Текст книги "Нервы ни к чёрту (СИ)"

Автор книги: Кастуш Смарода

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

У каждой обители была своя собственная Покровительница.

Существует легенда, что однажды, когда Всепрощающий бродил по земле в человеческом обличии, он остановился в доме, где жили четыре женщины: мать, вдова, сестра и дочь человека, погибшего от морового поветрия. Дом пребывал в упадке и запустении после гибели кормильца и защитника: мать скорбела о гибели старшего сына и тревожилась за своих младших детей; вдова – без мужа никак не могла свести концы с концами в домашних делах; сестра боялась выходить из дома из-за приставаний нахальных ухажёров, которых раньше утихомиривал её старший брат; а дочь – всё время плакала, горюя, что никак не смогла предотвратить смерть родителя.

После того, как женщины поведали Всепрощающему свою печальную историю, тот, расчувствовавшись, одарил каждую из них чудодейственными способностями: старуху – искусством врачевания, дабы умела она отныне исцелять смертельные болезни и раны, и могла больше не опасаться за здоровье своих детей и внуков; вдовицу – талантом ведения домашнего хозяйства, дабы и без мужика в дому у неё всё ладилось и одолевалось; сестрицу – боевыми умениями, дабы даже без братской помощи могла она постоять за себя; а дочь – даром ясновидения, дабы умела она предчувствовать беду и отводить её.

Эти четыре женщины со временем и основали четыре обители, в которых зажглись Священные Очаги, дающие приют и успокоение всем обиженным, оставленным, потерянным и потерявшим. Там они учились лечить и защищать, заботиться о себе и ближних, а некоторые даже обретали мистическую способность видеть будущее...

Она тоже обладала этим даром и, с тех пор, как он открылся у неё в работном доме, Лазурная Госпожа уже несколько раз говорила с ней и разрешала увидеть будущее. Сами по себе эти видения не представлялись её чем-то увлекательным или любопытным (скорее она испытывала тревогу и смятение), зато общение с Пречистой Девой каждый раз было волшебным, незабываемым и волнительным.

Но подобные моменты случались исключительно редко, а помимо них, да ещё чтения Святого Устава и регулярных дежурств у Священного Очага ничего не доставляло ей большего удовольствия, чем занятия у сестры Виорики.

Несмотря на то, что она была самой маленькой и щуплой среди младших послушниц, даже более старшие девочки опасались становиться с ней в паре, когда отрабатывались приёмы с боевой колотушкой. Она быстрее и точнее всех поражала соломенные мишени из лёгкого наручного арбалета, а полоса препятствий, на которой нередко валились от изнеможения даже самые выносливые, представлялась ей весёлым развлечением.

Годы шли, у неё появилось множество подруг, хотя не обошлось и без завистниц.

Она готовилась вступить в защитный гарнизон и подумывала о переводе в Изумрудную Обитель, где (как поговаривали) были не такие строгие порядки и послушницам даже изредка разрешалось выступать на рыцарских турнирах. Её останавливало лишь одно – если она покинет обитель, то Лазурная Госпожа перестанет общаться с ней, а она ещё не готова была отказаться от этих чудесных всезатмевающих мгновений настоящего счастья.

Уже давно произошёл и отчасти забылся тот неприятный случай с сестрой Агнессой – новой настоятельницей, назначенной Советом Четырёх Обителей.

Уже перестала накатывать душная волна смущения и стыда, при воспоминании о жарких настойчивых ласках более опытной подруги в тёмной, наполненной неясными шепотками общей спальне.

Уже близился очередной Праздник Смены Года, и всё чаще доносилась музыка и беззаботный смех со стороны деревеньки, что теснилась у подножия холма, который зубчатой сапфировой короной украшала Лазурная Обитель.

Её лучшие годы пролетели в этих стенах и ещё более славные ожидали впереди, несмотря на то, какой бы выбор она ни сделала: вступила ли в защитный гарнизон, перевелась в Изумрудную Обитель или избрала путь весталки, дабы светозарным маяком освещать людям суровые и туманные дали грядущего...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОТБЫТИЕ

15. АЛЬ-СААДИ. БРОДЯГА

Видимо, ночью подморозило: подбитый истёртым войлоком плащ местами примёрз к стылой земле, а левый бок окончательно закоченел. Но погода обещала быть чудесной: солнце уже успело подняться довольно высоко над горизонтом и, теперь, яростно припекало – правое плечо чувствовало его жар даже сквозь грубую кожу рукава. От земли и мелких лужиц, подёрнутых тонкой корочкой ледка, шёл пар.

Нестерпимо воняло тухлятиной и желудок тут же скрутило болезненным спазмом, но блевать было совершенно нечем. Всё, что было можно, Аль-Саади выблевал раньше – перед тем, как свалиться под этим самым забором прямо на кучу благоухающую кухонных отбросов не в силах более продолжать движение.

Этой ночью он совершил грандиозный вояж по тавернам, трактирам и кабакам Весёлой Гавани; выпил прорву дрянного пойла и повстречал кучу старых университетских знакомцев, которые сразу же признали его, стоило лишь сверкнуть краешком золотой монеты – одной из тех, что выдал в качестве задатка дон Алонсо на оплату гостиницы, услуг цирюльника и приобретение нового гардероба.

Аль-Саади тяжело поднялся на ноги и сразу же чуть не повалился опять: голова страшно кружилась, а в висках набатом стучала дурная кровь. Он прислонился плечом к забору и поочерёдно обшарил карманы плаща. Один карман оказался совершенно пуст, если не считать нескольких набившихся туда осклизлых картофельных очисток, а в другом, среди табачного крошева и сомнительных хлебных корок, нашлось несколько мелких медных монеток.

"На цирюльника хватит, – подумал он, отгоняя навязчивую мысль о кувшинчике пива. – Гостиница мне уже не нужна, а вот гардеробом пока придётся довольствоваться старым".

Зябко поджимая пальцы босых ног, Аль-Саади, пошатываясь, направился к выходу из тупикового проулка в котором проснулся, на ходу отряхивая с плаща прилипшие к нему гнилые капустные листья, луковую шелуху и яичные скорлупки.

Сперва цирюльник даже не хотел впускать его на порог своего грошового заведения, но увидев деньги нехотя согласился. Он тщательно выбрил Аль-Саади щёки, подбородок и шею; помыл ему голову, подозрительно косясь на шрамы; остриг ногти и даже сбрызнул напоследок душистой фиалковой водой из пузатого флакона синего стекла.

День только начинался и идти было совершенно некуда. Поход решено было начать завтра рано утром от границы Проклятых земель, куда сегодня всех участников должна будет доставить пара пассажирских дилижансов, зафрахтованная доном Алонсо на три часа пополудни. До этого времени нужно было чем-то себя занять.

В Весёлой Гавани Аль-Саади давно уже никто не искал, но светиться в людных районах всё равно было ни к чему: попадись он на глаза городской страже – запросто могли прихватить за бродяжничество.

Денег совсем не осталось, а в животе снова было пусто и он решил податься в доки, чтобы подрядиться носильщиком на погрузку какого-нибудь судна – заработать на миску супа и кусок хлеба. Да и от людных кварталов подальше...

Свободно ориентируясь в запутанном переплетении узких, провонявших рыбой и водорослями улочек, где ровным счётом ничего не поменялось за время его десятилетнего отсутствия, Аль-Саади повлёк своё подрагивающее тело в сторону доков, которые находились аккурат между гаванью и Королевской Верфью.

В гавани царило непонятное оживление: тут и там, среди вылинявших рыбацких безрукавок и пёстрого тряпья матросни, мелькали, посверкивая нагрудными пластинами, кожаные доспехи городских стражников; беспокойный гул голосов то и дело прорезали зычные выкрики приказов, сглатываемые порывами сырого ветра; растрёпанными язычками пламени колыхались плюмажи на офицерских шлемах; звонко клацали по брусчатке подкованные сапоги вестовых.

Укрывшись под сенью развешенных для просушки драных сетей и пониже надвинув на глаза капюшон, Аль-Саади с тревогой и любопытством наблюдал за всей этой непонятной суетой, силясь разобраться в происходящем.

Эпицентром странных событий, как вскоре стало ясно, был участок пирса за мостками, у которых покачивалась, скинув сходни, небольшая двухмачтовая шхуна с задорно вздёрнутым коротким бушпритом. Человеческая масса там была особенно густа, а выход на мостки перекрывало редкое оцепление.

Здравый смысл уговаривал Аль-Саади не соваться, а идти куда шёл, но врождённое болезненное любопытство и потребность всегда находиться в центре событий в очередной раз пересилило доводы разума. Стараясь не привлекать к себе чрезмерного внимания, он протолкался поближе, держась в тени составленных друг на друга деревянных ящиков и пузатых осмолённых бочонков.

С палубы шхуны стали выводить по сходням каких-то угрюмых помятых личностей с разбитыми лицами, закованных в кандалы. Стражники подгоняли их пинками и древками пик. Последним, судя по широченным обшлагам долгополого мундира и кавалерийским сапогам со шпорами, шёл капитан. Он был без шляпы и перевязи, нафабренные усы его уныло обвисли, на припухшей щеке виднелась свежая ссадина.

Офицер стражи, бросил короткое распоряжение и оцепление принялось бесцеремонно теснить толпу, высвобождая коридор для подконвойных. Толпа нехотя отхлынула, увлекая за собой Аль-Саади.

– Что тут хоть случилось-то? – сиплым шёпотом спросили у него за спиной. Видимо это был кто-то из только что подошедших.

– Контрабандистов накрыли, – мрачно ответили ему.

– Да иди ты?! Это ж "Счастливая жемчужина"... У капитана Мигеля вся стража куплена...

– Значит не вся... А в Сторожевом Замке, я слыхал, сегодня тоже головы полетели...

– Да иди ты?!..

Дальше Аль-Саади уже не слушал. Протискиваясь между плечами любопытных, он спешно зашагал вдоль недлинного ряда арестованных, цепко вглядываясь в опухшие от побоев небритые лица.

Гильермо он узнал не сразу: один глаз у того совершенно заплыл, нос был свёрнут набок, а губы напоминали размазанный по мостовой помидор. Он прижимал к телу левую руку и болезненно морщился при каждом шаге.

Аль-Саади был настолько поражён увиденным, что остановился как вкопанный, за что тут же был награждён увесистым тычком от ближайшего стражника.

– Пшёл с дороги, мер-р-рзавец! – прошипел тот, замахиваясь повторно, но мятежный поэт уже успел скользнуть за спины менее проворных горожан.

16. СИМЕНС. ЛЕКАРЬ И ЭСКВАЙР

Ночь была сырой и промозглой. Тусклые газовые фонари на перекрёстках кривых улиц лениво отражались в подёрнутых ледком мелких лужицах.

Перед уходом дон Алонсо раздал всем соискателям деньги на ночлег и сопутствующие нужды, обозначив место и время утреннего сбора. Сир Тибальд вышел из-за стола не удостоив вниманием горсти монет, полагающихся ему по праву участия в предприятии, поскольку принял дурацкий обет не прикасаться к деньгам, но Сименс (не столь щепетильный в этом вопросе) украдкой от сюзерена сгрёб их в свою поясную суму под одобрительным взглядом таинственного нанимателя.

Он раздумывал: не задержаться ли в таверне ожидая, пока освободится от работы молоденькая служанка на которую он имел виды, но сир Тибальд недвусмысленно выразил своё мнение насчёт их дальнейших действий, в результате чего Сименсу пришлось поменять свои планы и следовать за благородным воителем на постоялый двор.

Одно лишь обстоятельство утешало его: скромная монахиня-весталка отправилась вместе с ними, намереваясь снять на ночь комнату в том же самом дешёвом заведении у Северных Ворот. Вышагивая в ночной тишине по разбитым мостовым портового города Сименсу изредка удавалось украдкой бросить взгляд на её точёный полудетский профиль.

Сир Тибальд по обыкновению молчал, угрюмо зыркая провалами глаз сквозь прорези маски; весталка легко ступала не глядя под ноги, обратя лицо к размытым по весеннему небу пятнам далёких звёзд; Сименс же маялся скоропостижно свалившимся на него золотом, которое он так редко держал в руках с тех пор как поступил на службу к странствующему рыцарю, а также невозможностью потратить его в самый короткий промежуток времени.

Он втайне завидовал бродяге назвавшемуся Аль-Саади, который получив свой задаток тут же скрылся в ближайшей подворотне с видом человека, которому судьба отвалила желанный шанс, а тот, не будучи полным дураком, собрался этим шансом немедленно воспользоваться.

"Вряд ли мы ещё когда-нибудь с ним встретимся", – злорадно думал он.

– Кохо я вишу! – раздался вдруг из темноты глумливый, непомерно шепелявящий голос, заставивший Сименса вернуться к реальности.

От покрытых мохнатой плесенью и ржавыми потёками стен отделились три скособоченные фигуры в живописных лохмотьях и нагло встали поперёк дороги, перекрыв путь. Ещё двое вынырнули из ближайшего закоулка, а четверо, сливаясь в многоголовую и многоногую косматую фигуру, торопливо возникли сзади.

Один из заступивших дорогу шагнул вперёд, проявившись в мертвенном свете газового фонаря. Его тонкие растрескавшиеся губы растянулись в кривой усмешке, обнажая кровящие дёсны с редкими пеньками зубов.

– Это ше наша курошка! А ш нею тва петушка! Пошабавимша парни?!

Стоящий рядом с ним долговязый заморыш с бледным отёчным лицом и длинными пегими патлами ловко выхватил из-за пояса тонкий стилет и, поднеся его к жабьему рту, похабно провёл по лезвию острым кончиком подрагивающего влажного языка.

Остальные душегубцы, поблёскивая редкозубыми ухмылками, потащили из-за поясов и отворотов просторных рубах широкие мясницкие тесаки, самодельные буздыганы [9] с литыми кособокими навершиями и тяжёлые цепи с расклёпанными кольцами кандалов.

– Не будет ли угодно господам объясниться? – холодно уронил сир Тибальд, откидывая в сторону край накидки, чтобы стали видны широченные, окованные почерневшей медью ножны, суженный конец которых болтался в дюйме от пошарканных булыжников мостовой.

– Иди своей дорогой, дедуля, – ласково прогнусавил жаборотый. – Нам нужна лишь девка. А к тебе претензий нет. Железяку вот токмо свою оставь: поди и поднять-то уже не сумеешь. Нам она скорее пригодится... Эй, Могила! Помоги благородному сиру разоружиться.

За спиной одобрительно засопели и, отделившись от тёмной четырёхглавой фигуры, к сиру Тибальду направился здоровенный амбал в просторных мешковатых штанах и короткой кожаной жилетке на голое тело.

Сименса охватило головокружительное и пьянящее предвкушение драки – то самое, из-за которого он до сих пор не бросил свою службу у старого воина. Он напрягся как сжатая до упора пружина, готовый в любой момент броситься на врага.

Случайно его взгляд упал на монахиню. Та, с прежней отрешённой улыбкой глядела на звёзды, упрятав кисти рук в широкие рукава рясы.

"Блаженная", – мелькнуло в голове у Сименса.

Амбал тем временем, подойдя к сиру Тибальду, пробасил добродушно:

– Извольте отдать оружие блаародный сир...

Тот не удостоил его ответом глядя на шепелявого с жаборотым.

– Боюсь, что я не смогу уступить вам свой меч, господа, – тем же бесцветным голосом заговорил он. – Вещь эта фамильная и не подлежит передачи в чужие руки. Что же касается девушки, то она пойдёт с нами, поскольку мы отвечаем за неё благополучие. Вам же, господа, я настоятельно рекомендую расступиться и дать нам пройти.

Жаборотый нехорошо улыбнулся.

– Значит по хорошему вы не хотите... – подытожил он. – Хохмач! Бородуля! Хватайте девку! А мы пока потолкуем с этими господами...

Сименс понял, что время пришло. Увернувшись от просвистевшего из темноты обрывка цепи, он кинулся под ноги набегающим сзади. Прижимая локти к рёбрам и прикрывая ладонями лицо, он прокатился по мостовой, булыжники которой немилосердно прошлись по его бёдрам, спине и плечам, но зато нападавшие повалились как срезанная косой трава.

Вскочив на ноги, он тряхнул головой, прогоняя головокружение.

Трое, сбитых им с ног, силились подняться, и Сименс, одного за другим, успокоил их ударами по затылку тяжёлым каменным пестиком, который обычно применялся им для растирания в ступке лекарственных трав, семян и кореньев.

Теперь можно было оглядеть поле битвы.

Двое, бросившихся на весталку, уже потеряли своё оружие, чему Сименс был несказанно удивлён. Сейчас они, вжимаясь в стену и закрывая головы руками, пытались увернуться от града сыплющихся на них ударов боевой колотушки.

Амбал в жилетке, судя по его болезненно согнутой позе, вылезшим из орбит глазам и перекошенному рту, успел получить от сира Тибальда рукоятью меча в солнечное сплетение, и теперь судорожно пытался сделать вдох.

Сам же благородный воитель вовсю теснил жаборотого и ещё одного негодяя, орудующего кривым кинжалом, легко отбивая ножнами меча их стремительные подлые выпады. Даже в бою с этим портовым сбродом он придерживался своего главного обета, который не уставал повторять Сименсу: "Не обнажай клинок без самой веской причины и всеми силами старайся избегать смертоубийства".

Но шепелявый главарь не был столь благороден: укрывшись за спинами своих подельников, он яростно целился в сира Тибальда из длинноствольной пистоли.

С застрявшими в горле запоздалыми словами предостережения, Сименс бросился к старому воину в стремлении оттолкнуть его с пути смертоносного свинцового шарика. Но в этот момент стилет, выбитый из руки жаборотого, отлетел далеко в сторону; тот скрючился, прижимая к животу вывихнутые пальцы; а шепелявый, воспользовавшись открывшимся просветом между спинами, выстрелил в упор – прямо в грудь благородному воителю.

__________________________________________________

9. Буздыган – разновидность булавы, навершие которой усеяно шипами.

17. ЗУЗАННА. ОККУЛЬТИСТКА

Свет зарождающегося дня мягко лился сквозь просветы в рассохшихся бамбуковых занавесках, за окном заливисто щебетали какие-то ранние пичуги. Постоялый двор уже давно проснулся и жил своей обычной утренней жизнью: с улицы доносилось фырканье лошадей, блеянье коз, поросячье похрюкивание и пронзительный голос хозяйки, раздающей задания нерадивым работникам.

Зузанна сладко потянулась, рывком села на пронзительно скрипнувшей кровати и спустила вниз босые ноги. Сон, пусть даже совсем недолгий, взбодрил её и хотелось поскорее заняться сборами в дорогу. Отоспаться можно будет и позже – в дилижансе.

Вчера она так и улеглась – не раздеваясь – лишь скинула на пол пыльные ботфорты да швырнула шляпу на стоящее в углу и укрытое вытертым пледом колченогое кресло.

Сейчас в этом кресле сидел он и пристально таращился на Зузанну. Даже в мыслях она старалась не поминать его по имени, чтобы не навлечь на себя и толики его проклятья.

В комнате было ещё довольно темно и призрак был вполне различим, хотя из-за полосок утреннего света, Зузанна видела его тучную фигуру как сквозь щели в редком заборе. Должно быть, чувство неприязни по отношению к нему так явно выразились на её лице, что он, криво усмехнувшись, отвёл в сторону тёмные провалы глаз.

Стараясь не глядеть в тот угол, Зузанна натянула тугие ботфорты, подошла к окну и решительно отдёрнула в стороны занавески. Солнечный свет заполнил комнату. Она украдкой глянула через плечо – в кресле больше никого не было.

Дилижансы, зафрахтованные доном Алонсо уже прибыли – во дворе стояли две потрёпанные почтовые кареты с сорванными гербами Палаты Дальних Сообщений, которые очевидно уже давно были списаны со службы. Вместо положенной по почтовому уставу четвёрки вороных, каждый экипаж были запряжён парой разномастных кляч – определённо коммерческое предприятие хозяина дилижансов переживало не самые лучшие времена.

Возница – невысокий коренастый мужик до глаз заросший русой бородищей, с копной косматых нечёсаных волос – подвешивал к мордам лошадей полотняные торбы с овсом. Его помощник – темнокожий мальчишка (явно уроженец Змеиного Берега) – обтирал взмыленные бока животных жёсткой крупнопористой губкой. На земле, привалившись к ободу колеса одного из экипажей, лежала здоровенная лохматая псина грязно-жёлтой масти, раскидав длинные лапы и вывалив в дорожную пыль влажный алый язык.

Зузанна спустилась вниз – в общую залу, бросила на стойку серебряный реал и потребовала принести себе плотный завтрак и счёт за комнату. Спустя малое время расторопная служанка выставила на стол перед нею плоскую тарелку с кусками ржаного хлеба накрытого ломтями холодной телятины, сковородку со скворчащей яичницей и полпинты пива в высокой оловянной кружке с откидывающейся крышечкой. Рядом легла грифельная табличка с начертанной мелом цифирью.

Половина ставней на окнах ещё не была снята и в зале царил полумрак.

Призрак сидел в простенке между двух деревянных колонн, за угловым столиком рядом с грудой пустых бочек. На Зузанну он не смотрел – пускал в потолок кольца дыма из своей трубки, опершись локтем о неструганную столешницу – но аппетит у неё всё равно пропал. Поковыряв двузубой вилкой яичницу и пару раз откусив от куска хлеба с телятиной, она залпом выпила пиво, оставила на столе полпесеты за комнату и торопливо вышла ну улицу.

– Эй, любезный!

Косматый возница обернулся на её голос, и она сунула ему под нос свиток с контрактом.

– Отправь своего мальчишку наверх – пусть спустит мой багаж.

Мальчишка с пёстрой повязкой на голове, из-под которой выбивались курчавые чёрные волосы, презрительно фыркнул. Собака встрепенулась, покосившись рыжим глазом на Зузанну, протяжно зевнула и снова задремала, уложив кудлатую голову на лапы.

Возница неторопливо развернул свиток и долго изучал его, шевеля губами. Один его глаз поблёскивал из-под кустистых бровей голубой льдинкой, второй был покрыт мутным сизым бельмом. Наконец он вернул свиток Зузанне, коротко поклонившись ей.

– Ступай с этой пани, Дадли, – велел он пацану. – И делай, что она тебе скажет.

Мальчишка далеко сплюнул сквозь зубы и, засунув руки глубоко в карманы своих широких коротких штанов, пренебрежительно сощурился. Однако, когда Зузанна направилась к дверям своей комнаты, он нехотя стал подниматься по лестнице вслед за ней.

Большой, окованный позеленевшей медью сундук с книгами пришлось оставить – не тащить же эту громадину с собой в пеший поход. За полреала Зузанна договорилась с хозяйкой о его долгосрочном хранении. Чтобы не вызывать у будущих постояльцев комнаты нездорового любопытства, сундук накрыли старой узорчатой скатертью и поставили на него большущую кадку с фикусом.

Замки были надёжные – с секретом, но на всякий случай Зузанна поставила охранное заклинание средней силы: всякий, кто бы ни попытался вскрыть сундук должен был немедленно вспомнить о каком-нибудь важном деле не терпящем отлагательств. Это могло быть приглашение в гости, полученное двадцать лет назад от троюродной тётушки, или свеча, оставленная не затушенной в доме на другом краю Империи. Главное, что нерадивому взломщику сразу становилось не до сундука случайно обнаруженного им в дешёвой комнатке на третьесортном постоялом дворе под кадкой с засохшим фикусом.

С собой Зузанна взяла только два пузатых саквояжа с самыми необходимыми магическими ингредиентами и вместительную холщовую сумку.

Саквояжи закрепили на крыше одного из дилижансов среди мешков с галетами, сушёными овощами, вяленым мясом и кожаными бурдюками с водой, ромом и вином – припасами, закупленными доном Алонсо заранее. На крыше другого дилижанса крепился плоский деревянный ящик (очевидно с оружием) и баулы с тёплой одеждой, доспехами и походным инвентарём.

Холщовую сумку Зузанна оставила при себе. В ней, среди самых быстродействующих лечебных зелий, самых эффективных свитков с заклинаниями и самых надёжных магических амулетов, лежало её главное отвратительное сокровище – обёрнутый в мягкую плотную ткань пожелтевший ухмыляющийся череп...

18. ГИЛЬЕРМО. АРЕСТАНТ

В порту было почти так же людно, как днём. Где-то, в оранжевом свете коптящих факелов, шла поздняя погрузка, которую не успели закончить вовремя; в закопчённых баках и котлах, окружённых чумазыми смольщиками, булькала растопленная смола; повсюду, шатаясь, бродила пьяная матросня в обнимку с полуголыми девками – горланила песни и устраивала потасовки.

Ещё днём, у знакомого скупщика краденного – старого Туюба – Гильермо узнал что капитану Мигелю требуются тёртые парни в команду, но сроки поджимали и, даже не найдя достаточного количества подходящих людей, он собирается отчалить на рассвете. "Счастливая жемчужина" была готова к отплытию: груз (легальный и нелегальный) был погружен и закреплён. Нужно было спешить.

Он не был знаком с капитаном Мигелем лично, и поэтому старый Туюб дал ему крупную костяную пуговицу с затейливой резьбой – знак, что соискатель пришёл от верного человека.

На палубе, по случаю раннего подъёма, было немноголюдно: контрабандисты (в отличие от моряков торгового флота) – народ дисциплинированный. Лишь несколько человек о чём-то негромко переговаривались, стоя под вантами в тени грот-мачты, до кто-то шумно сопел на юте, [10] почти не различимый в приглушённом свете кормовых фонарей.

Гильермо взошёл на палубу и направился прямиком к капитанской каюте. Разговорчики у грот-мачты притихли. В ответ на негромкий стук, дверь почти сразу же отворили, словно капитан Мигель только и дожидался его прихода. Он был без шляпы и перевязи, в одной батистовой сорочке (должно быть готовился ко сну), на бледной щеке багровела свежая царапина. На Гильермо он глянул с откровенной досадой, но когда тот украдкой показал ему пуговицу старого Туюба, нехотя отошёл в сторону, приглашая пройти в каюту.

Он понял, что попал в ловушку сразу же, как только его глаза привыкли к свету.

За капитанским столом, сложив на нём шляпу, перчатки, пару пистолей и офицерский палаш, сидел и пил капитанское вино лейтенант городской стражи Гаспаро. По обеим сторонам от стола торчали два красномордых стражника с обнажёнными клинками, а в дверной проём, ощетинившись пиками, ломилось ещё четверо. Капитан Мигель отстранённо уселся на свою не заправленную постель, опустив глаза.

Гаспаро не мог знать Гильермо в лицо, поскольку перевёлся в городскую стражу из Легиона уже после того, как тот покинул её. А вот сам Гильермо был изрядно наслышан о сволочном нраве и мерзком характере новоявленного лейтенанта, и не раз, во время отгрузок в порту, видел издали его плюгавую фигуру.

Гаспаро брезгливо, как на какую-то гадость, посмотрел на него.

– Кто это у нас здесь? – лениво осведомился он, потягиваю рубиновую жидкость из высокого хрустального бокала.

Холёный дон Алонсо предупреждал об облаве, но Гильермо счёл это пустым сотрясанием воздуха – бессильной местью обиженного его отказом нанимателя. Он прекрасно знал как крепко повязаны контрабандисты с офицерами городской стражи, чтобы принять его слова всерьёз. Но, видимо, терпение бургомистра окончательно лопнуло, раз он наконец решился на этот шаг. Впрочем, для Гильермо ещё не всё было потеряно – мало ли кого могло занести ночью на "мирное торговое судно".

– Я хотел бы знать, что здесь происходит! – Гильермо изобразил праведный гнев, упираясь взглядом в рыбьи бельма вальяжного лейтенанта. – Я пришёл к капитану Мигелю, чтобы передать с ним письмо до Каменного Острова, а тут чёрт знает что!..

– Ну так подайте ваше письмо сюда. Я посмотрю, – Гаспаро бесшумно похлопал по краю стола вялой анемичной ладонью.

Гильермо понял, что спорол лишнего.

– Кажется, я, позабыл его в гостинице, – с наигранной озабоченностью проговорил он, шаря под подкладкой камзола.

– Тогда напишите записку хозяину, – Гаспаро подлил себе вина и в упор посмотрел на Гильермо. – Я пошлю к нему вестового.

– Ещё не хватало, чтобы какой-то мужлан копался в моих вещах! – Гильермо чувствовал, что переигрывает, но ему необходимо было отвлечь внимание рядовых стражников. Он понимал, что Гаспаро не поверил ни единому его слову и надеяться можно было только на свои боевые качества и внезапность.

Он обернулся к стражникам, охранявшим двери в каюту, как бы ища у них поддержки. Двое уже вышли наружу, оставив дверь приоткрытой, а те, что остались внутри, стояли вразвалку, опустив пики и ехидно скалились, наслаждаясь неожиданным представлением.

Гильермо сходу бросился на них, вырвал пику из рук одного и наступил ногой на древко пики другого, швырнул очумевших стражников на расплескавшего вино лейтенанта и его охрану, ударом плеча распахнул тяжёлую дверь каюты и выскочил на палубу.

Стражники, дежурившие снаружи, уже со всех ног бежали к нему от грот-мачты. Отбросив в сторону ненужную трофейную пику, Гильермо бросился к фальшборту, намереваясь перескочить на причал, но угодил сапогом в бухту каната, покатился по надраенной палубе и, что есть силы, приложился головой о лафет корабельной пушки.

Что было после он запомнил урывками: сначала его долго топтали сапогами озверевшие стражники, а подонок Гаспаро бил по лицу расслабленной ладонью; потом, вместе с другими бедолагами (закованных в кандалы и замордованных до потери мысли о сопротивлении), вели на верёвке через портовые кварталы, подгоняя уколами пик; и, наконец, вывернув карманы и отобрав кушаки, перевязи и нашейные платки, заперли всех вместе в тесном вонючем каземате с узким, густо зарешёченным окошком на уровне заплывших глаз.

Ещё до вечера, от бродяги, проскользнувшего сквозь оцепление, Гильермо узнал, что они находится в Морском Бастионе, обвиняются во всех возможных преступлениях и заочно приговорены к смертной казни через повешенье. Бродяга даже умудрился просунуть сквозь прутья решётки содранную где-то листовку, в которой говорилось, что казнь состоится завтра утром на площади у Королевской Верфи. Приглашены все желающие!

Видимо здорово они насолили бургомистру, раз он пошёл на такие меры. Обычно пойманных контрабандистов отправляли на серебряные рудники или рубили им руку до локтя. Почти в любом портовом трактире можно было повстречать однорукого пьяницу, который, за рюмку горькой наливки и миску горохового супа, сведёт тебя с хозяином лавки, торгующей контрабандным товаром; укажет фарватер между отмелей Ветряного Залива; или назовёт время, когда сменяются ночные караулы на фасах [11] Морского Бастиона.

Спать пришлось стоя, прислонившись плечом к каменной кладке. Кто-то надрывно кашлял, кто-то плакал, кто-то исступлённо молился (поминая Верховного Зодчего, Всепрощающего и ещё каких-то, неизвестных Гильермо, богов), кто-то грязно ругался сквозь зубы.

Утром их даже не покормили: по одному вывели в коридор, освободили от кандалов, крепко скрутили за спиной руки и, напялив на голову холщовые мешки, вытолкали на улицу. Инда на солнце не дали взглянуть в последний разок.

Мешок вонял немытым телом и застарелой блевотиной – похоже в нём повесили уже не одного "мерзавца" – надёжный блюститель благочестия, скрывающий от праведных горожан нелицеприятное зрелище вытаращенных, налитых кровью глаз и вываливающихся изо рта распухших фиолетовых языков.