды аккуратно подстрижены. Но больше всего Сару поражали его идеально начищенные сапоги, хотя ходить ему зачастую приходилось по грязи. Он закурил манильскую сигару, пока Сара ставила на стол редактора лотки со шрифтами. Комната пропиталась дымом от горящего угля и трубочного табака, но здесь было теплее, чем на третьем этаже.

– Очень хорошо, очень хорошо, – пробормотал Септимус Хардинг, пожевывая конец своей трубки и разглядывая лотки. – Что-нибудь еще, Сара?

Ей пришлось повернуться, чтобы уйти, и она сняла кепку.

– Послание сверху, так? – В его голубых глазах зажглись веселые огоньки, когда он взглянул на нее из-под черных нависших бровей.

– Да, сэр. Мистер Тислуайт говорит, что копия от судового клерка – дерьмо.

Она услышала, как фыркнул инспектор Ларк.

– Правда? А ты что думаешь?

Она пожала плечами:

– Не знаю, сэр. Корабли и все такое меня не интересуют.

– А что тебя интересует, Сара? – спросил Ларк.

– Меня? Когда мистер Мелвилл пишет, что Девилс-Эйкр – это настоящая помойка, где водятся самые разные ночные паразиты, это меня интересует. Вот это настоящее дерьмо!

– Значит, ты знакома с этим районом?

– Я там живу, сэр, и знаю значение всех слов.

Она очень гордилась своим знанием и, поскольку инспектор был полисменом, ни за что не сказала бы ему ничего, кроме правды.

– Я слышал, что ты умеешь читать, и очень высоко тебя ценю: ты настоящая леди прессы.

«Ну, не настолько высоко, как он ценит миссис Коречную», – подумала Сара.

– Большое вам спасибо, сэр. – Она поколебалась одно мгновение, затем снова повернулась к редактору. – А что такое сперматорея, мистер Хардинг?

Септимус Хардинг подавился дымом, а инспектор Ларк громко расхохотался.

– Проклятье, – возмутился редактор. – Кто дал тебе набирать рекламу Перри?

– Вы, сэр.

– Черт подери! Иногда я совершенно забываю, что ты девушка. Давай, катись отсюда. Мне нужно обсудить с мистером Ларком очень важное дело.

– Хорошо, сэр. Это убийство?

Ларк выглядел так, словно он расследовал убийство; она видела такое же выражение у него на лице, когда двум проститутками перерезали горло в Сент-Джайлсе.

– Именно.

Сара неохотно натянула на голову кепку и, решив, что сейчас не совсем подходящий момент продолжать расспросы касательно священной природы сперматореи, повернулась, чтобы уйти. О ней тут же забыли, все внимание Септимуса Хардинга было отдано тому, что собирался рассказать ему инспектор Ларк. Сара не до конца прикрыла за собой дверь и остановилась в коридоре, прислушиваясь к разговору.

– Они маленькие девочки, Септимус, и они расхаживают по Бетти-стрит с полуночи до самого рассвета. Их заставляют это делать собственные матери – тех, у кого они есть…

– Я знаю, знаю, Джон. Это грязный, проклятый бизнес. Ее изнасиловали?

Ларк кивнул и зажег еще одну сигару.

– Скажи Мелвиллу, чтобы он использовал поменьше мелодраматических эффектов, хорошо? Я не хочу, чтобы ваши читатели думали, будто мы вместо того, чтобы их защищать, устраиваем для них цирк. Защита? Ха! Сама идея абсурдна. Но люди должны думать, что мы, по крайней мере, делаем все, что в наших силах.

Инспектор Ларк выбросил окурок в огонь, надел шляпу и попрощался с редактором. Он вышел так быстро, что Сара едва успела метнуться к лестнице и спрятаться в тени.

– Пока, Сара, – добавил он и быстро зашагал по коридору.

По дороге домой в конце дня Сара думала о детских борделях на Бетти-стрит и на Док-стрит, расположенной ближе к Девилс-Эйкру. И о том, что сама чудом не стала участницей парада, еженощно проходящего между площадью Пикадилли и дворцом на Ватерлоо; она совершенно точно знала, сколько стоит девственница, услышала как-то раз в баре «Белого оленя». Когда холера унесла ее мать и маленького брата, они с Эллен остались предоставленными самим себе, и перспективы были мрачными. Она видела девушек со спичечной фабрики с изъеденными серой подбородками. Некоторые от этого умирали. Мама всегда говорила, что скорее умрет, чем пойдет в работный дом, а когда поняла, что серьезно больна, заставила Сару пообещать, что она не допустит, чтобы туда забрали Эллен.

Мама знала, что Сара в состоянии позаботиться о себе, но всегда волновалась за Эллен, поскольку та всем доверяла и была довольно странной. Мама стала брать больше заказов на шитье, когда виски окончательно победило папу. В модный сезон, между апрелем и июлем, она сидела за столом с шести утра до полуночи; пришивала бархатный воротник к полосатому платью из тафты или крошечные шелковые пуговички к хлопчатобумажным перчаткам. Мама не была портнихой, но могла сделать из старого платья новое и модное, пришив к нему розетку или кружева или сделав пару складок. Иногда она надевала платье на Сару, чтобы посмотреть, что получается, и Эллен начинала потешаться над сестрой, ставшей вдруг такой нарядной.

Когда Сара думала о матери, перед глазами у нее возникала всегда одна и та же картинка: она сидит за столом, окруженная со всех сторон кусками материи, и поглядывает время от времени на сальную свечу, опасаясь, что ее не хватит для завершения работы. В подвальной комнате всегда было темно, если не считать тонкого луча света, который падал из крошечного окошка, выходившего в переулок у них над головами. Вьющиеся медные волосы окутывали мамино лицо мелкими локонами и прилипали ко лбу летом или когда она себя плохо чувствовала. Она болела большую часть прошлого года. К четырнадцатилетию Сары мама собиралась накопить двадцать фунтов, чтобы отправить дочь жить к портному в Чипсайде, который сделал бы из нее настоящую портниху. Она не получала бы никаких денег за свою работу, только жилье и еду, и должна была бы трудиться день и ночь, а мать навещала бы ее в воскресенье один раз в месяц. Так бы и случилось, но это все осталось в прошлом, четырнадцатый день рождения Сары уже прошел. К тому времени, когда мама умерла, ей удалось собрать только семь фунтов и шесть пенсов, и на них Сара и Эллен жили, пока Септимус Хардинг не дал ей работу в издательстве.