Текст книги "Мерле и повелитель подземного мира"

Автор книги: Кай Майер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Фермитракс сложил крылья и ринулся вниз. Над ними просвистело что-то огромное и с оглушительным грохотом ударилось о каменную стену. Это была рука одного из Борцов величиной с церковную колокольню.

Юнипа так сильно прижалась к Мерле, что та едва дышала. Впрочем, от волнения и напряжения у нее и без того перехватило дыхание. Осколки камней сыпались со всех сторон, и только благодаря увертливости Фермитракса ни один крупный камень в них не угодил. Но весь этот каменный град показался чепухой, когда они на какие-то мгновения попали между бьющимися титанами. Были видны лишь словно высоченные горы, которые непрестанно то сталкивались со скрежетом и грохотом, то расходились, чтобы сшибиться с новой силой. Фермитракс показывал чудеса ловкости и маневренности, уворачиваясь от Борцов, едва не задевая концом крыла их ребра и проскальзывая мимо вздувшихся мускулов.

Но вот, так же внезапно, как ворвались в схватку исполинов, они выскочили с места сражения. Фермитракс вынес обеих девочек из смертельно опасного места и, оставив позади каменные стены ущелья, вылетел на простор бескрайней равнины и пронесся над ордами лилимов, в панике разбегавшихся подальше с поля битвы Борцов.

– Мы проскочили? – тихо спросила Юнипа. Ее шепот был еле слышен.

– Да, из города-то мы вырвались, – ответила Мерле.

«Едва ли сейчас это повод для особой радости», – подумала Мерле, но никаких других ободряющих слов для Юнипы она найти не могла.

Когда Лорд Свет со стаей лилимов подлетел к Борцам, оба титана уже утихомирились и стояли, как прежде, замерев и обнявшись. Передние летучие лилимы, а за ними тот, на котором сидел Лорд Свет, беспрепятственно пролетели между их телами. У ног Борцов валялись сотни раздавленных лилимов, а оставшиеся в живых снова растекались потоками в стороны. Много времени должно было пройти, прежде чем кто-либо отважился бы приблизиться к этому месту. Мерле успела заметить, что внизу некоторые крупные лилимы остановились и махали своими конечностями, приветствуя Лорда Света и своих сородичей, летевших в красно-оранжевом небе Ада. Фермитракс тут же прибавил скорости, мощные крылья заработали еще быстрее, и Мерле пришлось часто-часто моргать, чтобы встречный ветер не резал глаза.

Сокол сумел пролететь мимо каменных лавин и сражавшихся Борцов гораздо быстрее Фермитракса. Но теперь Фермитракс мчался достаточно быстро, чтобы не упускать его из виду. Сокол был их единственной надеждой на спасение. Вход, через который они вошли в Ад, им самим никогда не найти. Никто не мог бы указать тот путь, по которому летели каменные головы к Оси Земли. Беглецы не знали ни где находится выход из Ада, ни сколько понадобится времени, чтобы туда долететь.

Сет должен был знать другой способ выбраться отсюда.

У Мерле на языке вертелась сотня вопросов, которые ей хотелось задать Юнипе. Но у обеих «Хай просто не было сил. С вопросами надо было подождать.

Каменистая пустыня казалась еще более однообразной, чем во время путешествия с каменными головами. Скалистая поверхность чередовалась с трещинами в почве, острые утесы – с полями застывшей лавы, и казалось, они все время летят по замкнутому кругу. Но по некоторым незначительным приметам и едва заметным различиям ландшафта Мерле убеждалась, что они летят вперед и что Сет их не дурачит.

Мерле давно потеряла чувство времени и от усталости едва держалась на спине льва. Наконец на красном горизонте обозначился какой-то высокий темный контур. Сначала она приняла его за смерч или ураган. Однако позже стало ясно, что темный столб плотен и неподвижен.

Колонна. Километровая колонна, высившаяся от основания пещеры Ада до потолка.

С более близкого расстояния на колонне обозначились отверстия, расположенные на разной высоте, но одинаковой величины. Окна.

– Это вовсе не колонна, – прошептала удивленно Мерле. – Это же башня!

– Сокол летит прямо к ней, – сказал Фермитракс.

– Там – выход? – спросила Юнипа слабым голосом.

Мерле пожала плечами.

– Похоже, что Сет так считает. Это он нас сюда привел.

– Да, – сказала Королева, – но не нас одних.

Мерле не надо было оглядываться, чтобы понять, что хотела сказать Королева. Стая лилимов была так же упорна в достижении своей цели, как Фермитракс и жрец Хоруса, и не отставала от беглецов.

– Весело будет… – пробормотала Мерле.

– И очень скоро, – сказала Юнипа, решившись оглянуться.

Мерле не удержалась и тоже посмотрела назад.

Лилимы были метрах в пятидесяти от них.

Она уже видела, как улыбается Барбридж.

12

Черепаховый панцирь качался на волнах, как осенний лист, упавший с дерева. У Серафина все эти часы скитания по морю было тяжело на сердце, и казалось, будто бы он безудержно летит в пропасть. Его не покидало тревожное предчувствие, невольное ожидание какой-то неизвестной опасности, которая может положить конец их скучному дрейфу.

Когда от долгого созерцания одного и того же пейзажа Серафин закрывал глаза, он снова видел затянутое облаками небо и под ним – серое гладкое море, будоражимое лишь легкими накатами волн, но вовсе не предвещающее шторм; обдающее брызгами, но скорее теплыми, чем холодными. Будто море само не знает, чего хочет.

До горизонта не было и намека на берег. Незавидное положение беглецов усугублялось еще и тем, что русалки, тащившие черепаховую посудину, вдруг бесследно исчезли. Нырнули ни с того ни с сего вглубь и были таковы. Серафин оглянулся на Унку, но и она не знала, чем объяснить их бегство.

Унка сидела на дне черепахового панциря между Дарио и Тицианом, крепко держа обеими руками сумку с серебряной маской Арчимбольдо. Серафин, понятно, разделял ее скорбь, но все же ему хотелось, чтобы она хотя бы на минуту стряхнула свое оцепенение и поделилась своими мыслями об их будущем. О самом ближайшем будущем.

Потому что их дела были плохи. Хуже некуда.

Аристид перестал наконец бубнить себе под нос. Еще немного, и Дарио или Тициан выкинули бы его за борт, но с наступлением утра Аристид и сам затих. Теперь он, не отрываясь, смотрел вдаль, ни с кем не разговаривал, а если кто-нибудь обращался к нему с вопросом, молча кивал или тряс головой.

Но самым странным образом себя вела Лалапея. Женщина-сфинкс, перегнувшись через край панциря и опустив руку по локоть в воду, не меняла своей позы. Кто-то – Серафину показалось, что это Тициан, – предположил, что Лалапея хочет поймать рыбку на завтрак, но никто не засмеялся. Да и время завтрака давным-давно прошло.

Серафин досадовал на сфинкса за ее молчание даже, пожалуй, больше, чем за то незавидное положение, в каком они из-за нее оказались. Даже теперь, после долгого блуждания по морю – сначала темной ночью, а затем при свете дня, – она не считает нужным объяснить, что же произошло там, на кладбище Сан-Микеле. Лалапея продолжала задумчиво глядеть в пространство, опустив руку в воду, словно ожидая, что снизу кто-то наконец дотронется до ее пальцев.

Кого бы она там ни поджидала, у Серафина терпение лопнуло.

– Лалапея, – окликнул он ее в сотый раз. – Что произошло на Сан-Микеле? Долго ли в земле лежало это… это странное существо?

Он знал, что она ответит – «долго».

– Долго, – сказала она.

Дарио потерся спиной о бортик панциря, стараясь сесть поудобнее, и сказал:

– Здоровенный был сфинкс.

– Да? – криво усмехнулся Тициан. – А мы и не заметили.

– Я хочу сказать, – продолжал Дарио, зло взглянув на него, – что это был не просто большой сфинкс. Или даже – не очень большой. Тот, кто был похоронен на Сан-Микеле, был… ну, еще больше.

Он не смог найти подходящего слова, тряхнул головой и опять замолчал.

Серафин кивнул.

– Да. Еще больше, – кратко подтвердил он и добавил: – Сфинкс-бог.

Аристид, неразговорчивый малыш Аристид поднял глаза и произнес свои первые слова за долгое время:

– Если он и бог, то – недобрый.

Тут Лалапея вдруг вышла из транса, в котором пребывала где-то очень далеко от мальчишек, от панцирной ладьи и даже от моря, и произнесла:

– Нет, он добрый. Но очень древний. Немыслимо древний. Первый сын матери. – Она вынула руку из воды, внимательно посмотрела на нее, будто не на свою, а на чужую, и продолжала: – Он уже лежал там, когда Египта еще на свете не было. Я хочу сказать, – Древнего Египта! В те времена, когда другие могучие силы овладевали миром: Океанские цивилизации, и Властители Глубин, и… – Она оборвала себя на полуслове, качнула головой и начала свой рассказ заново: – Он лежал там испокон веков. В ту пору на берегах Лагуны еще не было людей, и его положили туда, в землю, чтобы никто не нарушал его покоя. Он был бог, если исходить из ваших представлений, хотя никто его так не называл. Надо было сделать так, чтобы на острове Сан-Микеле его никто и никогда не потревожил. Для этого были назначены Стражи, чтобы его охранять.

– И ты в их числе, – вставил Серафин.

Женщина-сфинкс кивнула. Печаль делала еще прекраснее ее лицо.

– Я была не самым первым Стражем, но это не играет роли. Я охраняю Лагуну столько времени, что перестала считать века. Я пришла сюда, когда здесь не было ни города, ни домов, ни даже рыбачьих хижин. Позже я видела, как сюда пришли люди, как они захватили острова и тут поселились. Возможно, я должна была им помешать, кто знает? Но я всегда хорошо относилась к людям и не видела ничего плохого в том, что вы обитаете там, где он похоронен. Я делала, что могла, чтобы охранить его честь и покой. Это я позаботилась о том, чтобы Сан-Микеле стал кладбищем также и для вас, людей. Я постаралась быть другом и русалкам, ибо они – подлинные хозяева Лагуны или были таковыми, пока люди не придумали себе новую забаву: ловить их, убивать или запрягать в свои лодки.

Унка, внимательно слушавшая рассказ, подтвердила ее слова кивком головы.

– Ты подарила нам кладбище для русалок. Место, которое люди так и не нашли. До сих пор.

– Я сделала лишь то, что считала нужным, – сказала Лалапея. – Я охраняю покой мертвых, и делаю это уже много тысячелетий. Мне было нетрудно помочь русалкам. Надо было лишь оказаться в тех местах и ждать. Наконец пришло время построить дом или дворец, сделать так, чтобы никому не помешать и ни у кого в Венеции не вызвать подозрений. – Она прикрыла глаза, и показалось, что или ей снова хочется опустить руку в воду, или ей вдруг взгрустнулось, или будто она почувствовала себя в чем-то виноватой. – Когда земли вокруг Лагуны были еще не заселены, я не испытывала чувства одиночества. Это чувство я узнала позже, когда здесь появились люди и русалки. И конечно, Королева Флюирия. Я поняла, что хорошо бы иметь друзей и уметь им доверять. Поэтому я дала русалкам место для захоронений их подруг, но и русалки от меня отдалились.

– Мы всегда преклонялись перед тобой, – сказала Унка.

– Преклонялись! – Лалапея вздохнула. – Мне хотелось теплой дружбы, а не преклонения. Одно с другим не сочетается. Я всегда была одинока и одинокой осталась бы, если бы не… – Она запнулась. – Я опять отвлеклась. Когда началась Великая война и когда египтяне стали подчинять себе целые народы, я поняла, что пришло время действовать. Я узнала, что они обладают силой оживлять мертвых, а возвращенных к жизни – подчинять своей воле. И я пришла к убеждению, что, сама не зная того, все время ждала именно этого времени. Мое существование наполнилось смыслом. Ведь если бы египтянам удалось нашего бога, как вы его называете, оживить и сделать своим орудием… если бы им это действительно удалось, они бы сделались властителями всего мира.

– А какова роль военачальников-сфинксов в этой затее?

– Я давно убеждена, что Фараон – кукла в их руках, – задумчиво проговорила Лалапея. – Военачальники-сфинксы, по сравнению со мной и некоторыми другими представителями моего народа, очень молоды и не почитают старых законов и обычаев. Но они получили представление о той власти, которую им может дать наш бог. Если бы в Лагуне не было Королевы Флюирии, они давно бы добились своей цели.

Серафин медленно покачивал головой. Вот оно что. Сфинксы, значит, долгие годы замышляли сделать своим рабом древнего бога своего народа. Сначала они подчинили себе Фараона, а потом захотели подчинить жрецов Хоруса, способных своей магией оживлять трупы. Если верить слухам, то жречество уже лишилось благосклонности Фараона и, как видно, замыслы военачальников-сфинксов увенчались большим успехом. В самом скором времени они смогут с помощью древнего сфинкса-бога подчинить себе Египетскую Империю, а потом…

Лалапея продолжила рассказ:

– Разгадав их намерения, я принимала меры предосторожности в течение очень долгого времени, тысячелетие за тысячелетием… Теперь наконец я вижу, что не зря прилагала усилия. Я сделала все, что было в моих силах. – Она поникла головой. – Но меня постигла неудача. Столько веков труда, и вот я потерпела поражение.

Серафин не мог произнести ни слова. Волей-неволей он должен был себе признаться, что не одна она виновата в своем поражении. Это он, он сам помешал ей разрушить трупосборник; свел на нет все, что она и ее соратники готовили много веков подряд.

Но все же, как бы там ни было, Боро поплатился своей жизнью. И Серафин не чувствовал себя полностью виноватым. Хотел, но не мог. Они ведь вместе допустили ошибки – и он, и Лалапея, – и теперь им обоим отвечать за случившееся.

– Пить хочется, – сказал Тициан, словно и не слышал признания Лалапеи. А может быть, просто не слушал ее.

Серафин посмотрел в глаза женщине-сфинксу. Теперь она ответила ему взглядом, и на миг ему почудилось, что он уже где-то видел эти глаза, но совсем на другом лице.

– Земля! – Вопль Дарио разорвал тишину. – Впереди – земля!

Все посмотрели туда, куда он показывал. Даже Лалапея взглянула вдаль.

Тициан запрыгал от радости, черепаховый панцирь закачался, накренился влево и зачерпнул бортиком воды, много воды. В одно мгновение все стояли по щиколотку в луже на дне посудины.

– Сядь, черт, и не двигайся! – заорал Дарио на Тициана.

Тот, растянув рот в улыбке, молча глядел на него, еще не придя в себя от радости и толком не понимая, чего тот от него хочет. Потом опустился на свое место и снова устремил взор на большой серый бугор, видневшийся на поверхности моря, похожий на огромного горбатого кита.

Дарио не сразу его заметил, поскольку бугор своим цветом сливался с морем и небом.

– Это не земля, – сказал Серафин. Никто не возразил.

Некоторое время царила напряженная тишина, и Дарио наконец произнес слово, которое каждый произносил про себя:

– Рыба?

Аристид добавил:

– Или левиафан?

У Серафина по спине пробежал холодок. Он сомневался.

– Если и нечто подобное, то уже дохлое. Оно не движется. Что ты скажешь, Унка?

Когда их взгляды встретились, ему вдруг захотелось прикусить язык, но было поздно.

– Тебе лучше не слышать того, что я скажу, – тихо проговорила она.

– А вот я хочу слышать, – запальчиво сказал Дарио.

– Я тоже, – быстро добавил Тициан.

Серафин молчал.

Унка, все еще глядя ему в глаза, сказала:

– Мы тонем.

– Что? – От страха Тициан снова подпрыгнул, но Дарио дернул его за рубаппсу.

– Тут же совсем немного воды, – быстро сказал он и зачерпнул ладонью из соленой лужи под нотами, – Ничего страшного. И вообще, я не понимаю, как это связано вон с тем…

– Мы идем ко дну, – повторила Унка, – И уже порядочное время. Но медленно, очень медленно. Все же нам долго не продержаться. Единственное место, куда надо успеть, – это туда… – И она не глядя указала на серый холм в море.

– Почему ты раньше не сказала? – спросил Серафин.

– Зачем? Ничего бы не изменилось.

Аристид таращил глаза то на одного, то на другого.

– Мы правда тонем? Правда?

Дарио прищурился, как от боли, и вздохнул:

– Она так сказала. Да.

– Трещины, – прошептал Серафин и впервые внимательно оглядел воду, плескавшуюся в черепаховом панцире.

У всех промокли башмаки еще тогда, когда они отплывали от Венеции, но никто не обратил внимания на мелкую лужицу на дне. Теперь до всех дошло, что они действительно сидели почти по колено в воде еще до того, как после прыжков Тициана вода хлынула в их посудину.

– Трещины? – Тициан хлопал руками по луже, будто мог их обнаружить и заткнуть.

Дарио посуровел и деревянным голосом сказал:

– Ладно. Мы, значит, идем ко дну. Но перед нами земля… или что-то похожее. Ты, Унка, ведь знаешь, что там такое.

Она кивнула.

– Если я не обманываюсь, там – труп. Причем не совсем обычный. Русалки учуяли его издалека и уплыли. Они испугались.

– Тру… Труп? – пробормотал Тициан. Но ведь эта штуковина длиной метров… метров семьдесят или восемьдесят? Так? – Ему никто не ответил, и он повторил громче: – Так ведь?

Они постепенно приближались к светло-серому бугру. Мало-помалу его очертания вырисовывались все рельефнее.

– Труп морской ведьмы, – сказала Унка.

У Серафина екнуло сердце.

– Морской ведьмы, – повторил Аристид и тоже было подскочил, но Дарио с такой злостью заставил его сесть на место, что Серафин хотел заступиться за малыша, но передумал и спросил Унку:

– Сколько мы еще продержимся?

Она медленно провела рукой по воде, скопившейся в черепаховом панцире.

– Часа три. Может быть, четыре. Если панцирь не лопнет.

– Сможем мы доплыть до суши?

– Не имею ни малейшего представления, где она находится.

Серафин вскинул голову. Его уже ничто не могло ни удивить, ни испугать.

– Следовательно, нам надо убраться с панциря?

– Да.

– И влезть вон на ту штуку?

– Ведьма мертва, – сказала Унка, – и никому не причинит зла.

– Постойте! – Дарио потер ладонями глаза, потом – виски, – Вы действительно хотите переселиться на дохлую ведьму?

Унка принюхалась к ветерку.

– Она умерла не так давно. Тело в воде сохранится еще дня два.

– Во всяком случае, дольше чем три-четыре часа, – подал голос Серафин в поддержку Унки, хотя и не мог понять, как он сам соглашается на такую жуткую авантюру.

– Я туда не пойду, – прохныкал Аристид.

Тициан молча выжидал.

– Я ни за что туда не полезу! – Аристид с крика перешел на панический визг.

– Она нам ничего плохого не сделает, – увещевал его Серафин. – Она наше единственное спасение.

Тициан решил его поддержать:

– А если бы это была просто мертвая рыба? Ты бы ее небось даже на зубок попробовал.

Аристид в растерянности взглянул на Тициана, его лицо исказилось гримасой, и он завыл тонким голосом:

– Вы все с ума посходили! Совсем сошли с ума!

Дарио, даже не взглянув на него, сказал:

– Течением нас несет прямо туда. Минуты через две подплывем.

Аристид было снова заголосил, но Дарио так глянул на него, что тог осекся. Глаза Дарио снова сузились, когда он перевел взор на колыхавшийся в воде труп морской ведьмы.

– Это ее лицо, вон там?

Все взглянули туда, куда он показал.

– Да, – сказала Унка.

Она вдруг сильно побледнела и умолкла. Никто этого не заметил, кроме Серафина, но он не задавал лишних вопросов. На вопросы и ответы еще будет время, когда они переберутся на свое новое пристанище.

Подул ветерок и донес до них отвратительный запах, какой бывает на венецианском рыбном рынке по воскресеньям.

Ведьма лежала на спине. Серафин уже разглядел, что у нее было тело огромной старухи – по самые бедра, а дальше виднелся колоссальный рыбий хвост, такой как у русалок, только величиной чуть ли не с корабль. Ее длинные волосы распластались на воде густым зеленым полукружьем, как водоросли. Надо было постараться, чтобы тонущий черепаховый панцирь не попал в эту волосяную сеть, где он мог запутаться и опрокинуться или застрять в зеленых прядях.

Серафин высказал вслух свои опасения, и все стали грести руками, чтобы направить посудину к чешуйчатому хвосту, где можно было легче и безопаснее подобраться к морской ведьме. Даже Лалапея помогала, как могла, хотя Серафину подумалось, не пользуется ли она просто случаем, чтобы снова окунуть руки в воду и что-то снова там ловить или щупать, – кто ее знает?

Осталось два метра.

Один метр.

Черепаховая скорлупа стукнулась о рыбий хвост трупа. Каждая пластинка чешуи была размером с колесо повозки, причем вся чешуя уже покрылась илом и тиной, забившейся под огромные чешуйки. Мерзкий запах бил в нос, мальчишки отплевывались, едва справляясь с тошнотой, пока мало-помалу не притерпелись к зловонию. Только Унка и сфинкс никак не реагировали на вонь.

Никто не хотел первым дотронуться до чешуйчатого хвоста. Даже Унка, бледная как мел, неподвижно глядела на мертвую ведьму, хотя Серафину почему-то казалось, что она взволнована вовсе не от страха или отвращения. «Потом, потом, – говорил он себе. – Сейчас не до того».

Он собрался с духом, оперся о плечо Дарио, оттолкнулся от качающейся черепаховой посудины и ухватился рукой за край чешуйчатой пластины. Чешуя напоминала черепичную крышу, пластины накладывались одна на другую, за них можно было цепляться пальцами и опираться на них нотами. Если бы не трупный запах, Серафин чувствовал бы себя здесь почти как дома: он в Венеции облазал столько крыш вдоль и поперек, что взобраться по большой чешуе рыбьего хвоста было для него проще простого.

Серафин влез повыше, оглянулся и посмотрел на черепаший панцирь. Отсюда было хорошо видно, что посудина до половины наполнилась водой. Предсказание Унки было слишком оптимистично. Серафин прикинул, что панцирь пойдет ко дну даже менее чем через час.

Он ничем не мог помочь своим спутникам и лишь смотрел, как они один за другим перебирались через край тонущей посудины, хватались дрожащими руками за чешую и старались удержаться на скользкой поверхности. Слой ила и гнилой тины делал чешую осклизлой, словно намазанной мылом, но всем удалось наконец подняться на верхнюю часть хвоста. Последней покинула черепаший панцирь Унка. Серафин и Дарио протянули ей руки и подтащили наверх.

Посудина немного покачалась на волнах возле трупа, а потом ее подхватило течением и понесло в открытое море. Аристид и Тициан с тоской смотрели ей вслед, но Серафин предпочел заняться осмотром огромного мертвого тела, на которое они высадились.

Его уже не тянуло на рвоту, но от легкой тошноты он еще не избавился. Никогда в жизни он не видел ничего более мерзкого, но заставил себя выпрямиться и сделать несколько шагов по рыбьему хвосту к верхней части туловища.

Чья-то рука легла ему сзади на плечо.

– Позволь мне пойти вперед, – сказала Унка, опередила его, и они пошли друг за другом дальше. Остальные вместе с Лалапеей остались ниже на хвосте. Пока труп тихо покачивался на волнах, им тут ничего не грозило, и Серафин, пару раз вздохнув с облегчением, следовал за молчаливой Ункой.

Когда чешуйчатая поверхность осталась позади, они ступили на нечто совсем другое. Живот ведьмы был мягок и рыхл, вмятины от их шагов тотчас заполнялись жижей. Ему часто приходилось бегать вечером по площадям Венеции после того, как рынки закрывались, а мостовые там были еще покрыты кучами гнилых овощей и фруктов, которые вот так же чавкали у него под башмаками, как эта туша.

Они пробирались между ребрами. В продолговатых впадинах скопилось довольно много воды, где плавали какие-то крохотные морские твари.

Серафин уже разглядел и подбородок ведьмы – острый выступ, за которым виднелись скулы и щеки. Были видны и ноздри – две большие темные дыры под крупным горбатым носом.

Подбородок был перерезан широким шрамом, который зарос диким мясом. Унка, заметив шрам, замерла на месте.

– Что случилось? – Серафин невольно огляделся. Вроде бы ниоткуда не грозит никакая опасность. Однако лицо Унки сделалось мертвенно-бледным.

– Унка, – настойчиво спросил он. – Что с тобой?

– Это – она.

Он наморщил лоб, в желудке засвербило, словно от предчувствия чего-то страшного.

– Кто – она?

Унка отвечала, глядя мимо него на уродливый шрам, длинный, как лошадиная узда.

– Ведьма, которая взяла у меня мой «калимар».

– Твой русалочий хвост?

Она кивнула.

– Я сама ей его предложила, а она мне дала взамен человечьи ноги.

– Зачем?

Унка тяжело вздохнула, помолчала, а потом рассказала Серафину историю своей первой большой любви, без утайки рассказала о сыне торговца, поклявшемся ей в верности, но подло ее обманувшем. О том, что ведьма по ее просьбе дала ей ноги женщины, но не избавила от русалочьей насти с острыми зубами; о том, как два человека забили ее до полусмерти, а любимый жених и не пытался ее защитить; и о том, как Арчимбольдо, в ту пору еще мальчик, ее нашел, выходил и приютил в своем доме.

– Мерле знает мою историю, – сказала под конец Унка. – Она – первая после Арчимбольдо, кому я обо всем этом рассказала. Ты вторым узнал обо мне все.

Ее последние слова прозвучали вяло и безучастно, не как предупреждение или вызов, а просто как констатация факта.

Серафин перевел взгляд с нее на серое вздутое лицо ведьмы.

– И теперь она мертва, а это значит, что…

– Что я навсегда останусь такой, как сейчас, – сказала она глухо. – Ни человеком, ни русалкой.

Ему хотелось ее утешить, найти ободряющие слова:

– Не могла бы какая-нибудь другая ведьма…

– Нет. Каждая ведьма только сама может освободить от своего колдовства. – В ее глазах отражалась безутешная тоска моря. – Только одна она.

Он не знал, что делать, и чувствовал себя неловко; лучше бы ему не ходить сюда с ней, дать ей возможность побыть наедине со своим горем.

– Ничего не изменишь. – Она старалась овладеть собой. – Пойдем назад, к остальным.

Он уныло следовал за ней, стараясь понять, зачем это гигантское чудовище, недавно подстерегавшее и топившее в море рыбачьи лодки и торговые суда, обрекло на несчастье бедную влюбленную русалку. Он поражался мужеству Унки: как можно бросить свой родной дом, поплыть куда-то в неведомые моря, где даже русалки не любят бывать, и о чем-то молить (молить!) ведьму. Он точно знал, что сам на такое не способен. Ни ради любви, ни ради кого-нибудь.

Разве что ради Мерле?

Он постарался отогнать эту мысль, хотя и не без труда. Где она, что с ней, жива ли? Больше всего мучила неизвестность, даже тогда, когда он думал совсем не о Мерле, а о других, еще более важных вещах: как, например, суметь остаться в живых.

Все сидели там, где их оставили Серафин и Унка. Лишь Лалапея встала и отошла от ребят к широкому хвостовому плавнику, торчавшему из воды, как парус затонувшего корабля. Она стояла там в полном одиночестве, скрестив руки на груди и устремив взор в морскую даль.

Увидев Серафина и Унку, Дарио встал и шагнул им навстречу. Он хотел что-то сказать или спросить, что они там видели, как вдруг раздался вскрик Аристида.

Все обернулись к нему.

Это был не зов или вопль отчаяния, а короткий крик ужаса.

Дарио онемел. Он тоже это увидел. Увидели и все остальные.

Легкие волны по обеим сторонам чешуйчатого хвоста вздымались, вода бурлила. Из воды то и дело высовывались зубастые женские лица, их длинные блестящие волосы хлестали по водной поверхности.

Унка бросилась вперед и, поколебавшись, что-то выкрикнула на языке русалок. Тотчас все лица в воде повернулись в ее сторону. Русалки запрыгали, заволновались, что-то забормотали, увидев Унку с ее зубастой русалочьей пастью. Наверное, спрашивали друг у друга, почему у одной из них, у кого-то из их народа ноги человека, а не рыбий хвост.

– Это ведь не те, что нас бросили? – полувопрос-полуутверждение Серафина осталось без ответа.

Унка спустилась по чешуйчатому скату ведьминого хвоста к самой воде. Одна из русалок подплыла ближе, и они несколько минут переговаривались на языке океана, не жестикулируя, а произнося лишь какие-то звуки и слова и меняя тон речи.

Наконец Унка обернулась к Серафину, и они вместе подошли к Дарио, Тициану и Аристиду. К ним присоединилась и Лалапея.

– Передам вкратце наш разговор, – сказала Унка. – Между двумя враждовавшими морскими ведьмами произошло сражение. Более старая была побеждена мы находимся как раз на ней. Другая, более молодая, хотя она старше нас всех, вместе взятых, за исключением, конечно, Лалапеи, – тут Унка поклонилась сфинксу, – молодая ведьма считает эту часть Глубинного моря своим владением.

Глубинное море. Серафин впервые слышал подобное название, и тотчас ему привиделись картины Океанских цивилизаций; картины, которых не видел ни один человек, но которые каждый рисовал себе как хотел; картины из легенд, сказок и древних мифов.

– Мы вторглись в ее владения. – Унка выглядела встревоженной, хотя голос звучал спокойно. – И она хочет с нами поговорить. Не со всеми. Она желает, чтобы двое из нас отправились к ней вместе с русалками и ответили бы на ее вопросы.

Мальчишки тревожно загудели. Только Серафин и Лалапея молчали.

– Честно говоря, – сказала Унка, – я немало удивлена. Известно, что морские ведьмы не общаются с людьми. Они их либо пожирают, либо просто рвут на куски. Но они еще никогда не разговаривали с ними. Во всяком случае, до сегодняшнего дня.

– Пожирают, – тихо повторил Тициан, а Аристид посинел от страха.

– Что ты предлагаешь? – спросила Лалапея.

– Надо повиноваться, – сказала Унка. – Иного выхода нет.

Дарио взглянул на дюжину или более голов, пляшущих на волнах.

– Они до нас тут не допрыгнут?

– Нет, – сказала Унка. – Но они могут утащить труп под воду. Или попросить какого-нибудь голодного левиафана съесть его у нас под нотами.

Дарио побледнел.

– Я отправлюсь с ними, – твердо заявила Унка. – Для моего спутника русалки припасли водолазный шлем.

Лалапея вздохнула.

– Я пойду с тобой.

– Нет, – сказала Унка, – не ты.

И посмотрела прямо на Серафина.

Он взглянул на воду, на друзей – Дарио, Тициана и Аристида, – тоже уставившихся на него, и встретился взглядом с Ункой.

– Я?

Он так и не осознал, произнес ли свой вопрос вслух, или вопрос громко прозвучал у него в голове.

И снова перед его внутренним взором замелькали картины: гигантская тень длиною в восемьдесят или сто метров; белое туловище, медленно выплывающее из черных глубин; глаза, видевшие на дне морском не одних только рыб, а в зрачках – бесконечная мудрость и бесконечное вероломство.

Серафин задумчиво кивнул в знак согласия.